Текст книги "Айвазовский"

На спокойном коричневом фоне – поясное изображение Айвазовского: элегантный, утонченный молодой человек сидит в свободной позе, на его спокойном лице едва заметна легкая улыбка, внимательно-глубокий взгляд устремлен прямо на зрителя. Живописное решение дополнено авторской подписью-монограммой «АТ» в нижнем левом углу холста и надписью: «В Римъ. 1841. Портрет И. К. Айвазовског(о) писанный Тырановымъ». В собрании Феодосийской картинной галереи находится портретный этюд молодого И. К. Айвазовского, исполненный акварелью неизвестным художником. Иконографически он близок произведению Тыранова, следовательно, написан примерно в тот же период.

Летом 1842 года портрет Айвазовского по-прежнему находился на виа делла Кроче, но к осени был направлен в Россию на очередную осеннюю выставку в Императорской академии художеств. В качестве отчета о своем пребывании за рубежом Айвазовский должен был представить в ее экспозиции несколько им написанных произведений, что являлось обычным требованием для академических пенсионеров. Готовя рапорт в Совет Академии, он, в частности, писал: «Сверх того, я посылаю при сем для выставки мой портрет, писанный г. Тырановым»[99]99
  Погодина А. А. В. И. Григорович в Риме в 1842 году: К истории римской русской колонии художников //Третьяковские чтения. 2012: Материалы отчетной научной конференции. М.: ГТГ, 2013. С. 11.


[Закрыть]. Очевидно, что сам маринист высоко оценил и передачу сходства, и художественные качества созданного произведения, который впоследствии приобрел для своей галереи П. М. Третьяков. Той же точки зрения о портрете придерживались другие знатоки искусства, например коллекционер и меценат А. Р. Томилов, посвятивший восторженный отзыв и итальянским полотнам самого Айвазовского, и написанному Тырановым образу: «Славно, любезнейший Иван Константинович! Увидел привезенные картины вместе с портретом твоим и картинами Чернецовых и некоторых других. Ура, Айвазовский! Ура, милый Иван Константинович!»[100]100
  РГИА. Ф. 1086. Оп. 1. Ед. хр. 117. Л. 6, 7.


[Закрыть]

Долгожданная встреча с Италией была омрачена для Ивана Айвазовского невосполнимой личной утратой: в 1841 году ушел из жизни его отец Константин Григорович, которому был 71 год. В Феодосии осталась пожилая мать, и Иван Константинович, тревожась о ней, регулярно отсылал ей часть академического пенсиона, хотя и сам был довольно стеснен в средствах. Но ни личные скорби, ни необходимость думать о заработке не могли заглушить его любви к искусству, стремления к движению вперед, к творческому росту, к новым свершениям.

Иван Айвазовский со свойственной ему неуемной жаждой знаний и художественных впечатлений был намерен изучить всю Италию, каждый город представлял для него интерес своими традициями, историей, памятниками культуры. Климат, темперамент ее жителей, а следовательно, и произведения искусства достаточно сильно отличаются при продвижении с севера к югу страны. Художника не менее впечатлили южные итальянские земли, виды Амальфи, неаполитанские пейзажи.

Он работал по-прежнему неустанно. Часто обращаясь к образам моря, изображал Неаполь, «город достославный»[101]101
  Лопе де Вега. Собака на сене // litmir.me/br/?b=6784&p=31.


[Закрыть], написал ряд пейзажей с заливом и дымящимся Везувием на среднем плане. Здесь он оставался особенно долго, создавая все новые пейзажи, а особенно вдохновенно писал в Сорренто. Если в Венеции, Неаполе, Сорренто Айвазовский использовал богатый натурный материал, то, будучи в Риме, продолжал создавать марины, опираясь на свою феноменальную зрительную память.

Постепенно совершенствовался его характерный творческий метод: он недолго писал на пленэре, а затем увиденное, отчасти на основе натурного этюда или наброска, отчасти по памяти, воссоздавал в картине, привнося в нее свои чувства, фантазийные детали, несколько меняя композиционное решение, специфику рисунка, колорит во имя создания ясного образа. Айвазовский обращался и к библейским, и к историческим сюжетам, в том числе им был создан новый вариант композиции «Сотворение мира. Хаос». Возвращение вновь и вновь к одному и тому же мотиву характерно для феодосийского мариниста. Сам Иван Константинович писал об особенности своего метода: «Я нарочно повторяю сюжеты, чтобы исправить прежние, замеченные иногда только мной недостатки»[102]102
  Иван Айвазовский: к 200-летию со дня рождения / Сост. Т. Л. Карпова. М.: Государственная Третьяковская галерея, 2016.


[Закрыть].

