Текст книги "Туманы и чудовища"

Глава третья, в которой Леда плывет на свет маяка

Маяк в Инезаводи давно не работал.

Леда знала об этом, потому что лазала в него с друзьями – с теми, кого могла так назвать. Один из близнецов Ваари любил высоту. Леда – не то чтобы очень. Но маяк был таинственным и заброшенным, а главное – возвышался в стороне от города, на одной из скалистых кос, которые словно челюсти вгрызались в песчаный берег.

Легенды говорили, что скалы Инезаводи – в самом деле остатки зубов. Может, зубы эти принадлежали изголодавшимся по земле живым кораблям Ткачей, а может, морскому чудовищу, жившему в одни времена с тем исполином, чьи окаменевшие останки разделили весь континент. Леда сомневалась, что гряда, протянувшаяся с юга на север и с запада на восток, была мифическим гигантом. Не верила она и в байки про морское чудовище. Да и вся история с Ткачами слишком походила на сказки, которые рассказывают не скучающим детям, а взрослым, ищущим успокоения. Для той, что встречала рассветы на вершине Цеховой башни и держала в руках нить судьбы, настоящую и живую, оставившую на ее руках вечное об этом напоминание, Леда слишком небрежно относилась к Ткачам. Некоторые мастера наверняка вздохнули с облегчением, когда она безропотно ушла, забрав свой нехитрый скарб.

Леда считала окружавшие Инезаводь скалы тем, на что они и походили, – горными образованиями, выточенными непогодой и солеными штормами, приливами, отливами. Сейчас они были ее единственным ориентиром, выступали из тумана, словно причудливый остров среди облаков. Они – и проклятый маяк, который не должен был работать, но мерцал неясным светом, вполсилы от прежнего. Но все же сиял.

Время свернулось подобием раковины – из тех, что Леда находила в детстве. Она не оглядывалась, замерла на берегу на долю секунды, а потом ринулась в туманную воду на крики – теперь явственные, совсем человеческие и оттого еще более ужасные. Они резали больнее, чем любые ножницы, звоном застревали в ушах и смешивались с плеском волн.

Леда забыла, какое море соленое. Соленое и холодное: руки обожгло кратким облегчением, а после пробрало до костей. Юбки мешались, волосы лезли в глаза. Леда замерла, хватая ртом воздух, и завела правую руку назад. Сделав глубокий вдох, нырнула: шум тут же сменился донной тишиной, какой она не слышала долгие годы. Столица была громкой; даже в пустынных мастеровых Залах всегда что-то шуршало, тлело, рвалось, кто-то куда-то бежал. Но море было тихим. Оно обняло Леду, словно старый друг. Старый друг с ледяными руками.

Она избавилась от юбки быстро: теперь, когда не нужно было беспокоиться из-за содержимого карманов, это ничего не стоило. Ноющие пальцы отстегнули пуговицы – одна из петель порвалась, но это было Леде только на руку. Она приготовилась вынырнуть и надеялась, что не опоздала… но тишина моря вдруг изменилась.

Что-то скользнуло за ней. Что-то огромное. Что-то, явно не удовлетворившееся чужой посылкой.

Леда подняла голову над волнами – на зубах скрипела теперь еще и соль. Заплетенные в косу волосы липли к шее и воротнику, который стоило бы расстегнуть, но Леда поплыла вперед, снова освобождая разум от лишних мыслей.

Кричал ребенок – Леда почти различала его барахтающийся в клочьях тумана силуэт. Она не позволяла себе думать о гигантской тени, которая скользила за ней: она могла бы отвлечь ее на себя, но что толку, если мальчишка утонет? Леде оставалось только добраться до него первой, а потом… А о «потом» она задумается после.

– Помоги!

Леда услышала это так ясно, словно кричали ей прямо в ухо. То, что она приняла за силуэт, оказалось туманным трюком: она развернулась и увидела ярко-рыжие волосы и бледную кожу совсем в другой стороне.

– Держись! – ответила она прежде, чем подумала, не лучше ли попросить бедолагу помолчать.

– Помо… – Крик оборвался и сменился яростным всплеском.

