Текст книги "Тайна серебряной вазы"

– Не все в нашей воле, – сказала Мура, – это говорит судьба, а не я. Дайте вашу руку.

Астролог протянул Муре широкую ладонь, но она, мельком взглянув на нее, прошептала:

– Здесь написано, что вы хранитель огромной страшной тайны. Вы в опасности. Тайна должна быть надежно сокрыта. Пока не настанет час ее открыть. Такой же знак есть и на моей ладони.

– Тогда мы с вами непременно еще увидимся на дороге времен, милая Кармен. – Астролог поднялся с колен. – Если вы, конечно, знаете, куда ведет эта дорога.

– Гадание на кофейной гуще мне подсказало, что ведет она к огромной горе, увенчанной короной. – Теперь Мура глядела на астролога снизу вверх.

– Пожалуй, – ответил астролог, – сегодня мне надо более внимательно изучить ваш звездный дом. А вы обещайте мне два дня не выходить из дома.

– Только потайным ходом, – сказала Мура, – вместе с вами.

Астролог улыбнулся, молча поклонился и медленным шагом устремился в танцевальную залу

Мура откинулась, бессильно опустила плечи и нервно вздохнула. Только сейчас она почувствовала, как она устала, – у нее больше не было сил на танцы, ее мучила жажда, она хотела немедленно отправиться домой.

Доктор Коровкин, задержавшийся с напитками по той простой причине, что тайком наблюдал за розовой Сильфидой, порхающей с Нельсоном-Холомковым, наконец появился в белой гостиной – за несколько секунд до того, как туда пришла закончившая танец пара.

– Мура, Мурочка, сестричка, – Брунгильда закружилась около младшей сестры, изящным движением руки пытаясь приподнять ее и вовлечь в свой танец, – что ты сидишь? Чудесный вечер! Пойдем танцевать! Клим Кириллович, – после очередного пируэта она оказалась лицом к лицу с испанским грандом, – как кстати лимонад – мой любимый, апельсиновый' Мурочка, сделай глоток – сразу сил прибавится! Вредно редко ездить на балы!

Мура, поднявшаяся последним усилием, автоматически взяла в руку фужер, поднесла его к губам – и тут же почувствовала, что в глазах у нее темнеет, фужер выскальзывает, и она перестает ощущать пол под ногами...

Доктор успел подхватить падающую Муру, бережно опустил ее на кушетку, подложив ей под голову свою испанскую шляпу. Он похлопал девушку по щеке, спрыснул лимонадом, еще раз похлопал и позвал по имени.

Мура открыла глаза и, еле двигая пересохшими губами, прошептала наклонившемуся к ней доктору.

– Где? Где он?..

Доктор растерянно оглянулся на бессмысленно улыбающегося Холомкова и снова обратил взор к Муре. Она схватила его за руку и прошептала:

– Я же говорила, что Менделеев был прав!

Глава 20

Шеф сверхсекретного бюро Департамента полиции нервничал. Время шло, а его миссия еще очень далека от завершения. Серьезную тревогу вызывали и газетные сообщения – находясь на благословенном юге, Государь простужен, никуда не выезжает. Пановский догадывался, что за болезнью Император скрывает свое смятение. Наверняка императорская яхта находится в полной готовности. Если события примут нежелательный оборот, Государь всегда сможет покинуть страну и избежать гибели. Главное, чтобы сейчас в Ливадийском дворце его охраняли преданные люди, чтобы пути бегства были хорошо подготовлены.

Полностью отдавая себе отчет в сложности сложившегося положения, Пановский не мог ясно представить, что должно произойти в государстве, чтобы нависшая над царской семьей угроза обрела реальность. Ему, шефу сверхсекретного бюро, человеку хорошо информированному о настроениях в обществе, казалось невероятным, что вдруг в одночасье возникнет ситуация, при которой нельзя уже ничего будет предпринять. Конечно, нежелательными обстоятельствами могут воспользоваться какие-нибудь силы, но для чего же полиция, для чего же армия, для чего же столько преданных людей, которые совсем не заинтересованы в том, чтобы Россия была вновь поднята на дыбы?

