Текст книги "Лечить или любить?"

Глава 11. Воспитывать или не воспитывать?

– Может быть, хоть вы, доктор, на него повлияете. Митя же мальчик все-таки, ему обязательно нужно…

Я с недоумением, ничего не понимая, посмотрела на восьмилетнего симпатичного пацана, который с живым интересом осваивал коллекцию трансформеров, оставленную у меня в кабинете отъ-ехавшим на Запад благотворителем. Как я должна повлиять на этого вполне благополучного на вид ребенка? Что именно, обусловленное его половой принадлежностью, ему «обязательно нужно»?

– А не могли бы вы прояснить свою мысль, – начала я, проследив направление взгляда Митиной мамы. Взгляд ее упирался в мужа, пришедшего вместе с ней.

Коротко стриженный блондин, муж и отец, насупившись, сидел на банкетке. На его красивом лице застыло выражение детского упрямства: а вот и не буду я есть эту вашу кашу!

Ага! – быстро сообразила я. Разборки между мужем и женой, и ребенок – как разменная монета в их отношениях. Вот, теперь она его к психологу притащила. Впрочем, то, что он согласился прийти, – это все-таки очко в пользу ребенка…

– На что именно повлиять? – отреагировала я, уверенная, что проблема семьи мне уже ясна.

– Андрей полностью устранился от воспитания Мити. Принципиально, – объяснила женщина. – Когда я прошу его хоть в чем-нибудь меня поддержать или хотя бы оспорить мое решение, он всегда говорит одно и то же. Сначала: «Оставь его в покое», а потом: «Делай как знаешь». А ведь у Мити сейчас наступает такой сложный возраст. Ему нужно участие именно отца, мужчины. Вы не подумайте, у меня с сыном хорошие, доверительные отношения, но иногда он задает такие вопросы, на которые я просто не знаю, как ответить…

Обыкновенное дело, подумала я. Сначала превращает отношения мужчины с ребенком в площадку для предъявления своих претензий к мужу, а потом удивляется, что Андрей сбежал с этой площадки. Понятно, что ребенок тут совершенно ни при чем…

В следующие полчаса я осторожно, рассуждая об особенностях переходного возраста у детей, исследовала отношения между супругами. К моему удивлению, оказалось, что они не просто удовлетворительны, а весьма хороши. И муж, и жена окончили один институт, работают в разных местах, но по одной специальности, оказывают друг другу грамотную поддержку. До сих пор в составе институтской компании ходят в походы, оставляя Митю с бабушкой. В прошлом году сплавлялись по какой-то реке в Испании. Андрей исправно и безропотно делит с работающей супругой все заботы по дому. Руки у него, по выражению жены, «приделаны должным образом», а когда Митя в возрасте трех лет почти год тяжело болел, отец быстро научился делать ему уколы и ни разу, в отличие от жены, не впадал в панику от серьезных прогнозов врачей.

К концу этого этапа встречи у меня имелось две рабочих гипотезы для объяснения происходящего:

1. Андрей не отец Мити (они действительно были совсем не похожи). На уровне «рацио» он измену жены простил, а вот эмоционально принять ребенка как своего не может.

2. Очень серьезные расхождения между супругами именно в стратегии воспитания. Андрей пытался отстаивать свою позицию, не преуспел и демонстративно отстранился.

Было еще и третье объяснение: нет никакого отстранения Андрея, мать Мити просто ориентируется на свои фантазии о том, «как оно должно быть». «Упертое» выражение лица мужа в начале визита вроде бы опровергало это предположение, зато, в отличие от первых двух, его можно было легко проверить здесь и сейчас.

– Андрей, а как вы смотрите на заявленную женой проблему? Существует ли она, с вашей точки зрения, вообще?

– Да, – тут же кивнул Андрей. – Я считаю, что это маразм – как-то специально воспитывать детей. Сами вырастут и воспитаются. Все эти книжки, которые жена читает, сайты в Интернете, психологи вот, извините, я не имею в виду лично вас, – все это какая-то лишняя ерунда!

– Вот видите! – всплеснула руками жена.

– Э-э-э… – я не сразу нашла, что сказать.