«Сотворение мира. Хаос» – необычная по замыслу картина: морскую бурю озаряет сверкающий свет кометы. Очертания этого свечения, которое словно прорывается сквозь низко нависшие тучи, напоминает силуэт Творца мира. Вдохновенное творение художника не осталось незамеченным, более того – получило высочайшую оценку: папа римский Григорий XVI решил приобрести его для своего собрания. Но маринист ответил понтифику, что не может позволить себе взять гонорар, и тогда из рук главы католической церкви получил золотую медаль. Благодаря столь высокой оценке картина Айвазовского была включена в коллекцию Ватикана, где находятся лучшие из лучших произведения мирового искусства. С таким грандиозным успехом И. К. Айвазовского в шутливой форме поздравил Н. В. Гоголь: «Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, маленький человек, с берегов Невы в Рим и сразу поднял “Хаос” в Ватикане!»[103]103
  Цит. по: Гнедич П. П. Русское искусство. М.: Эксмо, 2012. С. 142.


[Закрыть] М. И. Скотти посвятил знаменательному событию акварельную композицию несколько ироничного характера – «У Папы Римского», в которой сразу же узнается и коленопреклоненный Айвазовский перед понтификом, и его уже ставшая знаменитой картина. В акварельной композиции показаны пятеро художников России, пенсионеров Императорской академии художеств, удостоенных высочайшей чести – благословения понтифика. Среди них – Иосиф Габерцеттель, долго состоявший членом русской колонии в Риме, а также поляк Ксаверий Каневский, архитектор Александр Кудинов и стипендиат Черноморского казачьего войска Иван Черник. Но внимание папы римского обращено не на них, а на молодого Айвазовского, который почтительно указывает главе Ватикана на свое полотно «Сотворение мира. Хаос», в широкой золоченой раме установленное рядом на мольберте.

Исключительный успех феодосийца в Италии многим не давал покоя. Даже отношение его друга М. И. Скотти, отраженное в акварельной композиции, весьма неоднозначно. Что доминирует в иронии его характеристики, близкой к шаржу, – радость за друга или ревность к его славе? Пейзажист показан в акварельной композиции коленопреклоненным, в подобострастной позе, с соответствующим выражением лица. Многие члены русской колонии в Риме явно завидовали Ивану Айвазовскому, Скотти, судя по всему, не стал исключением, то же можно сказать и о братьях Г. Г. и Н. Г. Чернецовых[104]104
  Братья Чернецовы – Григорий Григорьевич (1802–1865) – академик пейзажной живописи Императорской академии художеств и Никанор Григорьевич (1805–1879) – известный российский художник.


[Закрыть], в своих «Записках» порицавших мариниста за «высокомерие, саморекламу и напористость»[105]105
  Маркина Л. А. Многоликий Айвазовский // Галерея. 2017. № 1 // https://www.tg-m.ru/articles/1-2017-54/mnogolikii-aivazovskii.


[Закрыть].

Акварель М. И. Скотти, своеобразно иллюстрирующая памятное событие, происходит из альбома «Рисунков русских художников в Риме» (1843, ГТГ), названного А. Н. Бенуа «баловством на бумаге». Альбом создавался коллективно тремя авторами: архитектором Н. Л. Бенуа, живописцами и друзьями мариниста В. И. Штернбергом и М. И. Скотти – и был преподнесен П. А. Кривцову, начальнику русских художников в Риме, когда он возвращался в Санкт-Петербург. Рисунки отличались явно шутливым характером и рассказывали о событиях из жизни академических пенсионеров 1840-х годов.

Графический лист, исполненный Скотти, передает и торжественную официальную церемонию приема российских художников папой римским, и портреты молодых пенсионеров, и бытовые сценки, к тому же дополненные комическими стихами скульптора Н. А. Рамазанова и архитектора А. И. Резанова. Михаил Скотти еще раз обратился к мимолетному отображению Айвазовского в групповой композиции «Русские художники на форо Романо» (1842, Национальный художественный музей, Республика Беларусь), где стаффажная фигура мариниста едва различима на втором плане, среди античных колонн руинированных сооружений.

Также часто, но значительно более доброжелательно изображал Айвазовского в быстрых набросках В. И. Штернберг, его самый близкий друг в годы юности. Его графические зарисовки портретны, не лишены доли легкой иронии, свойственной самому портретируемому. Так, однажды маринист писал о себе А. Р. Томилову: «…прошу не забыть смешного крымчака»[106]106
  Маркина Л. А. Многоликий Айвазовский // Галерея. 2017. № 1 // https://www.tg-m.ru/articles/1-2017-54/mnogolikii-aivazovskii.


[Закрыть]. Василий Штернберг изобразил своего друга в акварели «Айвазовский в костюме тореадора» (1843, НКГА), в графическом наброске «Художники Л. Х. Фрикке, И. К. Айвазовский и А. А. Иванов» (ГРМ). При достаточно быстром, обобщенном решении эти произведения позволяют составить представление о внешнем образе молодого успешного живописца, дают возможность судить и о его обоснованно высокой самооценке, уверенности в своих силах и целеустремленности. Эти качества Ивану Айвазовскому удалось сохранить на всю жизнь, что во многом определяло его творческие достижения.

