Текст книги "Маги и мошенники"

Глава XIX
Портал, зияющий над морем

Адальберт Хронист. Толосса, Церенская Империя.

…Я выполнил обычные действия, предваряющие создание гримуара, и в первую минуту не произошло ничего – все так же мерцал фонарь и неслышно звенела аура опасности. Я ужаснулся – идея с бумагой оказалась бесполезной, минута была не из приятных.

– Что…

Мой друг Людвиг не успел договорить, свет фонаря мигнул, расплываясь радужными кругами, в ушах тонко зазвенело, а потом все звуки исчезли, как будто на нас навалилась груда мягкой хлопчатой ваты. Душа барахталась в этих своеобразных потемках, ощущение оказалось отвратительным – и новым. Я никогда еще не пытался использовать гримуар для собственной телепортации. Рядом охнул и произнес непонятную греческую фразу ученый мудрец-румиец.

Бархатная тьма обволакивала нас, а потом принялась медленно рассеиваться, сначала сквозь плотный черный полог проступили яркие искры, потом сам полог обветшал, истончился, распался на клочья и исчез.

Я осмотрелся – грязь с нашей одежды чудесным образом пропала, мы втроем стояли на тесном каменном пятачке, на гребне крепостной стены форта, слева в мутных предрассветных сумерках чернела уже знакомая мне катапульта по имени Марта. Ярко и тепло сияла утренняя Венера, горизонт уже очистился и посветлел, с моря дул свежий бриз, стена верного Империи форта, словно утес, вздымалась над мятежным городом. В этот момент я испытал приятное чувство покоя и безопасности.

Как оказалось, преждевременно. Стража явилась спустя всего минуту и принялась обращаться с нами без малейшего налета вежливости. Не знаю, за кого они приняли нашу ученую троицу, наверное, в лучшем случае за обычных шпионов, а то и вовсе за перепорхнувших через укрепления крылатых оборотней, сказками про коих переполнен фольклор Церенской Империи.

Я получил банальный удар по почкам, нанесенный, впрочем, древком благородной алебарды, моему другу румийцу вывернули руки и кошелек. Спасло нас присутствие Фирхофа-Ренгера, он неуловимым движение освободился из рук стражи и шепнул что-то на ухо капитану. Беро (плотный широкоплечий вояка в годах) отвел медикуса в сторону, они перекинулись фразами вполголоса, Людвиг стащил со среднего пальца простое стальное кольцо и позволил вояке его рассмотреть.

Через короткое время отношение к нам Морица Беро совершенно переменилось – он стал само радушие. Это внушило мне смешанные чувства. С одной стороны, приятно выпутаться из опасного приключения, с другой стороны, поведение Фирхофа отчего-то внушало мне иррациональный страх. Он держался безукоризненно – как преданный друг, он спас мне жизнь и, пожалуй, все время оставался душой нашей компании, но в его бесстрашии, пожалуй, было нечто неестественное. Я не верю в вечную жизнь, явное презрение к смертельной угрозе всегда казалось мне подозрительным качеством. Оно присуще или отчаянным фанатикам, или людям, которые имеют тщательно продуманный план и на деле рискуют гораздо менее, чем кажется доверчивому наблюдателю. Фон Фирхоф не походил на человека, одержимого беспочвенной верой, следовательно…

К сожалению, у меня не было выбора. Если бы я мог безопасно бежать, оставив общество Людвига, я сделал бы это немедленно. Если бы я знал, чем все это кончится, я бы бежал, даже невзирая на явную и непосредственную опасность такого побега. Но тогда я о многом не подозревал, поневоле гнал подозрения прочь, и время шло, убегало, сыпалось, как между пальцев песок, и роковые события надвигались неотвратимо, подобно морскому приливу…

Беро пригласил нас позавтракать в его компании. В окно капитанских апартаментов, с высоты башни, я видел пенистое море, широкую панораму враждебной нам Толоссы и всхолмленный каменистый берег залива, занятый под лагерь солдатами императора. Стяг Церена, золотой сокол, реял на шпиле, казалось, протяни руку и достанешь, впечатление это оказалось, конечно, обманчивым – расстояние от башни до штандарта было вполне приличным, его скрадывал прозрачный воздух и яркая, чистая игра света.

