Текст книги "Лечить или любить?"

Глава 17. О ранней детской одаренности

– Кусает, бьет всех подряд, может швырнуть, чем под руку подвернется. Никакого сладу с ней нет…

– Вы мама Светы?

Сидящей напротив меня девушке я не дала бы больше восемнадцати. Свете Габдурахмановой, которая из угла хмуро смотрела на меня маленькими черненькими глазками, уже исполнилось три.

– Нет, слава Аллаху. Я старшая сестра. Несколько лет назад сама к вам приходила, когда с папой ругалась. Вот теперь решила Светку привести. Вдруг поможет? Матери-то не до того.

– А почему матери не до того?

– По хозяйству она.

– Большое хозяйство?

Может, они на ферме живут? К нашей поликлинике каким-то странным образом отнесли Авиагородок и пару пригородных деревень.

– Приличное, – усмехнулась девушка. – Детей много нарожали.

– Сколько ж вас?

– Шестеро. Все девчонки. Светка – последыш.

Да, действительно. Ситуация быстро стала понятной. Нормальная татарская семья. Очень хотелось мальчика, наследника. Теперь в небольшой квартире четыре девочки-подростка. От их конкурентных склок, сплетен, вражды и коалиций – только что искры не летят. Света родилась с довольно большим отрывом от сестер – последний шанс. Все ждали сына и братика. Не получилось. Света начала защищаться и нападать практически с рождения. Сейчас от нее все стонут, даже отец.

Оба родителя работают. Иначе детей не прокормить.

– А в садике как?

– Так же. Дерется, кусается. Но не сама. Только если к ней лезут.

– А что она делает, когда никто не лезет? (Хотя попробуй уединись в городской малогабаритке с пятью сестрами и мамой по хозяйству! – тут же подумала я.) Как играет?

– Она не играет вообще. Она рисует.

– А что ж вы рисунки-то не принесли?! – попеняла я.

Разговаривать со мной Света не хочет («Она вообще с чужими почти не разговаривает», – объяснила сестра), играть в мои игрушки не играет, так что рисунки многое могли бы мне показать. Хотя, конечно, какие в три года рисунки…

– У вас бумага есть? Дайте ей побольше, и карандаш… Она вам сейчас нарисует.

Ну ладно, мысленно вздохнула я, пусть ребенок хоть чем-нибудь займется. Положила на столик несколько листов бумаги, поставила стаканчик с восковыми мелками, попыталась показать, как ими рисовать…

– Не надо, – сказала Света, которая как-то внезапно оказалась уже сидящей за столиком. – Я знаю.

Дальше она начала стремительно рисовать. Один лист за другим. Я открыла рот от изумления. Рисунки строго соответствовали возрасту – головоноги, как и положено в три года. Но – какие головоноги! Ничего подобного я еще никогда не видела. Каждому рисунку, прежде чем его отложить, Света давала название. И какое название!

– Боже мой, откуда она их (названия) берет? – воскликнула я, обращаясь к сестре.

– А вы у нее у самой спросите, – посоветовала девушка.

– Света, как ты придумываешь эти названия?

– Они сами приходят, – ответила девочка, продолжая рисовать. Стопка готовых рисунков росла на глазах.

– Вот и дома так, и в садике, – сказала сестра. – Пока бумага не кончится.

– Послушайте, но ведь это… Это надо развивать… Художественная школа… – я чувствовала себя беспомощной.

– Какая школа?! Ребенку три года. Какое развитие? Девочка и так рисует практически при любой возможности. К тому же – работающая мать с пятью детьми…

– Может быть, вы поможете сестре, уделите ей…

– Ну уж нет! – девушка торжествующе усмехнулась. – Я через два месяца замуж выхожу. И уеду из этого бардака к чертовой матери!.. Так вы посоветуете чего? Я матери передам. Она знает, что мы к вам пошли…

– Значит, так, – я старалась говорить как можно более понятно и не терять надежды. Если эта счастливая невеста на исходе своей жизни в родительском доме притащила ко мне сестренку, значит, она все же заинтересована в ее судьбе. И в мирном сосуществовании родственников, конечно.

– Сына и братика у вас в семье не случилось. Но у вас случилась Света. А у нее – талант. И редкий, поверьте, я видела тысячи детских рисунков и никогда ничего подобного… Признайте ее. Признайте ее уникальность и нужность вашей семье. Возможно, она прославит вашу фамилию. Но для этого ее нужно осторожно растить. Не приставайте к ней. Давайте ей возможность уединиться – хоть в ванной, хоть за ширмой, хоть под столом.

– Да, да, она как раз любит под обеденный стол прятаться, – поддакнула сестра. – Мы ее оттуда шваброй гоняем.

– Как только она немного подрастет, – продолжала я, – обеспечьте ей возможность учиться рисованию. А сейчас – много хорошей бумаги, разных карандашей и мелков…

Ч-черт побери! – думала я. Откуда мне знать, как правильно развивать художественные таланты?! С другой стороны – а кто это наверняка знает? В голове вертелась мысль: из Светы вполне могла бы получиться вторая Надя Рушева, но я, не будучи мистиком, все-таки, на всякий случай, эту мысль старательно отгоняла (талантливая девочка-художница Надя Рушева, которой, надо сказать, создавали для творчества все условия, трагически рано умерла).

– И еще – читайте ей вслух сказки и книжки, ей надо откуда-то брать сюжеты для рисунков. Водите ее гулять в парк во все времена года…

– Да, да, это вы правы, – опять кивнула старшая сестра. – Она любит книжки слушать. Я ей тут как-то для смеха читала «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», Гуле в школе задали, так она потом даже сапоги мне почистила и Гуле, чтоб мы ей до конца прочли…

Да поможет им Аллах! – вполне непоследовательно для ате-истки подумала я и спросила вслух:

– Света, ты подаришь мне эти рисунки?

– Забирайте, – буркнула Света. – Мне не жалко. Я себе еще нарисую.

И тихонько припрятала в кармашек осколок воскового мелка, который ей особенно понравился. Я не препятствовала. Должна же я была хоть как-то поспособствовать развитию таланта…

Глава 18. Доктор, вы были правы!

Родители говорили обыкновенные вещи. Я изображала вежливое внимание. Фактически с любой точки я могла начать говорить за них.

Поздно приходит домой. Врет про школьные отметки и вообще… Пачка сигарет в кармане – говорит, что приятеля. Банка джин-тоника – выяснено после тщательных обнюхиваний и долгого скандала. Четыре года занимался в лыжной секции – бросил. Грубит. Не знакомит с новыми друзьями. Школа: ну разумеется – способный, но ленивый. Прежде учился лучше, теперь ничего не хочет, приходит домой и сразу – к телевизору, уроков никогда не задано. Что будет дальше – непонятно, пора подумать о профессии…

Почему-то у меня возникло ощущение, что родители рассказывают обо всем этом с удовольствием. На два голоса, передавая инициативу, чуть ли не попадая в ритм. Бред, не может быть! – оборвала я себя и заставила вслушаться внимательнее.

Из оригинального: начал играть на какой-то дудке (что за дудка, флейта?), рисует на компьютере каких-то страхолюдов, потом распечатывает.

– Так мальчик склонен к искусствам?

– Нет, нет, что вы! У него никакого слуха нет и не было никогда, и художественных способностей тоже. В детском саду его всегда в задний ряд хора ставили, а рисунки никогда на выставку не вешали. А после – и вовсе никаких упоминаний об «искусствах». Вот, лыжная секция, мы же говорили…

– Но, может быть, теперь способности прорезались? Знаете, в переходном возрасте бывает…

– Так мы же, доктор, слышим всё это и видим. Увы! Ничего не прорезалось… Лучше бы об учебе подумал. Экзамены же в этом году! Посоветуйте, есть ли какой-то способ…

– Способ для чего?

– Ну… – родители явно замешкались. – Чтобы его заставить… Чтобы он перестал… Чтобы он начал…

То есть они хотели, чтобы их сын перестал быть подростком, легко перевела я. Но хотели ли? Что-то меня все же смущало…

– Ладно, – вздохнула я. – Сколько лет Косте?

– В следующем месяце будет пятнадцать.

– Сам он, разумеется, ко мне не пойдет. Так вы его приведите…

Костя оказался высоким тонкокостным большеглазым мальчиком, которому я не дала бы его пятнадцати лет.

– Что за дудка, – спросила я, – на которой ты играешь?

– Это флейта, – ответил Костя. – Я, понимаете, эльф.

– Это точно, – согласилась я. – Ты эльф. А страхолюды на твоих рисунках кто – орки? Еще кто-то?

– Ну, там много разных, – в голосе Кости слышалась снисходительность: мол, вы все равно не поймете.

– А мама с папой? Они не понимают?

– Не в этом дело. – У Кости были очень взрослые глаза. Как у настоящего эльфа. – Я ж ничего такого не делаю. Они ругаются со мной, чтобы…

– Чтобы не ругаться между собой?

– Нет. Чтобы было чем заняться после работы.

– Ты не преувеличиваешь?

– Нет, вы же не знаете.

– А мне следует знать?

– Да нет, зачем вам? Я же сказал, ничего особенного.

– Хорошо, давай тогда поговорим об эльфах. Кстати, как ты относишься к драконам? Ими когда-то увлекалась моя старшая дочь, поэтому я про них более в курсе…

– Подростки – изумительные существа, – сказала я родителям Кости. – Почти инопланетяне. Они посланы в наш мир и живут в нем недолго, на полутонах яви и сновидений, как электроны на нестабильных орбитах. В их глазах всегда горит отблеск и звучит отзвук того пласта реальности, в котором живут художники. Ведь художники тоже зависают между миром идей Платона и реальностью котировки валют и картошки с огурцами. Как и художники, подростки – посредники. Этим надо пользоваться, пока возможно. Костя явно послан вам, чтобы вы могли как-то решить свои проблемы, подготовить свой семейный мир к новому этапу существования. Ведь скорее рано, чем поздно, подростки взрослеют, сваливаются на стабильную орбиту и становятся такими обыкновенными, что трудно поверить – это было: звучал тот звук, играли те краски, передвигалось в вашем пространстве это существо со своей странно-тревож-ной, раздражающей, инопланетно-насекомой грацией… И уже ничего нельзя вернуть…

– Это очень странно… то, что вы говорите, – сказали родители Кости, отводя глаза. – Мы не понимаем. Мы пришли, чтобы вы нам со школой помогли, экзамены… уроки… Поработать с ним… есть же психотерапия. Мы его спросили, о чем вы с ним беседовали, он сказал: о драконах. Мы, наверное, обратимся к другому психологу…

– Разумеется, – сказала я. – Только прошу, помните то, что я вам сейчас сказала.

Мать непримиримо поджала губы, а отец неохотно кивнул.

– Доктор, вы были правы! – седой мужчина с мешками под глазами тяжело опустился в кресло.

Я не вспомнила его. Он объяснял долго и путано.

– Так в чем же я была права?

– Он, Константин, стал офисным работником. Как все. Стабильная орбита – я запомнил. Ходит такой прилизанный, говорит общепринятые вещи, много времени проводит в социальных сетях. И слышать не хочет об эльфах и драконах… – мужчина горько улыбнулся. – Мы с женой развелись в тот год, когда Костя поступил в институт. Мы не ссорились, нам просто нечего было сказать друг другу…

– Мне жаль, – я склонила голову. – Но вы пришли, чтобы…

– Год назад я сошелся с женщиной, живем вместе. У нее сын-подросток. Пятнадцать лет. Он странный, весь из каких-то углов. Я пытаюсь построить с ним отношения, у меня не всё получается. Я пришел, чтобы поговорить об этом. Мне не хотелось бы упустить еще раз…

Глава 19. Дорогая мамочка…

Щупленькая, невысокая женщина аккуратно присела на краешек стула и положила на мой столик медицинскую карту. Карта легла тоже на край, я даже придержала ее рукой, чтобы не упала.

– Я хочу вас сразу предупредить, Ванечка у нас приемный, – негромко, с извиняющейся улыбкой сказала женщина. – Мы его год назад из детского дома взяли. Восемь лет ему было.

Я быстро пролистала карточку. Несколько обычных неврологических диагнозов, что-то про среднее ухо, небольшой сколиоз – вроде бы ничего страшного.

– И теперь ваша семья состоит из вас, Вани… – я выжидательно взглянула на посетительницу.

– И моя мама еще. Бабушка, получается, – еще одна извиняющаяся улыбка. – Вы спросите наверняка, поэтому я сразу скажу: мне 47 лет, маме – 75. Я никогда замужем не была. Мы, конечно, маленького хотели, но нам сказали – лучше не надо. Ванечка – чудесный мальчик, мы его полюбили от всей души, но…

Ой-ей-ей! – мысленно воскликнула я, прикидывая, какой клубок проблем мог возникнуть за год во взаимоотношениях слегка отстающего в развитии мальчика-детдомовца и двух немолодых женщин, привыкших к замкнутой друг на друге жизни.

– Но, понимаете, он много рисует… и я не знаю, что делать…

Уфф! Я облегченно выдохнула – это было много лучше того, что я успела предположить. Неужели она пришла ко мне только за тем, чтобы узнать, как лучше развивать художественные способности приемного Ванечки?! А почему бы и нет? Откуда ей (инженеру-технологу – я снова заглянула в карточку) знать, как и где учат рисованию восьмилетних детей…

– Вы принесли Ванины рисунки? – спросила я. – Я хотела бы взглянуть…

– Да, конечно, простите, сейчас. – Женщина покопалась в старой пузатой сумке и вынула тощую пластиковую папочку.

Я просмотрела рисунки. Яркие цвета, лохматое солнце, домики, дороги, уходящие вдаль, какие-то неопределенные улыбающиеся звери с толстыми лапами – не то собаки, не то медведи. И надписи на каждом рисунке – корявыми детскими буквами: «Дарагой мамочке от сына Вани с любовю».

– Очень трогательно, – признала я. – А что ж вы так мало рисунков принесли? Говорите, он много рисует…

– А они все одинаковые. – На этот раз ее улыбка показалась мне болезненной. – И к тому же он не хочет…

– Расскажите подробней. Что у вас там происходит с этими рисунками?

Я не сразу сумела разобраться в ее рассказе, потому что она перескакивала с одного на другое, явно стремясь выговориться и одновременно опасаясь сказать что-нибудь… не знаю даже, какое слово употребить… вроде бы термин «политкорректность» для внутрисемейных дел не подходит? Сказать что-нибудь лишнее – наверное, так будет правильнее всего.

Ванечка учится в третьем классе коррекционной школы. Учителя им, в общем-то, довольны – мальчик к учебе малоспособный, но старательный и неагрессивный. Никакой радикальной необходимости в коррекционной школе, как я поняла, не было, но в районо маме и бабушке сказали, что там маленькие классы и «вам так будет легче на первых порах». Друзей у Вани в школе практически нет, хотя в школе он проводит много времени – до пяти-шести часов вечера, там же обедает, гуляет, готовит уроки. Год назад он рассказал одноклассникам, что прежде жил в детдоме, а теперь его мама и бабушка «нашли». С тех пор одноклассники (большинство из них старше Вани, так как сидели в одном классе по несколько лет) зовут его Подкидышем. Ванечка, к огорчению приемной мамы, отзывается на кличку.

Ваня может долго и внимательно заниматься одним делом – клеить, вырезать, рисовать, переписывать упражнение. Любит помогать по дому – мыть посуду, пылесосить, вытирать пыль. В математике и чтении он не преуспевает, а вот его рисунки хвалили еще в детдоме – они всегда были красочные и веселые. Рисовать Ваня любит, взявшись, никогда не бросает работу на полдороге, может целый день потратить на то, чтобы раскрасить разными карандашами весь лист. Маме и бабушке рисунки тоже понравились. «Ты подаришь мне этот рисунок на память?» – «Конечно, мамочка!», «Конечно, бабушка!»

Еще в детдоме Ваню научили подписывать рисунки. Это его очень вдохновило – дополнительная возможность выразить свои чувства. Ванечка и так очень ласковый мальчик: «Я тебя люблю! А ты меня?» он говорит приблизительно по двадцать раз в день. И обнимается, и залезает на колени. Хотя уже ростом с приемную маму и чуть выше бабушки (что, впрочем, немудрено: моя посетительница – почти Дюймовочка).

Первый Ванин рисунок мама с бабушкой повесили на стенку. Второй тоже. И третий… Ваня рисовал едва ли не каждый день, сидя перед телевизором. По два рисунка, маме и бабушке, чтобы никого не обидеть. Когда женщины решили снять старые рисунки, чтобы освободить место для следующих, Ваня расплакался: «Я вам надоел, я знаю»… Ребенка с трудом успокоили. На следующий день рисунков было в два раза больше, Ваня постарался для любимой мамочки во время «продленки». Попробовали складывать рисунки в коробку. Ваня не плакал, вздыхал и отказывался от любимых творожков. Когда его вызвали на разговор, сказал: «Я знаю, это вы по доброте, а так они некрасивые, чего их вешать»… Новые рисунки тут же отправились на стенку, а женщины вечером на кухне сами всплакнули: «Он ведь сиротинка, настрадался, ему внимания хочется»…

Спустя какое-то время ситуация стала безвыходной – стенки кончились. Женщина отправилась сначала к психологу в социальную службу, потом позвонила по телефону доверия.

Первый психолог велел перетерпеть, так как у мальчика еще не кончился переходный период от детдома к семейной жизни. Второй сказал, что женщинами откровенно манипулируют, и призвал немедленно все рисунки убрать, пока парнишка окончательно не сел приемным родителям на шею.

– И что вы теперь думаете? Что чувствуете? – спросила я. «Политкорректность» явно не давала моей посетительнице не только разрешить ситуацию, но даже увидеть ее.

Женщина опустила глаза.

– Ванечка – чудесный мальчик…

– Бросьте! Мы не обсуждаем Ванечку. Мы обсуждаем, что делать. Как вам сейчас?

– У нас в квартире сейчас как в дурдоме, – с явным облегчением призналась она. – Эти одинаковые рисунки на стенах и подписи. Я вхожу после работы, и меня сразу тошнит. А мама там целый день… Мы не справились, да?

– А почему бы вам не призвать к разрешению создавшейся ситуации самого Ваню? – не отвечая на ее вопрос, спросила я. – Почему вы сейчас не привели его с собой?

– Ой, да что вы! – воскликнула женщина. – Он же ребенок, он не очень здоров, он и так уже в жизни… это мы должны, раз взяли ответственность… Но получается, что… меня все предупреждали…

Она явно приготовилась заплакать.

– Вы теперь одна семья, – быстро сказала я. – Поэтому ответственность придется разделить. Вы технарь. Основное свойство газов помните?

– Что? Газов? А… Летучесть? Нет…

– Жидкость принимает форму сосуда, а газ…

– Газ занимает весь предоставленный ему объем!

– Верно! Все дети (родные или приемные) газообразны. От природы. Занимают весь предоставленный им объем. Весь! Много или мало, сколько предоставите, столько и займет. В норме это проверяется между вторым и третьим годом жизни. Ване – девять. В детдоме он знал, а в семье – не знает. Вот, проверяет. Если не отвечать или поддаваться, все дети садятся на голову. Надо ему сказать, как тут всё устроено. А вы… В общем, давайте приходите завтра с Ваней.

* * *

Ваня очень старается мне понравиться. Принес рисунок в подарок, держит на коленях. Интересно, написано ли там «Дорогому психологу…»?

– Значит, так, – говорю я. – В человеческих семьях есть такой обычай: тот рисунок сына или дочери, который маме нравится, она вешает на стенку. Он там висит два дня. Потом его снимают и кладут в папку. Понятно?

– Понятно! – с готовностью кивает Ваня.

– Стены в квартире оклеивают обоями, а не детскими рисунками. Иногда вешают картины художников или портреты предков. Это понятно?

– Конечно! – торопится Ваня. – У нас как раз висит портрет дедушки Егора, в мундире, он на войне воевал.

– Именно! Дедушка Егор в мундире. Скажи, а тебе чего больше нравится – клеить или лепить?

– Вообще и то и другое, но клеить, наверное, больше, – подумав, сообщает Ваня.

* * *

Рисунки Вани не выдавали никаких его художественных талантов, а вот его необыкновенную усидчивость надо было обязательно использовать для поднятия самооценки. Тесты на интеллект показывали нижнюю границу нормы. Подумали и посоветовались, призвав бабушку (в прошлом – педагога). В результате мама Вани решилась на эксперимент: на следующий год перевела Ваню в обычную «дворовую» школу снова в третий класс и одновременно отдала в кружок авиамоделирования. Эксперимент оказался очень удачным – тихий Ваня сразу полюбился немолодой учительнице, стал получать четверки и даже пятерки, подружился с мальчиком и двумя девочками, а модели самолетов… Ну, они, как вы понимаете, стоят на полке. Места пока хватает, потому что на каждую у Вани уходит почти два месяца.

Глава 20. Женский вопрос в России

– Я мастером на заводе работаю. Говорить не привык, уж извините. – Мужчина, похожий на медведя средних размеров, понуро сгорбил плечи. Стул под ним опасно потрескивал.

Я улыбнулась:

– А мне казалось, что мастер по должности должен говорить, объяснять…

Посетитель на мою улыбку не повелся, отрицательно покачал головой:

– Так то ж какие разговоры – матюги одни… Не, зря я пришел. Не выговорить мне без матюгов такое…

Я немного расслабилась: до этого я предположила, что одинокий, явно раздавленный каким-то горем мужчина пришел в детскую поликлинику после смерти жены спрашивать о воспитании детей. Но вряд ли он не может говорить без матюгов о кончине супруги. Хотя всякое, конечно, бывает…

– Так что у вас случилось? Ваша семья – это вы…

– Двое детей у нас, сыну четырнадцать, а доче-то – пять лет всего! Не отдам ее!

Ага! – догадалась я. Жена, стало быть, нашла кого-то поразговорчивей и решила открыть новую страницу в своей семейной истории. Дочку хочет забрать с собой, в новую семью, а муж и отец – против. Если развод и разъезд состоится, пятилетней девочке, наверное, все-таки лучше жить с матерью и ее новым избранником. Стало быть, надо договариваться о правилах совместного воспитания, так, чтобы мужчина, который явно любит дочь, не чувствовал себя ущемленным. Но почему он пришел один, ведь жена – тоже заинтересованное лицо? А может быть, там женский алкоголизм или наркомания?! – снова взволновалась я. Тогда девочка, конечно, должна остаться с отцом… И почему речь не идет о сыне? С ним уже все решено?

– Расскажите подробней, – дипломатично попросила я. – Где сейчас мать детей? С ней все в порядке?

– С ума она сошла! – убежденно сказал мужчина. – Может быть, хоть вы с ней поговорите, убедите ее как-то. Не может такого быть!

Психиатрия явно отметалась – при всей своей медицинской наивности мужчина не обратился бы с этой проблемой в детскую поликлинику. Вероятно, сумасшествием отец считает новую любовь матери…

– Если вы не объясните мне, в чем дело, я не смогу поговорить об этом с вашей женой, – с максимально возможной вразумительностью произнесла я.

Мужчина сжал огромные кулаки и что-то (явно нецензурное) пробормотал себе под нос.

– Ваша жена решила уйти к другому мужчине? Уже ушла? Хочет забрать с собой дочь? – мне хотелось ему помочь.

– Если бы так! – мужчина вскочил и, споткнувшись об игрушечный грузовик, оставленный на ковре предыдущим посетителем-ребенком, едва не грохнулся навзничь. – Если бы так!

Я замерла, ничего уже не понимая. Его гневная сила полностью заполняла мой небольшой кабинет.

– К бабе она ушла! К бабе! Вы можете себе такое представить?! – заорал мой посетитель. – После того как мы с ней пятнадцать лет прожили и в одной, извините, постели спали!!

– В том, что супруги спят в одной постели, нет ничего неприличного, – холодно сказала я. – Вам не нужно за это извиняться.

Мне нужно было время, чтобы сориентироваться. Признание мужчины застало меня врасплох. Это был вопрос, в котором я совершенно не разбиралась.

– Если на заводе узнают, мне – только стреляться, – мужчина снова сел и как будто успокоился. В этих материях (насчет стреляться) он явно чувствовал себя более компетентным. У него ведь и пи-столет наверняка в ящике под бельем припрятан…

– Но-но-но! Никаких стреляться! – с испугом воскликнула я. – О сыне подумайте! Мать в лесбиянки подалась, да еще отец застрелится!

Я уже почти паниковала. Чем я могла ему помочь? Утешить тем, что на сегодняшний политкорректный момент такие вещи случаются ничуть не реже гетеросексуальных измен? Посоветовать объяснить это мужикам на заводе?

– Сын как узнал, так с ней и разговаривать отказывается, – вздохнул мужчина. – А сам-то переживает страшно, я же вижу.

– А придет она ко мне? – несколько раз моргнув, спросила я.

– Да! Да! – обрадовался мужчина. Ему явно показалось, что дело сдвинулось с мертвой точки. – Я ей скажу – для детей, она придет. А вы уж ей объясните там… Ерунда ведь все это, правда? Блажь какая-то из телевизора, да? – он с надеждой заглядывал мне в глаза. Я отводила взгляд.

Не знаю, что я ожидала увидеть, но Алена оказалась обыкновенной симпатичной средних лет теткой – воспитательницей детского сада. Она быстро и внятно объяснила мне ситуацию – с мужем жили неплохо, грех жаловаться: всю получку нес в дом, пил умеренно, с детьми помогал, дом за городом построили. Но ни ласкового слова от него не услышишь, ни цветочка не подарит, не поговорить с ним об интересном, не посплетничать, даже в кино в воскресенье не вытянуть – взмокнешь вся и плюнешь. После рождения дочери Алена стала толстеть – почитала модные журналы, посмотрела телевизор и решила заняться собой. В фитнес-клубе появились новые знакомства – и вот, узнала вкус настоящей жизни, подлинного эмоционального сопереживания и восторга общности интересов.

– А раньше, в подругах, вы всего этого не находили? – спросила я, так как в перечислении обретенных радостей интимный вопрос не звучал категорически.

– Да что подружки мои! – с великолепным презрением сказала Алена. – Дом, да мужики, да детки с их проблемами. Больше и поговорить не о чем…

– А о чем же разговаривает ваш новый круг? – спросила я.

Когда-то, во времена перестройки, я была знакома с питерскими феминистками. Они все время за что-то боролись и издавали симпатичный журнал «Все люди – сестры!»

– Про всякое… И про женский вопрос! – ожидаемо выпалила Алена.

Я действительно не знала, что делать. Алена, по всем признакам, была такой же лесбиянкой, как и я. То, что у психологов называется кризисом тридцатилетия, накрыло ее медным тазом. Ей закономерно захотелось как-то расширить свой мир, найти и освоить его новые грани. Хотелось развивать эмоциональность, тренировать интеллект какими-то задачами, выходящими за пределы рецептов приготовления пирогов и лечения детской простуды. Муж отказался ее сопровождать, и она отправилась в путешествие самостоятельно. И вот отыскала – женский вопрос…

– Алена, – сказала я. – Когда я была много моложе вас теперешней, я работала в университете на кафедре эмбриологии, рядом с библиотекой Академии наук. Однажды в библиотеке случился ужасный пожар. Это была суббота, но у меня шел непрерывный опыт, и я в тот день дежурила на кафедре. Страшно, когда горят книги, – безвозвратно погибал бесценный опыт множества людей и эпох (компьютеров тогда еще не было). Огонь не могли остановить – сотрудники и пожарные выбрасывали мокрые и обгоревшие старинные фолианты из окон прямо во двор. Я стояла внизу и собирала преимущественно книги по естественной истории (XVIII, XIX век) из библиотеки Карла Бэра, основателя эмбриологии. Набирала, сколько могла, и тащила на кафедру. Там выкинула все препараты из термостатов (погубив свои и множество опытов своих коллег) и заставила все полки умирающими книгами – сушить. В те дни по всему Ленинграду самые разные люди стояли у столов и гладили утюгами страницы промокших фолиантов – только так можно было их спасти. На одну книгу уходило не меньше двух часов. Потом, когда все улеглось, мы возвращали высушенные книги в библиотеку. Так вот, среди прочих у меня оказалась книга с названием «Женский вопрос в России», 1893 года издания. Когда я взялась ее сушить, была поражена – страницы в ней были не разрезаны. Понимаете, Алена? В крупнейшей библиотеке Петербурга-Ленинграда за сто лет не нашлось ни одного человека, которому захотелось бы ее прочитать…

Я видела, что на глазах чувствительной Алены выступили слезы – ей было жалко книги… Как же мне объяснить этому заводскому мастеру, что нужно его жене?! – думала я.

– Вы придете еще поговорить? – спросила я. – О женском вопросе… И вообще…

– Да, – смущенно сказала Алена, утирая глаза. – Конечно, приду, интересно с вами. Я думала, вы будете уговаривать меня к Пете вернуться…

Все-таки пришла! – подумала я. Значит, хочет, чтобы поуговаривали. У Пети есть шанс!

Работать с Аленой было легко. Она как губка впитывала всё подряд и всему радовалась: какой, оказывается, мир огромный и сколько в нем всего интересного. А вот растолковать Пете, что именно он должен регулярно говорить жене и какие поступки совершать, помимо принесения в дом получки и приколачивания полочек… это было затруднительно, скажем прямо.

Но однажды они пришли вместе, и я поняла, что женский вопрос в их семье как-то разрешился. А женский вопрос в России… да бог с ним совсем, сто лет ждал и еще подождет, наверное!