Сам Иван Айвазовский в письме В. И. Григоровичу рассказывает о своем успехе и работе других отечественных художников в Италии:

«30 апреля 1841 г., Неаполь.

Милостивый государь Василий Иванович!

Меня очень тронуло известие о нездоровом состоянии Вашем. Я был в Риме, когда нас уведомили об этом, но надеюсь на милость божию сохранить Ваше здоровье к благополучию не только семейства Вашего, но всех нас и будущих питомцев Академии. Зная Вашу чувствительную, благородную душу, мы почти могли отгадать причину болезни Вашей. Первые письма мои Вы, вероятно, получили и знаете потому, сколько и какие картины я написал, в том числе одну картину, представляющую флот неаполитанский у Везувия, пожелал купить король и уже она давно у него во дворце. К карнавалам римским я с четырьмя картинами отправился в Рим, где выставил, окончивши эти картины. Публика римская очень приняла великодушно мои картины, в журналах расхвалили донельзя. Все меня радует, признаться, но не думайте, что это могло бы мне повредить. Я все продолжаю строго наблюдать природу, а фигуры на картинах все-таки не под[вели] другие достоинства. Но зато теперь буду каждую фигуру на картине писать с натуры. Мне лишне было бы описывать подробности о моих картинах. Вероятно, журналы дойдут и до Вас – лучшее известие. На каждую картину было по несколько охотников, небольшие все продал, но “Ночь неаполитанскую” и “День” я никак не хотел уступить иностранцам.

Англичане давали мне 5000 рублей за две, но все не хотелось уступить им, а отдал князю Горчакову[107]107
  Александр Михайлович Горчаков (1798–1883) – князь, крупный русский дипломат.


[Закрыть] за 2000 рублей “Ночь” с тем, чтобы он по приезде послал бы в Академию. Он мне обещал это сделать. “День” оставил у себя я пока. Что-нибудь еще напишу. Чтобы [нрзб] только послать к Вам. Прочие небольшие две купили англичане в Лондон; две небольшие купил граф Энглафштейн[108]108
  Энглафштейн – граф, собиратель картин, он же купил картину Айвазовского «Сцены на Неаполитанском рейде» с выставки в Риме.


[Закрыть] в Берлин, а остальные две граф Чиач в Гамбург.

С тех пор, как я в Италии, написал до 20 картин с маленькими, да нельзя утерпеть, не писать: то луна прелестна, то закат солнца в роскошном Неаполе. Мне кажется, грешно бы было их оставить без внимания, тем более мне, которому – есть главное. Теперь пятый день, как я с Штернбергом и Монигетти[109]109
  Ипполит Антонович Монигетти (1819–1878) – друг Айвазовского, архитектор, автор проекта здания Политехнического музея в Москве.


[Закрыть] приехали в Неаполь и разъедемся по своим местам, т. е.: я в Кастельмаро и по прочим окрестностям, Штернберг у своих грязных лацарони, а Монигетти – к развалинам Помпеи. Сей последний диктует мне свое почтение Вам, а Штернберг сам припишет…

Очень благодарен Вам, что выслали из Академии 500 руб. домой; недавно в Риме я получил из Академии 700 рублей, вероятно, это те 1000 руб., которые оставались в Академии из 5000 рублей. Прошу еще приказать вовремя выслать домой, они терпели нужду, пока получили деньги. Теперь на днях здесь в Неаполе экспозиция. Я приготовляю три картины к этому и потом три месяца лета буду только писать этюды с натуры, и между тем хочется съездить в Сицилию, а на зиму опять в Неаполь. Картины я отправляю отсюда в августе с курьером. Картина Ф. А. Бруни[110]110
  Федор Антонович Бруни (1799–1875) – представитель академического направления в живописи, русский исторический живописец-академист. В 1841 году в Риме окончил и выставил картину «Медный змий», которая пользовалась большим успехом в Италии и России.


[Закрыть] делает фурор здесь, он ее окончил, в самом деле очень хорошо. Моллер[111]111
  Федор Антонович Моллер (1812–1877) – российский живописец.


[Закрыть] написал еще премиленькую головку. Тыранов все лучше и лучше пишет. Пименов[112]112
  Николай Степанович Пименов (1812–1864) – русский скульптор, профессор, академик. В 1840-х годах жил в Италии.


[Закрыть] вылепил хорошо очень мальчика. Римская выставка очень незавидная была, как и всегда, говорят. Сначала выставил я, потом братья Чернецовы выставили [Волховские?] виды, а потом и Шамшин[113]113
  Петр Михайлович Шамшин (1811–1895) – исторический и церковный живописец. Жил в то время в Италии.


[Закрыть] Петра 1-го…

Преданный навсегда от искренней души Иван Айвазовский»[114]114
  И. К. Айвазовский: Письма. Документы. Материалы // http://aivazovski.ru/pisma/.


