Текст книги "Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2"

Глава 11. Попытка не пытка

Вальду снилось, что он еще ребенок. И они с матерью вновь у Диких, и он спит, а она тормошит его:

– Вальди, ну нельзя же так долго спать. Помоги мне. Вставай немедленно и помоги мне.

Внезапно она отворачивается и закрывает лицо руками. Вальд пугается – он давно уже не спит, лишь притворяется, чтобы побыть с мамой наедине хоть чуть больше времени – когда на нее не глазеют и не отправляют со всякими поручениями то туда, то сюда.

– Мама, мама, я проснулся. Ты обиделась? Я помогу тебе, вот сейчас и помогу, – пыхтит от усердия и смешно прыгает на одной ножке, пытаясь попасть в штанину. Мать не открывает лица, так и сидит молча, чем пугает мальчика еще сильнее. Он не выдерживает, кричит:

– МАМА!

Подползает ближе – штанину натянуть так и не получилось, пытается отнять ее руки от лица. А руки – холодны и мокры – в крови. Мальчик кричит, кричит, что есть силы. Мать падает на бок – побагровевшее лицо в крови, вместо глаз – пустые глазницы, в которых горит багровое пламя и мертвым голосом произносит:

– Ты точно мне поможешь?

И вновь Вальд чувствует, как его трясут за плечо, и пытается сбежать в сон еще дальше, чтобы не помнить этого кошмара, но реальность вторгается в его дрему. Невеселая реальность в виде двух нахмуренных хирдманнов с дымящими факелами в руках, но и она лучше, чем то, что было во сне.

И потекли скучные будни. Каждое утро, едва светлел горизонт, хирдманны приходили и вытаскивали Вальда из постели, вели его на занятия. Каждый день его муштровали – он учил крамсонский язык, плавал в бассейне, развивая гибкость, заново учился находиться за столом – пользуясь столовыми приборами, часть из которых была распространена только в Крамбаре, учился поддерживать непринужденную беседу на заданную тему, запоминать мелочи – вдруг Всевышнему что-то понадобиться запомнить, одеваться – так как при дворе Олафа одеваются, соблюдая местную моду, пользоваться косметикой. Последнее Вальду долго никак не давалось, пока учитель не рассказал про допустимые сочетания цветов. Учитель – вот уж заноза – манерный разряженный худой старик, пахнущий духами так крепко, что всякое насекомое, оказывающееся в поле поражения, немедленно подыхало. Знал он немало, это факт, но делился своими знаниями скупо, отдавая лишь то, что было велено буханом. А Вальда интересовала сама империя Крамсон – ее прошлое, настоящее и возможное будущее, но именно на эти вопросы керр Свен Олафсон – так представили учителя – отвечать отказывался. Ну не то, чтобы отказывался, он просто обходил их молчанием. К Вальду он относился как к красивому зверьку, нехотя отдавая должное его сообразительности. Впрочем, керру Олафсону было уплачено полновесной монетой и он знал, что юношу пророчат в новые божественные друзья, поэтому к занятиям он относился со всей ответственностью, гоняя Вальда нещадно по всем дисциплинам.

Бухану же Крауссу пришлось уехать по каким-то своим не терпящим отсрочки делам. С тяжелым сердцем покидал бухан свой замок, памятуя о коварстве Всемогущего. Вальд предполагал, что после отъезда хозяина в замке с дисциплиной станет не так строго и он сможет либо связаться с купцами, либо отправить весточку Стеле, а при большой удаче – сам проберется потихоньку в Красные башни. Но сбыться этому было не суждено. С отъездом хозяина стало еще хуже – если раньше бухан частенько приглашал несостоявшегося любимца к трапезе, стараясь почаще видеть поселившегося в его сердце юношу, то теперь все было строго: подъем, занятия, физические упражнения, бассейн, завтрак, занятия, снова упражнения, снова бассейн, обед, потом Вальд попадал к ухаживальщикам – до самой вечерней трапезы, после которой следовало отбыть в опочивальню и, когда приходили гасить огни, надлежало уже видеть седьмой сон. И везде астронома преследовали хирдманны, они не заходили с ним только в уборную, и то сначала входили, осматривали помещение, которое отнюдь не благоухало, а потом впускали Вальда. Хирдманны не разговаривали, не улыбались. На задаваемые вопросы отвечали жестами, астроному было жутко интересно – кто они и откуда, почему так верно служат, почему всегда безмолвствуют. Утолить свое неуемное любопытство ему удалось тишь однажды. Он начал мало-помалу болтать на крамсонском. Это был один из тех вопросов, на который ответил керр Олафсон. Однажды в хмурое утро, когда сияющую синеву неба не по сезону заволокли тучи, керр учитель пришел особенно хмур, нехотя согласился на чашку кафео и, то ли под действием настроения, то ли от напитка стал более разговорчивым и, когда Вальд осмелился спросить про хирдманнов, рассказал такую историю.