Революционеры? Вряд ли они могут толкнуть народ на бунт. Подпольщики больше ориентируются на индивидуальный террор, влияние их на заводах и фабриках – минимальное. Опаснее студенческая и журналистская среда, но ее влияние может привести к беспорядкам только в двух-трех городах. Подавить такие стихийные беспорядки у правительства вполне хватит сил. Да и можно ли эти – пусть в какой-то мере организованные группки – воодушевить неожиданной экзотической идеей?

Шеф сверхсекретного бюро нервничал, развитие событий шло по наихудшему из всех возможных сценариев. Правильно ли он истолковал информацию, полученную на тайном свидании у Государя? Теперь Пановский не испытывал такой уверенности, как тогда, в первые месяцы работы, когда он нащупал истоки угрозы Государю. Возможно, страхи Николая преувеличены, и он, Пановский, попал под влияние нервозности Императора. Жаль, что Государь не обладает жесткой волей. Жаль, что он, боясь прослыть жестоким и негуманным, запретил прибегать при расследовании к мерам решительным. Что за самодержец, если он безволен и мягкотел? Эх, вырождается династия, вырождается. На наших диких просторах время от времени должен являться Иван Грозный – да так, чтобы лет на сто-двести он запоминался. Так, чтобы головы летели направо и налево... Один Петр Первый еще чем-то напоминал грозного Рюриковича, да и тот, правду сказать, жидок был, не вырвал с корнем заразу.

Для пользы государства, размышлял Пановский, конечно, лучше бы сместить дряхлую династию, а для пользы его, Пановского, она должна остаться. Ибо пошатнись под нею трон – и качаться ему, Пановскому, на виселице среди первых жертв бунта.

Но все в воле Божьей. Чему быть – того не миновать. Это, конечно, не значит, что надо сидеть, сложа руки. Он, Пановский, и не сидит. Наблюдение за княгиней Ордынской продолжается – без малейшего успеха. Подозрительный доктор Коровкин и подозрительная барышня Муромцева – под недреманным оком агентов, все время на виду, посещают публичные места, с неустановленными личностями не встречаются. Если, конечно, они вообще имеют к делу отношение. Особняк князя Ордынского под наблюдением. Никаких событий там не происходит, ничего не исчезает.

Не удается пока найти глумливого монаха, организовавшего фальшивое захоронение на Волковом кладбище. А отыскать его надо. На всех заставах выставлены посты, задержанных к вечеру свозят в специально нанятую квартиру и смотритель производит опознание.

Днем агенты вместе с болваном-свидетелем – другого-то нет – объезжают монастыри и подворья с той же целью. Одновременно полиция проверяет по своим участкам новых жильцов, соответствующих по внешности описанию того, кто изображал из себя монаха. Как бы монах ни затаился, его найдут. Пановский в этом не сомневался. Значит, по крайней мере, выяснится, где младенец – живой или мертвый. Если повезет, то и похищенный документ окажется с ним. Если нет, неважно. Важно, если они, ребенок и документ, окажутся вместе, – уничтожить их. Можно уничтожить и по отдельности.

Пановский понимал, что в его поисках и рассуждениях есть слабое место. Ребенок и документ могут находиться порознь еще очень долго, как бы Государь ни настаивал на том, что они должны соединиться не позже указанного срока – до которого осталось всего два дня. Если же документ уже в пути к той точке, где он встретится с ребенком, то как вычислить этот путь? Ребенка найти и опознать не удастся. Все младенцы на одно лицо, никаких особых примет.

Пановский вновь вспомнил о Григории, камердинере князя Ордынского. Он все более склонялся к мысли, что Григорий, который, безусловно, знал о существовании княгини и ее сына, – участвовал в тайном сговоре против князя Ордынского. Как могло произойти, чтобы из особняка могли исчезнуть и ребенок, и документ, и икона? Из всех известных Пановскому лиц, замешанных в этом деле, только Григорий имел доступ ко всем трем составляющим. «Преданный» Григорий вполне мог перейти на службу к тем, кто заинтересован в наследстве князя Ордынского. А заинтересованы в этом те, кто в результате смерти старого бездетного князя получил бы его состояние и его права. Напрасно все были так уверены, что наследовать князю никто не может, напрасно! И главная помеха не жена, а ребенок. Есть в наследстве князя Ордынского нечто более важное, чем состояние, и этой частью наследства никакая жена не может воспользоваться, разве что извлечь материальную выгоду – получить отступное за исчезновение ребенка, нежелательного наследника, или продать этот треклятый документ. Вполне возможно, что княгиня именно поэтому и удалилась из Петербурга так быстро, что судьба ребенка ей известна. Корысть или угрозы заставили княгиню удалиться – наверняка и здесь обнаружится след Григория: чужеземка вряд ли может хорошо разбираться в тонкостях российской политики. Определенно, за ней кто-то стоит, хотя сумела притвориться невинной, – по рассказу безмозглого Холомкова, она чувствовала себя после смерти мужа потерянной. В любом случае наблюдение за ней еще даст какие-то результаты.

Готовясь к своей тайной миссии, Пановский много времени изучал документы в книгохранилищах столиц и за границей. Он знал о существовании Юлиановых – один из них ныне увлекся марксистским учением, зачитывается трудами Плеханова, собрал вокруг себя кружок молодежи, недовольной отсутствием прав и конституции. Начали выпускать нелегальную газетку за рубежом, у правительства немало хлопот с ней. Правда, тираж газетенки мал – читают ее, кажется, всего несколько тысяч человек в Петербурге и двух-трех промышленных центрах. Среди них рабочих можно пересчитать по пальцам. До крестьян же, надо думать, она и не доходила. Юлиановская грязно-серая газетенка особой опасности не представляет, а призывы к рабочим заводов и фабрик соединяться с крестьянами в борьбе за свободную жизнь вообще звучали достаточно дико. Кроме того, эти доморощенные социалисты находились в поле зрения правительства, и прихлопнуть их всех можно в любой момент одним ударом. Однако ж Государь, похоже, не видел в них опасности. Как он ошибался!

Впрочем, ошибся и он, шеф сверхсекретного бюро. Еще в начале прошлого года он тщательно проверил все контакты Юлиановского «семейства и пришел к выводу, что они обзавелись хорошей легендой. Настолько правдоподобной, что, кажется, уже и сами забыли, что она маскировала. Юлиановы давно покинули края своих вотчинных земель и в нескольких поколениях обитали в приуральских степях, никак не обнаруживая, по незнанию или умышленно, своей принадлежности к древней аристократии. Пановский не нашел каких-либо свидетельств того, что в последние сто лет роды Ордынских и Юлиановых пересекались. Обе фамилии жили в отдалении друг от друга, их представители служили на разных поприщах, браков и дружеских связей между ними не наблюдалось. И вот он установил, как связаны два семейства.

Пановский знал, что претендовать на наследство князя – не будь у него жены и ребенка – могла бы семья Юлиановых, не подозревающая о своих древних княжеских корнях и о своем родстве с Ордынскими. Но если они сами и не знали о принадлежности к роду суздальских князей, объявленному угасшим двести лет назад, то об этом наверняка мог знать Григорий. А Григория могли использовать силы, которые на протяжении не одного столетия исподволь управляют судьбами народов и властителей, а Юлиановых готовят к великой миссии. Сам Григорий, скорее всего, свою часть работы уже выполнил. И если это так, то теперь, уничтожив или спрятав ребенка, заговорщики должны уничтожить и документ. Или завладеть им, чтобы воспользоваться в своих целях. Но прежде они должны бы убедиться в том, что документ подлинный. В таком случае рано или поздно украденная бумага объявится на дороге, ведущей к Мака-рьевскому монастырю. А там ее поджидают люди Пановского. Насельники Макарьевского монастыря не оставляют своих попыток смутить умы родовитой знати и тем самым начать разъедать династию изнутри.

Он взял в руки «Санкт-Петербургские ведомости» за 3 января и еще раз внимательно перечел сообщение двухдневной давности: «2 января под предводительством графа С. Д. Шереметева состоялось общее собрание членов Императорского общества любителей древней письменности. Заседание было открыто словами председателя, предложившего почтить память почившего князя Ордынского. Затем граф Шереметев сделал следующее сообщение: „В печать уже давно проникло известие о том, что в синодике Макарьевского монастыря на Унже, уже вышедшем из употребления во времена патриарха Филарета, встречается имя инока Леонида, упоминаемое после царей Рюрикова дома и Бориса Годунова и перед Царями Дома Романовых. Рукопись эта была несколько лет тому назад доставлена в Общество и затем выслана обратно, к сожалению, без обстоятельного осмотра. В настоящее время возникло подозрение, что запись „инока Леонида" могла относиться к лицу женского пола, а именно к вдове царевича Ивана Ивановича – инокине Леониде. Это должно отпасть при виде синодика и надписи „инока Леонида" (тем же почерком, хотя немного крупнее). Все сказанное побуждает к тщательному осмотру и описанию Макарьевского синодика, для чего желательно получить вновь разрешение доставить его в Общество для оглашения впоследствии результатов исследования и для точного определения значения приписки имени инока Леонида, странным образом появляющегося в ряду царских имен. В том же синодике записан род Отрепьевых и между имен Григорий убиенный“.

Вот этот-то инок Леонид, пропавшее звено в цепи Рюриковичей, и выдал с головой тайных противников, с которыми сражается ныне Государь.

Сеть заброшена. Огромная мелкоячеистая снасть, выскользнуть из которой не удастся не то что документу или ребенку, но и мухе. Остается только ждать.

Становится понятным все – и похищение иконы через специально построенный потайной ход, и исчезновение документа, и даже исчезновение ребенка. Монах подослан со стороны проюлиановских сил, он заинтересован в гибели младенца. Сначала он его выкрал, бросил замерзать на морозе – случайно, намеренно? – потом продолжил охоту за ним и уничтожил. Да, да, они, Юлиановы, стремились во что бы то ни стало умертвить младенца! И документ им нужен не меньше, чем князю Ордынскому. И не меньше, чем Государю Императору. Нет, все-таки Романовы – европейская фамилия, гуманная, цивилизованная, не приказывал же Николай совершать детоубийство ему, Пановскому, даже перед лицом смертельной опасности. А эти Ордынские да Юлиановы, какими бы именами они ни прикрывались, так и остались дикими азиатскими варварами!

Впрочем, еще не доказано, что Юлиановы вступили в самостоятельную игру на этом поприще, возможно, кто-то более значительный, чем забывший свое прошлое род, ведет с Государем страшную игру, и роль этих самых Юлиановых не определена окончательно таинственными игроками.

Что будет с подлинником документа? Вряд ли его уничтожат, слишком большую силу он имеет. Пока документ существует, сохраняется и опасность для Государя, да еще и икона, и ребенок не найдены. Только когда проклятый документ окажется в руках его, Пановского, будет предъявлен Государю, – тогда его миссия может считаться успешной.

Пановский откинулся в кресле и закурил. Когда раздался стук в дверь кабинета, он вскочил с кресла, охваченный невыносимым волнением. Появившийся на пороге секретарь с каким-то странным выражением хрипло сказал:

– Господин Пановский, срочная шифрограмма.

– Давай ее сюда. – И шеф сверхсекретного бюро указал рукой с зажатой в ней сигарой на стол. – Свободен.

Сердце Пановского бешено колотилось. Он положил в пепельницу сигару и, подойдя к двери, запер ее изнутри и только после этого приступил к изучению послания.