– Кормить, одевать, лечить, обучать, развлекать даже – вот и всё, что надо, – пояснил Андрей. – И всё. Меня вот никто никак не воспитывал, родителям не до того было. Я из школы приходил, еду разогревал, уроки делал, гулял с приятелями, спать ложился. Они с работы приходили, ели и в кровать валились. По выходным тоже работали, даже в кино ходили хорошо если пару раз в год. И что же – я вырос нормальным человеком, жена, как видите, с этим согласна. И вы меня не убедите, даже время не тратьте!

Я отчетливо видела: вряд ли смогу его убедить. Но что же делать?

– Ладно, – решила я. – Раз вы полагаете, что Митю воспитывать не надо, а ваша супруга – что надо, так я с ней и буду о воспитании говорить. Значит, придете ко мне тогда-то…

Во время следующей встречи жена Андрея сама заговорила о самом важном для нее.

– Его родители, как и мы, вместе учились, потом в одном НИИ работали. В перестройку оба разом потеряли работу. Руки не опустили, поддерживали друг друга, как могли, вместе кинулись в бизнес, попробовали организовать сначала кооператив, потом магазин. Дело долго не ладилось, были долги, какие-то разборки, наезды. В магазине проводили дни и ночи, на детей (у Андрея есть младший брат) времени не хватало совсем. А дети росли спокойные и «правильные», учились, гуляли во дворе, Андрей занимался в техническом кружке, младший в хоре пел. Но потом у взрослых как-то наладилось, младшему еще досталось внимания, с ним на юг ездили, в Финляндию на лыжах, а Андрей тогда уже в старших классах учился, потом в институте, от своей семьи отдалился, да и мы вскоре поженились… Он никогда не скажет, но я-то знаю: он им, особенно матери, до сих пор не простил. Сейчас она уже дома сидит (у отца по-прежнему бизнес), Андрей всегда всё сделает, что она попросит, слова невежливого не скажет, но как это всё?! Свекровь даже при мне как-то раз расплакалась: «Ира, ну за что же он злится так на меня? Что я ему плохого сделала? Ведь просто холодом от него бьет…»

– А теперь получается, что он за их ошибки меня и Митю наказывает… – расплакалась Ира. – А ведь мальчишка так к нему тянется! Хотя, конечно, все чувствует. Когда ему было шесть лет, он один раз мне сказал: «Знаешь, мама, мне кажется, что папа тебя любит, а меня – нет. Может быть, ему только тетеньки нравятся, и в магазине, где детей дают, вам надо было девочку взять?» Что же мне делать? Я уже умоляла, пыталась его убедить, даже грозила…

– Ира, так ведь Андрей просто не знает, как это делается! – воскликнула я. – Ему никто никогда этого не показал. Те ценности, которые когда-то продемонстрировала ему родительская семья, – любовь и уважение супругов, взаимная поддержка перед лицом любых трудностей – он прекрасно усвоил и теперь успешно воплощает в собственной семье. А вот детско-родительские отношения… Вы же сами говорили, что мальчиком и юношей Андрей был довольно замкнут, много занимался техническим творчеством, программированием, имел приятелей, но не друзей. Он принял ту травматичную для него, но единственную известную ему (и вполне сработавшую в их с братом случае!) схему: родители детей обеспечивают материально, но практически с ними не общаются, дети вырастают сами. При этом помните, что Андрей – инженер, а не психолог. Он никогда даже не думал о том, что своим примером его родители воспитали в нем все то, за что вы его любите и цените.

Ира надолго задумалась. Потом сказала:

– Да, пожалуй, все так и есть, как вы говорите. Все правильно. Но как же Митя?

– Приходите ко мне вдвоем.

Когда они пришли, я улыбнулась Андрею:

– Вы знаете, мы тут всё обсудили, и я решила, что вы правы. Детей, действительно, воспитывать – только портить. Жизнь – сама по себе лучший воспитатель.

Ира смотрела на меня, как живое воплощение античной цитаты: «И ты, Брут!» Я избегала ее взгляда.

– Но вы знаете, вот к вопросу о жизни… У Мити есть некоторые признаки сенсорной депривации.

– Признаки чего?! – насторожился Андрей. – Это что, болезнь?