[Закрыть].

Рассказу мариниста вторили отзывы многих итальянских, российских, армянских газет и журналов.

В газете «Одесский вестник» был опубликован отзыв К. А. Векки о картинах И. К. Айвазовского: «Пользуясь дружбой Гайвазовского, я посетил его мастерскую, которую, менее, нежели в месяц, он обогатил пятью картинами. Вдохновенный прелестным цветом нашего неба и нашего моря, он в каждом взмахе своей кисти обличает свой восторг и свое очарование. Игра лунного света, в котором он захотел изобразить Неаполь ночью, полна истины и блеска и приводит в такой восторг, что наблюдатель, очарованный волшебными переливами красок, среди бела дня переносится как бы в ночь, смотря, как луна светит на горизонте и, придавая особый оттенок предметам, блещет на полосе озаряемого ею моря…

Если бы не препятствовали мне условия этого журнала, я желал бы поговорить подробнее о прелести этих картин, теперь же ограничиваюсь повторением тысячи искренних похвал даровитому творцу их, который так полно соответствует искусством своей кисти и пылким гением своим надежде, внушенной им художеству и своим соотечественникам»[115]115
  И. К. Айвазовский: Письма. Документы. Материалы // http://aivazovski.ru/pisma/.


[Закрыть].

С восторгом о картинах И. К. Айвазовского писал в дневнике промышленник, общественный деятель и издатель-публицист Федор Васильевич Чижов, в то время путешествовавший по Италии с целью приобретения картин для своей коллекции:

«Душе Айвазовского нужно одно море, в одной свободной этой стихии он умеет найти отголоски на все движения поэтической души своей… (пропуск в оригинале. – Е. С.) Сорренто поэзию своего великого имени и при обворожительных звуках октав знаменитого поэта путешественники забыли звук плесков залива, в свою очередь полного поэзии. Вы увидите картину Айвазовского, и жилище Тассо[116]116
  Торквато Tacco (1544–1595) – итальянский поэт эпохи Возрождения, автор эпической поэмы «Освобожденный Иерусалим», родился в Сорренто.


[Закрыть] предстанет пред вами с двойной прелестью, тихие воды его моря очаруют вас и своим чудно-голубым цветом, с блеском чудной лазури неба, и своею серебристой поверхностью, в которую смотрится берег, тот берег, на котором несчастный, но великий страдалец проводил и самые счастливые дни своего детства, и самые горькие дни гонения судьбы.

Взгляните направо, на этом скалистом берегу стены, свидетельницы его детских восторгов и затем его горестей. Комнаты, в которой он родился, более не существует, художник не прибавил ее и не имел нужды. Его поэтическая душа поняла душу поэта, и Тассо высказался в его картине не остатками своего жилища, но поэтическою стороною картины. В этой голубой тиши вы ощущаете прелесть стихов освобожденного Иерусалима, смотря, как бы верите, что звучность октав была гармоническим отголоском звучных всплесков воды зеркальных гладей в самых волнах своих, этих длинных, приятно округленных хрустальных выпуклостях воды, которые Айвазовский снял на полотно с залива…

Вот вам все картины нашего Айвазовского. С каким восторгом говорили мы это “нашего” в Риме, с какой гордостью смотрели мы на слово Киззо (вероятно, russo – русский. – Е. С.), написанное на карточке под его картинами, которые поставлены на Римской выставке, и с каким наслаждением видим с этих картин копии на многих римских улицах. Слабые копии привлекают к себе любителей прекрасного, воображаю я, что произведут оригиналы на нашей петербургской выставке. Вы, я думаю, помните его прежние картины, его “Крымскую ночь”, тихую задумчивую ночь, боязливо являющуюся жадному взору зрителей. Теперь эта ночь во всей прелести, во всей полноте и силе. В ней развились все те прекрасные стороны, каких ожидали вы от ее стыдливой юности. С их развитием она сохранила свою девственную скромность, и ее зрелая задумчивость входит глубже в душу зрителя»[117]117
  ГБЛ. Д. 1/5. Л. 39–39 об. (Подлинник.)


[Закрыть].