Послание гласило:

«Довожу до Вашего сведения, что на дороге к Макарьевскому монастырю задержан глухонемой мальчишка, в мешке которого обнаружен старый пергамент, написанный на непонятном языке и украшенный узором. Мальчишка пытался бежать, задержан. Изъятый документ отправлен с нарочным в Петербург. Охрана обеспечена.

Сэртэ.»

Пановский заметался по кабинету. Неужели золотая рыбка попалась в расставленные им сети? Неужели он близок к цели?

Шеф сверхсекретного бюро ликовал – и боялся ликовать раньше времени, он задыхался от волнения и вновь и вновь перечитывал поступившее донесение. Так, если расчет его верен, скоро треклятый документ появится здесь – и надо срочно предпринимать меры, организовать его молниеносную и безопасную доставку в Крым.

Но это – завтра утром, время терпит. Пока документ в дороге, не стоит перевозбуждать чиновничий люд. А он, Пановский, заслужил праздник.

Он был прав, не исключив из рассмотрения и возможные действия проюлиановских сил, давших о себе знать в Макарьевском монастыре. С каждой минутой к Петербургу приближается именно тот документ, который он не смог обнаружить в Петербурге. Документ, украденный из особняка князя Ордынского. Случайно в котомке бездомного мальчишки, да еще глухонемого, никак не мог оказаться древний пергамент. Хлеб, тряпье, газета, даже динамит – да. А вот пергамент – вряд ли.

Пановский понял, что не может больше находиться в своем кабинете – надо сменить обстановку, расслабиться. Он вызвал секретаря и сообщил ему, что едет в ресторан «Семирамида» – известий или посланца будет ждать там.

Шеф сверхсекретного бюро с чувством выполненного долга отправился обедать в ресторан «Семирамида». Оставалось набраться терпения и ждать – конец близок. Он ликовал...

Пановский чувствовал себя победителем, неважно – реальная или вымышленная – угроза : Государю и империи не сегодня-завтра исчезнет. Он не зря удостоен доверия самодержца. Нет, он не прав, осуждая мягкий сдержанный нрав Николая, – ныне не времена Ивана Грозного, чтобы махать топором направо и налево, ныне есть более верные инструменты политической борьбы – исключительный интеллект, вооруженный новейшими техническими возможностями. И он, Пановский, своей успешно выполненной миссией доказывает эту истину. И мудрость помазанника Божия – не поповская выдумка. Это реальная сила.

Пановский сидел в пунцовой бархатной духоте явочного кабинета «Семирамиды» и знал, что в ближайшие часы его никто не потревожит. Ему надо отдохнуть и насладиться своим триумфом – этот триумф не мог разделить с ним никто!

Он заказал роскошный обед. Суп-пюре из рябчиков, финляндскую форель натуральную, филе-сотэ с шампиньонами, маленьких цыплят, салат, цельную спаржу, английские бисквиты с венгерским вином, шампанское, фрукты, свежую клубнику.

Пановский справился с обедом, не торопясь. Но и закончив обед, не спешил покинуть уединенный кабинет ресторана «Семирамида» – он остался, чтобы посидеть еще немного в счастливой тишине, выкурить хорошую сигару и насладиться ощущением приближающейся победы. Той минуты, для достижения которой он сделал, кажется, невозможное...

Шеф сверхсекретного бюро сидел, откинувшись на диванную спинку, и пускал в лепной потолок клубы сигарного дыма. Сегодня легкомысленные амуры радостно подмигивали ему, один из них протягивал лавровую ветвь. И даже неожиданный стук в дверь не испортил ему блаженства.

– Господин Пановский, – обратился охранявший кабинет агент, – к вам ваш человек.

– Пусть войдет, – милостиво согласился Пановский.

В дверях показался румяный красавчик Холомков. В одной руке он держал шапку, в другой – что-то похожее на круглый узел. Так, по крайней мере, показалось из-за стола Пановскому.

– Что скажешь, дружок, – улыбнулся Пановский, – так-то ты обольщаешь гимназисток по моей личной просьбе?