Хирдманны во все времена слыли верными псами Олафа Всемогущего. Всегда стояли на страже его интересов и безопасности, потому как даже божество не может быть везде и сразу. Поклонение льстит любому богу – а поклонение целого рода могучих воинов тем более. Род хирдманнов немногочислен и живут они все в Красных башнях. Семей не заводят – сыновей им рождают женщины, которые после родов не претендуют на материнство и опеку над ребенком – их попросту не допускают к детям. Рождаются всегда мальчики, которых воспитывают тут же в казарме. Они не немы, но Олафу когда-то в незапамятные времена не понравилось звучание голоса суприма и он запретил всем хирдманнам разговаривать. Что они и выполнили с той же неизменной фанатичностью, как и остальные приказания Всевышнего. Высшей целью жизни хирдманна является смерть за повелителя. Хирдманнам, что находятся в услужении горожан Крамбара, оказана высочайшая честь – шпионить за гражданами. Об этом знаю все крамсоны и для любого горожанина нет большей чести, чем иметь в доме хирдманнов. Таким образом можно доказать свою преданность и верность Всевышнему. Конечно же, Олаф раздает такие знаки внимания не безвозмездно – за довольно-таки хорошие деньги. Хирдманны же, помимо слежки за своим временным хозяином, защищают его от любых напастей. И если погибают на службе смертному хозяину – то считают, что такой хирдманн умер за Всемогущего и он возродится в новорожденном, которому вскоре появляться на свет.

Вальду подумалось, что «вот же странный народ, эти крамсоны. Платить за то, чтобы за тобой шпионили в твоем же собственному доме. Да, уж, высокие почести». Керр Олафсон же, рассказав эту историю, встрепенулся – хирдманны стояли неподалеку у входа – а он, старый дурак расчувствовался и начал молоть языком. Сухо оборвал сам себя и повел Вальда в зал для тренировок. Вальд же, проходя мимо хирдманнов, готов был поклясться, что видел лукавую усмешку в глазах того из охранников, что ростом чуть ниже – появившуюся после рассказа учителя или в ответ на нее. В зале астроном был сегодня невнимателен и учитель исхлестал его как мальчишку, благо еще использовали деревянные палки – все из того же дерева гикори, а они хлещут пребольно, но шрамов не оставлют. Потом – бассейн, на этот раз с ледяной водой, в которой предполагалось болтаться продолжительное время и, чтобы не замерзнуть, Вальду пришлось плавать с максимальной скоростью, с которой он способен. Холодная вода прочистила разум, и после купания юноша обрел свое обычное душевное равновесие. Пока Вальд нарезал круги в бассейне, керру Олафсону принесли какую-то записку, что заставила его закончить занятия раньше и откланяться задолго до положенного часу. Вальд обрадовался неожиданной передышке, решил, что приляжет пораньше и притворится спящим, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Время его обучения ощутимо подходило к своему логическому завершению. Скоро, очень скоро отправят его напомаженного и наряженного похлеще любой мирской тиманти в Красные башни. Придется либо что-то на месте придумывать либо действительно стать любовником божества. Усмехнулся про себя, а ну-как его Всемогущество влюбится без памяти и кааак поделится бессмертием и спросит: «Что бы ты хотел в подарок, мой милый Торни?». А он такой: «Дорогой, мне ничего не надо, помоги мне попасть в ведьмины круговины или сразу в хронилища, ты же божество, что тебе стоит, а, дорогуша? А я потом к тебе вернусь и будем мы жить долго и счастливо». Чуть не засмеялся в голос от таких «веселеньких» мыслей, да поймал на себе взгляд хирдманна – того, что повыше – и осекся, придав лицу самый что ни на есть глубокомысленный вид. Странный был нынче взгляд у высокого, очень странный – в нем было что-то – узнавание, что ли. Да откуда же, Вальд хирдманнов увидал только в Крамбаре. В мыслях хвостом махнула мыслишка, да и исчезла – не оформившись в полноценную мысль, а была касательно высокого, вот Олафом можно клясться. Так, рассуждая и препираясь с самим собой, Вальд добрался до трапезной, где в одиночестве отужинал тем, что предложили. Хирдманны остались на входе, встали, как вкопанные, и не шелохнулись, пока юноша ел. Становилось скучно – Вальд, по природе своей был очень общительным человеком, а нынче его лишили общества даже керра Олафсона. А с этими двумя горочками мышц, закованными в металл, особо и не побеседуешь. Ну и ладно, зато на раздумья времени больше останется.

Но Вальд не угадал. Хирдманны, по заведенному обычаю сопроводили его в спальню, обшарили каждый укромный уголок комнаты, потом должны были отправиться восвояси, и пришли бы ухаживальщики – для вечернего ухода. В их болтовне можно было выудить хоть какую-то информацию – они трепались обо всем происходящем и в доме и в империи. Но сегодня высокий остался и смотрел, как Вальду наводят красоту. Потом он тоже не ушел. Юноше пришлось изо всех сил притворяться спящим, а потом теплая, мягкая постель, тишина и дневная усталость после тренировок сделали свое дело, и он в самом деле уснул.

Проснулся будто от толчка, оказалось – совсем не «будто». Возле постели стояли оба хирдманна, один едва не подпалил занавески свечой, которой размахивал в разные стороны, и знаками предлагали подниматься, одеваться и следовать за ними. Капля горячего воска попала на руку, заставив окончательно проснуться. Смутная надежда вспыхнула в сердце – а ну как выведут и отправят восвояси, преследуя свои, молчаливые цели…

И вновь – не угадал. В этом хроновом Крамбаре Вальду очень редко удавалось просчитать хоть кого-то – даже ноёна не смог. В здешнем воздухе что-то притупляло интуицию. Астроном встрепенулся, а вдруг уже и время не сможет чувствовать? Взглянув на роскошные часы, что украшали соседнюю стену, понял, что хоть с этим все в порядке. Пожал плечами и последовал за своими молчаливыми охранниками.

В кабинете бухана было жарко натоплено и в кресле возле очага сидел хозяин. Вальд вошел, опустив ресницы, пытаясь собраться с мыслями, которые метались, как белки в клетке. Бухан резко выдохнул, выпил малюсенькую рюмку какого-то зеленоватого напитка, судя по запаху, распространившемуся по кабинету, очень крепкого, покрутил головой, зажмурив глаза. Лишь потом только вздохнул и приторно-мягким тихим голоском задал вопрос:

– Ну что, мой дорогой, друг, как говоришь, ты попал в Крамбар? С какой, говоришь целью? – ох, как он это подчеркнул «дорогой друг».

Вальд решил, что вот этого момента и надо было остерегаться, потому как из болтовни ухаживальщиков он точно знал, что именно таким голосом хозяин говорит, когда очень зол и последствия сего – страшны и необратимы:

– Я прибыл в Крамбар для встречи с императором, как я уже вам говорил.

– Не шути со мной, мальчик! Я провел сегодня ужасную ночь и она еще не закончилась: мне пришло сразу два письма и оба – пренеприятные! Император велел прислать тебя сегодня – потому что его Всемогуществу скучно, девка, которую я ему предоставил, твоя кровница – больна, она умирает. Официальная божественная подруга чем-то прогневила божество, поэтому твое обучение закончено, и ты отправишься сегодня же в Красные башни. А вот вторая новость – ее сообщил мой верный хирдманн. В нем он поведал мне, что отчетливо вспомнил, как ты именно с той девкой, со Стелой, шел через Крогли. И вот теперь скажи мне еще раз, только теперь – правду – зачем ты пожаловал сюда? И куда ты шел?

Вальд вздохнул и, собрав все свое умение очаровывать, не моргая, пристально уставившись в глаза Краусса надломленным тихим голосом произнес:

– Мы шли за мечтой. Я и Стела. Мы никому не сделали ничего плохого, а твои костоломы в железках похитили ее, а мне досталось по черепу достаточно ощутимо. И если бы в песках не было добрых людей – не сидеть мне с тобой за столом.

– Почему же ты не сказал сразу, а теперь сочиняешь. За еще какой мечтой вы шли?

Теперь Вальд вздохнул устало:

– Я тебе уже говорил: мы слышали, что можем обрести божественную силу, соединившись с Олафом Всемогущим.

– Торни, посмотри на меня. Просмотри внимательно. Сегодня мы видимся с тобой в последний раз – скорее всего. Из Красных башен никто не уходил по доброй воле – особенно божественные друзья. Я не смогу тебе ничем помочь, после того как ты попадешь в объятья к Всемогущему. Сейчас ты еще можешь мне рассказать правдивую историю и я могу попытаться, – замолчал, проглотил что-то, что мешало договорить фразу и тихим голосом: – Ты очень дорог мне. Я никогда не испытывал таких чувств по отношению к кому-либо. И хочу предложить тебе выпить за это – за нашу встречу, за Всемогущего, за твою удачу.

Вальд присмотрелся – и вправду, оказывается, бухан раскраснелся и нервничает именно из-за того, что впервые в жизни поступает не так, как крамсон – искренне и бескорыстно предлагая помощь тому, кто разбудил его сердце. Но помочь Краусс ничем не мог. Поэтому астроному оставалось лишь поднять предложенную такую же маленькую рюмочку пахучего крепкого напитка и пригубить:

– Керр Эрик, единственно, что вы можете сделать для меня – это отправить меня в Красные башни не медля. Этим вы поможете мне и не навредите себе. А там – как Семь решит.

Краусс пожал плечами, едва заметно оглянулся на хирдманнов, что на протяжение всего разговора стояли на входе. Молча, но не пропуская ни одного слова, ни одного вздоха. Бухан воскликнул, меняясь в лице:

– Не смей! Не смей упоминать своих неверных божков в моих стенах! Нет, не было и не будет других богов! Только Олаф Синксит Благословенный и Всемогущий! Да пребудет он в вечности Новолетий!

Вальд ухмыльнувшись, согласился:

– Не было, не было! Пусть себе пребывает. Изволь отдать приказ о моем переезде.

И пошел к выходу, благодаря небесных праотцов, что дешево отделался. Хирдманны скрестили пики, не выпуская его из кабинета. Вальд оглянулся на бухана, тот сидел, прикрыв глаза ладонью, устало взмахнул свободной рукой, приказывая пропустить юношу. Астроном с удивлением увидел, что керр пытается скрыть слезы, торопливыми ручейками скатывающиеся по раскрасневшимся морщинистым щекам.

Вальд считал себя баловнем судьбы – всю жизнь он провел среди людей, которые считались с его желаниями. Даже в детстве, когда пришлось кочевать с менгрелами, мать делала все мыслимое и немыслимое, чтобы мальчик не чувствовал себя обделенным – он всего получал вдосталь, особенно ее любви. И он знал, что несмотря на постыдные обстоятельства его зачатия, мать никогда не думала оставить своего мальчика на попечение чужих людей, и тем более никогда не думала о том, чтобы погубить плод во чреве, пойдя на поводу ненависти к его отцу. Которого они потом простили. Оба – и он, и мать, сопереживая страшной судьбе, что была ему уготована. Вальд не переставал считать себя везунчиком даже тогда, когда он попал в плен к драконам – он точно знал, что выберется – тем или иным способом. И ведь выбрался. И потом, когда путешествовал по тоннелям с пастырями в Елянск – Вальд точно знал, что он выживет. И выжил. Лишь когда Хрон похитил мать – тогда его уверенность покачнулась, словно в его бочке с удачей показалось дно. А ныне – что ему какое-то местное божество, удача вроде бы повернулась лицом. Подумаешь, ОООООлаф, чем он страшен лично для него, Вальда де Аастра, потомка древних кланов астрономов и пастырей? Не такой уж он и всемогущий, если ему приходится править при помощи страха, предательств и запугивания своих подданных. Вальду вспомнились Примы – за них любой мирянин отдаст жизнь, особенно кровники кланов – не рассуждая, лишь скажи. Просто потому что иначе и не может быть – мирские правители заслужили всенародную любовь и уважение тем, что они всегда и во всем заботятся о Мире. Прима едва не отдала жизнь в тоннелях под Блангоррой в борьбе с вечным пугалом мирян – Проклятьем Хрона. Ни в одном из городов Мира нет такой удушающей обстановки страха и недоверия, как в одном-единственном имперском городе крамсонов. Вальду смертельно хотелось изменить хоть что-то в Крамбаре, но точно знал, что он и Стела, с которой, кажется, случилось что-то очень неприятное в этих хроновых Красных башня, не с силах этого сделать – особенно так, попутно, мимоходом, путешествуя в поисках этого самого таинственного племени ведьм. Поэтому приходилось, понадеявшись на удачу, просто отправиться в Красные башни.

Но, как выяснилось – не так и просто, детство закончилось, вера в чудеса уже мало-помалу исчезала. Крамсона не изменишь – так говаривали те, кому пришлось близко узнать эту вероломную нацию. Вальд уже было переступил порог комнаты, как с удивлением почувствовал какое-то странное головокружение, потом ноги подломились, отказываясь держать его. Юноша упал, сознание медленно покидало его. Он пребольно ударился головой о порог, и уже на грани беспамятства, когда боль причудливо смешалась с голосом бухана, до него донеслось:

– Мальчик, я не стал бы тем, кем стал, если бы шел на поводу у чувств. Я слишком стар, чтобы ради тебя пойти на глупости. Прости меня, но я должен быть уверен, что ты будешь покорным. Ты прибудешь в Красные башни как тюк, как товар – которым ты и являешься, и это для твоего же блага. Ты знал, на что шел – ты хотел попасть к Олафу Всемогущему, и ты попадешь. Да пребудет он в бесконечности Новолетий, когда сгинут и твои недостойные боги!

Глава 12. В Красных башнях

Стеле нездоровилось с того момента, как ей пришлось трапезничать с официальной божественной подругой – Гудрун. Божественная подруга за столом была до тошноты мила и приветлива. Они трапезничали вдвоем – Всемогущий охотился и собирался присоединиться к ним позже. Фрекен Лунд за время пребывания в Башнях нисколько не растеряла своей привлекательности, даже более того – обязанность быть всегда в форме развила в ней такие черты, каких она никогда не приобрела бы, находясь вне этих стен. Она стала очень целеустремленной, собранной. Жесткой и жестокой становится не приходилось, у Лундов это в крови. Для уничтожения любых конкурентов в борьбе за право единолично находиться так близко к божеству Гудрун не выбирала средств. Она за короткое время в совершенстве освоила науку токсинологию – лишь перечитав книги, что были в прибашенной библиотеке и которые, в основном, изучались многочисленными ухаживальщиками Всевышнего. Изучать было достаточно тяжело – книжный крамсонский очень сильно отличался от разговорного. Фрекен Гудрун читать умела – но лишь в пределах женских книжиц и прелестных стихов, которые надлежало знать каждой даме из мало-мальски обеспеченной семьи, отдавая дань моде. Среди библиотечных фолиантов Гудрун обнаружила тоненькие книжонки, в которых изучались свойства всяких приворотных зелий. Это она уже освоила без особого труда, со временем научившись виртуозно составлять напитки для Всемогущего, которые влекли его в ее спальню, не позволяя уделять ни мгновения ночного времени на других еще живых любимцев. Научилась составлять приворотные ароматы, которые заставляли искать наслаждения только в ее объятиях. Пришлось освоить и науку придворного общения, особенно с хирдманнами, с которыми вообще ничего не было понятно – то ли они тебя слушают, то ли нет, то ли поняли, что ты им скажешь, то ли нет. Вроде бы все шло по заранее намеченному плану и вскоре ожидалось, что рядом с Всемогущим останется лишь она и суприм, а уж с ним-то она постарается разделить сферы влияния и не пересекаться, действуя в общих интересах. А тут – ррраз и появилась эта девчонка – Гудрун подозревала, и не без оснований, что она может заинтересовать императора не на шутку. Она слышала о его мечте – чтобы ему прислуживали мирские дети небесной семерки – хоть и чужие, но потомки богов по крови. А эта девица была чистокровной женщиной клана астрономов, по всем описанным в умных книжицах признакам. Если она захочет безраздельно властвовать в Крамбаре, что ее сможет остановить? Или кто? Гудрун решила, что не бывать двум божественным подругам у Олафа, и начала составлять яды медленного действия, дабы отвести от себя подозрения и потихоньку свести мирянку в могилу. Все благоприятствовало этому плану фрекен – заскучавший правитель не дождался обещанной буханом девицы и отправился на охоту, оставив Башни во владении суприма и ее. Суприм в дела постельные не вмешивался, следя лишь, чтобы божественная подруга не спуталась ни с кем, памятуя печальную судьбу своего предшественника. Тут уж Гудрун постаралась – она была вне подозрений, в ее помыслах был лишь Олаф, тем самым облегчив задачу суприма.