Леда нырнула.

В темной воде кожа мальчишки сияла, подобно маяку. И что-то тянуло его вниз. Что-то, чего Леда не могла разглядеть.

Она ринулась вперед. Правая рука почти инстинктивно сжалась на воротнике – там, где Леда носила свой последний рубеж обороны. Крошечный и почти бесполезный. Но все же.

Пальцы привычно легли в петли закрытых ножниц – небольшой Цеховой эмблемы, подарка Жоррара, от которого она не ожидала помощи. Леда добралась до бледных ног, которые отчаянно пытались высвободиться, и ударила по дуге, не всматриваясь, – вниз и как можно дальше. Море сотрясло – и вода почти вытолкнула Леду на поверхность. Вместе с испуганным патлатым мальчишкой, который в сером вечернем свете казался призраком.

Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, тяжело дыша: Леда сжимала в руках брошь, а мальчишка вполне уверенно держался на воде – для того, кто совсем недавно звал на помощь. Глаза у него были такие же серые, как день, а в окружении веснушек и белого полотна кожи казались двумя морями.

Леда сглотнула и опустила взгляд. Мальчишка сделал то же и хрипло выдохнул:

– Ты кто такая?

Леда не успела спросить, почему он задал именно этот вопрос. Он словно знал, кто тянул его вниз. Кто преследовал их в воде. Туман и часть темных тяжелых волн пронзила песня.

Самая прекрасная из всех, что когда-либо слышала Леда, – а она ведь бывала на концерте «Морозной Луны» в Нижних Гроздях. Слышала их плач по ушедшему миру, который никто и никогда больше не увидит. Эта песня лилась подобно меду и пронзала, словно стрела. Она понимала Леду. Понимала, как никто и никогда не понимал. Она…

Соленая вода накрыла ее с головой – Леда не успела вздохнуть, и теперь тишина моря больше не походила на объятия. Она была кандалами. Она тянула вниз.

Мальчик остался на поверхности. Мальчик остался, и она… гортань закололо; Леда выдохнула стайку пузырей, которые вихрем расцветили темные воды. Перед глазами начал расползаться туман. Леда еще раз взмахнула бесполезной брошью, попыталась выплыть к ветру, к небу, к… к чему-то еще, что тянуло ее за собой. Манило. Обещало так много.

А потом она опустила взгляд и увидела замершую под ней тень, различимую даже в ониксово-зеленой глубине. Огромную тень с распахнутыми парусами-крыльями.

Море снилось Леде, сколько она себя помнила.

Она могла годами обманывать себя, выходя на вершину Цеховой башни и подставляя лицо солнцу, но даже оно бы не высушило то море, что жило в любом жителе Инезаводи. Они все носили его с собой: кто-то под сердцем, кто-то в голове, а кто-то, как Леда, – в мыслях, над которыми у нее не было контроля.

Море снилось ей и пока она сгорала в костре боли, отводила взгляд от своих израненных рук. Накрывало прохладными волнами и утаскивало боль с каждым новым отливом, стирало кровоточащие раны, оставляя светлые полоски шрамов. Во сне они чуть светились – так же, как оставившая их нить, которая дала отпор.

Ни одна нить судьбы не желает, чтобы до нее дотрагивались. У нее уже есть положенное место в огромном Вселенском полотне. Что будет, если попытаться ее выдернуть? Отрезать? Сплести с чем-то еще? Не потянет ли она за собой и все остальные?

Море снилось Леде и сейчас. Она точно это знала, хоть и не успела поймать этот потрясающий переход: секунду назад что-то тянуло ее вниз, в пучину, а теперь она стоит на берегу, босая, в одном из старых белых платьев, которые оставила в Инезаводи и надеялась больше никогда не увидеть. Тумана не было – только красное, утопающее в море солнце и его рыжие блики на волнах.

Леда прикрыла глаза и вдохнула соленый воздух. Закружилась голова, и она не сразу поняла причину… Ее не мутило. Она просто соскучилась. Соскучилась так, что могла бы приходить сюда каждый вечер, лишь чтобы проводить солнце и свое ускользнувшее будущее. Оно осталось на вершине башен, в глубине их Цехов, в переулках Города-Грозди, у Рыбных алтарей и на Всесветном рынке, под сенью нижних ярусов и ветвей Домдрева.

Ох, Ткачи, если бы она осталась… но она не смогла. И не только потому, что Цеха нависали бы над ней напоминанием, и даже не из-за ошибки, которую она должна была исправить. Леда попыталась сбежать от себя новой к себе старой. Хорошо ли это закончится? И нужно ли ей лишнее напоминание, если она носит его при себе?

– Откуда они?

Леда распахнула глаза и обернулась. Ничего не изменилось. Пляж был пустым, солнце замерло в своем вечном падении – совсем как Леда, но об этом не стоило думать. Рюшки платья колыхались на плечах и обертывались вокруг лодыжек. Леда зарылась пальцами ног в мокрый песок и нахмурилась.

Голос казался знакомым. У нее была отвратительная память на лица и голоса, и это распространялось во всех направлениях: сама Леда могла петь разве что в Рыбном Хоре, псалмы которого состояли в основном из молчания. Но даже при всем при этом голос казался ей знакомым. И слова… слова тоже. Они были не такими, какими она пользовалась большую часть жизни. Она знала это так же точно, как и то, что нет нужды переспрашивать. Голос спрашивал о ее шрамах.

Леда опустила голову. Пряди, выбившиеся из косы, тут же закрыли лицо. Но это не помешало ей увидеть то, на что она старалась лишний раз не смотреть.

Она избегала их все то время, пока лежала в жаркой Цеховой нише: тогда ее сны были полны обжигающего света. Когда повязки наконец сняли, Леда не стала вглядываться в новые узоры на своих ладонях, пальцах и запястьях. Она знала, что они там, чувствовала их не только кожей, не только через боль, но и всем своим существом. Этого было достаточно.

– Я… – Леда открыла рот, но ветер переменился, взметнул ввысь песок и воду и выбил из нее дух.

Пришлось сжать зубы и зажмуриться.

Когда Леда представляла возвращение домой, она не видела моря в своем горле, не видела тумана в своих легких и совершенно точно не видела никаких чудовищ… разве что песок в сапогах. Песок пробирался повсюду. Это было неизбежно. Леда не видела в этом теоретическом будущем мерцания маяка. Не видела мальчишки, сражающегося с волнами.

Стук сердца сравнялся с ритмом песни, которую она перестала слышать, и Леда ринулась вперед. Поднырнула под мальчишку, поплыла в сторону сияющего во мраке маяка. Она старалась не представлять, как громадная тень рассекает за ней туман и волны с легкостью, которая не снилась ни одному кораблю.

Леда упорно плыла, слыша лишь два сплетающихся дыхания и плеск соленых волн. Чувствовала только воющие от натуги мышцы. В какой-то момент мальчишка прекратил быть грузом и начал ей помогать. А потом в подошвы ударился песок, и Леда, подхватив мальчишку под мышки, побежала. Побежала не оглядываясь, потому что знала, чем это обычно заканчивается.

Когда Леда открыла глаза, в них ударил свет – тусклый, какой-то размытый. А потом белые лучи заслонило собой лицо. О стенки ее черепа все еще бились безжалостные волны, и Леде понадобилось некоторое время, чтобы понять – она больше не барахталась в море. И мальчишка тоже.

Он нависал над ней бледной тенью – куда более худой и рыжий, чем она представляла. Туман в самом деле лишил его цвета. Как же в таком случае выглядела она сама?

– Ты… – слова вываливались из нее, словно комки водорослей, которые она старалась выплюнуть. – Как?

Лицо его все еще было в тени, но Леда заметила движение бровей. Вроде бы вполне обнадеживающее.

– Высох, – сказал он так, словно боялся получить плохую оценку, а потом поводил плечами и добавил совсем другим тоном, словно извинялся и в то же время обвинял ее: – Зачем ты это сделала?

Сложнее вопроса он задать бы не смог. Леда попыталась найти хоть одно слово, подходящее ситуации, но зацепилась скорее за тон. Что она сделала не так?

– Очухалась, значит, – раздалось где-то у мальчишки за спиной. Он подпрыгнул и развернулся. – Подожди у двери, Тиль.

Узкие плечи под серой рубашкой – явно с чужого плеча, она висела на нем мешком – приподнялись, словно мальчишка собрался драться за право остаться, но передумал. Опустил плечи, а затем и голову. Обреченно кивнул и побежал во тьму, чтобы вынырнуть в полоске света у каменной арки, которая вела, очевидно, к двери.

Леда приподнялась на локтях и зашипела. Головная боль оказалась меньшей из ее проблем: руки пульсировали, будто она зарыла их в горячий песок и просидела так несколько часов. Она прищурилась: изогнутые стены и сваленные вдоль них мешки превращали полоски света, падающие из высоких маленьких окон, в волнистый полумесяц. Леда приложила руку к камням справа от себя – на них белели вырезанные инициалы и неуклюжие рисунки. Знакомые. Она была внутри маяка.

Леда была внутри маяка, лежала рядом с погасшим камином и с доказательством того, что детство не приснилось ей в кошмарном сне. А под каменной аркой стояла бабушка Лиса.

Леда помнила ее чуть другой – менее согбенной и более черноволосой, с тонкими ручейками седины. Может быть, чуть более бледной: даже в той крохе света, что дарили окна маяка, бабушка Лиса казалась сделанной из побуревшего пергамента и покрытой воском, как те бумажные фигурки, которых было так много на Всесветном рынке. У самой Леды плохо получалось обращаться с бумагой. Она предпочитала разделять, а не складывать. Когда она сообщила об этом одной из торговок фигурками, та засмеялась и достала из-под прилавка собственные ножницы – совсем не похожие на те, что носила с собой Леда. И все же.

– Я бы не назвала это «очухаться», – прошипела Леда сквозь зубы и попыталась улыбнуться. Прикушенная губа отозвалась болью.

Бабушка Лиса вздохнула, расцепила сложенные за спиной руки и подошла поближе. В ней все еще скрывалась та Лиса, какую Леда знала, – только покрытая несколькими слоями времени. В длинных седых волосах, две пряди которых были стянуты на затылке кожаным ремешком, кое-где проглядывала былая темнота, глаза, бывшие когда-то ярко-карими, почти желтыми, загустели до медового, а в яркой одежде прибавилось раковин. За бабушкой Лисой всегда следовала музыка: постукивание десятков панцирей и бусин, шорох заправленных за пояс страниц и легкое поскрипывание костяной лодыжки. Лиса рассказывала о том, как потеряла ее, всем, кто хотел слушать, а иногда и тем, кто не хотел. Иногда за ее ногой охотилось морское чудовище. Иногда она добровольно обменивала ее на умение заглядывать в будущее. Иногда это была комичная байка, а иногда – леденящий душу рассказ о призраках в назидание детям, которые никак не отучатся бегать на опасные скалы.

О последнем бабушка Лиса могла хотя бы не волноваться.

Лиса растянула покрытые белыми точками губы в знающей улыбке, и Леде вдруг стало стыдно.

Первое время она посылала в Инезаводь шпильки – чеканки столицы, прозванные так за изображенные на них шпили и башни Цеха. Не напрямую, через Златогорский банк, здания которого расползлись по всему побережью. Двужильский филиал оповещал Лису об очередной горстке монет, которые Леда получала за быстрый ремонт под ветвями Домдрева; на то, что платили подмастерьям в Цехе, она жила. А вот писем Леда не писала. В Цехе она всегда была занята. Решала очередную невероятную задачу, училась чему-то новому. У нее не было времени думать о том, что она оставила позади. И это ее не оправдывало. Бабушка Лиса не была ничьей бабушкой – и вместе с тем была бабушкой всех детей Инезаводи. Она не хлопотала, подобно наседке, не скупилась на затрещины и порой казалась совсем безучастной, хотя на самом деле чувствовала даже слишком много. Безразличие было ее щитом. Как Леда могла оставить ее в прошлом?

– Ты предсказала, что я никогда не вернусь в Инезаводь, – произнесла Леда, чтобы заглушить поднимающуюся к горлу горячую волну.

Лиса развела руками, и в ее медовых глазах сверкнула хитрая искорка.

– Как по мне, я оказалась права, – ответила она. – Та ты, что сбежала, уже никогда не вернется.

Хитрая Лиса. Как иначе.

Улыбка вдруг сползла с изъеденного морщинами лица, и бабушка опустилась на колени – с такой легкостью, какой Леда в ее возрасте вряд ли сможет похвалиться.

– Как чувствуешь себя?

Взгляд остановился на воротнике Леды, и та неосознанно коснулась его пальцами.

– У тебя там кровь, – продолжила Лиса и приложила ко лбу Леды ладонь, удивительно теплую и шершавую.

Никто так давно не прикасался к ее лбу, что Леда замерла, словно натянутая струна. Лиса, явно почувствовав это – ничто от нее не укрывалось, это уж точно, – тут же убрала руку. Леда опустила взгляд. Провела языком по нижней губе.

– А, – бабушка Лиса закивала. – Подняться сможешь?

Леда кивнула, хотя совсем не была в этом уверена. Обычно она довольно трезво оценивала собственные пределы. Но после подобного заплыва…

Она поднялась, придерживаясь за стену, а потом вскинула голову.

– Как я здесь оказалась?

Лиса взяла ее за руку – бережно, двумя ладонями – и повела к выходу. Леда только теперь вспомнила, что на ней не осталось юбок, только нижние штаны, в которых она осмеливалась рассекать разве что по безлюдным верхним Цехам. Одежда, уже высохшая, но все еще полная соли, неприятно липла к коже. Сейчас бы не помешала горячая ванна. Горячая ванна и море объяснений.

– Подозреваю, – начала Лиса, – что приехала на экипаже. Шпиль у нас так и не поставили: как Порез иссяк, так и надобность отпала. Но ежели ты пришла пешком от самого Двужилья, то думаю предложить тебя в качестве кандидатуры на новую статую.

Леда прошептала про себя: «Новую статую», но не стала переспрашивать.

– Я имею в виду – здесь, на маяке?

Лиса подняла на нее взгляд, и это было странное ощущение. Леда всегда, сколько себя помнила, смотрела на нее снизу вверх. Даже когда в пятнадцать начала прибавлять в росте чуть ли не каждый день.

– А ты не помнишь? Что ж. – Лиса снова перевела взгляд на арку, до которой оставалось пара шагов. – Тогда лучше спроси об этом Тиля.

Тиль. Мальчишка, за которым она бросилась в море и который ее явно невзлюбил. Пытался этого не показывать, но у него плохо получалось. Неужели и саму Леду в детстве было так легко прочитать? От одной мысли хотелось зарыться в песок.

– Спросить Тиля о чем? – Он выглянул из-за арки. Конечно, никуда не ушел и грел уши. Может, Леда когда-то поступила бы так же. Может, она бы поступила так и сейчас.

– Как мы оказались на маяке?

Мальчишка шумно выдохнул – заколыхались тонкие рыжие волосы. Завел руки за спину и принялся покачиваться с носка на пятку. Леда пока не определила, сколько ему лет, но точно могла сказать: что бы ни выпало из его рта в следующую секунду, правдивым это не будет ни на каплю.

– А ты не помнишь? – Он резко остановился и расцепил руки. Выражение его лица явно говорило о том, что Тиль не понимает, как Леда может быть настолько глупой. – Мы сюда прибежали. Ты закинула меня во-о-он на те мешки и рухнула спиной на дверь. Но за нами бы не погнались.

– Неутешительный ответ, – процедила она сквозь зубы.

– Почему? – искренне удивился Тиль. – Мы ведь в порядке.

Леда с новой силой почувствовала, как пульсация в пальцах прокатывается по телу жаркими волнами. Оценила количество песка в своих сапогах и перчатках. А потом вспомнила, как что-то пыталось утянуть их на дно. Ей ведь не показалось?

Может, Тиль прав? И они в самом деле в порядке?

– Погоди, кто бы не погнался?

Леда хотела продолжить расспросы – она должна была удостовериться. Убедиться в том, что ей все это не приснилось. Но тут заговорила бабушка Лиса.

– Тильванус Шторм, – в голосе ее неожиданно прорезалась сталь, – не смей больше тревожить понапрасну туман. Не смей искушать судьбу. Если бы не леди Ритри…

Тилю хватило ума не поднять взгляда. Теперь он в самом деле выглядел виноватым: по бледной коже побежали красные пятна.

«В этом мы с тобой похожи, – подумала Леда. – Стыд горчит, не так ли»

– …если бы не леди Ритри, ты тоже мог бы пропасть.

Глава четвертая, в которой Леду принимают за другую (а потом – за другую другую)

Леду так давно не называли «леди Ритри», что она не сразу поняла финал фразы.

Леди Ритри жила когда-то в Инезаводи в огромном полупустом доме. От леди Ритри ждали поклонов, хорошего поведения и узких плеч. Леди Ритри должна была стать надеждой и опорой семьи. Леди Ритри должна была остаться.

Но Леда уехала. Уехала, почувствовав, что готова променять свое настоящее на будущее. Уехала и никогда об этом не жалела. Наверное. У нее не было времени как следует об этом подумать.

Леда уехала и оставила леди Ритри в доме на краю, заперла комнату и выкинула ключ. Забыла, какой он был формы. Забыла, какая именно это была комната.

Леди Ритри осталась холодной тенью у подножия скал, изрытых кораблями Ткачей. А теперь вдруг скользнула под ноги Леды, которая и так еле на них держалась.

– …пропасть… – выдохнула еле слышно Леда, и призрак леди Ритри тут же растаял в дневном свете.

Бабушка Лиса покрепче сжала ее руку. Леда постаралась не скривиться, но вряд ли преуспела, потому что морщинистые пальцы тут же ослабили хватку.

– И до столицы докатилось наше горе… Ты вернулась в темные времена, – произнесла Лиса, качая головой так, словно этого стоило ожидать. Словно это сказали ей старые потрепанные карты, которые Леда любила разглядывать в детстве.

Висельник, который так широко улыбался, что совсем не пугал, – он будто был уверен, что веревка оборвется. Королева Клинков, широкоплечая и темная, окруженная огнем, – теперь Леда предположила бы, что она из Фарлода, страны пламенных мечей. Буян, Узел Ветров, который страшил и вместе с тем завораживал Леду больше всего, – сцепление когтей и конечностей, море глаз, сияющих в толще воды. Звездные Влюбленные, разделенные корнями и ветвями мирового дерева, замершие в космосе и рычании своих духов. Вездесущая Глотка – конец всего и начало ничего. И Ткачи – пятеро, по одному на каждое чувство. Карты Ткачей были бы самыми неинтересными, если бы не зубастые корабли на волнах позади каждой фигуры.

Леда посмотрела на Тиля, который уже распахнул дверь и убежал вперед по заросшей травой тропинке – прочь из маяка. Он мог быть сколь угодно странным и обижаться за любую глупость, но он был здесь. Не пропал. Пропал где? В море? Как ее родители, о которых она однажды попросту перестала спрашивать? Дядю это слишком расстраивало – но не так, как смерть близких людей. Скорее – как надоевшие вопросы от племянницы, которая свалилась ему на голову, когда он об этом не просил.

– Ты вернулась в темные времена, – повторила Лиса и снова растянула губы в улыбке. – Но я рада, что они прислали именно тебя.

Леда нахмурилась:

– Что?

– Похоже, ты ударилась головой чуть сильнее, чем я думала, Ритри. – Лиса обеспокоенно сдвинула брови, а потом отпустила руки Леды и подняла с пола сумку – и знакомый ящик. – Я нашла твои вещи на пляже. Почистить не успела, конечно… но мундир как новенький. И на значке ни царапины.

Леда забрала вещи – сумка показалась ей куда тяжелее, чем раньше, – и уткнулась взглядом в хрупкие стрекозиные крылья. Если прищуриться, то смазанное имя адресата в самом деле походило на «Леди Ритри». Чуть-чуть. Леда не называла себя так, даже не думала о себе в таком ключе так долго, что совсем упустила эту вероятность.

Похоже, все это время она сражалась со стихией – и кто знает, с чем еще, – чтобы в целости и сохранности донести до города посылку, предназначенную ей самой.

При свете дня гигантская крылатая тень казалась наваждением. И сражение в воде – тоже. Хотя это и сражением-то было не назвать.

Леда мало что знала о травмах головы – на этажах Цеха опасными были вовсе не низкие полки. Да и дверные проемы там были не такими, как в Инезаводи, где Леда частенько задевала их лбом уже в пятнадцать. Ей пришлось пригибаться и когда она заходила в таверну, чувствуя десятки любопытных взглядов. Брошка в виде ножниц оказалась на месте, на окровавленном воротнике, словно Леда и не продевала в нее затянутые в перчатки пальцы и не била невидимого врага наотмашь в толще воды.

Тиль поначалу оглядывался, но потом скрылся из виду, и Леда так и не смогла как следует с ним поговорить. Зато Лиса оказалась полезным источником информации. И теперь, лежа в ванне в одной из комнат «Края света» – единственного в городе заведения, где сдавали комнаты, – Леда пыталась переварить то, что узнала.

Инезаводь не изменилась. Но разве она ожидала чего-то другого?

Дорога в город змеилась вдоль побережья, то приближаясь к морю, то отдаляясь от него. Незаконченный мост, который должен был соединить верхние ярусы города с нижними, все той же неуклюжей громадой нависал над низкими домами: его начали строить, когда из Пореза вытягивали магическое полотно, когда Лиса еще не обзавелась седыми волосами, морщинками и целой толпой следующих за ней детишек. Дорога на скалы, которые чуть дальше от берега сливались с низиной, была далекой и неудобной, и мост задумывался, чтобы облегчить всем жизнь. Вместо этого он стал местом, где плодились истории и призраки. Впрочем, в Инезаводи всегда плодились истории, в том числе о привидениях. Сейчас – тоже.

Говорят, в туманах Инезаводи снова появились темные тени – и не только тени великанов. Лиса скорбно махнула рукой, когда заговорила о Тиле: мальчишка решил стать героем и разобраться во всем сам. И как остановишь его, знающего здесь каждую лазейку, вскрывающего любой замок?

В Инезаводи пропадали люди, и не те, которых бы не хватились, – хотя в таком маленьком городке хватились бы почти любого. А жители вполне известные. Заметные.

Первым пропал младший Ваари. Леда все еще помнила, с каким звуком старший исчез под провалившимися досками пирса. Она не смогла бы забыть это, даже если бы очень захотела. И узнать о том, что теперь пропал и второй, было…

Было. Леда качнула головой и потянулась к кувшину у камина – вода начала остывать. Когда-то Инезаводь отапливалась по последнему слову техники: в стенах каждого дома до сих пор ржавели механизмы, нити магии меж которыми давно износились, порвались и истлели. Некому было их чинить. Нечем было их заменять. Порез привлек множество изобретателей, они торопились укротить дикую магию, настроить ее струны так, чтобы она приносила пользу. Леда могла бы стать одним из них, но вместо этого мокла в ванне и пыталась смириться с мыслью, что Ваари даже не сразу хватились. Подумали – наконец-то уехал из этого тоскливого места и живет теперь где-нибудь на юге, там, где туман не пропитывает кости, а воспоминания не тянут на дно. Но затем пропала Дэси.

Леда толком не помнила ее: Агата Дэси была младше лет на пять и почти все детство провела дома, не выходя за пределы разбитого на вершине скал садика. Верхний ярус Инезаводи был верхним не только географически, дом дяди Леды тоже стоял там вместе с его десятком комнат. Дэси была из семьи, которая потребовала расследования. Из Двужилья отрядили одного из местных бордовых мундиров. Кусок платья Дэси нашли на скалах – там, где прилив затапливал пещеры. И дело закрыли.

Но люди не перестали пропадать. Достаточно часто, чтобы мундиры из Двужилья продолжали приезжать. Недостаточно часто, чтобы они остались. Или чтобы объясняли происходящее чем-то, кроме «несчастных случаев».

Инезаводь была суровым краем. Один неосторожный шаг. Одна любопытная прогулка в шахты. Один неудачный удар головой. Никого из пропавших не нашли. Ни одного из пятерых несчастных за последние пару месяцев. И это было странно даже для такого забытого всеми места.

Пульсация в пальцах постепенно стихала: теплая вода пошла им на пользу. Леда открыла глаза и покосилась на лежащий на кровати бордовый мундир: в свете камина его застежки сияли, словно искры от костра, а значок казался закатным солнцем.

Леди Ритри прислали не просто бордовый мундир. Это был мундир с серебряными пуговицами и черной подкладкой. Мундир Благого Когтя.

Неудивительно, что Лиса приняла Леду за наконец присланного из столицы человека, который должен во всем разобраться. Проследить за нитями (ох!) событий. Может быть, отыскать пропавших – для такого пропитанного серостью городка Инезаводь обладала удивительной тягой к надежде. При этом здесь, увы, здорово не хватало стражей правопорядка. Коготки – их называли народной дружиной – инспектировались людьми из Двужилья. Тюремная камера в Инезаводи была одна – глубоко в шахтах, и по назначению ее в последний раз использовали в те времена, когда корабль Леды еще не пристал в бухту Клинка. Дебоширов и бедолаг, которые решали ограбить соседей, знавших их в лицо, запирали в одном из бесхозных домов на главной улице. Для жилого города Инезаводь слишком походила на город-призрак.

Леда вздохнула и положила голову на край ванны. Благой Корпус Города-Грозди не прислал бы сюда Когтя. Когтей не хватало даже самой столице, на это Леда насмотрелась буквально в первых рядах. Нижние Грозди города были то полем боя, то болотом, то целой вереницей возможностей.

Кто мог прислать ей мундир? Без записки. Без любой зацепки, которая могла бы сказать ей хоть чуточку больше. Лиса уверила ее, что на пляже больше ничего не осталось. Могло ли море утянуть за собой все ответы? Мог ли кто-то попросту ошибиться? Мало ли на свете леди Ритри?

В Инезаводи была только одна. Запертая в доме на верхнем ярусе, а не отмокающая в ванне в «Краю света». Отправитель ошибся. Не стоило ему посылать наделяющий властью мундир призраку.

Леда вылезла из воды, только заметив, что кожа ее начала морщиться. Соль и тьма, казалось, въелись в нее навсегда, и никакая горячая ванна не смогла бы их изгнать. Всему виной были рассказы Лисы. И мундир, конечно, тоже.

А еще эта нить…

Леда вытащила из сумки темно-синюю юбку и рубашку в тон. Брюки остались только серые – в черных Леда прошла по открытому залу таверны на радость всем любопытствующим. В этом не было ничего удивительного, женщины носили штаны постоянно. Бабушка Лиса рассекала по улицам в штанах. Но Леда выделялась всем и сразу: брюками, скрипом дорогих сапог, брошью Цеха, ростом и «Погодите, а это не …?». Последнюю фразу она услышит еще не раз. И не два. Может, даже не несколько десятков.

Она облачилась в чистую – относительно, все-таки сумка провела ночь на пляже – одежду и почувствовала себя лучше. Ее больше не мутило, захотелось даже выбраться в таверну и перекусить. У бордового мундира не было глаз, но Леда все равно чувствовала, с какой укоризной он на нее смотрит.

Она знала, почему ее выгнали из Цеха. Знала, потому что видела свои руки и видела оплавленные ножницы, а теперь еще и помнила жар нити на коже. Но чья это была нить? Кто попросил ее о помощи? И зачем она согласилась?

Эти пробелы могли означать одно: отчасти задуманное ей удалось. Кто-то попросил ее изменить его судьбу, и Леда забыла об этой просьбе. Ведь так? Но почему тогда она почти уверена, что видела эту самую нить вчера у моря на краю ничего, в нескольких мерах от родного городка? Неужели это ее Алетея привела неизвестного сюда? И зачем?