Головокружительный успех сопутствовал художнику в Италии постоянно. Но он оставался все так же требователен к себе, по-прежнему неустанно работал, много писал. Картины, созданные в Венеции, Флоренции, Неаполе, Амальфи, Триесте, Сорренто, были показаны на выставках в Риме и Неаполе. Критики, как и заказчики, были неизменно благосклонны к Айвазовскому. На выставке в Риме его картины, и в первую очередь «Хаос», «Буря», «Неаполитанская ночь», получали всё новые похвалы. Одно из самых ярких подтверждений тому – восторженный отзыв выдающегося английского живописца, мастера романтического пейзажа, в том числе и морского, Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера (1775–1851). Он, увидев на выставке пейзажи мариниста, настолько был потрясен картинами 1842 года «Штиль на море», «Буря», «Неаполитанский залив в лунную ночь», что оставил хвалебный отзыв в стихах на итальянском языке. Дословный перевод фрагмента стихотворения звучит так: «Великий художник! Прости меня за ошибку мою, когда я принял за действительность картину твою, но настолько очаровательна работа твоя, что восторг овладел мною и до сих пор не покидает меня. Искусство твое высоко и могущественно, потому что тебя вдохновляет Гений»[118]118
  Национальная картинная галерея имени И. К. Айвазовского: Электронная книга. Виртуальная экскурсия. Феодосия, 2010. Вып. 1.


[Закрыть].

Высокое мнение о живописи Айвазовского одного из ведущих английских художников XIX столетия следует считать исключительно ценным, тем более если учесть два немаловажных фактора. Первый из них заключается в том, что сам Уильям Тёрнер довольно часто писал марины, получавшие признание, вызывавшие живой интерес и у знатоков, и у публики. Одно из лучших подтверждений тому – морской вид, представленный Тёрнером на престижной выставке в Лондонской академии художеств 1832 года. Его картина в серо-жемчужной гамме соседствовала в экспозиции с пейзажем Джона Констебла, написанным с использованием необычно ярких для этого живописца пурпурных оттенков, и затмевало произведение Тёрнера. Тогда Тёрнер, не снимая картины со стены, положил в изображении морского простора на переднем плане пару ярко-красных мазков, не конкретизируя передаваемый образ. В результате посетители выставки были заинтригованы, все говорили только о картине Тёрнера. Отсюда очевидно, что он отличался весьма непростым нравом, остро переживал конкуренцию и, как правило, не расточал похвалы художникам, даже другу, талантливейшему пейзажисту Джону Констеблу, с которым в то же время конкурировал.

Чем объяснить высокую похвалу Уильяма Тёрнера, адресованную Ивану Айвазовскому? Главной причиной, как следует предположить, является очевидный для Тёрнера исключительный талант феодосийского мариниста. Его яркая художественная индивидуальность, полностью не относящаяся ни к одному стилю или какой-либо художественной школе, произвела, вероятно, небывало сильное впечатление на англичанина. Тёрнер, также очень самобытный художник, во многом опередил свое время, став предтечей импрессионизма. Даже в начале XXI столетия, в эпоху смелых экспериментов в культуре, его искусство не воспринимается только как принадлежность XIX веку и звучит вполне современно.

Обоих выдающихся пейзажистов объединял одинаковый подход к живописи, понимание в ней роли цвета и его трактовки. Одним из первых Тёрнер стал использовать белые грунты под масляную живопись, что делало цвет более насыщенным и звучным. Эта особенность объединяет искусство феодосийского мастера и англичанина, поскольку многие пейзажи Айвазовского, начиная с произведений, созданных в Крыму и Италии, отличались также повышенной насыщенностью колорита. Их методы работы во многом сходны: оба художника отталкивались не от письма с натуры, а от своих художественных впечатлений и передачи состояния природы, отражающего их мысль. Таким образом, Уильям Тёрнер, поняв близость творческих методов – своего и Айвазовского, – словно признавал первенство за молодым маринистом.

Успех окрылил Айвазовского, однако не лишил его предельно строгого отношения к самому себе, а также не избавлял от обязанности отчетов перед его альма-матер. В апреле 1842 года он направляет в Петербург очередное официальное послание:

«30 апреля 1842 г., Рим.

Честь имею донести Совету императорской Академии художеств, что я постоянно занимаюсь моим искусством и прилагаю все усилия к усовершенствованию. Приятно и ободрительно для меня будет, если Совет Академии найдет достойными внимания посылаемые при сем на выставку нынешнего года четыре картины, а именно:

1) “Остров Капри при луне”,

2) “Остров Иския при закате солнца”,

3) “Часть Неаполя”,

4) “Штиль” (картина принадлежит княгине Изабелле Адамовне Гагариной).

Сверх того, я посылаю при сем для выставки мой портрет, писанный г. Тырановым, который, равно как и все мои картины, после выставки прошу покорнейше приказать отдать г. конференц-секретарю Григоровичу, которого я просил распорядиться оными по моему назначению. По отправлении этого рапорта я предполагаю сделать путешествие в Голландию и Англию, дабы видеть приморские места и произведения известных художников по части морской живописи. При сем покорнейше прошу на счет содержания, мне производимого, сделать распоряжение, чтобы половина была посылаема на мое имя в Рим, куда возвращусь по совершении предположенного мною путешествия, а половину пансиона отправлять постоянно в свое время к матушке моей в Феодосию по адресу, который имеется в конторе Академии.

Пенсионер И. Айвазовский»[119]119
  ЦГИА РФ. Ф. 789. Оп. 1. Ч. II. Д. 2472. Л. 83. (Автограф.)