Фирхоф остался беседовать с капитаном и я отправился прогуляться и осмотреться в обществе ученого румийца. Форт Толоссы оказался великолепен. Участок земли на вершине холма огораживали мощные стены – еще более высокие, чем наружные крепостные сооружения Толоссы. По крутой лестнице мы спустились в тесный внутренний двор. Я тщетно искал ворота – кир Антисфен махнул рукой в сторону участка свежей кладки:

– Вот они.

Я понял все – люди Беро, не жалея рисковать, замуровали вход изнутри, потратив на это небольшой запас бутового камня.

– Это скреплено яичным белком.

– Разумеется. Отличная, добротная работа, старательность, продиктованная желанием пожить подольше.

– Где они брали яйца?

– Здесь есть птичник. Я удивляюсь только, что несушки до сих пор не съедены. Вы не обратили внимание, почтенный Россенхель, Беро любезно угощал нас яичницей из желтков?

– Конечно. Сам он к ней даже и не притронулся.

– Еще бы. Капитану форта и его людям поневоле пришлось съесть все желтки ото всех яиц, белки которых пошли на строительство укрепления.

В этот момент ситуация предстала передо мной совершенно в новом свете – я впервые обратил внимание на бледность часового, его чуть расслабленную позу. Так выглядит человек, который ослабел, хотя еще пытается держаться бодро.

– У них голод или скудный рацион.

– Именно так. Если государь Церена не поторопится со штурмом, дело кончится плачевно – Беро не удержит форт.

– Стены хороши.

– Никакие стены не защитят от штурма, если на них не будут твердо стоять солдаты. Посмотрите на лицо этого человека.

Я видел, что солдат боится – подавленный страх прятался в уголках глаз, тревогу выдавали опущенные плечи, особый поворот шеи. Кир Антисфен и я поняли друг друга без слов.

– Не понимаю. – заметил я. – прямо сейчас на виду у гарнизона форта, стоит армия Империи. Армия победоносная, по сравнению с которой вооруженные оборванцы мало чего стоят. За Бретона – море и стены Толоссы. За Императора – время, власть, обученные воины, вся мощь Церена. Мятежников раздавят как мух, признаться, мне их даже жаль. Почему боится этот солдат?

Румиец тонко улыбнулся.

– Как вы думаете, чем отличается победитель от побежденного?

– Военными потерями, конечно!

– Вовсе нет. Все дело в состоянии духа. Боюсь, что у Беро могут возникнуть серьезные неприятности – его люди изначально ненадежны. Вы не знали? – у них в Толоссе остались друзья и родственники. Трудно защищать форт от арбалетчиков Клауса, в то время как воины Империи, сражаясь с бретонистами, мимоходом убивают твоих близких. Этот ересиарх то ли очень хитер, то ли не чужд милосердия – он и пальцем не тронул семьи солдат. Жены и дети лучников капитана Морица продолжают, как ни в чем ни бывало, жить в мятежном городе; их просто не выпускают с острова, и все тут. Никакой лишней крови.

Я поразился проницательности румийца.

– Зачем еретикам форт? Если крепость все равно не сегодня-завтра будет взята? Даже если мятежные горожане укроются за вторым ярусом стен, это лишь ненадолго отсрочит неизбежный разгром.

– Мне кажется, Бретона отличает интуитивная проницательность. Меры были приняты заранее, когда он еще ничего не знал о гримуарах. Но теперь мятежникам очень и очень нужен форт – потому что в форте прячетесь вы, Россенхель.

– Клаус об этом не знает. Как он догадается?

– Такие секреты не держатся. В скором времени невзрачный лучник в железном колпаке выбросит со стены… Ну, хоть кусок глины, мягкое яблоко, комок навоза или метнет стрелу. Записку подберут с той стороны, и Клаус про вас, друг мой Вольф, узнает все, что нужно, всего-то через несколько часов.

– Но это же измена!

– Измена случается, если открывают ворота. Описанный мною вариант называется не изменой, а предусмотрительностью. Кстати, недаром в равной мере предусмотрительный мессир Беро приказал замуровать выход. Немного успокаивает только одно – не сомневайтесь, солдаты гарнизона большей частью не умеют писать.

Я поразился проницательности кира, на практике осознав, что такое пресловутые “румийские хитрости”.

– Как вы умны…

– Я только следую собственной природе исследователя, – скромно ответил ученый книжник.

– А я так надеялся отсидеться за стенами.

Кир Антисфен лишь пожал плечами.

– Мне очень жаль, друг мой, что я расстроил вас. Но не все так грустно, не слушайте маловера и пессимиста и не тратьте впустую собственных слов – от души желаю вам удачно сбежать.

Я испугался – о моем предстоящем исчезновении через портал внутри форта, не знал никто, кроме меня. Портал еще предстояло отыскать, приходилось тщательно прятать это намерение от слишком уж ловкого и проницательного Фирхофа. Румиец раскусил мои тайные планы легко, мимоходом, причем безо всякой личной заинтересованности. Мне сделалось очень неуютно.

– О, не бойтесь, – любезно добавил бывший поданный погибшего царства, – я не выдам ваш секрет. Зачем? Мне неприятна мысль о насилии над ученым – бегите, Вольф, бегите, и да хранит вас добрый гений книжников и сочинителей.

Я постарался не покраснеть и честно спросил друга:

– Как вы догадались?

– Этот портал описан в книгах. Вернее, был описан в одном старом манускрипте, доставшемся мне по случаю. Мест магического перемещения в Империи всего три. Одно в столичной обители, которую в самом начале своего правления закрыл нынешний государь Церена, второе где-то под Фробургом, в заброшенных известняковых пещерах. У подземелий мрачная слава – там жили эти бедняги альвисы, если верить автору опуса, второй портал открывался кровью зарезанных жертв и напрямую был связан с первым.

– Вы верите в эти ужасы?

– Как вам сказать… Не верю, однако, не сомневаюсь, что слухи существуют не на пустом месте.

– Открываются кровью?

– Я бы удивился, если бы такие странные места открывались водой или иной малоценной жидкостью…

Я переварил двусмысленный ответ. Кир Антисфен между тем продолжал:

– Я мирный человек и никогда не выдавлю и унции чужой крови на такие нужды, но, признаться, соблазн проникнуть в такой портал исключительно велик. Если верить автору манускрипта, толосский проход открывается всего лишь кратким заклинанием и светом месяца в первую ночь последней четверти луны. Следующая ночь – та самая ночь перемещения. Не могли бы вы…

– Чего вы хотите?

– Немногого – составить вам компанию, когда вы отправитесь в Портал.

Я переварил предложение. Взятие в сообщники румийца представлялось мне весьма удачным ходом.

– Вас не смущает риск?

– Ничуть.

– Вам не жаль навсегда оставлять Империю?

– После порабощения Рума варварами любая земля для меня – чужбина.

– Вы готовы душой к неожиданностям?

– К любым. Вернее, я не беспокоюсь о них заранее.

– Тогда я согласен.

Итак, мы обговорили детали, пользуясь отсутствием фон Фирхофа. Я приободрился, жизнь показалась мне прекрасной, положение не безнадежным, и я решил со вкусом провести последние часы в Церене. В этот день бретонисты не штурмовали форт, делать в осажденных стенах было совершенно нечего, а уйти некуда. Мое внимание привлекли двое солдат, которые, устроившись в тени, рьяно метали кости. Я извлек последний уцелевший клочок самодельной бумаги.

Первый воин, белесый юноша с прозрачными глазами альбиноса, как раз старательно тряс стакан.

– Красотка! – объявил он жаргонное название наилучшего результата, – теперь твоя очередь, Агенобарб.

Партнер белобрысого парня, высокий, худой, рыжебородый воин, принял в свои руки стакан и в свой черед яростно потряс его. Костяшки обиженно загремели.

– Свинья! – вздохнул он, и я понял, что Агенобарба постигло горькое разочарование. Медная мелочь перекочевала из рук в руки.

Я попросил у Кира Антисфена походную чернильницу. Он дал ее, но в тот же момент понял собственную оплошность.

– Не делайте этого, Россенхель! Не унижайте собственный дар суетой! – кир почти что в непритворном ужасе попытался схватить меня за рукав.

Я увернулся. Вдохновение хулиганского толка накатило на меня, точно пенистая морская волна с лихим белым гребешком – на такую не найти управы обычными способами…

– Красотка! – эхом отозвался Белобрысый.

Агенобарб в очередной еще раз встряхнул стаканчик:

– У меня тоже Красотка.

– Переиграем еще разок… Красотка!

…Церенские воины невысоких чинов отличаются смелостью и грубостью в делах, но отнюдь не разнузданным художественным воображением. Рыжебородый заподозрил неладное лишь после восьмого выпадения “Красотки”.

– Цыпленок поганый! У тебя кости подпилены.

– Да ты что! Ты дурак, Агенобарб, зачем мне пилить мои кости, если я все равно не выигрываю?

Раздраженные воины огляделись, стремясь инстинктивно, как это свойственно людям вообще, найти поблизости виноватого, на котором можно выместить злобу.

– Проваливайте отсюда, паршивые ученые свиньи! – рявкнул Белобрысый, обнаружив неподалеку меня и румийца.

– Уносите ноги, столичные маги-ослы! – добавил Агенобарб, подкрепив свое предложение весьма угрожающим жестом волосатого кулака.

Мы убрались подальше, я едва сдерживал неистовый хохот, кир Антисфен грустно улыбался:

– Вы словно ребенок играете волшебным даром, Россенхель.

– Пойдемте, пойдемте, покажемся на глаза капитану Беро и фон Фирхофу. Иначе мы можем вызвать у них законные подозрения…

Мы – кир Антисфен, я и Людвиг, пообедали в компании капитана Морица, на этот раз омлетом из яичного желтка, того самого, что остался после возведения стены на яичном белке. Я понял, что только теперь в точности осознаю все тяготы фортификации. Беро с солдатским стоицизмом запивал бледно-желтое месиво дешевым вином.

– Так вы ученые, благородные мессиры?

– О да.

– Маги, алхимики или богословы?

– В некотором роде – и то, и другое, и третье в одном лице.

– Я знавал одного монаха, тоже наподобие богослова. Правильной жизни был человек – любил веселую компанию и псовую охоту. Погиб глупо. Не будь вы, Фирхоф, бывшим инквизитором, я бы пересказал прозой местную балладу о славном отце Мартыне, в ней приврали совсем немного…

– Давайте, не смущайтесь, капитан, я не обижусь, – заверил фон Фирхоф.

– Итак, начну по порядку. Отец Мартын исповедовал десятерых набожных женщин – горожанок из этой чертовой Толоссы. Поверьте мне, мессиры, иные из них краше благородных дам – мещанки не имеют привычки задирать нос. Не знаю, как долго отец Мартын выколачивал пыль из перин медников, оружейников и скототорговцев, однако самая молоденькая и хорошенькая из овечек монаха в конце концов донесла на него Трибуналу. Святой отец, попав в руки ваших, фон Фирхоф, коллег, перетрусил настолько, что наотрез отказался признать за собой грех, столь обычный и естественный для мужчины. Он изворачивался и, завравшись наподобие ученого сочинителя, сослался на святой глас свыше, который повелел ему плотским образом отгонять греховные мысли от этих вертлявых бабенок. Признания отца Мартына произвели славное смущение в умах этих наших святош – ученые аббаты заседали с утра до полуночи, пытаясь договориться, дьявольскую или божественную сущность имели оные голоса и бывают ли такие голоса вообще и не является ли способность их слышать признаком ереси…

Я перестал слушать фривольную историю капитана Морица – это была обычная озорная новелла, осмеивающая Трибунал. Меня удивило иное – как спокойно фон Фирхоф воспринимает такие рассказы, и с какой охотой доверяется ему Беро. Но и это было не главным – еще больше меня занимал Портал. Если кир Антисфен не ошибался, бегство могло оказаться немного рискованным, но и не более того.

День клонился к закату, море успокоилось, прозрачное жемчужно-розовое небо без единого облачка темнело очень медленно – стоял ясный, спокойный вечер.

Мой разум оставался спокоен – он не видел и не знал имени неведомой угрозы, но тонкая интуиция предвидения – она спорила и с рассудком, и с эмоциями, подсказывая, что опасность, прямая и непосредственная, есть. Беда крылась где-то в этом нежно-перламутровом затишье, в надежном камне башен, в мирной атмосфере застольной беседы. Я страшился – и одновременно наслаждался последними часами покоя. Это было странное ощущение на грани прозрения. Беро тем временем закончил свой рассказ:

– Прошло два года, отец Мартын в темнице облысел, потерял половину зубов и на четверть ослеп. Еще через два года он сознался, что впал в грех безо всяких голосов, а единственно из обычных мужских побуждений. Монаха в ереси оправдали, он был изгнан из темницы как распутник, потеряв не только доброе имя, но и полагающееся от казны пропитание…

Мы дослушали историю и разбрелись по комнатам – в форте оказалось полно свободного места. Я добросовестно выждал два часа, отмеряя время по водяным часам.

Кир Антисфен вошел без стука, его немногие вещи были при нем.

– Уходим. Не стоит тянуть, луна уже видна.

Дом капитана не охранялся, мы выбрались во двор, стража стояла на стенах, нами они, по счастью, не заинтересовались совершенно. Заложенные камнем ворота не охранял никто – не удивительно, чтобы разобрать кладку на белке, понадобились бы усилия небольшого отряда.

На еще относительно светлом небе проступил нежный контур ущербной луны – от нее осталась ровно половина. Громада замковой колокольни темнела в осторожно приближающихся сумерках.

– Сюда.

Дверь оказалась на запоре. Кир Антисфен извлек из складок плаща блестящий стальной крючок и вплотную занялся замком. Я стоял рядом без дела и в остром беспокойстве, мне казалось, что наши занятия видны со стены, как на ладони.

На самом деле это было, конечно же, не так – сверху, с высоты укреплений, неосвещенное пространство двора казалось темной ямой. Несложный замок клацнул под ловкими пальцами румийца, он отворил окованную дверь и проскользнул внутрь, я отправился следом.

Нас встретила гулкая пустота устремленного ввысь строения.

К звоннице уходила довольно крутая винтовая лестница. Я поднял голову – потолок колокольной башни терялся в сумраке, в проемы бойниц заглядывали крупные южные звезды, бледно светила половинка луны.

– Выше. Торопитесь.

Мы почти бежали, делая за поворотом поворот. Внизу, кажется, загремела дверь, я не понял, была ли это попытка погони, или всего лишь чье-то осторожное любопытство.

На самом верху башни гулял сквозняк и молчал тяжелый колокол без веревки. Кир Антисфен подошел к парапету, панорама открывалась великолепна. Мятежная Толосса наполовину бодрствовала, светилась множеством костров и огней. Их россыпь по блеску спорила с величественной лентой Млечного Пути, ночной ветер принес звуки отдаленного пения – еретики хором тянули псалом.

– Да, это прекрасно, хотя и трагично тоже. Вам не жаль покидать Империю?

– Отчасти. Но бывают такие события, которые мы можем оценить по достоинству, лишь когда они кончаются.

Ветер высоты трепал нам волосы.

– Читайте ваши заклинания, кир.

Антисфен на секунду замолчал, собираясь с мыслями, а потом… Потом он прочел магическую фразу. Воспроизводить ее в записках я не стану, такие вещи не стоит доверять бумаге.

Наступило молчание. Сквозняк крутил по полу звонницы потерянный пух чаек и голубей, лучисто разгорались звезды и костры. Псалмы умолкли, где-то кто-то кричал, хриплый голос оборвался разом, словно крикуну сдавили горло. Наступила звенящая тишина.

– Вам не кажется, что ничего не получилось?

– Боюсь, что получилось. Смотрите!

В воздухе медленно проступал Портал. Его прямоугольный контур казался прочерченным прямо в пустоте и светился синим огнем. Зрелище было жутковатое – далеко внизу, за контуром светилась кострами панорама ночной Толоссы; мир, отделенный от нас Проходом, не просматривался совершенно.

– Кир, вы уверены, что нам туда?

– Не знаю. Там может оказаться все что угодно – ад, лед или пучина морская. Быть может, не стоит менять зло привычное на зло гадательное и неизведанное?

– Я склонен все-таки рискнуть…

Сказать гораздо проще, чем сделать. Рама Портала горела холодным огнем в пятнадцати локтях от меня, прямо в воздухе.

– Он скоро погаснет, Проход нельзя открывать надолго.

– Мой бог! Я не умею летать по-птичьи.

– Вашу бумагу, Россенхель! Пишите, вы же Хронист, гримуар даст вам несколько секунд полета…

– Сейчас.

Я схватился за кошелек – тщетно. Последний клочок бумаги мы бесцельно и бесполезно потратили на осмеяние азартного игрока Агенобарба.

– Дрот святого Регинвальда!

Я заметался было по площадке звонницы, не зная, что предпринять, потом обнажил руку по локоть и взялся за стилет.

– Была – не была. Пущу себе кровь.

– Не стоит, это слишком рискованно.

Кир попытался забрать у меня оружие, мы завозились, спотыкаясь на неровном полу. Я опасался удариться о колокол или ненароком поранить друга.

– Пустите меня.

– Погодите… Поздно, он гаснет.

Портал и в самом деле медленно умирал. Голубой огонь контура бледнел, гас, пока линии не истончились до размеров конского волоса, потом они исчезли совсем.

– Ну вот, уважаемый кир – смотрите, что вы наделали?

– Я спас вашу жизнь.

– Конечно!

Я обернулся на ехидный гнусавый голос. На парапете сидел старый знакомый – демон Клистерет. На этот раз бес попытался пародировать чайку, это ему явно не удавалось. Черное крылатое существо более походило на ворону с перепончатыми лапами. Демон мигнул, на миг подернув левый глаз тонкой пленкой третьего века.

– Ты опять ускользнул от моих когтей, рыбка. Ничего, я терпеливый, я умею ждать.

– Уходи, – сказал ему румиец. – Крови не было, твоя власть не простирается сюда.

Демон почистил крыло клювом, вытащил и выбросил сломанное перо.

– Ладно, ученые мессиры, я ухожу на время. Однако вам не кажется, что здесь очень и очень странно? Здесь тихо, Россенхель, слишком тихо даже для полуночи. Выгляни в окно, поищи-ка часового на стене…

– Не подходите к нему, Россенхель, – вмешался обеспокоенный румиец. – Он опасен, не приближайтесь к парапету.

– Надо же! Меня боятся. Но я могу и отойти, – притворно обиделся черт.

Унылая чайка отковыляла в угол и освободила обзор. Я вольно вдохнул свежий ветер полуночи. Казалось, россыпь костров заняла не только землю, но и половину ночного неба; фигура часового со стены исчезла.

– Вот именно, – подтвердил мои невысказанные мысли Клистерет. – Учитывая все обстоятельства, это несколько странно…

– Не темни, демон.

Полуворона разинула костяной клюв и зевнула, открыв розовый зев и острый птичий язычок.

– Хорошо, я сыграю в открытую. Румиец мешает мне добраться до твоей подлой крови, вор Россенхель. Но никто не помешал мне сыграть с вами обоими крошечную дьявольскую шутку – считайте, что это моя личная печать, своего рода адское клеймо на штучном изделии… Здесь очень тихо, не правда ли? Так вот… Я скрыл от вас лишние звуки магической завесой. А сейчас я ее убираю. Гоп-ля! Вот так.

С этими словами Клистерет мгновенно исчез. А я… Я понял все. Ночь разом взорвалась криками и предсмертными воплями, тишина рухнула под напором топота и оружейного звона. Кто-то бранился, кто-то молился, кто-то тщетно взывал к обратившемуся спиною провидению, умирая с богохульствами на языке.

Звуки сливались в яростный рев, было в нем нечто странное, нечеловеческое. Людскими, пожалуй, оставались только площадная ругань и стоны. Румиец встал рядом со мною, плечом к плечу, и с полминуты вглядывался в полыхающую факелами темноту.

– Это штурм, Россенхель. Бретонисты штурмуют форт. Надо убираться с колокольни.

– Может быть, геройски ударить в колокол и поднять тревогу?

– Вы с ума сошли? Поздно, еретики уже преодолели стену. Не знаю, как это им удалось, но для людей Беро, кажется, все кончено. Печально, что у вас исчерпалась гримуарная bambagia, а я не могу повторно воссоздать Портал. Бегство не удалось, бес скрылся, вокруг идет бой, теперь нам придется сражаться – причем не за Империю, а только за самих себя. Надеюсь, вам и мне улыбнется удача выжить. А пока, на всякий случай говорю – прощайте, друг…

Так и закончился мой второй неудачный побег из Толоссы.