И первую трапезу Стеле пришлось разделить с этими двумя – с фрекен Гундрун Лунд, божественной подругой и супримом-хирдманном, от которого веяло гостеприимством и любезностью, как от ледяной глыбы. Которые с лихвой искупила фрекен Лунд. Трапеза, казалось, тянулась бесконечно – для Стелы, по крайней мере. Она мечтала о том мгновении, когда ей можно будет покинуть трапезную и отправиться в комнатку, которую ей пока отвели – до знакомства с божеством, которое прояснит ее статус в Башнях. Но Всемогущий задержался в песках Крогли – охота оказалась затяжной, но божеству не надоедала – это была охота на любимую для него дичь – охота на человека, возможно на какого-нибудь неосторожно менгрела, что по воле случая очутился вблизи Крамбара. Поэтому Стеле приходилось делить досуг с божественной подругой – бродя по прибашенным угодьям, в трапезной, даже в умывальне ее не оставляли в одиночестве. Дни сменяли ночи, время тянулось медленно. Фрекен потихоньку травила девушку, тайно подливая ей в пищу, в питье, даже в воду для омовения специально подготовленные зелья, запас которых теперь был у нее не иссякаем. Она твердо решила до прибытия Олафа Синксита отбить у девушки всякую охоту жить и лишить ее привлекательности, иссушив кожу, ослабив блеск жемчужных глаз с этим ее непонятным зрачком, истощив желания. Лишь на ночь Стеле удавалось оставаться одной, для божественной подруги были отведены пышные покои, покинуть которые она на в коем случае не хотела, даже ради своих целей. Мысля так, что вдруг божество объявится внезапно и пожелает навестить ее сразу по прибытии, а она окажется в этой маленькой убогой комнатушке, в которой поселили девицу. Ночью, когда светила угасали и Крамбар погружался в темноту, прореживаемую лишь редкими уличными факелами, даже на прибашенной территории находится вне стен Башен было опасно. Убийцы, воры, маньяки, шлюхи – все это в изобилии выходило на улицы. Не стоило добропорядочным гражданам оказываться среди этого отребья, чревато несовместимыми для жизни увечьями.

Гудрун уже умастила кожу перед тем как отправится ко сну, и сидела перед зеркалом, приглаживая щеткой волосы, стараясь сделать их наиболее гладкими и шелковистыми, позавидовав про себя рыжей копне незваной гостьи, которой вроде бы не приходилось прикладывать никаких дополнительных усилий для того, чтобы ее волосы выглядели столь великолепно – даже несмотря на яды, которыми ее щедро пичкали. Потом вспомнилась гладкая кожа, сияющие глаза, стройная фигура, длинные ноги этой поганой астрономки – и в руках Гудрун хрустнула щетка, не выдержав хватки божественной подруги. О, как хотелось ей, чтобы это была шея этой девки!

Раздавшийся шорох штор заставил ее вздрогнуть – из-за ткани, что прикрывала окна, послышался голос – это явно был один из жрецов, что прославляли деяния живого бога – Олафа Синксита Всевышего. И его не устраивала эта незнакомка, которая могла быть опасной для всего населения Красных Башен.

– Божественной подруге Гудрун править и радоваться бесконечности Новолетий рядом с Всемогущим.

– Бесконечности Новолетий Всемогущему! Таинственному керру – долгих Новолетий. Что привело вас в столь поздний час к моим покоям, невзирая на опасность быть обнаруженному? Если вы помыслили что злое – я сейчас же прикажу хирдманнам… – она не успела договорить, гость перебил, не желая тратить времени на пустые словопрения.

– Я не заинтересован в этом. Я хочу лишь предупредить фрекен о то, что бухан вновь сделал Всемогущему подарок. И в Башни везут кровника этой девицы. А он может оказаться реальной опасностью и для фрекен.

Гудрун фыркнула:

– Если это один из спинолюбов бухана, то какую он опасность может представлять? Очередной слащавый молодчик с гладкой кожей и слабыми ручками?

– Нет, фрекен. Вы слушали меня невнимательно. Это КРОВНИК девицы. А вы знаете историю астрономов, женщины которых бесследно пропали? Можете ли вы определить истинную ценность этой парочки? Они, возможно, единственные из юных астрономов, что остались на Зории. Это истинная редкость. Правитель может увлечься ими так, что позабудет и крамсонов и Крамбар. Помните, как бог любит ценные редкости? И некую фрекен он может тоже позабыть.

– Для того, чтобы говорить такое, я должна убедиться, что вам можно доверять. Покажитесь, и тогда я, может быть, отнесусь к вашим словам с должным почтением и серьезностью. А как я могу доверять тому, чьего лица я не видела?

– Мое лицо не расскажет вам ни о чем. Мы безликие, мы истинные слуги Олафа Всемогущего. Мы охраняем его подданных и сохраняем его власть. То, что задумал Всевышний – приблизить иноверцев из Мира – не допустимо. Крамбару не нужны иные, Крамбару нужны лишь крамсоны, а остальные – пффф, пусть прислуживают и обеспечивают едой, одеждой, предметами роскоши, удобствами и всем прочим, что еще необходимо крамсонам для существования, – с этими словами нежданный гость покинул свое убежище и вышел на свет. Да, он был прав, его лицо было одним из множества лиц, которые сновали в покоях Красных башен, незаметные, почти невидимые. Вроде бы и прошел такой, а как выглядел и не вспомнить. Балахонистые одежды неопределенного цвета – и не белые и не серые, а какие-то тусклые и блеклые, что ли.

Гудрун некоторое время вглядывалась в это лицо, пытаясь запомнить, потом оставила это гиблое дело и сосредоточилась на том, что пытался донести ей гость.

– Ну хорошо, предположим, я вам поверила. Что я должна делать, чтобы не допустить этих новых любимцев к Всевышнему?

Ночной гость неожиданно перешел на «ты»:

– Продолжай травить девку. А о юноше мы позаботимся, когда его доставят. Все остальное предоставь нам. Главное – не попадайся на глаза Олафу, когда он вернется в Башни в первый день. Иначе это может плохо закончится для тебя. Бог возвращается послезавтра. Найди убежище и затаись.

– А что, кроме заботы о Крамбаре, заставляет вас заботиться обо мне? Только не говорите, что я так дорога божеству, что без меня всякий день потеряет для него смысл. Не считайте меня тупее, чем я есть на самом деле.

– Что же, фрекен, вы и вправду достаточно умны и достаточно тверды характером, чтобы знать. Ваш отец был достаточно щедр с нашим братством, щедр так, что мы можем оказать вам помощь и не требовать у вас ничего взамен. Вы только не мешайте нам выполнить нашу работу и продолжайте свою.