– Только что оттуда, – сказал как-то неуверенно Илья Михайлович, – от Муромцевых.

– Тебя можно поздравить с победой?

– Да как сказать, – протянул, переминаясь с ноги на ногу Холомков, – вчера весь вечер отплясывал с намеченной жертвой на балу. В виде испаночки, Кармен, она очень даже привлекательна. Могла и со старшей сестрой посоперничать.

– Так-так, – удовлетворенно констатировал Пановский, – а сегодня тебя уже принимали в их доме?

– Да, приняли, – подтвердил красавчик.

– Молодец! – засмеялся Пановский. – Недаром я в тебя верил. Никто устоять перед тобой не может. Что же тебя смущает?

– Понимаете, вчера на балу моя испаночка хлопнулась в обморок – так затанцевалась. Доктор Коровкин, который их сопровождал, сказал, что накануне у нее наблюдались признаки простуды. Думали, что справились при помощи сильных лекарств. А вышло, нет.

– Ну и что здесь такого особенного? – спросил Пановский.

– Нет, ничего, я сегодня наудачу к ним направился. И не надеялся, что меня примут. Но горничная, открывшая мне дверь, сказала: «Наконец-то, Илья Михайлович, вы пожаловали. Барышня с самого утра вас ждет. Никого не хочет видеть, кроме вас».

– Отлично! Превосходно! Блестяще! – выкрикнул Пановский и снова рассмеялся. – Она бросилась тебе на шею?

– Если б не мать, которая тут же была, верно, и бросилась бы. Но и так она поразила меня до глубины души. Я понимаю – болезнь, жар, простуда. Но все-таки я не был готов к тому, что она так ласково со мной заговорит. И «ангел мой» и «душенька» и «как я вас ждала, как я счастлива вас видеть»...

– Похоже, тебе и одного дня хватает, а не то что трех, – добродушно подмигнул Пановский.

– Да, она вся дрожала и спрашивала меня, заглядывая в глаза: «Правда, милый Илья Михайлович, правда, вы – мой друг?»

– Ну-ну, и что дальше? – плотоядно усмехнулся шеф.

– А дальше она спросила, может ли мне довериться? Умею ли я хранить тайну? После того, как я уверил ее, что на меня можно положиться, она сказала, что так неосмотрительно – по детской глупости – проникла в кабинет князя Ордынского и взяла оттуда клетку с попугаем. Попугай скучает, ничего не ест, и она просит меня отнести его кому-нибудь в подарок. Или взять себе. Конечно, я не мог отказать ей в такой просьбе.

– И ты принес попугая сюда? – Пановский приподнялся с дивана.

– Да, я подумал, что вы захотите на него взглянуть. Может быть, еще раз осмотрите клетку на предмет тайника.

– Хорошо, – Пановский сохранял добродушие, – тащи его сюда. Ставь на стол.

Илья Михайлович Холомков водрузил на стол свою ношу. Пановский, не выпуская из левой руки сигару, правой сдернул с клетки черную ткань.

Сидящий на жердочке большой белый попугай с опущенной вниз горделивой головой не шевелился. Пановский постучал пальцем по прутьям клетки. Попугай встрепенулся, поднял голову, распушил свой пышный хохол, захлопал крыльями. Потом переступил лапками по жердочке, вытаращил свой черный глаз на склонившихся к нему Пановского и Холомкова и открыл клюв.

– РА-МА-НА-ДА-РРА! РА-МА-НА-ДА-РРАК! – противным скрипучим голосом внятно сказал он.

Илья Михайлович Холомков отпрянул.

– Нет, нет, она меня обманула. Это не попугай князя Ордынского. Да и не видел я там никогда такого попугая. – Испуганный Холомков попятился от клетки.

– Плохо смотрел, – весело сказал Пановский. – Это именно и есть попугай князя Ордынского. Вернее, его камердинера Григория. И он лучшее доказательство моей правоты и нашего с тобой триумфа!