[Закрыть].

В петербургской «Художественной газете» об успехе феодосийского пейзажиста в Италии в то же время сообщалось: «В Риме на художественной выставке картины Гайвазовского признаны первыми. Неаполитанская ночь, Буря и Хаос наделали столько шуму в столице изящных искусств, что залы вельмож, общественные сборища и притоны артистов огласились славою новороссийского пейзажиста; газеты гремели ему восторженными похвалами, и все единодушно говорили и писали, что до Гайвазовского никто еще не изображал так верно и живо света, воздуха и воды. Папа купил картину его Хаос и поставил ее в Ватикане, куда удостаиваются быть помещенными исключительно произведения первейших в мире художников… Его святейшество пожелал непременно видеть Гайвазовского; видел его и в знак отличного своего благоволения пожаловал Золотую медаль. Посланники: французский – дюк де Монтебелло и наш граф Гурьев купили у Гайвазовского картины и богато заплатили за них»[120]120
  Цит. по: Романовский А. Академизм в русской живописи. М.: Белый город, 2005. С. 186.


[Закрыть].

В этом пространном отзыве, всецело заслуженном Айвазовским, подчеркнем одно положение, которое характеризует очень важную особенность его творчества: «Никто еще не изображал так верно и живо света, воздуха и воды» – ни его великие предшественники, писавшие море, ни современники, а среди них можно назвать немало выдающихся имен: Тёрнер, Констебл и даже Таннер. Их превзошел феодосийский художник, достигнув в эпоху романтизма предельной реалистичности звучания марин, а в отношении передачи состояния природы, нюансов в трактовках воды и воздуха его искусство можно рассматривать как своеобразный исток импрессионизма. Вспомним, например, сколь немалое значение придавал передаче освещения моря в своих пейзажах один из известнейших импрессионистов – Клод Моне. И потому нельзя не согласиться с заключением Тёрнера о даре Айвазовского: «Искусство твое высоко и могущественно…»[121]121
  Цит. по: Романовский А. Академизм в русской живописи. М.: Белый город, 2005. С. 186.


[Закрыть]

В октябре 1842 года российский маринист покидает Венецию, столь значимую для него своей неповторимой поэтической атмосферой, собраниями ценнейших полотен, и по предложению Санкт-Петербургской академии художеств намеревается провести свою персональную выставку в Париже. Для этого ему было дано соответствующее разрешение. Текст этого немаловажного документа, сохранившегося до наших дней, гласит:

«Уведомление министра Двора президенту Академии художеств о разрешении И. К. Айвазовскому поехать в Париж для участия в Парижской выставке

9 октября 1842 г.

По ходатайству начальника русских художников в Риме государь император высочайше дозволил находящемуся ныне в Венеции художнику Айвазовскому выставить несколько больших картин с морскими видами (которые теперь он пишет) на имеющей быть в Париже выставке и самому ему провести там несколько месяцев для дальнейшего усовершенствования в морской живописи.

Объявив сию высочайшую волю г. Кривцову и г. Вице-канцлеру, имею честь уведомить об оной Ваше Высокопревосходительство.

Министр императорского Двора

князь Волконский»[122]122
  ЦГИА РФ. Ф. 789. Оп. 1. Ч. II. Д. 2472. Л. 84. (Подлинник.)


[Закрыть].

Теперь путь Ивана Айвазовского лежал в Голландию через Швейцарию и долину Рейна, затем в Англию, после чего он прибыл в Париж. Выставка в столице Франции вновь становится его триумфом, и сам пейзажист, молодой, но уже прославленный на всю Европу, наконец находит время, чтобы рассказать о своем успехе покровителю А. Р. Томилову:

«Июль 1842 г., Париж

Добрейший, благодетельный Алексей Романович!

Мне очень больно, что я подал повод Вам думать, что я Вас совсем забыл. Я ни разу еще не писал к Вам с тех пор, как за границей, нечего оправдываться, виноват, по милости лени, но позвольте уверить Вас, что я никак не могу забыть доброжелательную душу Вашу, тем более драгоценное расположение Ваше ко мне, которое не могу вспомнить хладнокровно, а как художник, тем более, зная Ваше глубокое чувство к изящному искусству. Да, Алексей Романович, поверьте мне, что чем более я в свете, тем более чувствую цену людей редких, и потому совсем напротив тому, чтобы забыть подобных людей, но я счастлив тем, что природа одарила меня силой возблагодарить и оправдать себя пред такими доброжелателями, как Вы. Я помню, в первое время еще в Петербурге, какое родное участие принимали Вы во мне, тогда, когда я ничего не значил, это-то меня и трогает. Теперь, слава Богу, я совершенно счастлив во всем, все желают со мной познакомиться, но все это не то, что я сказал уже. Не буду продолжать мою философию, Вы, верно, поняли, что я хотел высказать. А теперь скажу весьма коротко, что я сделал и намерен. Вероятно, Вам известно, что я очень много написал с тех пор, как за границей, и как лестно всегда были приняты мои картины в Неаполе и в Риме. Много из картин моих разошлись по всем частям Европы, а из царей у Неаполитанского короля, у Папы, у Баварского (герцога), а прочие у частных лиц.

