Текст книги "Исповедь Дракулы"

Трансильвания, апрель 1460 года

Год минул с того страшного дня, когда я узнал, какой смертью умер Мирча. Целый год, за время которого произошло много разных событий – значимых и пустячных, плохих и хороших. Время исцеляло, и Господь смилостивился надо мной, вернув сон. Но прошлое нельзя изменить, и человек, стоявший в тот роковой день над разрытой могилой брата, сгорел в огне ненависти, а потом возродился из пепла, став другим – не знающим сострадания и не верящим в искренность чувств. Этот человек полагал, что должен посвятить свою жизнь мщению, уничтожая всех, кто был причастен к убийству его брата. Давняя, незатихающая несколько поколений вражда между двумя ветвями рода Мирчи Старого разгорелась вновь, требуя новых жертв. Молодой Дан, принадлежавший к семье Данешть, не запятнал себя кровью Мирчи, но сам факт его родства с Владиславом служил для очередного претендента на престол приговором – Дан III должен был умереть от моей руки, как и все мужчины его рода. Я хотел, чтобы те, кто любил этого человека, испытали ту же боль, что и я, чтобы они сполна почувствовали свое бессилие, невозможность спасти того, кто был им дорог. Вырвать с кровью кусок души, оставить незаживающую рану… Если невозможно ничего вернуть и исправить, то остается только мстить, причинять страдания другим, тешась мыслью о том, что они тоже до конца испили чашу горя.

Как и Влад-Монах, Дан обосновался в Трансильвании, интриговал с опальными боярами, о чем свидетельствовали перехваченные разведкой письма, но я пришел за его головой, руководствуясь, прежде всего, чувством мести, а не политической целесообразностью. Удача сопутствовала мне, позволив врасплох захватить кровного врага. После ночного боя были убиты или взяты в плен почти все сторонники Дана III, за исключением семерых человек, которым все же удалось бежать. Сам Дан не сумел ускользнуть от возмездия и теперь его ждала казнь.

Настало ясное утро, редкие розоватые облачка скользили по небу, горы окутывала легкая дымка, а их вершины золотились в первых лучах солнца. В такой день не хотелось думать о смерти, но судьба уже определила жребий каждого. Все было готово к экзекуции. Людей собралось немного – казнь знатного человека не была развлечением для простолюдинов и праздных зевак. Здесь, на небольшой, поросшей травой площадке, возле наспех вырытой могилы присутствовали только представители духовенства, Гергина, Драгомир, другие мои приближенные. Брат Иоанн, как всегда, держался поодаль. Он так и не привык находиться среди знатных господ, чувствуя себя среди них чужаком. Монах не захотел принимать сан священника и становиться моим духовником, сказав, что не может нести не предназначенный ему крест, однако мы остались друзьями, порой вели задушевные беседы. Обычно брат Иоанн не сопровождал меня в военных походах, но, узнав, с какой целью я направляюсь в Трансильванию, попросил взять с собой. Наверное, монах хотел отговорить меня от расправы, вознамериваясь душеспасительными речами погасить огонь мести. Что ж, как служитель Господа, брат Иоанн имел полное право на такую попытку… Я ждал, что монах начнет говорить о милосердии, однако он безмолвствовал. Тогда я подошел к нему сам.

– Ты одобряешь мои действия, брат Иоанн?

Он ответил не задумываясь:

– Я был простым солдатом, а боль в душе привела меня в лоно святой церкви. И сейчас я скажу как простой солдат, служивший под началом князя Мирчи, – надо отомстить за его смерть. Такое злодеяние не должно оставаться безнаказанным. Брат князя Владислава должен умереть. Око за око, жизнь за жизнь. Пусть сегодня прольется кровь рода Данешть! Это и есть справедливость.

Осужденного подвели к эшафоту. Я посмотрел в его лицо, перехватил долгий спокойный взгляд. Этот человек знал, что должен с достоинством принять свою смерть. Мне нравилось его поведение, мне почти нравился тот, кто волею судеб, стал моим кровным врагом. Дан так и не отвел глаз. Его смерть была неизбежна, но в это ясное, пронизанное розовым светом утро, я никак не мог произнести роковые слова. Гордый, смело смотревший в лицо врагу парень, представился мне Мирчей, и в какой-то момент мне показалось что, переносясь в прошлое, я участвую в том вероломном и подлом убийстве. Но у меня еще оставалась возможность все изменить, вырваться из замкнутого круга, пойти наперекор предопределению:

– Мы пришли к заключению, что ты Дан, сын князя Дана, виновен в государственной измене, в заговоре с целью свержения законной власти. Это преступление карается смертью, но мы милостиво решили дать тебе еще один, последний шанс. Если ты раскаешься в своих деяниях и поклянешься никогда не выступать против меня, я дарую тебе помилование. Говори же, от твоих слов всецело зависит твоя судьба, жизнь и смерть.

Дан не поверил. Я понял это сразу, по выражению глаз. Он полагал, что я ищу способ унизить врага, дабы тот, позабыв о достоинстве, склонил голову в мольбе, а потом, все равно бы принял смерть, но уже жалкий, сломленный. Наверное, так думали все присутствовавшие на казни, и никто не верил в искренность моего порыва. Никто… Даже брат Иоанн… Луч утреннего солнца коснулся отточенного лезвия топора, сталь вспыхнула отблесками красного, словно на ней уже алела кровь. Пауза затянулась, все с напряжением ждали развязки.

Дан гордо вскинул голову:

– Я никогда не стану просить пощады у внука Мирчи Старого! Кровавая вражда между нашими семьями началась по его вине! И на тебе самом, порожденном злым духом злодее, кровь нашей семьи. Ты убил моего брата Владислава, а теперь хочешь казнить и меня. Руби же голову, подлый убийца, я не боюсь смерти! Зверствуй с еще большей силой, но помни, однажды человек из семьи Данешть убьет тебя. Будь ты проклят!

Злость захлестнула душу, вернув уверенность в своей правоте. Произнося приговор я больше не жалел и не сомневался. Отдав приказ, я спокойно следил за тем, как Дана поволокли к плахе, как палач взмахнул сверкавшим под лучами утреннего солнца топором, как окровавленная голова казненного упала на молодую траву… Дан III преподал мне хороший урок – нельзя испытывать жалость и сострадание к врагам. Если бы я пощадил юношу, поддавшись своим чувствам, однажды он все равно бы пришел за мной, и не его, а моя голова упала бы в горячую пыль. Никогда бы наши семьи не примирились между собой, слишком много крови было пролито, а главное, у нас была одна цель – валашский трон, который мог принадлежать только кому-то одному. Мы все были прокляты…

Валахия, замок Поенарь

Здесь царил покой. Поросшие стройными елями горы, бездонное небо, яркий, какой бывает только высоко в горах, солнечный свет и тишина… Тишина, которую нарушал только шум неугомонного Арджеша, катившего свои воды у подножия замка. Когда-то этот район Карпат был стратегически важен, здесь пролилось немало крови и отгремело множество сражений, но все это давно ушло в прошлое. В последние годы основные торговые пути пролегали в районе Брана, там была дорога на Брашов, а окрестности крепости Поенарь уже не представляли интереса для купцов и военачальников. Замок, построенный моими предками, постепенно ветшал, приходя в запустение, и если не считать нескольких маленьких деревень, населенных пастухами, этот край был дик и безлюден.

Однажды, проезжая вдоль Арджеша, я увидел развалины и подумал, что надо восстановить старую крепость – так очаровала меня завораживающая красота и спокойствие этого труднодоступного, дикого места. Здесь, как и когда-то в Снагове, я отдыхал душой, здесь, среди высоких гор и отвесных обрывов я испытывал покой – то, чего мне так не хватало в жизни и то, что я ценил как подлинное сокровище. А еще в трудный час здесь можно было укрыться от врагов, надежно удерживая оборону в течение долгого времени…

Я мечтал, чтобы замок на берегу Арджеша стал для меня убежищем, местом, где можно восстановить силы и получить передышку от борьбы, но жизнь сложилась иначе. И даже здесь, среди отвесных скал и дремучих лесов, каждый камень служил напоминанием о гибели брата. Новую крепость, частично сложенную из камней старой, возвели бояре и знатные горожане Тырговиште, виновные в смерти Мирчи. Это был рабский труд, стоивший жизни многим из строителей, и, поднимаясь по бесконечно длинной лестнице, я представлял, как таскали по ней под палящим солнцем камни важные господа, думать не думавшие, что их судьбы сложатся таким образом. Не знаю, можно ли было таким образом искупить их грехи, но этот мучительный труд стал для них хорошим наказанием.

Как только строительство завершилось, я решил посетить замок всей семьей, надеясь, что сумею отвлечься от мрачных мыслей, не оставлявших меня на равнине. Впрочем, семейной нашу жизнь назвать было трудно. Уже очень долго мы не общались с Лидией, словно умерли друг для друга. Она не желала видеть меня, не хотела ехать в горы, но я заставил ее отправиться в путь. А Влад был доволен, просто счастлив. Поездка в Поенарь много значила для нас с сыном. Он жадно ловил каждое мое слово, а я словно впервые знакомился с этим маленьким человеком, общаться с которым в столице мне не позволяли бесчисленные дела и заботы.

Но Влад был еще мальчишкой, а потому не мог усидеть на месте и сейчас бродил где-то поблизости, изучая окрестности. Как бы он удивился, узнав о секретных ходах крепости, ведущих в естественные пещеры и соединявших замок с внешним миром! Влад являлся наследником замка, и мальчику следовало знать о его тайнах все. Но пока время для этого еще не пришло.

Наконец-то мне удалось уединиться. Рядом не было никого из близкого окружения, и я наслаждался столь редкими и от того драгоценными моментами полного одиночества. На камнях у самой воды я заметил двух человек – своего сынишку и Драгомира, они о чем-то болтали. Я приблизился незамеченным, речь шла о ловле форели. Жизнь показалась такой простой, такой далекой от интриг, заговоров и вероломства княжеского двора, но неожиданно Влад сменил тему:

– Драгомир, скажи, то, что рассказывают о строительстве замка, правда?

– Смотря что. Люди любят мести языками, придумывать невесть какие небылицы. Но то, что эти стены строили не простые рабочие, а знатные люди столицы – правда. Твой отец так наказал их за соучастие в убийстве твоего дяди. Он приказал мне схватить всех знатных бездельников, гулявших по Тырговиште в богатом платье и согнать сюда. Князь распорядился, чтобы они остались в тех одеждах, что и пришли на праздник, и не позволял выдавать им новой. Видел бы ты, Влад, как поизносились эти знатные господа, таская кирпичи!

– И поделом им!

– Поделом. Это были предатели, которые только и ждали момента, чтобы вонзить нож в спину твоего отца.

– А что было потом?

– Многие из этих господ не выдержали работы. Кто сорвался в пропасть, кого засыпало камнями, кто просто умер от непосильного труда. Но большинство трудились до конца. Они были почти голыми, однако продолжали строить замок. Когда работа была завершена, князь позволил им вернуться по домам. Так он наказал преступников – строго, но справедливо.

– Здорово! Отец над ними еще и посмеялся!

– И тут ты прав. У его высочества отличное чувство юмора.

Я не стал вмешиваться в их беседу, продолжая неспешно шагать вдоль сверкавшей на солнце быстрой реки. Здесь царил покой, здесь было по-настоящему хорошо.

Раскинув руки, Лидия стояла на самом краю скалистого берега, балансируя на острых камнях. У ее ног бурлил поток, а на лице застыло отрешенное выражение. Она напоминала лунатика, идущего по краю бездны. Снега сошли, и Арджеш не был таким полноводным, как весной, но и теперь горная река таила серьезную опасность. Я заторопился к видневшейся на уступе Лидии, но боялся испугать ее криком или словом. Она не видела меня, не замечала ничего вокруг, ее неподвижные глаза смотрели в бурный поток. Нас разделяло около двух десятков шагов, когда она, стараясь удержать равновесие, резко взмахнула руками и, оступившись, сорвалась в воду.

– Лидия!

Ее подхватило течение, понесло по волнам в мою сторону. Холод воды тысячами кинжалов вонзился в ноги, превозмогая боль, я бросился в Арджеш, пытаясь перехватить барахтавшуюся посреди потока женщину. Эти несколько мгновений стали настоящим адом – грохот ледяной воды, острые камни, каждый из которых мог убить, исчезавшие с каждым вздохом силы, немилосердное ослепительное солнце, застывшее в зените…

Я вышел на берег с драгоценной ношей на руках. Осторожно опустил на землю. Лидия не могла захлебнуться – слишком мало она находилась в воде, но сейчас была неподвижна, а ее мокрые волосы черными змеями разметались по пожухлой, выжженной солнцем траве.

– Лидия! Очнись!

– Влад? – она приподнялась на локте, с недоумением озираясь по сторонам. – Что со мной было?

– Зачем ты это сделала? Зачем? – я всматривался в ее глаза, пытаясь прочесть потаенные мысли.

– Я оступилась.

– Нет. Ты хотела умереть. Я видел: ты стояла на камне и смотрела вниз. Лидия, это же грех! Грех, который невозможно искупить. Зачем? Что толкает тебя к смерти?

– Нет. Я не хотела умирать. Просто засмотрелась. Вода звала меня. Там плавают серебряные рыбы с гибкими телами. Они проворны и стремительны. Арджеш их дом. Им хорошо там. Спокойно. Они ничего не боятся и никого не любят. Просто плывут вперед между острых камней. Это их жизнь – плыть вперед. Вот о чем я думала, когда смотрела в воду. Там покой.

Несмотря на то, что жаркое солнце припекало наши головы, Лидия дрожала от холода. Сейчас она казалась маленькой, хрупкой, словно вновь превратилась в ту девочку, что я впервые увидел много лет назад в цветущем яблоневом саду.

– Лидия, Лидия, – повторял я, с нежностью гладя ее по мокрым волосам. – Лидия, не оставляй меня, не надо…

Жалость к этому бесконечно дорогому существу охватила меня, и я чувствовал, что едва сдерживаю слезы, целуя ее холодные от воды щеки и лоб. И впервые за многие месяцы мои ласки не остались без ответа, и я почувствовал, как тонкие руки Лидии обвили мою шею, уста нашли уста, слившись в долгом поцелуе.

Прошлое вернулось, и словно впервые я страстно хотел обладать Лидией и готов был отдать саму жизнь за краткий миг счастья. Здесь, на берегу Арджеша, на жесткой земле, под знойным солнцем, мы любили друг друга, и казалось, нашей любви не будет конца.

Но проходит все. Даже то, что кажется вечным блаженством…

Лидия начала поправлять так и не успевшее высохнуть платье. Ее лицо вновь стало замкнутым, она была погружена в себя, спряталась, как улитка в раковину. Я поднял ее на руки, нежно прижал к себе, ощущая биение сердца:

– Не торопись, не уходи. Это наш день, он еще не закончился.

– Мне плохо без тебя, Влад. Я не хотела прыгать в воду, но последнее время часто думаю о смерти. Не потому, что хочу умереть, просто жизни нет. Ты – моя жизнь. А ты оставил меня, отдалился, стал чужим, и во мне не осталось жизни. Без тебя – я пустой сосуд, я не живу…

– Бедная моя Лидия! Ты единственный близкий мне человек…

Я вновь хотел поцеловать Лидию но, говоря о близком человеке, невольно представил Штефана и крепко задумался. В последнее время до меня доходило все больше слухов о тайных переговорах молдавского князя с находившимся в Турции Раду. То, что османы стремились вбить клин между Валахией и Молдовой, чтобы разделаться с княжествами по одиночке, не вызывало сомнений, но до сих пор я был уверен в Штефане. Настораживало, что последнее время наши отношения стали натянутыми, и это делало слухи о сговоре с султаном не такими уж беспочвенными. Конфликт начался из-за Килии – молдавского портового города на Дунае, с недавних пор перешедшего в совместное владение Валахии и Венгрии. Штефан считал Килию своей, а я не торопился отказываться от «ключа к Дунаю», позволявшему контролировать все торговые пути.

– Влад!

– Да?

Когда я поднял голову, Лидия смотрела на меня с отчаяньем, а по ее щекам текли слезы.

– Ты не думаешь обо мне, даже сжимая в объятиях! В твоей голове иные помыслы – политика, политика, политика…. Даже теперь ты не со мной, а где-то далеко-далеко. А я почти поверила, что мы вместе. Зачем ты спас меня, Влад? Сейчас я была бы уже мертва, и мне не было бы так больно…

Она поднялась и пошла прочь. Наше примирение было коротким, любящие сердца вновь разделяла бездна.

– Лидия!

Она даже не обернулась. Я настиг ее в два прыжка, подхватил на руки, покрывая ее лицо и шею страстными поцелуями.

– Ты дурочка, ты просто дурочка… Сегодня наш день, и в этот день мы будем счастливы, я обещаю.

У наших ног шумел Арджеш. Мы снова сжимали друг друга в объятиях, и снова наше счастье было так велико, что его невозможно было вместить в душу.

Граница Валахии

Вечер приближался. Пора было обустраиваться на ночлег. Лагерь разбили тут же, неподалеку от дороги, возле прозрачного и быстрого ручья. Как по волшебству, на пустом месте выросли походные шатры, заполыхали небольшие костерки. Вскоре запахло какой-то снедью, и пустынное, глухое место внезапно стало по-домашнему уютным. Это была последняя остановка на валашской земле, а впереди, за холмами, простирались владения османов. Я ехал в Адрианополь на встречу с султаном, везя с собой проект нового договора, подтверждавшего вассальные обязательства, некогда взятые Валахией перед Османской империей.

Тихонько ржали стреноженные лошади, неутомимо журчал ручей – мир вокруг был таким, будто не существовало войн и невзгод, нелепых проблем, которые люди выдумывали сами для себя, сокращая и без того недолгую жизнь. Я не стал дожидаться, когда приготовят ужин, а, позвав секретаря, направился в свою палатку, решив перекусить позже.

Текст договора не давал покоя, я вновь и вновь возвращался к нему, внося пометки и исправления. Следовало многократно выверить все пункты, чтобы турки не могли найти в договоре лазеек, кои они могли бы использовать в своих интересах. А Фарма терпеливо переписывал вариант за вариантом, успев, должно быть, наизусть вызубрить текст. Вот и теперь Раду разложил на раскладном столике бумагу, перья, открыл чернильницу, зажег свечи и замер, ожидая, когда начнется диктовка. Я вновь пробежал глазами документ, пытаясь представить, будто читаю его впервые, оценивая достоинства и возможные просчеты:

«Высокая Порта отказывается от вмешательства во внутреннее управление княжества, и ни один турок не может без важных причин иметь оседлость в Валахии.

Влахи будут управляться своими законами, а воеводы иметь вполне право над жизнью и смертью своих подданных, равно также и право объявлять войну и заключать мир, не подчиняясь ни в каком случае ответственности Высокой Порте.

Христиане, принявшие ислам, свободны возвратиться в Валахию к прежнему своему верованию.

Турецкие купцы, приезжающие в Валахию по торговым делам, обязаны объявлять валашскому правительству сколько времени они проживут в княжестве, и, по истечении срока, должны уехать из княжества.

Строго воспрещается туркам брать с собою из княжества слуг, подданных Валахии, какого бы пола не были. Запрещается также строить в Валахии джамии, или турецкие молельни».

Таковы были условия нового договора. Я предвидел, что недоброжелатели обвинят меня в том, что, подписав его, я отдаю Валахию султану и обременяю казну княжества непомерной данью. Однако договор только подтверждал давно устоявшиеся отношения, не внося в них ничего нового. Мирча Старый признал вассальную зависимость от османов еще в начале века и с тех пор, хотя договор часто нарушали, все валашские князья были вынуждены придерживаться его, подчиняясь силе могущественного сюзерена. Взойдя на престол, я так же склонил голову перед «хозяевами» и три года регулярно платил дань, понимая, что до поры не в силах изменить ситуацию. Однако появление союзников в Молдове и Венгрии развязывало руки, давая свободу действий, и я перестал ездить в Константинополь, чем вызвал недовольство султана. Раздражение самодержца не перерастало в боевые действия лишь потому, что у Османской империи имелись серьезные проблемы на азиатской границе, где им противостояло сильное войско туркменского правителя Узун-Хасана[30]30
  Узун-Хасан Акгоюнлы (умер в 1478 г.) основатель туркменского государства Акгоюнлы, проводил активную внешнюю политику, был противником Османской империи.


[Закрыть], а на западе римский папа готовил крестовый поход, что так же не могло не тревожить султана Мехмеда. В такой ситуации у меня вроде бы не было повода для беспокойства, однако некоторые обстоятельства ставили под сомнение мою слишком жесткую позицию по отношению к Турции. Проблема состояла в союзниках, лояльность которых к Валахии я опрометчиво переоценивал. Если даже Штефан Молдавский не стал для меня надежной опорой в борьбе с врагами, так что же было говорить об остальных! Отношения с Трансильванией не улучшались, и это заставляло опасаться удара с тыла, а венгерский король Матьяш не оправдывал возложенных на него надежд. Король категорически не хотел воевать с Турцией, но самое главное – начал навязывать мне свои условия. Называя «верным и любимым другом», король настойчиво заявлял, что намерен породниться со мной, предлагая заключить выгодный династический брак с одной из его родственниц. Любезность Матьяша постепенно все больше напоминала ультиматум, заводя в тупик отношения с Венгрией. В такой ситуации следовало дистанцироваться от венгерского королевства и подумать о перемирии с Портой. Несколько месяцев, а может быть, даже лет мирной жизни давали возможность Валахии лучше подготовиться к неизбежному вторжению, стать сильнее. Договор предусматривал полное невмешательство османских чиновников во внутреннюю жизнь княжества, позволяя мне чувствовать себя хозяином в собственном доме. Подобная свобода стоила тех денег, которые я намеревался выплачивать в качестве дани.

Переговоры проходили сложно, много раз мои послы пересекали границу османских владений, согласовывая каждый пункт договора, и даже сумели найти предлог для того, чтобы мне не пришлось лично посещать Константинополь. Все объяснялось тем, что султан находился в данный момент в Адрианополе, но то, что я ехал туда именно сейчас, было заслугой валашских переговорщиков. И все же эта поездка представлялась очень и очень опасной. Никакие гарантии не могли оградить меня от вероломства османов, и всем нам, отправившимся в этот опасный путь, оставалось уповать только на милость Господню.

– Раду, прочти еще раз первый пункт, – прервал я раздумья, обращаясь к секретарю.

– Да, минуту, – Фарма просмотрел бумаги, поднес листок поближе к свече. – «Султан обязывается за себя и за своих преемников оказывать покровительство Валахии, защищать ее против врагов, взамен чего он удерживает над собой верховное право над господарством, которого воеводы обязываются платить Высокой Порте ежегодную подать в десять тысяч золотых».

– Как ты думаешь, он удовлетворит султана? Десять тысяч золотых – большие деньги, их блеск может ослепить.

– Да, твое высочество, это более чем значительная сумма.

– Надеюсь, за эту взятку они какое-то время не будут вмешиваться в наши дела, предоставив полную свободу действий.

– Да, твое высочество.

Фарма опустил глаза, начал старательно снимать нагар со свечи.

– Думаешь, что у нас нет таких денег? – прямо спросил я, прекрасно понимая, о чем задумался собеседник.

– Не мне обсуждать планы твоего высочества.

– Но ты так считаешь и при этом совершенно прав. Придется крутиться, изыскивать средства, но только так мы сможем выиграть еще немного времени, чтобы подготовиться к войне. Наше спасение – крестовый поход, который готовит римский папа. В нем будут участвовать многие христианские страны, и вместе мы сокрушим неверных. Но в Ватикане все делают слишком медленно, может быть, принятие решения затянется не на один год. А мы каким угодно способом должны дотянуть до того момента, когда они от слов перейдут к делу. Понимаешь?

– Да.

– Потому я и еду в Адрианополь, хотя, признаюсь, дорого бы дал, лишь бы остаться дома. Я вынужден подписать договор с Портой, но надо попытаться извлечь из этого как можно больше выгоды. Прочти-ка еще пункт о способах уплаты дани. Мы выторговали возможность не ездить в Турцию, отдавая деньги на месте. Османы корыстны, и мы можем сыграть на этой их слабости. Итак, что там?

– Ежегодно назначенный Высокой Портой чиновник будет отправляться в Валахию для приема подати. На возвратном пути чиновник воеводы должен сопровождать турецкого комиссара до Джурджу, на Дунае, где сумма должна быть сочтена вторично, и в ней валашский чиновник получает вторую расписку. Лишь только деньги будут на другой стороне Дуная, Валахия не отвечает ни в каком случае, если они не достигнут своего назначения.

– Кажется, все продумали. Но главное, Раду, в этом договоре нет пункта о принудительном наборе мальчиков для янычарских корпусов. Что бы ни сказали об этом документе потом, я считаю его нашей победой. Вот только деньги собрать будет нелегко. Впрочем, об этом позже. Признаюсь, я здорово проголодался. Не пора ли нам перекусить, Раду?

– Жаркое пахло просто восхитительно, да только боюсь, что оно уже успело остыть, – заметил он, аккуратно собирая канцелярские принадлежности. – Но, честно говоря, я бы не отказался и от ломтя черствого хлеба.

– Мой личный секретарь явно заслуживает большего…