– Нет. В целом можно сказать так: его развивающимся мозгам не хватает живых впечатлений. Вы согласны с тем, что школа, компьютер и телевизор – это еще не вся информация, которую должен получать ребенок в возрасте восьми лет?

– Конечно, согласен! – Андрей энергично кивнул. В вопросах информации он чувствовал себя вполне свободно.

– Так вот, я позвала вас, чтобы обсудить, какие еще блюда мы должны добавить в Митино, так сказать, «информационное меню».

В принципе я говорила ему то же самое, что до меня уже сто раз говорила Ира. Я просто поменяла термины. Травматичные для Андрея слова «воспитание, внимание, ласка» я заменила на близкие ему «информация, впечатления, обратная связь».

После двух совместных рыбалок, посещения концерта известной латиноамериканской певицы, любимой Митей, полдюжины пикников на природе с ночевкой всей семьей в одной палатке у отца естественно включились самые обыкновенные психофизиологические механизмы. Андрей уже не выполнял рекомендации психолога, он просто свободно общался со своим сыном. И, разумеется, сам того не предполагая, воспитывал его.

Ира же, которая продолжала неустанно, в одиночестве читать психологические книги, недавно еще раз приходила ко мне и спрашивала, нельзя ли как-нибудь улучшить отношения Андрея и его матери. Но это уже совсем другая история.

Глава 12. «Вперед и вверх» или «Стоять и не двигаться»?

У этого ребенка не должно было быть невроза. Однако он был. И я терялась в догадках.

Семья из трех человек – папа, мама и двенадцатилетняя дочка Арина.

Все явно, не напоказ, любят друг друга.

Все трое открыты, легко отвечают на любые вопросы и готовы к сотрудничеству с психологом, то есть со мной.

В прошлом семьи – никаких трагических происшествий.

Арина учится в шестом классе английской школы. Почти отличница. Учиться ей нравится. Больше всего привлекают языки – английский, русский и недавно добавившийся немецкий. Впрочем, «математика – это тоже интересно. Особенно сложные задачи». Много и без понуканий читает. Предпочитает реалистические произведения про жизнь сверстников – любых времен и народов. Арина уже пятый год занимается в музыкальной школе по классу фортепиано. Любит кататься на горных лыжах. И рисует: при школе есть студия, девочка ходит туда с первого класса, и Аринины успехи в рисовании – явно больше, чем в музыке. Рисует Арина преимущественно пейзажи, и недавно у нее даже была персональная выставка – в районной библиотеке.

Еще у Арины рецидивирующий дерматит, переходящий в экзему. Найти действующие аллергены и подобрать диету так и не получилось. Одни и те же продукты то дают реакцию, то не дают. Но если бы только это! Девочка регулярно обгрызает до мяса ногти так, что игра на пианино причиняет ей боль. Кроме того, у Арины бывают разнообразные тики, ночные страхи и иногда даже ночной энурез. К сожалению, с годами все эти симптомы, пожалуй, усилились. До школы был только дерматит, все остальное присоединилось в последние два года.

Невропатолог, к которому обратились год назад, прописал та-блетки. С таблетками симптомы поутихли, но сама девочка стала такой вялой и «неинтересной», что на семейном совете было принято решение от них отказаться. Арина это решение активно поддержала. «Это была уже как бы не совсем я, – объяснила она мне. – Я, конечно, тогда глазами не моргала и ногти почти не грызла, но вообще-то тоже страшно – кто это там внутри меня поселился?!»

Потом поставили «модный» диагноз про смещение куда-то каких-то позвонков и нарушение кровообращения. Стоит заметить, что последние три-четыре года с этим диагнозом ко мне приходят всё больше пациентов. А прежде, когда методика анализа кровотока не была так распространена, этого диагноза вообще не ставили. Пробовали лечиться у остеопата. Потратили массу денег – симптомы по-чти не изменились. Арина очень переживала: «Лучше бы эти деньги на что-нибудь другое потратили, полезное. Собаку бы купили, что ли… А остеопат неприятный – у него руки как корни». На смену остеопату пришел гомеопат. Аккуратная Арина быстро приучилась глотать горошки по часам между своими многообразными занятиями. Симптомы вежливо «сделали книксен» перед древней наукой гомеопатией, а потом вернулись на свое место.