…Стела лежала на кровати, свернувшись в клубок, стараясь заглушить боль во всем теле. Боль возникла после первой памятной трапезы с фрекен Гудрун и супримом, и с тех пор не проходила, а лишь усиливалась. Крепкий организм девушки, никогда не подводивший ее, переваривавший грубую пищу менгрелов, изысканные пиршества мирян, засбоил здесь в Крамбаре, чем очень ее напугал. Она не знала болезней до сих пор, даже обычные женские недомогания, от которых страдали мирские женщины в сезон дождей, для нее проходили практически незаметно. Поэтому сейчас Стела страдала и физически и духовно – это пугало. Не помогала вода, которую она набирала из фонтанчика в углу отведенной ей комнаты (еще бы, Гудрун постаралась и здесь – она всыпала щедрую порцию яда в чашу фонтанчика). От всего – от еды, от воды – становилось лишь хуже. Боли усиливались, доводя до изнеможения. Собственное тело предавало ее в тот момент, когда Стела нуждалась во всех силах. Мысли путались, кружились, жить не хотелось. Пришедшие ухаживальщики начали тормошить ее, готовя к приезду правителя. Из их болтовни Стела поняла, что Олафа ожидают послезавтра, и у нее остается лишь один день, чтобы разыскать эти хроновы ведьмины круговины. Вот же незадача – во всей обозримой Крогли не было больше возвышенностей, которые оказались бы достаточно высоки, чтобы с них возможно было бы обозреть окрестности. Горы, видневшиеся на горизонте, были слишком далеко, поэтому-таки придется как-то взобраться на самую высокую из Красных башен, чтобы обнаружить искомое. И ради вот этого-то, такой вроде бы мелочи пришлось лезть в самое опасное место – в самое сердце крамсонской империи. Словно в полусне Стелу увидела прокравшуюся божественную подругу, которая обманувшись неподвижностью девушки, решила, что она спит и, особо не таясь, вылила содержимое маленького темного кувшинчика в фонтанчик. В комнате запахло терпко и остро какими-то травами. Фрекен спряталась – то ли ушла, то ли просто из поля зрения исчезла. Запах показался знакомым. Стела в полумраке сознания вспомнила, что этот самый запах будил ее по утрам, она еще решила, что это какой-то специальный аромат для ее покоев. Разум прояснился – до Стелы дошло, отчего ей так плохо. Фрекен решила извести соперницу извечным женским способом. Ха! Недооценила фрекен соперницу. Стела решила не есть и не пить ничего из предложенного божественной подругой – оставалось лишь надеяться на свои актерские способности и делать вид, что отведала питье и кушанья, и что ей становится все хуже и хуже. Принятое решение ободрило, и девушка забылась сном.

Стела проваливалась в сон все глубже и глубже. Круговерть видений завораживала и манила, сердце разрывалось от тоски по обретенным и так быстро покинутым кровникам. Мелькнуло лицо Кира – такое родное, в глазах – упрек: зачем уехала, куда помчалась сломя голову, почему не позвала с собой, помощи не попросила? Какие-то пыльные бесконечные коридоры, полотнища разорванной паутины, бархатисто прикасающейся к лицу, и страшные образы спешенных драконов, изуродованных, поникших, растерявших остатки былого величия. Стела точно знала, кто это и что с ними случилось – обломанные крылья волочились следом за каждым из них, напоминая об обретенном и потерянном могуществе, наполняя их вечность тоской и беспредельной болью. Потом привиделась надсмотрщица, заставляющая спешенных бродить по усеянному обломками костей и камней ледяному полу. Едва кто-то из падших останавливался, она взмахивала плетью-девятихвосткой, каждый удар которой оставлял кровавые следы от вплетенных в ремни острых костей. Надсмотрщица оглянулась, почувствовав чье-то незримое присутствие… И звон в ушах, и замерло сердце от узнавания и ужаса. Это была Селена – с угрюмой безысходностью в опустевших глазах, зрачки которых заполнены теперь кровавыми сгустками, лицо не выражает ничего, пустота… Истинный облик тех, кто потерял разум, не в силах противостоять непосильным испытаниям. Безысходностью веяло от этой группки – и от жертв и от их надсмотрщицы, затерянных в полумраке огромной пыльной залы. Но поражало больше всего даже не это – больше всего пугал свет, который был скорее всего даже не светом, а какой-то неведомой сущностью – вязкой, полупрозрачной, окутывал каждую фигуру светло-серой дымкой. Очередное щелканье плетки и, как раскаты неведомо откуда прозвучавшего грома, прогремел вопрос: