Текст книги "Маги и мошенники"

Глава XX
Книга аббатисы и форт императора

Клаус Бретон. Толосса, Церенская Империя. Начало событий – несколько часов назад.

День уже клонился к закату, когда Бретон с фривольной книгою ученой аббатисы в руке, вернулся к себе в ратушу. Ненужный в жару камин давно угас, вождь мятежников поудобнее устроился за простым столом и открыл фолиант. Он полистал немного увесистый трактат и уже готовился отставить его в сторону, когда заметил краешек вложенного между страниц листа. Ересиарх вытащил листок и разложил на столе.

– Святой Регинвальд!

Края записки истлели, в центре красовалась выполненная полуготическим шрифтом надпись:

Отправлено

на работы всяческие для гильдии землекопов и каменщиков в лето 6963 от сотворения мира Господом нашим милосердным.

1. Восстановление городской насыпи, разрушенной волнобиением и сугубым потоплением – 100 усердных землекопов.

2. Ремонт стены с заменой кирпича у юго-восточной башни – 50 искусных каменщиков.

3. Перекладка камина в доме господина бургомистра – 5.

4. Для ремонта трактира, пострадавшего… (далее неразборчиво) – шесть с половиной.

5. На огородные работы – два десятка.

6. Рытье и благоустройство подземного хода, что тянется от городской ратуши в направлении цн.кр.(густо зачеркнуто) – тридцать человек.

– Неужели этому клочку целых пятьдесят лет?

Бретон повертел листок и перевернул его. Обратная сторона оказалась пустой, лишь слегка испачканной чернильными брызгами.

– “От ратуши в направлении”… Занятно. Арно!

– Я здесь, брат Клаус.

– Что ты можешь сказать обо всем этом?

Тихоня-помощник вошел и почтительно принял пергамент из рук ересиарха.

– Никогда не слышал про такое.

– Проверим, возьми фонарь, мы спускаемся в подвал.

Изукрашенные плесенью ступени привели Клаусе и Арно вниз. Кладка, вся в потеках влаги, изнутри выглядела неважно, кое-где камень выкрошился, его давно уже заменили более дешевым кирпичом, но с годами развалился и кирпич. Пахло сыростью и мышами.

– Простучим стены.

Арно принялся методично обходить подвал, выстукивая камень обухом алебарды.

– Глухо со всех сторон. А что такое “цр.кр”, а, добрый брат?

– Понятия не имею.

Затея уже казалась Бретону безнадежной. Перепуганные пауки шарахались прочь от факела, с потолка свисала густая борода паутины, внешний слой кладки легко осыпался, но сама стена стояла незыблемо, не открывая никаких секретов. Арно отложил алебарду и взял у Бретона фонарь.

– Если здесь есть проход, должен быть и сквозняк.

Пламя плясало на фитиле, клонясь в сторону западной стены.

– Там.

Бретон наугад придавил несколько кирпичей, которые раньше казались ему результатом ремонта кладки.

– Вот оно.

Часть стены медленно, со скрежетом, поднимая тучу мелкой пыли, отъехала в сторону. Возможно, механизм с годами подпортился – проход открылся лишь частично, однако, в образовавшуюся щель вполне мог протиснуться человек.

– Святое копье! – воскликнул Бретон. – Теперь я понял, что значит “цр.кр”. Это “центр крепости” или что-то в подобном роде, здесь начинается запасной отнорок лисицы, по лазу можно проникнуть в форт.

– Если, конечно, ход не обвалился за пятьдесят лет.

Из подземелья тянуло плесенью и землей.

– Останься пока здесь, Арно, охраняй проход.

Бретон, предвкушая опасное развлечение, протиснулся в узкий лаз. Внутри кладка оказалась довольно прочной, низкий потолок коридора вынуждал пригибать голову. Сухой пол имел легкий уклон вверх, больше ничего интересного и примечательного внутри не оказалось. Ересиарх прошел сотню шагов и задумался – стоит ли углубляться дальше в одиночку, рискуя наткнуться на засаду или завал? Азарт все-таки победил, Бретон осторожно двинулся вперед, прислушиваясь к каждому звуку. Подземелье мертво молчало, чуть слышно осыпалась где-то земля – ни чужих шагов, ни голоса.

Через какое-то время крутизна подъема возросла, кое-где потолок просел под тяжестью земли, затхлый воздух подземелья отдавал погребом и влагой, камни крошились, мелкий щебень хрустел под ногами, грозя выдать незваного пришельца.

Бретон прошел еще немного и обнаружил дверь. Замшелые и покрытые плесенью створки некогда были сделаны из прочного дуба, строители скрепили широкие толстые плахи железными скобами, вогнав в отверстия длинные гвозди. Ручки на двери не оказалось, открывалась она явно наружу. Вождь мятежников обнажил клинок и прислушался – с той стороны стояла почти полная тишина, где-то на небольшом отдалении кудахтали куры. Он толкнул дверь, она слегка подалась, но тут же застряла, отворить ее настежь не получалось. Бретон крепко налег на створку плечом, с той стороны что-то подалось, рухнуло и с треском обвалилось, в лицо ересиарху посыпалось мелкое перо, суматошно загомонили потревоженные птицы. Клаус Бретон обнажил клинок.

– Все святые! Ну и кудахтанье. Это курятник форта – для каменной кладки Беро использует белок.

Разрушенная преграда оказалась скопищем старых корзин, метел и разнородного хлама. Яркого окраса петух Шантеклер выступил вперед, косо посмотрел на соперника желтым птичьим глазом и распустил хвостовые перья, куриный гарем в испуге сгрудился позади повелителя. Шум стоял невероятный, но никто не явился ни минуту спустя, ни позднее, несушки постепенно угомонились, сбившись в кучу. Ересиарх прислушался – неподалеку от куриного хлева шла ярая и беспечная игра в кости:

– …твоя очередь, Агенобарб.

– Красотка!

– Ромб!

– Свинья!

– Еще Свинья!

Клаус Бретон пренебрежительно пожал плечами и убрал в ножны ненужный меч.

– Говорят, потревоженные утки некогда спасли от врагов великий Рум. Но Беро не знает об этом, он не любит ученые премудрости. Ну что ж! Мы воспользуемся его оплошностью и вернемся назад, чтобы затем двинуться вперед. Вперед – и на приступ, благочестивые братья! Vae victis. [20]20
  Горе побежденному (лат.)


[Закрыть] И да здравствуют благословенные куры – у них больше мозгов и души, чем у императорских солдат.

Верный Империи петух Шантеклер, не поддаваясь на столь грубую лесть, отважно бросился в атаку, пытаясь поразить сапоги ересиарха клювом и шпорами. Клаус Бретон пнул напоследок петуха, вошел в подземный лаз, тщательно затворил за собою дверь и двинулся в обратный путь.

* * *

Глубоким вечером того же дня события продолжали идти своим чередом, однако трагическим образом утратили налет легкой беззаботности.

За час до полуночи, в тот самый момент, когда Адальберт Хронист в компании с ученым румийцем, только готовился начать свой отчаянный побег, в недра городской ратуши устремилась молчаливая вереница вооруженных людей. Пехотинцы один за другим исчезали в подвале, огни факелов терялись в россыпи запаленных на улицах костров. Толосса, переполненная беженцами и мятежниками, затаилась в трагическом ожидании.

Брат Штокман, держа наготове тяжелый двуручный меч, первым протиснулся в заранее расчищенный проем.

– Туда опасно соваться, – сказал кто-то почти невидимый в подвальной полутьме. – Мы готовимся сунуть палец в осиное гнездо.

– Молчи, – бросил Штокман. – Нельзя оставлять их живыми – случись штурм с берега, и Беро ударит нам в спину.

Бретонисты замолчали, белки из глаз ярко сверкали при свете факелов и фонарей.

Шли подземным коридором, поступь десятков людей, построенных вереницей, сливалась в глухой шум. Входили в разоренный птичник, молча отшвыривая старые корзины. Три десятка людей скучилось в тесных стенах. Штокман обернулся, обращаясь к тем, кто еще оставался в подземном проходе:

– Гасите фонари. Проход слишком узок, если не поторопимся очистить ворота изнутри, нас могут перебить по одному.

Потом шагнул за порог сарая:

– Готовьте кирки. Мечники вперед. И да поможет нам Бог…

Часовой во внутреннем дворе беспечно коротал ночь у костра, он погиб первым, без крика – арбалетный болт прилетел из темноты, удар пришелся прямо в шею. Двор наполнился вооруженными людьми, их было не так много, решающую роль сыграла неожиданность. Ремесленники, привычные к инструменту, вонзили кирки в каменную кладку на месте ворот, скороспелая стена неожиданно легко подалась – кирпичи второпях клали неумелые солдаты. Камни рухнули с глухим грохотом.

– Измена! – завопил кто-то из имперских солдат.

Залп стрел, наугад отправленный в колышущуюся темноту, сбил крикуна, вопль оборвался приглушенным стоном. Разбуженные защитники уже выскакивали из казармы. Привычные ко всему, солдаты крепко держали оружие, паника не сразу овладела людьми Беро, однако внезапно разбуженные, они не успели надеть доспехи.

– Круши! – рявкнул Штокман.

Тридцать мятежников – рослые, сильные пехотинцы, вооруженные двуручными мечами, выступили вперед, готовясь схватиться с тремя сотнями врагов. Имперцам мешала ночь – темнота не позволяла разглядеть собственный численный перевес, редкие факелы почти не помогали. Первые ряды противников сшиблись с небывалой яростью – почти сразу упали раненые, черная в красноватом свете костров кровь растеклась по булыжнику двора.

– Бей!

Штокман снял клинок с плеча, отбросил в сторону плечевую подушечку, его оружие со свистом рассекало воздух, увлекаемый инерцией, фехтовальщик не использовал сложных финтов – они и не понадобились. Огромный клинок разрубал конечности и легко крушил кости.

– Во имя Господа!

Рычание и стоны, крики и молитвы – все это слилось в невероятный гвалт. Железо высекало искры из камня. Упавшие тщетно пытались выбраться из-под безжалостных ног, им мешала скученность, сумятица и теснота. Живых топали чужие и свои, мертвым было все равно.

Тридцатка, затеявшая, казалось, безумный бой, поредела. Трое упали, Штокман двигался чуть медленнее – из его разрубленного цевкой предплечья текла кровь. Имперцы осознав перевес, приободрились:

– Слава императору! Бей еретиков! – крикнул капитан Мориц, с мечом в руках устремляясь к Штокману.

– Сокрушим бесов! Вера! Вера! – неслось ему в ответ.

Положение штурмующих казалось безнадежным, их число пополнялось слишком медленно – узкий подземный лаз не позволял всей массой двинуться на врага.

Штокман рубился в окружении, руки его по плечи покрывала корка кровавой грязи. Один за другим упали еще пятеро бретонистов.

Мориц Беро выступил вперед, его клинок-полуторник не мог тягаться с тяжелым мечом Штокмана, зато капитан существенно превосходил раненого гиганта в скорости и ловкости. Он увернулся от удара неуклюжего клинка и поразил противника в незащищенный бок.

– Подлец! Ты зашел со стороны моего слепого глаза! – охнул вторично раненый Штокман. Он осел на землю, придерживая распоротый живот. Глаза здоровяка почернели от расширившихся зрачков, меч бесполезно валялся на земле.

– Прикончить его, капитан? – спросил один из сержантов.

– Некогда. Пусть умирает сам.

Выжившие мятежники потеснились, на лицах читалась растерянность.

– За Империю! – крикнул Беро.

Уцелевших еретиков уже окружили и теснили все более. Они уже не пытались дразнить солдат, тратя на схватку каждое движение и каждый вздох – драка шла уже не за победу, только за жизнь.

– Добивай! Не щади!

Новые повстанцы больше не появлялись из подземного лаза – по-видимому, они струсили и предпочли славной гибели бесславное отступление.

– Победа! – рявкнул Беро.

Опьянение торжеством помешало ему заметить очевидный факт – забытые всеми каменщики почти закончили разбирать склеенную яичным белком стену. Последние камни рухнули, сбив с ног солдата.

– Держать ворота! – запоздало приказал капитан Мориц.

Стрелы посыпались градом, насмерть поражая беззащитных каменщиков, но было уже поздно. Упал запорный брус, кто-то охнул от ушиба, створки медленно-медленно, нехотя и плавно распахнулись на глазах у растерянных людей…

За проемом ворот колыхалось море факелов – языки огня почти слились в сплошной ковер, словно под стенами форта выросло поле красных цветов. Клаус Бретон стоял в первых рядах, уже держа наготове обнаженный клинок, голову ересиарха укрывал капюшон хауберта и стальной колпак – но его все равно узнавали по точеному профилю и яростному прищуру.

– С нами Бог! Поможем братьям!

Кто-то отбросил свой факел в сторону, освобождая руки для меча, кое-кто метнул ошметок огня в лица имперским солдатам. Толпа повстанцев ввалилась в настежь открытые ворота. Ситуация мгновенно переменилась – солдат Беро смяли числом. В тесноте могли сражаться только те бойцы, которые оказались в первых рядах, но на смену павшим мятежникам тут же вставали новые. Капитан Мориц, уже не чая победы, рванулся вперед, пытаясь добраться до зловредного Клауса.

– Это ты все подстроил, еретический пес!

Бретон только расхохотался:

– Ты прав, шавка императора-беса!

Толпа временно разъединила их, бой шел ожесточенный, остатки гарнизона форта готовились подороже продать свою жизнь – на призрачную пощаду не надеялся никто. Убитых и тяжелораненых топтала разгоряченная сражением толпа, на трупах спотыкались с бранью, покалеченные цеплялись за ноги товарищей, умоляя помочь им подняться, но уцелевшим было не до милосердия. Полусотня лучников под командой сержанта вскарабкалась на стену и попыталась сверху стрелами осыпать врага, но сумятица мешала отделить своих от чужих, залп равно поразил и еретиков, и имперцев.

– Богом в душу ударенные дураки! – взревел капитан Мориц, получив добрую стрелу в мякоть левого плеча.

Он обломил древко стрелы (наконечник так и остался в руке) и продолжал махать мечом. Кровь стекала по клинку на рукоять.

Бретон раздвинул толпу как мог, собираясь сразиться с капитаном гарнизона.

– А, это ты, бывший поп!

Мориц Беро попытался достать ересиарха мечом, но затупившийся клинок только бессильно скользил по прочному хауберту. Тьма уже рассеялась, превратилась в серые, как дым, предрассветные сумерки. От моря робко поднималась дымка. Над поредевшей толпой отчаявшихся и рассвирепевших людей, над грудами еще теплых тел, над скопищем битого камня и лужами бурой грязи нехотя занимался хмурый, оскверненный рассвет. Богохульства и мольбы безнадежно загубили утреннее затишье.

– Сдавайтесь, капитан, – предложил Бретон. – Хватит кровавого балагана во славу тирана.

– С предателями не договариваюсь, – отрезал Мориц Беро.

– Зря бранитесь. Если ваши люди прямо сейчас сложат оружие, их не тронут. Убитых не поднять, но кто выжил – тот выжил, мы не будем увлекаться местью. Идет такой договор?

– Не верю.

– Клянусь душой, я не лгу. Тот, кто не преследовал братьев, будет пощажен.

Беро нехотя опустил оружие, подумал, потом протянул меч-полуторник Клаусу.

– Ладно, я согласен… Эй, парни, я не стану возражать, если вы сложите оружие.

Деморализованные люди со звоном бросали клинки – на булыжник; швыряли оружие в кровь, в грязь, на истоптанную землю.

– Пропади оно все пропадом – удача отвернулась от нас.

Разоруженных пленников скопом загнали в пустой сарай. Дверь подперли колом, выставили часовых.

Четверо бретонистов, один из них брат Арно, поднесли носилки и опустили их к ногам ересиарха. Лоб Арно перетягивала тряпка, на ней уже запеклись бурые пятна.

– На носилках Штокман.

Бретон склонился над умирающим. Силач-мечник был бледен до синевы, веко здорового глаза сделалось восковым.

– Кто? – коротко спросил ересиарх.

Ответ пришел от легко раненого пикинера – тот безуспешно пытался ладонью зажать неглубокий порез на ребрах.

– Беро распорол Штокману брюхо и оставил на земле, сказал “пусть умирает сам”.

Бретон опустился на колени рядом с носилками и осторожно поцеловал раненого в лоб:

– Прощай, брат. Отпускаю тебе грехи вольные и невольные… Унесите его, и устройте получше. Как только он умрет, сообщите мне. А теперь остается сделать еще одно дело.

Вперед вытолкнули капитана. Бретон с минуту рассматривал его с холодным отвращением.

– Вы слышали все, Беро. Учитывая обстоятельства, по отношению к вам я считаю себя свободным от любых клятв.

– С чего бы это? Из-за Штокмана? Там, где дерутся, там иногда и убивают.

– Пустая отговорка.

– Для тебя сойдет и такая. Будь ты проклят, лжец и подлец! – ты ищешь повода нарушить обещания. Не трогай хотя бы моих людей – они сдались, поверив в твои обещания.

– Еще бы не поверили, у них не было выбора. Впрочем, я не собираюсь расправляться с беззащитными, печальное исключение сделано только для тебя.

Арно стоял рядом, устало опустив голову. Клаус Бретон заметил, что помощник готов свалиться с ног.

– Ты серьезно ранен?

– Нет, брат. Немного рассечен лоб.

– Тогда почему ты такой бледный?

– Я не вижу, какого цвета у меня лицо.

– Ты выглядишь больным.

– У меня все время болит вот тут – за грудинной костью…

– Если верить Нострацельсу, в этом месте живет душа. Ступай, отдохни как следует, и гони прочь мрачные мысли.

– Я уйду только тогда, когда не буду тебе нужен.

Подвели еще десяток пленных – из тех, кто попытался укрыться в укромных уголках. Ересиарх прошелся вдоль вереницы побитых, перепуганных людей.

– Восьмерых заприте вместе с остальными. Меня интересуют вот эти двое – тот и вон этот, их пока оставьте.

Один из оставленных – высокий русоволосый человек с чернильницей на шее растеряно и тоскливо смотрел на тела, кровь, изрубленные доспехи. Бретон присмотрелся к пленнику.

– Слава Господу! Рад видеть вас, Хронист Адальберт Россенхель.

Второй пленник – пониже ростом, постарше, оказался перемазан землей, словно кто-то специально растер по его лбу и щекам горсть влажной глины. С покрытого подсохшей коркой лица холодно смотрели настороженные глаза.

Ересиарх пригляделся повнимательнее и почти беззлобно рассмеялся:

– Вот это маскировка! Смойте с него грязь.

Заскрипела ворот, бадья упала в прозрачную темноту колодца, разбила гладь воды и вернулась полной. Пикинер, размахнувшись, окатил Людвига из ведра. Советник вытер с лица остатки размазанной жидкой глины, Бретон одобрительно кивнул, осмотрев результат.

– Приветствую тебя, фон Фирхоф, плут из плутов, верный пес императора-беса.

– Здравствуй, Клаус.

– Обыщите его, братья.

Пикинер тщательно обшарил одежду советника.

– У него нет гримуаров, только стилет.

– А теперь поднимите их вон на ту площадку, и капитана Морица тоже. Я поднимусь следом. Солнце взошло, ночь кончилась, пора и нам кончать затянувшееся действо…

Оказавшись наверху, у самого гребня стены, Бретон посмотрел вдаль, на нежно-муаровую морскую дымку, потом перевел взгляд на берег залива; в лагере императорских войск курились костры. Черные точки – солдаты в броне, словно термиты, усеивали склоны холма.

– Тебя, Фирхоф, как пойманного лазутчика, следовало бы немедленно повесить на самом видном месте – повыше, в назидание остальным. Твое счастье, что ты мне нужен, надеюсь проверить, насколько ценит жизнь собственного друга император-бес. Судьба оборачивается по-всякому, наверное, этого хочет Бог. Свяжите ему руки, братья – я не хочу, чтобы он после боя затеял драку.

– Как поступить с Хронистом?

– Держите под охраной в бывшем доме капитана.

– А этого – тоже запереть? – указал кто-то на Людвига.

– Нет, пусть пока останется, у меня есть для него полезное и поучительное зрелище.

Мятежники увели Адальберта и подтащили поближе Морица Беро – при свете солнца стало заметно, что блестящая кольчуга капитана разрублена в нескольких местах; шлем потерялся, смертельно уставший комендант форта нетвердо стоял на ногах, голова его клонилась на плечо, из раненой руки и разбитого носа сочилась кровь.

Бретон задумался, потом почти вежливо обратился к пленнику:

– Я не хочу продлять расправу. Хотите оставить тьму заблуждения, капитан? У вас есть возможность раскаяться перед Богом и присоединиться к нам. Вы хороший солдат – замените мне мертвого Штокмана.

Беро только покачал полуопущенной головой – темная струйка медленно стекала по подбородку. Несколько вишневых капель упало на сапоги ересиарха.

– Это ваше последнее слово?

Беро кивнул и, с трудом выпрямившись, плюнул, стараясь попасть в точеное, правильное, как у статуи, лицо мятежника. Окрашенный кровью плевок лег на воротник Бретона. Тот вытер куртку скомканной перчаткой, отбросил ее в сторону и равнодушно пожал плечами:

– Ну что ж, вы выбрали сами. Вершите справедливость, братья.

Кто-то из еретиков принес веревку, свободный ее конец прикрепили к остову разрушенной катапульты, верный Арно сам накинул на шею Беро наскоро завязанную петлю, подтянул ее потуже и отошел в сторону.

– Вы не передумали?

Комендант молчал, глаза его опустели, оцепеневшему в напряженном ожидании Людвигу показалось, что в прозрачных радужках Морица отражаются мечущиеся над фортом чайки.

– …вы не передумали. Ну что ж, я так и знал. Столкните его со стены.

– Погодите!

– Ты что-то сказал, Фирхоф?

– Не делай этого, Клаус, не вымещай на случайном человеке злость, это плохо кончится.

– Не думаю. Впрочем, если капитан искренне оставит свои заблуждения, я готов…

– Ты ничего не понял, ты все равно будешь разбит и погибнешь.

Ересиарх равнодушно отвернулся.

– Это пустая болтовня. Кончайте его.

Морица Беро подтащили к краю парапета, тело капитана рухнуло со стены и, ярко освещенное солнцем, закачалось на веревке в пяти локтях пониже карниза. Фирхоф закрыл глаза.

– Если бы Господь остудил твой разгоряченный разум, Клаус…

– Не смей лицемерить. Обращаться к Богу надо было раньше – когда рубили руки восставшим крестьянам Риоса или жгли на медленном огне шестерых братьев в Аббевиле. Мерой за меру, по делам и возмездие.

– Ты берешь на себя право Бога. Не тебе отмерять воздаяние.

– Да ладно… Тебе не ослабить мой разум, инквизитор. Запрет на воздаяние ты и твой император относят ко всем, только не к себе. Впрочем, если ты так смел, можешь составить компанию капитану. – Бретон махнул рукой в сторону натянутой веревки, свисавшей с парапета. – Тебя повесить немедленно? Хочешь?

– Нет.

– Тогда пошли.

Клаус взял связанного фон Фирхофа за локоть и слегка подтолкнул вперед.

– Мы поговорим в другом месте.

Людвиг вернулся в разгромленный форт. Раненых убрали, но убитые все еще лежали на запятнанном булыжнике двора. Бретон провел советника в опустевшие апартаменты капитана, сел за деревянный стол и налил себе воды из кувшина.

– Есть будешь, Фирхоф? Если будешь есть и не попытаешься геройствовать, я тебя развяжу. Рад видеть старого знакомого.

– Твои злодеяния вполне способны лишить аппетита.

– Не лги мне в лицо, ты видел и не такое. Не смей изображать ягненка – кто тебе поверит?

Освобожденный от веревки советник без особого желания откусил край черствого пирога. Сухая корка горчила и отдавала плесенью.

– Я служил Империи.

– Ты служил императору-бесу.

– Ты опять ничего не понял. Абстрактной справедливости, которую ты так упорно провозглашаешь, не существует нигде. Малые не могут жить сами по себе – кролики обречены страдать в зубах волков. Империя, справедлива она или нет, дает им защиту.

– Я не против Империи, я против дурного правления, против псов, которые, стяжают и жгут, прикрываясь верой. Бог дает людям равные души, они равны от рождения.

– Ты сумасшедший, Клаус, ты увяз в ненависти. Ты ищешь мести и удовлетворения собственным амбициям, не думая о людях, которых толкнул на гибель. Легко манить малых и беззащитных призраком священного равенства, но веришь ли в него сам? Ремесла и искусство, знание, науки, песни и поэзия, прекрасные здания и статуи – все это Империя, Церковь, власть императора. Если ты разобьешь прекрасное целое, разобьешь на тысячу тысяч равноправных кусков, оно исчезнет, и не будет ни целого, ни прекрасного, ни силы Церена. Справедливости, кстати, не будет тоже.

– Вы все погрязли в стяжании. Если бы я не знал, что ты инквизитор, пусть и бывший, решил бы, что ты безбожник.

– А я удивляюсь, что ты до сих пор надеешься достигнуть своей утопии.

– Если не веришь, не имеет смысла и начинать.

Людвиг налил себе пива – оно оказалось вполне ничего.

– Ты начал в разочаровании и ненависти, продолжил из упрямства. Настанет день, и ты горько пожалеешь о том, что сегодня сотворил.

– Я начал, когда мне не оставили иного выхода. Я продолжил, потому что уверен в своей правоте. Настанет день, и я увижу, как обернется судьба. Не пугай меня, я не боюсь, лучше займемся тобой и твоими делами. Как ты думаешь, инквизитор, отдаст ли твой друг император приказ обстреливать башню или дом, если мы выставим в бойнице тебя, его советника, собственной персоной?

– Не знаю, – откровенно ответил фон Фирхоф, – мне бы не хотелось проверять это на практике.

– Ага, – удовлетворенно кивнул Клаус Бретон, – хорошо, по крайней мере, что ты не врешь. Однако, как ты понимаешь сам, я в случае необходимости не остановлюсь перед тем, чтобы проверить…

– Другие предложения есть?

– Без Хрониста и без потерянной тобою способности колдовать, ты, в сущности, ничто. Если твой император-бес согласится на кое-какие мои условия, можешь считать, что ты уцелел.

– А если он откажется?

– Пойдешь вслед за Беро.

– Клаус, Клаус, а ведь я некогда спас тебя от костра…

Бретон сдвинул брови, слегка нахмурился, но лицо ересиарха не потеряло холодного совершенства, присущего статуям.

– Если Бог пожелал спасти меня и возвысить, в этом нет твоей заслуги, ты только орудие Его.

Людвиг бессильно и бесполезно пытался подобрать слова – и не мог. Его логика и логика Клауса Бретона казались несовместимыми, слишком разные принципы лежали в самой основе.

– Ты наелся? – поинтересовался ересиарх. – Если да, то заведи руки за спину, я тебя снова связываю. Вот так. А теперь пошли.

У окна ересиарх задержался.

– Арно! Что это?

Стяг императора по-прежнему вился на шпиле. Крылья золотого сокола яростно хлопали на морском ветру.

– Снимите это.

– Мы пробовали сделать это, брат, но порвалась веревка, обрывок застрял на самом острие, теперь его так просто не достать. Я искал смельчака влезть туда по крыше, но ребята не хотят ломать себе шеи ради тряпки императора.

– Дайте мне арбалет.

Бретон легко натянул арбалет, наступив в стремя, наложил болт и прицелился, Людвиг замер в ожидании – стрела бесполезно ушла в синеву. Клаус повторно натянул тетиву. Второй выстрел оказался точнее первого – железное жало шаркнуло по шпилю. Фон Фирхоф восхитился меткостью мятежника – третий выстрел ударил прямо в веревку, пеньковый конец отлетел в сторону, чисто срезанный острием. Флаг не падал – застрявшее на шпиле полотнище продолжало виться над городом.

– Добрый брат, – вмешался Арно, – не стоит ради клочка материи тратить славные болты. Я велю оружейникам к завтрашнему дню приготовить зажигательные стрелы.

Бретон кивнул.

– Хорошо. Не забудь об этом. А ты, Фирхоф, следуй за мной…

Людвиг еще раз посмотрел на непокорный стяг и, тихо злорадствуя в душе, послушно двинулся следом за ересиархом.

– … а теперь по лестнице вниз. Осторожно, не сверни себе шею.

Обозленный советник подергал связанными руками.

– Ты бы мне помог, добрый брат всех подряд.

– Молчи, инквизитор, молчи.

Клаус подхватил споткнувшегося пленника и затолкал его в тесную сводчатую камеру.

– Отдыхай пока.

– В таком положении? По части мер предосторожности ты стремишься далеко обогнать Трибунал.

– Ладно, у тебя не будет причины жаловаться перед лицом Господа на мое обращение, – Бретон основательно ослабил веревку на руках фон Фирхофа. – Ужин тебе принесут, завтра я скажу, чем обернется твое дело, а пока видеть тебя не могу – твое лицо напоминает мне о том, что творили в Эбертале люди, называвшиеся псами Бога.

Ересиарх ушел, снаружи задвинув засов. Людвиг содрал веревку с рук, и, как мог, устроился на полу, богохульствуя в душе.

– Дьявол бы побрал тебя, сукин сын Клаус Бретон!

Где-то осыпался песок, в углу возилась крыса. Советник закрыл глаза и решил набраться терпения – “Ну это мы еще посмотрим, кто кого. И почему я больше не маг? Интересно, как обстоят дела у бедняги Адальберта?”.

Ответа не было. Людвиг терпеливо ждал в одиночестве.

* * *

Владыка Церена поднялся резким движением – инкрустированный столик качнулся, кристалл опасно скользнул к краю, Кунц Лохнер заботливо придержал бесценный артефакт.

Император прошелся взад-вперед по тесному пространству палатки, брови его гневно сошлись к переносице. Капитан гвардейцев почтительно молчал, выжидая, пока гнев государя слегка остынет. Гаген с досадой покосился на кристалл.

– Я смотрю туда – зачем? Вместо искомого Адальберта я вижу, как мятежники вешают верных Империи солдат.

– До поры, – хладнокровно ответил Лохнер. – Мы вышибем еретиков из города.

– Ты привел этого человека?

– Да, но он не один, с ним женщина – та самая ведьма, которую пустили по следу Хрониста. Прогнать?

– Она уцелела? Это уже интересно, пусть войдет.

– Ввести обоих – ее и солдата?

– Сначала только ее, послушаем, о чем поведает женский язык. Я не прочь убедиться в надежности или ненадежности вашего человека.

– Она, не дрогнув, наврет.

– Ложь тоже может сделать истину очевидной…

Магдалена вступила в палатку с притворным смирением. Раскосые глаза ведьмы остро сверкали, она склонилась перед императором так низко, что концы прядей длинных смоляных волос коснулись земли. Рана чародейки, укрытая под тщательно заштопанным платьем, почти затянулась под действием наскоро сваренного бальзама, рука в лубке почти не беспокоила ее. Ведьма выглядела отдохнувшей, относительно свежей и, видимо, совершенно не боялась императора.

Гаген, как мог, придал своему круглому, не лишенному доброты лицу простодушное выражение. Колдунья жадно, на грани дерзости рассматривала правителя.

– Кто ты такая? Приказываю – говори, – бесцветным голосом произнес он.

Ведьма закатила глаза, изображая высшую степень верноподданнического восхищения, на вкус Гагена мошенница явно переигрывала, император едва не поморщился с досады. “Я думал, она умнее”. Чертовка подняла голову и затараторила:

– Я бедная женщина, бежавшая от жестоко покалечивших меня мятежников и еретиков…

– Чего ты хочешь? Награды за один лишь побег?

– Ничего я не хочу, кроме как послужить моему государю…

Не расположенный выслушивать длинные речи государь прервал ее жестом:

– Тогда что ты можешь предложить Империи?

Колдунья цепко уставилась прямо в зрачки императора. Гаген невольно испытывал неловкость – такой взгляд сам по себе был немыслимой наглостью, кроме того, он вызывал смутные опасения. “Что, если эта женщина читает мои мысли?”. Колдунья словно догадалась обо всем, она снова смиренно склонила нечесаную голову, заодно спрятав от повелителя собственное лукавое лицо.

Кунц Лохнер устроился в углу шатра и втайне от души развлекался сценой.

– Я пришла предложить государю средство поймать Хрониста Адальберта, – набравшись смелости, заявила Магдалена.

На полном доброжелательном лице императора, казалось, читалось искреннее удивление:

– А кто такой этот Адальберт и с чего ты взяла, что нам нужен какой-то Адальберт?

Волшебница стиснула сцепленные пальцы, черные пряди волос шевельнулись. “Ну чисто змеи” – ехидно подумал капитан Кунц.