В нынешнее лето мне хотелось сделать вояж на север, и вот уже я возвращаюсь назад в Италию. Когда я был в Генуе, видел я Анну Васильевну Сарычеву, я очень рад был ее видеть, и она мне рассказала про Вас, потом я проехал Швейцарию по Рейну в Голландию, где мне очень было интересно по моей части, потом в Лондон, где видел все замечательное, и порты, а теперь уже 20 дней, как я в Париже. Здесь очень хорошо приняли меня лучшие художники Гюден и прочие, а Таннера здесь нет, и его никто здесь терпеть не может, он со всеми здесь в ссоре. Чрез пять дней я еду в Марсель и в Неаполь, заняться серьезно опять и хочу послать сюда на выставку, так просили меня многие французы, вероятно, я не могу здесь иметь первостепенную славу, какую мне дали в Италии, но все-таки пусть критикуют, пока молод, а хочется состязаться с французами. Александре Алексеевне madame Шварц[123]123
  В. М. Шварц – муж дочери А. Р. Томилова, художник.


[Закрыть] мое нижайшее почтение и прошу не забыть смешного крымчака. Роману Алексеевичу и Николаю Алексеевичу и всем прочим художникам мой поклон. Буду писать к Вам из Неаполя.

Ваш Айвазовский.

Нынешний год я послал к выставке петербургской картин шесть, признаюсь откровенно, они мне не очень нравятся, лучше большие у князя Витгенштейна и Толстого[124]124
  Федор Петрович Толстой (1785–1873) – выдающийся русский скульптор и художник.


[Закрыть]. Коли эти господа выставят на выставку, то может понравиться публике»[125]125
  ЦГИА РФ. Ф. 1086. Оп. 1. Д. 130. Л. 7–8. (Автограф.)


[Закрыть].

Не будучи уверен, что его письмо было получено А. Р. Томиловым и не имея вестей от своего благодетеля, через год Иван Айвазовский обращается к нему в новом послании, пишет об итогах путешествия во Францию, дополняя повествование некоторыми немаловажными деталями:

«…Я приехал сюда из Венеции в декабре с тремя картинами для выставки, хотел было еще написать бурю, но не успел и потому только выставил тихие моменты – одна большая картина Венеции, другая – монахи при закате солнца в Венеции и третья – ночь там же. Судьи здешней Академии очень были довольны моими картинами на выставке. Не могли большого эффекта произвести по скромным сюжетам, но вообще нравятся. Они меня очень хорошо познакомили с художниками здесь, в Турине же разов шесть хвалили, а была еще критика в прессе (в Siecle в journal des Beard arts и françe-litteraire и еще article)[126]126
  Статьи в журналах «Искусство», «Литературная Франция» и «Артист» (фр.).


[Закрыть]. Во всех этих журналах очень хорошо отзываются про картины мои. Что меня очень удивило, ибо французы не очень жалуют гостей, особенно русских художников, но как-то вышло напротив, а кроме журнальных похвал и прочего, здешние известные любители, граф Портал ее и другие члены общества художественного желали иметь мои картины, но так как они уже принадлежат, то я обещался сделать. А что более доказывает мой успех в Париже, это желание купцов картинных, которые просят у меня картины и платят большие суммы, а сами назначили им цены, за которые продают здесь Гюдена картины, одним словом, очень дорожат моими. Все это меня радует, ибо доказывает, что я им известен очень хорошей стороной[127]127
  Совет Парижской академии художеств в мае 1843 года присудил И. К. Айвазовскому золотую медаль за отличные произведения морской живописи.


[Закрыть].

Однако довольно похвастался, теперь скажу о главном, все эти успехи в свете вздор, меня они минутно радуют и только, а главное мое счастье – это успех в усовершенствовании. Что первая цель у меня»[128]128
  ЦГИА РФ. Ф. 1096. Оп. 1. Д. 130. Л. 9, 10. (Автограф.)


[Закрыть].

Молодой пейзажист словно упрекает себя за самовосхваление и подчеркивает свою главную цель – «успех в усовершенствовании» мастерства. Годы и десятилетия упорного труда, постоянная работа художника над качеством создаваемых картин, частая неудовлетворенность ими, что так важно для истинного профессионала, в полной мере подтверждают искренность этих слов и объективность того мнения, что учиться следует всю жизнь. Айвазовский и мог, и любил учиться – у природы, окружающих его людей, великих произведений искусства прошедших столетий, он умел учиться и у жизни, умел мастерски применять ее уроки для достижения созидательных целей, и во многом поэтому сложился как сильная яркая личность, как истинный художник.

