Текст книги "Башмачник по имени Время (сборник)"

– Я буду скучать без вас, Зойлинг, – прошептал Марсель, прикоснувшись к ее щеке.

Эльза растерялась, не посмела обнять его, хотя безумно этого хотела. Прошептала:

– И я… – шагнула за порог своего номера.

Она долго стояла, прижавшись спиной к двери. Хотела побежать за Марселем, но вспомнила, что не знает, в какой гостинице он остановился. Она не удосужилась спросить его об этом. Было не важно тогда, а теперь уже не нужно. Завтра утром она сядет за руль своей маленькой золотистой Хонды и уедет в Зальцбург. А Марсель отправится в Прованс. И, возможно, возможно, возможно, они встретятся здесь через год. Но, возможен и другой финал истории Зойлинг…

Марсель провел рукой по двери, за которой скрылась Эльза. Знал, что она стоит с той стороны. Гладил дверь, словно гладил ее спину. Мог постучать. Не посмел. Побоялся разрушить хрупкий мир, в котором они жили эти восемь удивительных дней. Марсель вышел из гостиницы, подошел к машине Эльзы. Прикрепил к лобовому стеклу конверт и на цыпочках вернулся обратно. Постоял у двери Эльзы. Послушал тишину. Мысленно пожелал ей спокойной ночи, вошел в свой номер. Лег на кровать. Сна не было. В окно заглядывала полная луна и загадочно улыбалась.

– До завтра, Зойлинг, – прошептал Марсель и закрыл глаза.

Пролежав всю ночь без сна, Эльза поднялась на рассвете. Бросила в багажник чемоданчик, села за руль. Увидела на лобовом стекле конверт. Улыбнулась:

– Что бы это значило? Наверное, послание от господина Марселя Паньоль. Но, как он узнал?

Эльза вышла из машины. Взяла в руки конверт, на котором ровным почерком было написано: «Эльзе Мистраль».

– О, вам известна моя фамилия? – улыбнулась она, вскрывая конверт. – Интересно, какие еще сюрпризы вы мне приготовили, господин Паньоль?

«Буду ждать вас в саду Мирабель каждую субботу с двенадцати до четырнадцати. Ваш Марсель Паньоль. Грюсс Готт, Эльза!»

Эльза сложила листок, прижала его к губам, рассмеялась. Закрыла машину и пошла в горы. Уезжать не хотелось. Никто не ждал ее там, внизу, за горным перевалом. Никто ее не гнал из этих мест. Никто… Она могла пробыть здесь столько, сколько захочется. Она могла вернуться в Зальцбург в любое время. В любое…

Марсель вышел из номера. Постоял у двери Эльзы. В ее номере было тихо.

– Неужели, вы еще спите, Зойлинг? – спросил он мысленно. – Хороший у вас сон. Ну что ж, не стану вас тревожить. Пусть останется тайной наше соседство. Через неделю я увижу вас в саду Мирабель. Через неделю…

Марсель провел рукой по двери, вышел на улицу. Машина Эльзы стояла на месте, а конверт исчез. Марсель усмехнулся:

– Вы встали с рассветом, как всегда. Я знаю, где искать вас, Зойлинг. Но…

Он открыл багажник, бросил туда сумку, задумался. Уезжать не хотелось, но обстоятельства заставляли. Он обещал Клоду вернуться к полудню. На вечер был заказан ужин в ресторане. Деловую встречу с партнерами никак нельзя было пропускать. Никак нельзя… Марсель вздохнул, сел за руль.

– Нет. Я не могу уехать сейчас. Не могу, – воскликнул он, сжав виски. – Что вы делаете со мной, Зойлинг? Вы заставляете меня менять все мои планы. Все…

Он позвонил Клоду, извинился за то, что не сможет приехать в Зальцбург в назначенное время. Попросил начинать ужин без него. Клод попытался что-то возразить. Марсель не стал его слушать, выключил телефон. Отключился от внешнего мира, чтобы ничто не отвлекало его, ничто не напоминало о существовании другой реальности, ждущей его за перевалом. Сейчас ему не хотелось думать ни о чем, кроме вершины Зойлинг.

Марсель думал о том, что не станет подходить к Эльзе. Он просто посмотрит на нее издали и уйдет, не сказав ни слова. Но, увидев ее, в каменных ладонях, не смог сразу уйти. Он стоял и смотрел из-за дерева на плачущую Эльзу. В ее скорбной фигуре было столько грациозного величия, словно она была каменным изваянием, молчаливой, плачущей скальной породой, которую невозможно спросить о причине слез. Которой можно только восхищаться.

– Ах, Марсель, что же нам делать? – прошептала Эльза. – Что же нам теперь делать?

– Жить, – прошептал он.

– Жить, – повторила она. – Но как, как?

Она подняла лицо к небу, закрыла глаза, что-то зашептала, молитвенно сложив руки.

– Я тоже не знаю, как мне теперь жить, – вздохнул Марсель. – Пока не знаю, но…

Он повернулся и пошел вниз, решив, что не стоит торопить события. Они с Эльзой попрощались. Новая встреча будет за горами. Непременно будет.

Марсель написал Эльзе еще одну записку и уехал. Уехал в другую реальность…

Эльза спустилась с горы после полудня. Она шла медленно, часто останавливалась, стараясь вобрать в себя все запахи и звуки. Она знала, что обязательно останется что-то, что она упустит, не заметит. Пусть. «Нельзя объять необъятное».

Эльза выпила чашечку кофе в «Домике егеря», покормила лебедей и пошла к машине. Записку Марселя она вновь увидела не сразу. Долго смотрела на нее через лобовое стекло, думая о том, что голос Марселя на вершине ей не почудился. Он тоже был там. Он стоял и смотрел на нее из-за дерева. Он не посмел нарушить таинство прощания. Она бы тоже не посмела выйти из тени деревьев, если бы увидела его на вершине, если бы он пришел туда первым.

Эльза уткнулась головой в руль, прикусила губы, чтобы не заплакать, но слезы все равно покатились по щекам. Она тряхнула головой. Вышла из машины. Взяла записку.

«Не плачьте, Зойлинг, жизнь только начинается! Ваш Марсель Паньоль» было написано на листе ровным почерком.

– Не буду, – сказала Эльза. – Не буду…

Эльза решилась пойти в сад Мирабель лишь через две недели после возвращения. Марселя она увидела еще издали. Высокий, загорелый, черноволосый. Белый свитер крупной вязки. Белые брюки. Темно-синий шарф. Темные очки, глаз не видно. Не разобрать, куда он смотрит. Руки скрещены на груди. Не человек – скульптура. Мимо пройти невозможно. Многочисленные посетители сада останавливаются, оборачиваются, любуются им. А он ни на кого не смотрит. Никого не замечает. Ждет. Ждет Эльзу Мистраль, которая должна придти.

Она обязательно придет. А если нет, он пойдет к ней сам. Он знает, где она живет. Он несколько раз проезжал мимо ее дома, смотрел на ее окна, видел ее силуэт. Решил подождать еще неделю. Еще семь дней, а на восьмой…

Он увидел ее издали. Растерянно-нерешительная, маленькая в белом свитере крупной вязки, белых брючках. На шее темно-синий платок. Темные очки. Не понятно куда смотрит. Замерла. Прижала руки к груди. Ждет. Не решается шагнуть ему навстречу. И он не может. Ноги окаменели.

– Что за наваждение? – думает он.

– Что я скажу ему? – думает она.

– Я знаю, что сказать ей, – улыбается он, делает несколько шагов вперед. Она идет ему навстречу. Он порывисто обнимает ее, шепчет:

– Грюсс Готт, Зойлинг! Как я рад тебя видеть. Можешь ничего не говорить. Просто будь рядом. Не спеши высвобождаться из моих объятий. Я впервые обнимаю тебя. То наше первое объятие не в счет. Оно было ненастоящим. Это – настоящее. Это не просто объятие, это – жест защиты. Я защищаю тебя от тебя, от твоих прежних переживаний. Забудь обо всем, что было, потому что до нашей встречи ничего не было. Ни-че-го. С нашей встречи все только начинается. Наша жизнь начинается с удивительной встречи на вершине Зойлинг. Наша с тобой долгая, счастливая жизнь…

Эльза была благодарна Марселю за то, что он говорил ей такие слова. Она верила ему. Верила всем сердцем. Ей нужна была его любовь, его нежность, его защита. Защита человека, знающего секрет вершины Зойлинг…

Тайна

 
Сии леса – дремучие, от века здесь темно,
Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано.
 

Константин Бальмонт

Старая, покосившаяся лесная избушка – хранилище тайн. Каждое бревно, каждый вбитый гвоздь, каждая царапина на дверном косяке или оконной раме – тайна. Само место в лесу, где находится избушка, дышит таинственностью…

Любаша не сразу решилась привести Николашу сюда, в лесную чащу. Она давно хотела открыть ему тайну, но в последнюю минуту отказывалась от своего намерения. Не была уверена, что он примет ее слова всерьез. Боялась, что он рассмеется. Она затаит обиду и тогда… Тогда им придется расстаться. А расставаться не хотелось. Николаша был ей дорог. Им было хорошо вместе. Они понимали друг друга с полуслова. Между ними не было недоговоренностей, необоснованных упреков. Между ними была тайна, раскрыть которую Любаша пока не решалась. Из-за этого она чувствовала себя предательницей. Ужасно мучилась, но… не могла, не смела говорить.

Однажды утром она проснулась и поняла: сегодня или никогда. Поднялась, сказала сама себе решительно:

– Сегодня, – облегченно вздохнула. Гора с плеч.

– Николаша, я должна сообщить тебе что-то очень важное, – сказала она за завтраком.

– У нас будет ребенок?! – подавшись вперед, воскликнул он.

– Нет, – отмахнулась она. – О ребенке еще рано думать. Это другое. Это – тайна!

– По-моему, рождение нового человека – это важнейшая из всех земных тайн, – улыбнулся он.

– Да, да, конечно, но это – другое, – Любаша села за стол, положила перед собой руки. Они подрагивали. Она спрятала их. Сказала, не глядя на мужа:

– Сегодня я покажу тебе нечто. Только умоляю, – она подняла голову. – Умоляю, прими все, что будет происходить, спокойно.

– Я похож на неврастеника с расстроенной психикой? – спросил он с укором.

– Конечно, нет, – проговорила она. – Прости. Понимаешь, я не решалась поговорить с тобой об этом так долго, что… – она развела руками, – что болтаю вздор.

– Вижу, дело нешуточное, – сказал Николаша. Поднялся, обнял жену, поцеловал в щеку. – Обещаю отнестись к твоей тайне с должной почтительностью.

– Тогда едем, – скомандовала она. Поднялась, побежала вниз, перепрыгивая через ступени. Подумала:

– Какое счастье, что теперь не будет между нами никаких недоговоренностей. Моя тайна станет нашей общей тайной. Общей…

Когда они шли к избушке с покосившейся крышей, птицы умолкли, ветер стих, словно предлагая насладиться тишиной и таинственностью этих мест.

– Чудо какое, Любаша! – восторгается Николаша, озираясь по сторонам.

– Это магическое место, – шепчет она, распахивая дверь избушки.

Внутри прохладно. Пахнет прелой древесиной. Солнечный свет едва пробивается через маленькое окошко. В углах висят темно-серые клочья паутины, похожие на старое истлевшее тряпье, забытое кем-то. Пучки травы привязаны под потолком. Потемневшие, потрескавшиеся деревянные лавки вдоль стен. Большой деревянный стол в центре. Николаша ходит по избе, а Любаша замирает в дверном проеме, прислонившись спиной к косяку. Она прикрывает глаза. Призрачный миг отделяет ее от перехода в другую реальность. Только миг. Она вспоминает про мужа. Она должна рассказать Николаше все, что знает, чтобы он смог отыскать ее. Любаша открывает глаза, смотрит на Николашу, стоящего в углу. В том запретном углу, из которого… Любаша хочет крикнуть, не может. Пространство расплывается, расслаивается. Она успевает схватить Николашу за руку. Все вокруг становится прежним.

– Что это было? – спрашивает Николаша. В глазах удивление, растерянность. – Что?

Любаша тянет его к выходу. Заставляет сесть на ступени крыльца. Крепко сжимает его руку, шепчет:

– Это место не простое. Я многого не знаю, не могу объяснить сама, но… – она поворачивается к нему, силится улыбнуться. – Обними меня крепко-крепко и не отпускай. Знай, что бы ни произошло здесь сейчас, все вновь станет прежним. Все, все, все…

Говорит и сама не верит своим словам. Потому что здесь, в старой лесной избушке, все непредсказуемо, необъяснимо. Невозможно даже предположить, что произойдет через минуту, две, пять. Поэтому она и попросила Николашу обнять ее покрепче, чтобы ничего не бояться. Но ей все равно страшно. Страшно как тогда, когда пропал Валерий…

При мысли о нем закружилась голова. Прошлое сдавило плечи с такой силой, что она вздрогнула. Прошлое, от которого она убежала, стояло перед нею. Она вернулась в свое прошлое, потому что бежала по кругу. Пять лет назад пропал, исчез Валерий. Она его больше нигде не видела. В метро столкнулась с Николашей случайно. Воскликнула: Валерка!

– Не Валерка, а Николай Валерьевич, – улыбнулся он. – Меня частенько с батей путают. Я привык. Но будет лучше, если ты меня будешь звать Николай, Николаша. А я тебя…

– Любашей, – сказала она, протянув ему руку. – Приятно познакомится.

– И мне приятно, Любаша, – взял ее под руку. – Предлагаю поговорить о вечном…

Разговор легкий, непринужденный увлек их. Повлек за собой, на московские улицы, закрученные спиралями.

Целый год после исчезновения Валерия Любаша бродила по этим улицам одна. Теперь она шла под руку с Николашей. Шла, прислушиваясь к его негромкому, мелодичному голосу. Всматривалась в его лицо похоже-непохожее на лицо Валеры. Поняла, что его непохожесть ее радует. Решила:

– Хорошо, что он – другой. Я уже его люблю за непохожесть. Люблю всем сердцем, как никого никогда не любила прежде. Никого, никогда… Валерка ни в счет, потому что его больше нет… А я есть. Николаша есть. Наша любовь, готовая ворваться в наши сердца, есть. Мы здесь, здесь, здесь…

Через год они поженились. Три года жили душа в душу. Три года… Тайна, хранящаяся в глубине Любашиной памяти, напомнила о себе чуть меньше года назад, когда Николаша заговорил о ребенке.

– Давай поживем для себя, – обняв его за шею, сказала она. – Мы еще столько всего не успели сделать. Столько…

– Предела нашим желаниям не будет никогда, – сказал он, покачав головой. Лицо погрустнело. Стало таким же, как у Валеры. Тут-то и кольнула в сердце мысль:

– Надо отыскать избушку. Жизнь станет иной. Да, да, все сразу изменится. Все!!!

И вот они с Николашей здесь, на пороге лесной избушки, в которой они жили с Валерием, как отшельники. Любаша сжимает руку Николаши, но думает не о нем. Осознание того, что ей никто, кроме Валерия не нужен так сильно, что кружится голова. Настоящее отступает. Память высвечивает прошлое. Их с Валерием прошлое. Их недолгое счастье отшельников, живущих в гармонии с природой, вдали от людей, вдали от мира, вдали от суетной пустоты. Они с Валерием безумно любили друг друга. Казалось, что мир создан для них. Они были первыми людьми, Адамом и Евой, познавшими первородный грех. Возможно, он и разлучил их, потому что произошедшее потом не поддается объяснению.

Однажды ночью звякнул засов, распахнулась дверь. Повеяло холодом и сыростью. Любаша открыла глаза. Валерий стоит на пороге сгорбленный, чужой. Смотрит на нее немигая, говорит глухим, изменившимся голосом:

– Уходи.

Она усаживается на кровати, спрашивает нежно:

– Что-то случилось?

– Уходи отсюда, – приказывает Валерий. – Уходи и никогда не возвращайся в эту избушку. Ни-ког-да…

– Почему? – спрашивает она растерянно. – Почему ты гонишь меня, милый? Чем я провинилась перед тобой?

– Ты должна уйти. Так будет лучше, – взял ее на руки, отнес к двери, поставил за порог. Прошептал:

– Уходи. Уходи и никогда сюда не возвращайся.

– Ва-ва-лерка… – она не договорила, слезы брызнули из глаз. Обида сдавила горло. А Валерий шагнул в дальний угол избушки, раздвинул руками стены и исчез.

Все произошло с такой быстротой, что Любаша ничего не успела понять. Она решила, что спит и видит сон. Но холодная, мокрая земля, на которой она стояла, подсказала, что все происходит наяву. Любаша протерла глаза. Посмотрела на колышущиеся полотнища паутины, бросилась в угол, заколотила кулачками по бревнам и закричала:

– Валерка, вернись, вернись. Пустите меня к нему. Ва-а-а-ле-е-е-ра-а-а…

Звук ее голоса растворился в пустоте. Она упала на пол, поджала колени к груди. Замерла. Умерла. Уснула. А когда проснулась, увидела над головой темно-серую паутину облаков, плывущую по синему небу…

Любаша не помнила, как добралась до дома. Перешагнула порог.

– Ты сегодня рано, – улыбнулась мама, выглянув из кухни. – Я пирожки пеку с капустой, как ты заказывала.

– Я заказывала? – удивилась Любаша. Мама кивнула, исчезла в глубине кухни. Отец что-то пробубнил, не отрываясь от газеты.

Любаша онемела. Ее не было дома больше двух месяцев, а родители ведут себя так, словно она никуда не исчезала. Любаша прошла в свою комнату, плотно закрыла дверь. Принялась выдвигать ящики письменного стола. Зачем? Сама не понимала. Наконец, подняла голову, посмотрела на календарь.

– Не может быть?! – воскликнула она. Принялась тереть глаза. – Не может быть…

Села на кровать, зажмурилась, помотала головой, отгоняя наваждение. Открыла глаза, все осталось без изменения.

– Значит, все дело в лесной избушке, – прошептала она. – Значит, Валерка говорил правду. Значит, для нас время остановилось, спрессовалось. Значит, если я захочу, то все смогу вернуть, повернуть так, как мне будет угодно! Но…

Любаша поежилась, вспомнив металлический скрежет замка, сдавленный, чужой голос Валеры и леденящий душу озноб, заставивший ее упасть на земляной пол. Любаша вспомнила, что, падая, ударилась об угол скамьи. Она приподняла платье. На правом боку – глубокая рана.

– Все было на самом деле, – прошептала она. Обработала рану йодом, заклеила пластырем. Поморщилась от боли. Посмотрела на себя в зеркало. Ужаснулась. Лицо серо-землистого цвета. Подрумянилась. Подкрасила губы, глаза, улыбнулась:

– Теперь я похожа на человека, а не на мертвеца, вернувшегося с того света, – отвернулась от зеркала. – Пока я поживу здесь, в этой реальности, а потом… Потом, когда наступит подходящий момент, я вернусь в лесную избушку, чтобы разгадать ее тайну. Чтобы…

Прошло пять лет. Целых пять лет она не ходила в лес. Боялась, что там все изменилось до неузнаваемости, а оказалось, что на лесной поляне все по-старому. Над головой такая же, как тогда, серая гуща странных, низких облаков, которые Валерка называл маматус клаудз – вымяобразные облака.

Любашин дрожащий голос тонет в ватной пустоте. Она рассказывает Николаше о Валерии, о мечтах, которым не суждено было сбыться. Ее мысли мечутся от события к событию, от эпизода к эпизоду. Ничего не понять. Николаша не понимает, но слушает не перебивая.

– Ты слишком взволнована, – говорит он нежно, когда Любаша умолкает. – Нам лучше вернуться домой.

– Нет! – отстраняясь от него, восклицает она. – Нет, нет, я никуда отсюда не поеду, пока…

Она отворачивается от Николаши. А в висках стучит:

– Надо послушать его. Надо ехать домой. Валера просил, приказывал не приезжать сюда никогда. Зачем, почему я нарушаю его запрет? – проблеском молнии приходит мысль, объясняющая все сразу. – Да потому что сегодня, именно сегодня день его исчезновения! Она поворачивается, смотрит на Николашу во все глаза. Он улыбается.

– Не дуйся, Любаша. Если тебе так хочется, то побудем здесь еще немного, – он нежно целует ее в щеку.

Любаша вскакивает и звонко смеется:

– Ура, ура, ура!!! Я люблю тебя! Люблю! Ты – лучший, лучший, лучший…

Когда эхо смолкает, Любаша подходит к мужу, долго, пристально на него смотрит, словно видит впервые. Присаживается на корточки, шепчет:

– В дальнем углу за занавесом паутины хранится нечто… – она берет руки Николаши в свои. – Маленький предмет, похожий на ртутный шарик. Он может трансформироваться, меняться в размере. Он прячется между округлых бревен. Отыскать его задача непростая, но… – Любаша поднимается. – Тот, кто найдет его, сможет переместиться в другую реальность.

– Телепортироваться, – подсказывает Николаша, улыбаясь. Любаша кивает.

– Я думал, про это только в кино показывают, – говорит он. Она пожимает плечами.

– Я не знаю, что происходит потом… – смотрит на мужа испытующе. – Мы можем попробовать проникнуть в запределье. Мы можем там заблудиться и никогда не вернуться. Можем потерять рассудок, вернувшись оттуда. Можем измениться в одночасье. Можем вообще стать другими людьми, и никто нас не узнает.

– Печальная перспектива, – покачал головой Николаша. – Может, ну его, этот ртутный шарик. Давай лучше купим шампанского и отпразднуем очередную годовщину нашего знакомства. Мы ведь с тобой познакомились двенадцатого августа.

– Верно, – улыбнулась она. – Двенадцатого августа. Сегодня двенадцатое августа. Удивительно. Валерка исчез, ты появился… Постой! Это же подсказка…

Она рванула на груди Николаши рубаху так, что пуговицы посыпались в траву.

– Что ты наделала? – воскликнул он. – Что с тобой, милая? Что происходит, Любаша?

Она не слушала, стаскивала с его плеч рубаху и твердила:

– Как я раньше об этом не подумала? Почему я раньше не посмотрела? Повернись, повернись спиной.

Николаша повиновался. Она коснулась кончиками пальцев шрама под его левой лопаткой.

– Откуда это у тебя?

– Память об Афгане, – ответил он. Повернулся. Лицо бледное. Белое, как полотно.

– Валера, – простонала она. – Но как, почему? Что все это значит?

Он поднялся, привлек ее к себе. Сжал так крепко, невозможно дышать. Зашептал на ухо:

– Никто, никто не должен знать, что я выжил. Что я жив. Даже ты не имела права знать. Ты не должна была догадаться. Четыре года твоего неведения были для нас спасением, а теперь…

– Валера, Валерка, Ва… Николаша, – собрав последние силы, выдыхает она. – Я никому не скажу. Никому. Обещаю.

Он не слышит. Переносит ее через порог, как тогда. Только теперь он несет ее внутрь, в темноту, пахнущую прелой древесиной. Дверь со скрежетом закрывается, звякает засов. Становится тихо. Глаза, не привыкшие к темноте, с трудом различают предметы. В маленькое окошко пробиваются солнечные лучи. Они образуют на полу солнечный крест, перекрестие. Любаша почему-то думает о пересечении судеб, глядя на подрагивающий свет. Валерий сжимает ее в своих объятиях. Из угла, из запретного угла, завешенного паутиной, выкатывается ртутный шарик. Замирает. Солнечное перекрестие медленно движется к нему.

– Что с нами будет? – спрашивает Любаша, но не слышит своего голоса. Ей страшно. По-настоящему страшно из-за осознания непоправимости всего происходящего. Она знает, что возврата не будет. Привычный, знакомый с детства мир, растворится, исчезнет навсегда. Она больше не увидит солнечного света, не пробежит босиком по траве, не нырнет в прохладную речку.

Валера разжимает руки. Любаша отступает от него, шепчет:

– Утром я обещала тебе открыть тайну, самую важную тайну вечности.

Он смотрит на нее далеким, чужим взглядом. Солнечное перекрестие совсем рядом с ртутным шариком. Любаша говорит скороговоркой.

– Самая важная тайна в том, что во мне зарождается новая жизнь! Послушай. Послушай!

Лицо Валерия просветляется, он опускается перед ней на колени, прижимается ухом к животу, улыбается:

– Тук, тук, тук… Любаша, Любаша, это чудо! – целует ее в живот. – Какое счастье, Люба-ша-а-а…

Ртутный шарик попадает в перекрестие солнечных лучей, лопается, разлетается в разные стороны мельчайшими капельками серебра. Они вонзаются в старые бревна шляпками гвоздей. Бревна разваливаются, превращаются в труху. Лесная избушка распадается, растворяется в солнечном свете. Солнце слепит глаза. Любаша жмурится и радостно восклицает:

– Спасены! Спасены!

– Мы перенеслись в другую реальность, – слышит она знакомо-незнакомый голос. Открывает глаза. Страх парализует. Трудно дышать. Сердце замирает. Все внутри Любаши настолько хрупко и непрочно, что может в любой момент рассыпаться как лесная избушка. Любаша смотрит на старца, стоящего рядом. Он усмехается, поглаживает длинную бороду, щурит хитрые глаза:

– Теперь мое имя отец Николерий. Рад видеть тебя в нашей обители, послушница Любовь.

Она смотрит на свой старомодный сарафан, на стоптанные лапти, на мозолистые руки, на узелок, лежащий у ног, шепчет:

– Что все это значит?

– Разве ты искала не этого? Не за этим пришла сюда? – хмурится отец Николерий.

– Я искала любовь, – отвечает она, стараясь не смотреть на этого странного человека.

– Любовь? – он качает головой. – Нет, ты искали не ее, – смеется. – «Пусть не доверяет суете заблудший, ибо суета будет и воздаянием ему».[2]2
  Иов 15:31.


[Закрыть] Ты получила то, что искала. Ибо «с милостивым Господь поступает милостиво, с мужем искренним – искренно, с чистым – чисто, а с лукавым – по лукавству его…»[3]3
  Псалтырь 17:26–27.


[Закрыть] Ступай с миром, дочь моя.

Любаша подняла с земли узелок, побрела прочь. Слезы не давали возможности видеть. Да и на что ей смотреть? Мир, реальный мир перестал существовать. Странное, страшное ощущение пустоты поглотило Любашу. Клочья паутины занавесили солнечный свет. Сердце превратилось в маленький ртутный шарик, спрятанный между бревен грудной клетки старой покосившейся избушки. Кто отыщет ее? Кто?

Лесная покосившаяся избушка – хранилище тайн. Каждое бревно, каждый вбитый гвоздь – тайна. Когда-то на этом месте находился скит староверов. Ничего не уцелело, кроме избушки. Она осталась, как напоминание о конечности всего земного и таинственной непостижимости небесного.

«Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!»[4]4
  Исаия 5:21.


[Закрыть] – написано в дальнем углу, завешенном плотным занавесом паутины. Прочесть эти слова сумеет лишь тот, кто захочет отыскать драгоценное в ничтожном…

Только тот, кто сам захочет…