Два раза Арина ходила к детскому психоаналитику. «Извините, папа и мама, но – нет!» – спокойно объявила она свое решение. Папа и мама не настаивали. «Я не знаю, конечно, – вспоминала Арина у меня в кабинете. – Может быть, их специально так учат. Но она мне такие вопросы задавала, что я подумала: у нее самой-то все в жизни в порядке?» – «А что бы могло ей помочь, по-твоему?» – спросила я на всякий случай. – «Пусть бы музыку послушала, на этюды на речку съездила. И еще щенка пусть заведет…» – без малейшей запинки ответила девочка.

Что же дальше?

Никаких сомнений с диагнозом не возникало ни у меня, ни у других специалистов. Невроз – это всегда, как правило, перешедший в соматику внутренний конфликт. Но где здесь конфликт?

– Может быть, слишком большая нагрузка? – в который раз спрашиваю я у родителей. – Нервная система не справляется… Что-нибудь убрать, хотя бы в качестве эксперимента…

– Да мы сто раз предлагали! – хором восклицают мама с папой. – Это же первое, что напрашивается! Она сама не хочет – ей всё это в удовольствие, и всё легко дается.

– А нет ли какого-нибудь конфликта в школе? В одном из кружков? С учителями, с подружками? В этом возрасте, знаете ли…

– Да что вы! Учителя нам на собраниях ее нахваливают, по-дружки телефон обрывают – Арина же всем помочь готова, успехами своими не кичится, всегда всех превозносит: «Алла намного лучше меня играет, Вадик зашибись как на лыжах катается, у Иры такие потрясающие картины, вот бы у меня такой свет был, мне еще учиться и учиться!»

Ничего не понимая, я додумалась до гипотезы о том, что кто-то из семьи тяжело и безнадежно болен… К счастью, это не подтвердилось.

Все рациональные способы разобраться в происходящем я исчерпала. Психоаналитик в этой истории уже был. Может быть, что-то подскажут проективные методики?

Арина с удовольствием выслушала задание и принесла целую пачку рисунков: «Моя семья», «Я и мои друзья», «Моя школа» и т. д. Рисунки хорошо и не без способностей выполненные, тщательные и светлые. Не за что зацепиться. Одни положительные эмоции! Гм-м…

Мне просто нечего было сказать пришедшим ко мне родителям. Не зная, чем их занять, я предложила нарисовать рисунок «Семья» им самим. Вздохнув, научные сотрудники взяли по шариковой ручке и принялись за дело.

Через десять минут я знала, в чем корень проблемы. Через двад-цать минут это уяснили для себя родители Арины. Через полчаса был готов план действий.

Первый – это рисунок любящего папы. Очевидна задача родителей в его интерпретации – подтолкнуть ребенка вперед и вверх, к светлому будущему. К взлету готов! Он учил Арину плавать, бросая ее в воду, он поставил ее на лыжи и столкнул с небольшой горки. Он ставит перед ней задачи повышенной трудности и смеется, глядя, как она пытается их решить. Он объясняет ей математические формулы, которые класс будет проходить через три-четыре года. Арина обожает папу, он открывает ей новые горизонты…

Второй рисунок – это рисунок любящей мамы. Людей на рисунке связывают теснейшие отношения. Может ли этот (нарисованный) ребенок сделать хоть шаг вперед? Не говоря о том, чтобы взлететь? Мама до сих пор встречает Арину из школы (отвозит – по ее просьбе – папа на машине). Уходя вечером в театр с мужем, мама дает Арине от пяти до пятидесяти наставлений: как себя вести, чтобы не произошло чего-нибудь ужасного. Лечить заболевшую даже насморком Арину – важнейшее дело, в котором не может быть мелочей. Только в этом году Арине удалось убедить маму, что она способна сама вымыть себе голову. Если посоветоваться с мамой по поводу домашних заданий, она первым делом интересуется рекомендациями учительницы или учебника. Постоянно и отовсюду Арина должна звонить маме, чтобы та знала, что все в порядке… Арина очень любит маму и не хочет, чтобы она волновалась.

Она доверяет обоим родителям и считает, что они оба правы.

– Понимаете, у вас только один ребенок! – объясняю я. – Она не может быть одновременно тихим опасливым домоседом и открывателем новых путей. Но хочет угодить вам обоим… И это есть конфликт, только усугубляющийся с годами.

– А как же правильно? – спросил папа. – Так, как у меня, или так, как у жены?

– Нет ничего правильного. В обществе нужны разные люди – и такие, и этакие. Вы взгляните на саму Арину. Какая она?

– Серединка на половинку, – ответила мама. – Не такая стремительная, как Олег, но и не домоседка, как я.

Мужчина кивнул, соглашаясь.

– Вот и договоритесь между собой, – предложила я. – И не предъявляйте ребенку противоречивых требований.

Для пары успешных научных сотрудников выработать единый алгоритм по заявленной теме – простое дело. И маме, и папе пришлось где-то «наступить на горло собственным песням». Зато невротические симптомы исчезли у Арины в течение месяца. Даже противный многолетний дерматит почти сдал свои позиции.

Глава 13. Всё неловко

Люди вообще мне в принципе нравятся, поэтому к большинству своих взрослых клиентов я испытываю более или менее выраженную симпатию. Со многими из них в процессе работы мне удавалось установить весьма доверительные отношения. Но вот в личную дружбу или даже приятельство эти отношения не переходили ни с кем и никогда. Причины тому даже не анализировала особо. Так есть, и всё. Могу вспомнить лишь одно исключение, о котором, может быть, сожалею до сих пор…

* * *

– Простите, что отнимаю ваше время. Вы ведь работаете с детьми, а проблема во мне. Но я бы ни за что к вам не пришла, если бы не дочка…

Обаятельная женщина средних лет, с неправильными тонкими чертами лица, не садясь, улыбнулась мне и скомкала длинными пальцами платок, на котором я как будто бы разглядела вышитую монограмму.

– Что значит «отнимаете время»? – пожала плечами я. – Это вообще-то моя работа, мне за нее деньги платят. Садитесь и рассказывайте, что случилось.

– Да ничего особенного не случилось. Все это всегда было. Но дочка в этом году перешла в новую школу, хорошую, ничего не скажу, там уроки интересные, и учителя – достойные люди… Но она, бывает, ночами не спит, ест плохо, все время переживает…

– Что переживает? – не поняла я. – Переход в новую школу? Расставание со старой? Увеличение учебной нагрузки?

– Да всё! – воскликнула моя посетительница и тут же потупилась. – Извините, это не ответ, я понимаю. Сейчас я всё объясню. Понимаете, там все новое: правила, программы, взаимоотношения. Надо бы спрашивать, узнавать, а дочке все неловко. Она говорит: «Ну почему они должны мне отвечать, объяснять, тратить свое время, силы? Кто я им?» Пытается что-то угадать сама, ошибается, конечно, расстраивается, переживает. Сейчас у нее в классе уже появилась девочка-приятельница, стало полегче. Но вообще-то это у нее всегда так было: в магазине ничего не спросит, позвонить по телефону и что-то узнать – огромная проблема, даже про Интернет меня спрашивает: мама, если я вот там, среди взрослых людей, выскажу свое мнение, это будет ничего, нормально?

– Сколько лет дочке?

– Исполнилось четырнадцать.

– А почему вы говорите, что проблема в вас? Это вы ее воспитывали такой… неуверенной?

– Да нет, я сама такая, – просто ответила женщина. – И всегда такой была. Но я-то уж приспособилась, притерпелась, а ей, может быть, можно как-то помочь?

– Уточните, пожалуйста, – попросила я. – Что значит «такая»? Вы стеснительны? Боитесь людей? Их мнения о себе? Коммуникаций с ними?

К моему удивлению, женщина отрицательно покачала головой.

– Нет, ничего из того, что вы сказали. Мне просто всё неловко. Очень боюсь обидеть кого-то, загрузить своими проблемами. Если все-таки обижаю, то переживаю потом годами. Легче всего на примерах. В седьмом классе я оформляла свой фотоальбом и смеха ради позволила себе очень нетактичную надпись под фотографией одноклассницы. Одноклассница увидела ее и, разумеется, обиделась. Я готова была провалиться сквозь землю, уничтожила надпись, просила прощения. Девочка была из отходчивых, мы помирились через полчаса, но я помню этот эпизод тридцать лет, и даже сейчас, когда вам рассказываю, у меня мурашки по коже… Я всегда вежливо благодарила того, кто говорит время по телефону. Мне объясняли: это робот. Я верила, но все равно говорила «спасибо», потому что думала: мало ли что, вдруг именно сейчас там живой человек, а я трубку брошу… Я никогда не могла вернуть в магазин некачественный товар, что-то выяснить с чиновниками, с людьми из сферы обслуживания. Я не знаю, кого и когда нужно «благодарить», и страшно переживаю, что обижу человека, дав или, наоборот, не дав ему денег. Я до дрожи боюсь приходящих в квартиру водопроводчиков и электриков, потому что совершенно не знаю, как с ними обходиться. Когда я была маленькой, моя бабушка после работы кроме денег подносила им стопку водки. Когда я вспоминаю об этом, меня тошнит от ужаса. Я научилась сама чинить краны и менять розетки. Если мне нужно собрать какие-то справки, у меня поднимается температура… Правда, если все это нужно не мне лично, а кому-то другому, то мои социальные способности почему-то резко повышаются… Сейчас, отнимая ваше время рассказом о себе, я утешаю себя только тем, что, может быть, вы что-то потом посоветуете дочке…

Когда я училась на психолога, нам много рассказывали о «переносах». Частный случай переноса: психолог в проблемах клиента видит отражение своих собственных проблем и реагирует соответственно. Говорили, что это случается сплошь и рядом. Может быть, это так, однако со мной подобное происходит крайне редко. Наверное, проблемы не совпадают… Но в тот раз…

– Да, да, – подхватила я. – А когда сам попадаешь в новое, да еще и непростое место, все это усиливается многократно. Когда я наконец-то поступила в университет…

– А на каком факультете вы учились? – живо заинтересовалась она. – Сначала работали, да?

– На биофаке. Я пришла туда после работы в зоопарке. Когда ходила на курсы, мне все время казалось, что от меня пахнет навозом и все это замечают. А когда уже начала учиться и увидела все эти шкафы, и статуи в здании Двенадцати коллегий на Васильевском острове, и лекции в аудиториях, про которые в книгах читала, я по-чти на год замолчала. Вообще. С однокурсниками еще как-то говорила и даже на кафедре уже препараты резала, но всё – молча. Не могла ни вопрос преподавателю задать, ни сама ответить. Казалось, что обязательно глупость скажу…

– Да, да, именно страшно сказать глупость. А я – на историческом! Это рядом. Перевелась с вечернего. Работала в библиотеке Академии наук и исподтишка подражала там одной даме. Очень смешно ею восхищалась, но за два года так и не решилась заговорить: такой она казалась умной – писала и говорила на трех языках, представьте!

– А я и до сих пор жутко комплексую, что не знаю ни одного языка, кроме русского, особенно когда общаюсь с этими… гражданами мира… Вы понимаете?

– Да, разумеется! Всегда неловко за то, как мало знаешь, мало умеешь, ведь понимаешь, что по обстоятельствам мог бы знать и уметь значительно больше…

– Вот именно!..

Абсолютно позабыв, кто здесь психотерапевт, мы рассказали друг другу немало забавных и жутковатых историй из жизни тех, кому «всё неловко», и только стук в дверь следующего клиента перебил наш то и дело прерывающийся смехом разговор. Я вышла в коридор и извинилась: «Подождите, пожалуйста, пять минут».

Надо было завершать прием. Она понимала это не хуже меня.

– Когда моей дочке прийти к вам?

– Когда она сможет. Запишите ее внизу в журнале. Но…

Мелькнула мысль: чем же я смогу помочь ей?

– Я уверена, что ей будет интересно и полезно с вами поговорить. Я рада… Хотя и понимаю прекрасно: ничего не изменишь…

– Скажите, вы действительно хотели бы что-нибудь изменить в себе? Вот если бы у меня сейчас была такая волшебная палочка, я бы ею взмахнула, и – р-раз! – вы легко даете взятки чиновникам и подносите стопку водки пролетариату. Не благодарите по двадцать раз за оказанную услугу, а свободно и бестрепетно распоряжаетесь чужим временем и вниманием. Виртуозно ругаетесь в магазинах и шутя собираете справки…

– Да упаси бог! – рассмеялась она. – Это уже не я буду! Сама себя в зеркале не узнаю, да и друзья… Ого! Что я нащупала! Сто лет не вспоминала! Неужели права была моя бабушка?!

– А что говорила ваша бабушка?

– Мама ругала меня: что ж ты всего стесняешься, как ты жить-то будешь? А бабушка говорила: ничего она не стесняется, наоборот, это грех гордыни ее гложет. Смириться надо перед Богом и перед людьми, тогда всё ловко и станет…

– Как была девичья фамилия вашей бабушки? – быстро спросила я.

– Да какая ра… – ей снова было неловко.

– Как? Из тех?..

– Милорадович, – тихо сказала она. – Из тех…

– Коллективное бессознательное? – рассмеялась я.

– Именно…

* * *

Дочка, против моих ожиданий, оказалась совершенно не похожей на мать – полная, неуклюжая, в очках и подростковых прыщах.

– Ничего мне не неловко, – низким голосом сказала она. – Ну, присматривалась в новой школе, конечно. А так, если что, я и в нос дать могу. Это мама от себя выдумывает – все-то ей хочется меня какой-то не такой видеть, как я есть.

– То есть проблем нет? – уточнила я.

– Отчего же нет? – насупилась девочка. – Сколько угодно. На контрольных конкретно паникую, даже если знаю всё, – это раз; парня у меня до сих пор нет – это два. Проблемы?

– Конечно, – согласилась я. – А скажи: если нужно на контрольной кому-то помочь, ты так же паникуешь?

– Во, это в точку! – ухмыльнулась девочка. – И как это вы угадали? Если еще кто от меня зависит, так я собираюсь как-то и сначала быстренько-аккуратненько всё пишу, и время всегда остается…

Вот и решение? – спросила я себя, вспомнив мать, которая переставала бояться чиновников, когда нужно было хлопотать за других.

– В новой школе сложно, меня не знают еще, но… скоро узнают, я позабочусь…

Я улыбнулась:

– Ты как будто угрожаешь… А не может быть так, что мальчики тебя просто побаиваются, тем более что ты можешь и в нос?..

– Вы так считаете? Кстати, может быть…

* * *

Еще несколько встреч мы обсуждали школу, мальчиков и девочек, а также то, что можно было бы назвать ее «имиджем». Пару раз говорили о ее отношениях с бабушкой.

А я на примере этой семьи с удивлением убедилась в том, что способы приспосабливаться к миру вовсе не обязательно передаются по наследству, даже если у всех одни и те же проблемы. Все члены этой семьи тонко чувствовали уязвимость своих и чужих чувств, у всех был развит альтруизм. Аристократическая прабабушка, попавшая под жернова революции, нашла в себе силы «примириться с людьми и Богом», ее дочь ставила на развитие «бойкости» в себе и детях, внучка вдруг закрылась во вновь возродившейся аристократической отгороженности от мира… И каждая из них пыталась на-учить детей своему способу, видя, что и у них та же самая проблема. Поэтому предлагала и даже навязывала свой способ решения. И вот правнучка снова изобрела свое – кинулась в атаку на мир, надеясь прошибить головой все стены непонимания между людьми. И заработала на этом невротическое расстройство…

* * *

Со временем наши встречи принесли пользу: по словам девочки, она стала меньше «наезжать» на парней из класса, они начали ей звонить, а один даже пригласил «погулять». Панические атаки и бессонница тоже исчезли.

Мы расстались на самой дружеской ноте.

Мне очень хотелось еще раз поговорить с матерью девочки, но приглашать ее на прием казалось неправильным. Ведь я работала с девочкой, а она на прямой вопрос прямо ответила: «Маму – не надо. Я сама».

Могла ли я сделать что-то еще? Наверное, да, но я этого не сделала. Догадываетесь почему? Я надеялась: может быть, она придет сама. Она не пришла. Теперь, спустя много лет, я почти уверена, что она тоже хотела бы продолжить наш разговор. Но – увы! – ей тоже было неловко сказать мне об этом.