Итак, в Париже художник оставался месяц по возвращении из Англии. Из французской столицы он отправился в Марсель, а затем посетил Неаполь. Путешествие по Голландии, Англии и Франции продолжалось четыре месяца. Пожалуй, весьма важным для него оказалось изучение голландской живописи, во многом близкой ему по образному строю произведений: распространенности морских мотивов, вниманию к тонкой колористике произведений, передаче фактуры, к деталям. О своих впечатлениях от путешествия в Голландию Айвазовский сообщает в ответном письме Штернбергу:

«10 июня 1844 г., Антверпен.

Пред отъездом моим из Парижа получил я твое последнее письмо, любезный мой друг Штернберг, но хлопоты по отъезду не допустили написать к тебе из Парижа. Теперь я рад, что отсюда пишу к тебе, ибо хочу сказать, до какой степени я доволен от здешней школы настоящей, и советовать тебе как можно поспешить оставить Италию. Несмотря на то, что я предпочитаю день жизни в Италии месяцам на севере, но вот что меня заставляет тебе советовать поспешить сюда. Здесь я нашел столько замечательных талантов, как нигде в настоящее время во всех родах [живописи], особенно в твоем роде. Удивительные таланты, не уступают своим великим предкам: г. Де-Кестдор, Вапперс, Лейс, Бромлер, Вербукговен, Хунук и многие другие. Это все такие таланты, что, право, оставить их жаль, так жаль уехать отсюда. Как они совестно работают, не стану подробности описывать, пользы не будет. Но я скажу тебе только то, что бельгийская и голландская школа – самое прямо по цели, особенно для твоего рода и, ради Бога, остальные два года же будь в этих краях, ты очень, очень будешь доволен. Я знаю, что большая жертва – Италию заменить на Бельгию, но художество должно быть везде первое утешение и всем [надо] жертвовать для этого. Да, впрочем, что я тебе докучаю своей философией, ты знаешь и чувствуешь очень хорошо все это. Так скажу опять, приезжай сюда и останься как можно побольше. Познакомившись с здешними художниками, сам начни работать, и я уверен, что тебя они совершенно оценят и дадут тебе ту ступень, на которую твой талант имеет право. Здесь еще надобно дать справедливость, что все артисты живут между собой как следует: ни мелкой зависти, ни сплетни, напротив, один другого достоинство старается выставить перед иностранцем. Мне много говорили об этом, наконец, я сам испытал. Как они ласково приняли и водили от одного к другому. Еще, что меня [поразило] наравне, – это их патриархальная жизнь. Они живут прекрасно, и видно, что они вполне наслаждаются и вне мастерской, как и должен благодарный художник. Ну, довольно об этом. Теперь, несмотря на все эти восторги, оставляю Бельгию и еду в Голландию, потом в Гамбург и, наконец, в Петербург, где останусь четыре месяца, и в Крым на зиму…

Ты теперь, верно, в Неаполе. Дай Бог тебе здоровья, и работать посерьезнее и побольше. Приехавши в Петербург, хочу много работать Петербург[ские] летние эффекты, чтобы отделаться скорее и на родину… Комиссию Тырнова я давно передал Артемкину, кланяйся Тырнову и всем нашим: Гейне, Мокрицкому, Тырнову и всем. Говорят, что старик Воробьев с восторгом копирует картину сына своего и дарит Академии и большой эффект произвела даже на тех, которые знают, что это его отец. Но все это вздор. Только лучше прославится. Будь здоров.

Твой друг И. Айвазовский»[129]129
  ЦГИА РФ. Ф. 691. Оп. 2. Д. 10. (Автограф.)


[Закрыть].

Познакомившись со многими странами и городами Европы, где ему неизменно оказывали доброжелательный прием, оценив их художественные сокровища и живописность образов, Иван Константинович все же особенно трепетно относился к Италии. Ее виды, дорогие душе художника, он продолжал писать по памяти, в соответствии с собственным методом работы. Так было создано живописное произведение, словно залитое щедрым итальянским солнцем, – «Встреча рыбаков на берегу Неаполитанского залива» (1842, ГТГ). Гармоничность звучания, образ идиллии усиливают жанровый оттенок марины: на берегу рыбака радостно встречает его супруга с двумя маленькими детьми. Вероятно, уже тогда Иван Айвазовский задумывался о создании семьи, о домашнем очаге, о том, чтобы с таким же нетерпением ждали его возвращения из путешествий. Еще одно лишь отчасти реальное, а скорее почти сказочное воспоминание об Италии маринист отразил в картине, посвященной легендарному городу на воде, – «Венецианская лагуна. Вид на остров Сан-Джорджо» (1844, ГТГ). Даже уехав из Италии, он постоянно вспоминал о ней, получал вести оттуда от своих друзей, в частности от своего наиболее близкого друга юности В. И. Штернберга: