Текст книги "Башмачник по имени Время (сборник)"

Эхо заката

 
В нас царствовала вечность, в нас был короткий час,
И утро вырастало для нас, для нас, для нас.
 

Константин Бальмонт

Маруся сидела на парапете и смотрела, как закатное солнце медленно погружается в морскую пучину. Как темнеет бирюзовая вода. Как разбегаются в разные стороны волны. Каждый вечер они приобретали новые оттенки: то багряные, то розоватые, то оранжевые. Каждый новый закат был особенным. Поэтому Маруся не могла пропустить ни один закат. Она прибегала к морю, усаживалась на парапет, нагретый солнцем, и замирала, чуть подавшись вперед.

Маруся знала, что после того, как солнечный диск уйдет под воду, на набережной появится человек. Нет, вначале появится его тень. Длинная, расплывчатая тень. Потом послышатся торопливые шаги. И только после этого появится силуэт высокого человека. Заметив Марусю, сидящую на парапете, человек замедлит шаг. Он остановится на почтительном расстоянии, чтобы она не смогла разглядеть его лица, и скажет:

– Добрый вечер, Руся!

– Привет, – отзовется она, не поворачивая головы. – Сегодня был удивительный, неповторимый закат. Жаль, что вы его не видели.

– Жаль, – вздохнет он. – Жаль…

Они немного помолчат. Маруся будет смотреть на море и ждать, когда он вновь заговорит. Когда поведает ей о своей прошлой, прошедшей за день жизни. Она будет внимательно слушать его сбивчивую речь, его не совсем понятные слова, чтобы потом, когда он, произнеся свой монолог, удалится, размышлять надо всем услышанным…

Маруся улыбнулась:

– А что, если сегодня пойти навстречу моему таинственному собеседнику? Нет. Я лучше спрячусь. Спрыгну вниз с парапета. Интересно, что он скажет? Заметит ли он мое отсутствие?

Маруся огляделась. Вокруг не было ни души. Она спрыгнула вниз на песок. Прошлась вдоль парапета к тому месту, где обычно останавливался ее таинственный собеседник. Скрестила на груди руки. Замерла в ожидании. Вскоре послышались торопливые шаги. Маруся приподнялась на цыпочки, чтобы разглядеть человека, который должен был остановиться напротив. А он не остановился, не замедлил шаг, он побежал вперед. Побежал туда, где должна была сидеть она, Маруся. Впервые за месяц их странного общения, ее не было на месте.

– Где вы, Руся? – растерянно воскликнул он, озираясь по сторонам. Она не ответила, спряталась в тень. Он сел на парапет спиной к морю, обхватил голову руками, спросил:

– Почему, почему я о ней ничего не узнал? – и сам себе ответил. – Потому что вы – эгоист, господин Рудин. Вы придумали себе роль загадочного, таинственного собеседника. Вы читали монологи из своих спектаклей. Читали плохо. А Руся вам верила. Она вслушивалась в ваши слова, сопереживала вам. Если бы она знала, что это не ваши слова, она бы сказала вам, что вы – плохой актер. Да, да, вы, Станислав Рудин, заигрались и забыли, какой вы есть на самом деле. Кто вы, Рудин?

– Кто вы сегодня, господин Рудин? – спросила Маруся. Он обернулся. Ее вопрос застал его врасплох. Он не ожидал ее увидеть. Уже не ждал. Разговорился, разоткровенничался, и вот… Маруся стояла на песке в двух шагах от него. Их разделял невысокий парапет. Перемахнуть через него, и…

– Добрый вечер, Руся, – сказал Рудин, оставшись на месте. Ему показалось, что он на сцене, а она в зрительном зале.

– Пусть пока все останется так, как есть, – подумал он. – Я еще не готов быть самим собой. Еще не время, хотя…

Рудин пригляделся к Марусе. Короткая мальчишеская стрижка. Широкая рубаха навыпуск. Широкие брюки. В темноте цвет глаз не разобрать. Смотрит с усмешкой, изучает. Неожиданно для себя Рудин понял, что она не ребенок, как ему почудилось в их первую встречу. Она, скорее, дама без возраста. Не дама, барышня. Это старинное слово, пришедшее на ум, развеселило Рудина. Он вспомнил, как увидев ее, сидящую на парапете, замер в нерешительности и сдавленным, чужим голосом проговорил:

– Добрый вечер. Не помешаю?

– Нет, – ответила она, глядя на море.

– Закатом любуетесь? – спросил он, желая привлечь ее внимание.

– Не любуюсь, восторгаюсь, – ответила она с придыханием. Чуть подалась вперед, словно желая слиться с морем, с закатным солнцем. Прошептала:

Вос-тор-га-юсь…

Вот тогда-то он и подумал, что она – ребенок. Разве может взрослый человек восторгаться закатом? Есть ли у него на это силы? Выкроит ли он для подобных восторгов время? До этого ли ему, когда вокруг сто-о-о-лько забот и проблем?

Он, Станислав Рудин, не в счет. Он приходит сюда на набережную, чтобы репетировать. Ему нужно отрабатывать голос. Нужно затвердить роль. И очень хороню, что появился зритель.

– Как ваше имя? – спросил Рудин, приняв театральную позу. Хотя этого не требовалось. Девушка, сидящая на парапете, не обращала на него никакого внимания. Она смотрела вдаль. Но на вопрос его ответила. Рудину показалось, что она улыбается, произнося свое имя.

– Меня зовут Ма-ру-ся.

– Красивое у вас имя. Редкое. Ру-ся, – сказал он, не расслышав его полностью.

– Редкое, – повторила она. – Редкое, как эхо заката.

– Эхо заката. Я впервые слышу такое странное словосочетание, – проговорил Рудин. – Как вам в голову такое пришло: эхо заката?

– Не мне, – сказала она. – Природе. А я однажды услышала и с тех пор… – она звонко рассмеялась, выкрикнула в пространство:

– С тех пор я слушаю его каждый ве-е-е-чер…

– Каждый, каждый, кажд-ы-ы-ы-й.

– Ве-е-е-е-чер, – послышалось в ответ.

А через минутную паузу, вздохом из небытия, из ночной тьмы:

– Вас встречаю я…

Рудин растерянно оглянулся. Набережная была пуста.

– Кто мог сказать эти слова? Неужели они долетели с другой стороны причала? – подумал он.

– Удивительное явление – эхо заката, не так ли? – спросила Маруся, повернув голову.

– Да, – ответил Рудин, сделав шаг в тень. Ему не хотелось, чтобы эта девочка разглядела его лицо. Его растерянное лицо. И он, Рудин, не станет ее разглядывать. Она – зритель, а он…

Он что-то ей тогда сказал и ушел торопливой походкой. Ушел, чтобы вновь вернуться на закате нового дня. Чтобы потом возвращаться сюда каждый вечер…

Рудин не заметил, как прошел месяц. Как простая прихоть, шалость, превратилась в жизненно важную потребность. Ему нужно было видеть темный силуэт девочки, сидящей на парапете. Нужно было слышать несколько ничего не значащих фраз. Нужно было проговорить театральные монологи, в которые он незаметно для себя стал вплетать свои слова, рассказывающие об истинных чувствах. О его чувствах и переживаниях. В напряженном молчании Руси он стал угадывать одобрение или упрек. Но ни разу он не уловил безразличия. Рудину стало казаться, что между ним и Русей возникла прочная связь, которую никто никогда разорвать не сможет.

Он несколько раз порывался приблизиться к Русе, но почему-то робел. В последний момент решимость покидала его. Он отступал в тень. Убегал, чтобы потом мучительно ждать новой встречи. Вот и сейчас он не решается спрыгнуть вниз, на песок, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Он возвышается над ней. Это помогает ему скрыть смятение. Ее вопрос: «Кто вы сегодня, господин Рудин?» висит между ними маятником, отмеряющим вечность.

Рудин не знает, что ответить. Во всем его облике читается растерянность. Чувствуя это, Руся молчит. Во всем ее облике читается снисхождение, сочувствие, сожаление…

– Закат был сегодня бледно-сиреневым, – говорит она нараспев. Говорит, чтобы разрушить стену неловкого молчания. Чтобы вернуть Рудина в привычное, выстроенное им самим русло их вечерних свиданий. Ей грустно от того, что он такой запрограммированный человек. Ей жаль, что он так мелок, так ничтожно мал в своем величии, в своем возвышении над ней, что нет сил смотреть на его лицо. Хорошо, что в темноте она видит только очертания. Ей этого довольно. Она поворачивается спиной к Рудину, идет к морю и, неожиданно для себя, выкрикивает:

– Прощайте, Ру-ди-н-н-н-н…

Его захлестывает волна ярости. Он перемахивает через парапет, оказывается перед ней, говорит решительным тоном:

– Постойте. Я должен объясниться…

Она замирает. Смотрит на него с интересом. Ее лицо, милой округлой формы, манит своей белизной. Рудин берет его в ладони, целует, шепчет: – Спасибо.

Маруся молчит, смотрит на него изучающее. В ее взгляде читается тот же вопрос: «Кто вы сегодня, Рудин?» И он начинает говорить. Вначале сбивчиво, а потом все уверенней. Он рассказывает ей о себе все, все, все без утайки. Он еще не осознает, что эта исповедь нужна не ей, ему, для очищения души. Ему, Станиславу Рудину, нужно понять самого себя. В глазах Руси он видит свое отражение. Это не привычное отражение успешного человека в зеркале, это отражение человека, пытающегося постичь тайну бытия, ищущего смысл жизни.

Стоя перед Марусей, он понимает, как глупо звучит подслушанная где-то фраза: «выигрываешь жизнь, проигрываешь судьбу». Разве можно выиграть жизнь, если ты уже живешь на земле? Неужели все, происходящее вокруг – не явь, а сон? Что, в таком случае, значит – жить? Что такое судьба? Может, это просто слово, придуманное для объяснения тех или иных неприятностей и неудач, происходящих с нами? Но, каким словом тогда объяснить их с Русей встречу? Его неожиданный порыв? Ее все понимающий взгляд? Руся знает, что он может уйти и забыть про нее. Но, что тогда он, Рудин, выиграет? Ничего. Наоборот, он проиграет разом все свое состояние. Он – одинокий пианист, пытавшийся жить в мире иллюзий, вновь потерпит кораблекрушение. А она, Руся, в каком мире живет? Бывают ли шторма и бури в ее мире? Может ли она выйти на палубу, чтобы встретить девятый вал? Может, иначе бы она на него так не смотрела. Так может смотреть только бесстрашный человек, знающий ответы на все или почти на все вопросы…

Маруся улыбнулась, протянула к нему руки ладонями вверх и сказала:

– В моих руках чаша Божьей Любви. Возьмите, если хотите.

Рудин растерялся. Минуту он смотрел на ее ладони, не зная, что делать. А потом взял в свои. Ощутил обжигающий жар. Отдернул руки и спросил:

– Что это?

– Огонь Божьей Любви, – улыбнулась она. – Он поможет вам найти выход из лабиринта бытия. Вы, Рудин, движетесь не в том направлении.

– Откуда вы знаете? – нахмурился он.

– Вижу, – ответила она. – Возьмите чашу, не бойтесь. Двигаться к вершине познания без нее не возможно.

– А как же вы? Я не посмею оставить вас без огня.

– Не волнуйтесь, – улыбнулась она. – Огонь в моей чаше никогда не погаснет. Его не станет меньше от того, что я им поделилась с вами. Наоборот, чем больше я отдаю, тем сильнее он горит.

Она протянула Рудину ладони. Он прижал свои руки к ее рукам. На этот раз жар был не таким обжигающим. Рудин улыбнулся, опустил лицо в ее ладони, замер. Волна блаженства разлилась по всему телу. Оно стало легким, невесомым, словно утратило силу земного притяжения. Рудину не хотелось шевелиться. Он был благодарен Марусе за то, что она не торопит его. Что она не говорит ни слова. Она просто держит его лицо в своих ладонях.

– Почему я не поговорил с ней раньше? – подумал Рудин. Но тут же пришла другая мысль:

– Хорошо, что я не заговорил с ней раньше. Раньше я бы не принял от нее чашу Божьей Любви. Я бы не понял смысл иносказания, глубину познанного ею, и не познанного мной. Мое высокомерие должно было достичь наивысшей точки, чтобы я наконец-то понял, как глупо измерять себя самим собой.

Рудин поднял голову. Замер от изумления. Все пространство вокруг них было залито ярчайшим светом. В серо-голубых глазах Руси плясали лучики восторга. Глаза Рудина просветлели, приобрели солнечно-янтарный оттенок.

– Это чудо, – прошептал он. – Я давно перестал верить в чудеса. Давно… Разве такое возможно без специальных киноэффектов? Без…

Руся прижала свою ладонь к его губам, покачала головой.

– Не многословьте. Послушайте тишину.

Сказала и убрала руки. Все вокруг стало таким, как было прежде. Темный пустынный берег. Темное звездное небо. Темные волны, поющие колыбельную. Ветер, треплющий волосы. Рудину стало страшно, что Руся сейчас уйдет, а вместе с ней исчезнет ощущение чуда. Как сохранить его? Как удержать? Нужно ли удерживать?

– У меня завтра спектакль. Приходите, – сказал Рудин, крепко сжав руку Маруси.

– Спасибо, но… – она посмотрела на него, вздохнула. – Я не хочу смотреть на лицедейство. Мне важнее знать, какой вы человек, Рудин? Вы, вы настоящий мне интересней. Монологи ваших героев я выучила наизусть. Иногда мне даже хотелось вам подсказать верную реплику, но я молчала, ждала, как вы выпутаетесь из затруднительного положения. Вы всегда были на высоте, – она усмехнулась. – На высоте вашего актерского мастерства. Вам пора двигаться дальше. Я могу вам помочь… Вы знаете, где меня найти…

Сказала и убежала. Рудин мог бы ее догнать, не посмел. Ему нужно было обдумать все произошедшее. Он скрестил на груди руки. Последние слова Руси не шли из головы.

– Я вам нужна. Вы это скоро поймете…

– Я вам нужна, нужна, нужна…

– Я вам, вам, вам, в-а-а-м… не-об-хо-ди-ма… – зазвучало эхо заката.

Рудин сел на песок, обхватил голову руками. Стал припоминать, когда он слышал нечто подобное? В какой пьесе герои говорили такие слова? Но память не желала подсказывать верный ответ. Потому что сказанные Русей слова никто прежде ему не говорил. Да и посмел ли кто-нибудь сказать, Станиславу Рудину, таинственному актеру с безупречной репутацией, что он делает что-то не так? Как можно ставить под сомнение его талант, его величие, его умение перевоплощаться?

Он не желает никого слушать. Его не интересует общественное мнение. Он – бескрайняя вселенная. Он – целый мир, который…

Рудин взял горсть песка, разжал пальцы. Песок пролился сквозь них. На ладони остались несколько песчинок. Он стряхнул их, поднялся.

– Ваше величие, господин Рудин, не более чем песчинки на ладони. Не более… Но, несмотря на это, Руся считает что не все так плохо. Она знает секрет, неведомый вам. Она утверждает, что может помочь вам, если вам действительно нужна ее помощь, – проговорил он, глядя вдаль.

– Да-а-а-а… – прошептало эхо. Рудин оглянулся. Руся шла по парапету, как по канату и шептала:

– Да, да, да-а-а…

Рудин улыбнулся. Взобрался на парапет, пошел ей навстречу, изображая канатоходца. Руся первая спрыгнула вниз.

– Ступайте домой, мой таинственный собеседник. Пусть вам сопутствует удача.

– Нет, нет, я не оставлю вас одну, – спрыгнув на песок, сказал он. – Позвольте проводить вас?

Не позволю, сказала она.

– Почему? – искренне удивился он.

– Я не хочу, чтобы между нами возникла неловкость, неизбежная неловкость при прощании, – ответила она, глядя в его глаза. – Я не хочу…

Он не дал ей договорить. Необъяснимая сила толкнула его вперед. Он взял ее светлый овал лица в свои ладони, поцеловал.

– Спасибо, – прошептала она, закрыв глаза.

– Что вы со мной делаете, Руся? – простонал Рудин. – Разве могу я уйти теперь?

– А что изменилось? – распахнув глаза, спросила она.

– Изменилось все. Все вокруг и внутри меня, – с жаром заговорил он. – Нужно что-то делать, чтобы сохранить эти новые ощущения, чтобы их не растерять, чтобы они не протекли песком сквозь пальцы.

– Вам нужно время для раздумий, – прошептала она. – Увидимся завтра на закате.

– Вы будете ждать меня, Руся?

– Буду…

Спектакль прошел как в тумане. Рудин путал слова. Партнеры смотрели на него с удивлением. Такого никогда не было.

– Что-то случилось, Рудин?

– Что случилось, Станислав? – спрашивали они.

Рудин не отвечал. В антракте спрятался в гримерке. В финале не вышел на поклон. Зачем ему цветы и восторженные восклицания дам, влюбленных в его героя, с которым он, Рудин, не имеет ничего общего? Он, Станислав Рудин, хочет быть собой.

Он раньше всех ушел из театра. Побежал к морю, чтобы вместе с девушкой по имени Руся слушать эхо заката…

Река воспоминаний

 
О, сказкой ставшая поблекнувшая быль!
О крылья бабочки, с которых стерлась пыль!
 

Константин Бальмонт

Чужой, незнакомый город стал вдруг родным настолько, что перехватило дыхание. Стремительная, несущаяся через город река с непрозрачной изумрудной водой, позвала, поманила за собой. Лариса купила билет на речной трамвайчик. Вошла по сходням на палубу, прошла на корму. Там стояло плетеное кресло, словно специально для нее приготовленное. Она села, поправила шляпку, скрестила на груди руки, улыбнулась, прошептала:

– Так началось ее путешествие по реке воспоминаний.

Заурчал мотор. Вода за бортом забурлила, вспенилась. Пароходик качнулся, пошел вверх по течению. Дома и улицы города поплыли вниз. В дрожащем, едва уловимом июньском мареве проступили силуэты людей. Вначале далекие, размытые, безликие, а потом все ярче, все отчетливей, все узнаваемей. Лариса подалась вперед. Ей показалось, что стоит только протянуть руку, и…

– Добрый день. Не будете против, если я присяду подле Вас? Лариса повернула голову. Элегантный господин в светлом костюме поставил рядом плетеное кресло, снял темные очки, улыбнулся. – Позвольте представиться, Петр Аркадьевич Калинин – юрист. – Лариса Васильевна – журналист, – в тон ему проговорила она. Хотя к журналистике не имела никакого отношения. Разве имеет значение ее профессия? Зачем ему знать, кто она? Зачем ей знать, кто он, чем занимается? Их разговор продлится ровно столько, сколько будет длиться речной маршрут, а потом они расстанутся. Разойдутся в разные стороны. Она его забудет, едва сойдет на землю. Он будет помнить о ней чуть дольше. Чуть-чуть дольше…

Лариса улыбнулась и повернула голову к реке, чтобы вновь увидеть то, что занимало ее более всего, но… Все вдруг изменилось до неузнаваемости. Город вновь был чужим, негостеприимным. А она стала одной из незаметных частичек в огромном механизме под названием мегаполис.

– Вы впервые в наших краях? – спросил Петр Аркадьевич, усевшись в кресло.

– Да, – ответила она. – Хотя минуту назад мне почудилось, что я все, все, все здесь знаю. Знаю каждую улочку, каждое деревце, каждый изгиб реки.

– Что изменилось?

– Появились вы, господин юрист, и… – она посмотрела на него, улыбнулась. – И я поняла, что ничего в этом городе не знаю.

– Не в городе, – чуть подавшись вперед, прошептал он, – во мне.

Его важная самоуверенность рассердила Ларису. Она хотела сказать что-то дерзкое, передумала. Зачем? Стоит ли тратить силы на словесную перепалку? Она будет молчать и слушать. Слушать этого уверенно самоуверенного юриста Калинина.

Петр Аркадьевич поднялся, встал напротив Ларисы спиной к корме. Ей пришлось приподнять голову, чтобы видеть его темный силуэт на фоне синего неба.

– Вы ничего обо мне не знаете, – сказал он, скрестив на груди руки. – И это – замечательно. Потому что с вами я могу быть самим собой, а не тем, кем должен быть в обществе. Не тем, кем меня привыкли видеть окружающие. Хотите шампанского с клубникой?

– А вы волшебник? – спросила она.

– Нет, – рассмеялся он. – Просто я захватил с собой бутылку «Мадам Клико» и несколько спелых ягод. Надеялся, что найду человека, который согласится разделить мою скромную трапезу. Итак? – он протянул вперед руки ладонями вверх, сказал громко:

– Раз, два…

Кто-то передал ему поднос с шампанским и клубникой.

– Угощайтесь, – сказал Петр Аркадьевич, склонившись к Ларисе. Она взяла хрустальный фужер на тонкой ножке, в котором искрился и пенился золотой напиток. Вихрастый мальчуган поставил между креслами круглый столик, накрыл его белой крахмальной салфеткой, положил посредине красную розу и исчез. Петр Аркадьевич опустил поднос на столик, взял свой бокал, сказал:

– За знакомство!

Лариса пригубила шампанское, зажмурилась.

– Путешествие должно быть волшебным, – подумала она.

– Хотите, чтобы наше путешествие не кончалось? – спросил Петр Аркадьевич.

– Вы и это можете? – открыв глаза, спросила она.

– Я постараюсь, если вы прикажете, – склонив голову, ответил он.

– Вы хотите, чтобы я вам приказывала? – искренне удивилась она.

– Да, – улыбнулся он. – Пока мы здесь, на корабле, вы можете повелевать. Я буду вашим рабом, вашим слугой, вашим…

– Я не люблю слуг и рабов, – прервала его Лариса. – Не люблю за лицеприятие и фальшь, за желание угодить, во что бы то ни стало. Я не стану вам приказывать. И просить вас я тоже ни о чем не буду.

– Так уж ни о чем? – усмехнулся он.

– Ни о чем, кроме разве что одного одолжения, – она прищурилась, – оставить меня в покое.

– Обещаю не докучать вам, Лариса… Васильевна, – сказал он, усаживаясь в кресло. Я оставлю вас сразу же, как только почувствую, что мое общество вам наскучило, что вы мной тяготитесь. Так что, вам, уважаемая Лариса… Васильевна, не придется просить меня об этом. Ваше здоровье!

Он выпил залпом. Поставил фужер на столик. Вихрастый мальчуган тут же наполнил его до краев и исчез. Петр Аркадьевич одобрительно улыбнулся, закинул ногу на ногу и негромко запел. Голос у него был красивый, густой. Пел он легко, без надрыва. Мелодия разливалась в жарком воздухе, кружила над палубой, сливалась в единое созвучие с гитарными переборами, затрагивала самые потаенные струны Ларисиной души, будоражила ее сознание.

– Что происходит? – думала Лариса. – Где я? Куда делись пассажиры, толпившиеся на палубе перед отправлением? Неужели я сплю и вижу дивный сон?

Порыв ветра сорвал с Ларисиной головы шляпку и швырнул за борт в изумрудную воду.

– Нет, я не сплю, – тряхнув головой, сказала Лариса.

– У вас волосы удивительного цвета золотой бронзы, – посмотрев на нее, сказал он. – Много золота и много бронзы, от которой можно ослепнуть. Вы красивая женщина, Лариса… Васильевна. Почему вы одна?

Она усмехнулась. Отвечать не стала.

– Какое вам дело, господин юрист, почему? – подумала она, пытаясь собрать, разлетающиеся в разные стороны волосы.

– Вы одна, потому что любите свободу, – проговорил он нараспев. – Сво-бо-да. Это и мое любимое чувство. Быть свободным, как ветер – самое заветное мое желание. Можно сорвать шляпку с головы очаровательной барышни. Можно приподнять подол ее легкого платья. Можно поцеловать ее в губы, не боясь получить звонкую пощечину. Жаль, что я не ветер.

Он прикрыл глаза рукой, что-то негромко замурлыкал. Лариса взяла клубнику, надкусила.

– Ягоды из садов Семирамиды, – сказал он. – Правда, вкусные?

– Вы шпионите за мной? – спросила Лариса.

– Нет, – улыбнулся он, убирая от лица руку. – Нет, что вы, я вами восхищаюсь. Я любуюсь вами, Лариса… Васильевна. Ваши губы…

– Что? – Лариса повернула к нему раскрасневшееся на солнце лицо.

– Кушайте. Клубника первосортная, – сказал он, поднявшись.

Лариса долго смотрела на надкушенную ягоду в своей руке. Доедать ее не хотелось. Пропал аппетит. А оставлять ее было неловко.

– Выпейте шампанского, – предложил ей Петр Аркадьевич. Лариса повиновалась. Доела клубнику, поднялась. Она перегнулась через борт, чтобы ощутить на лице освежающую прохладу брызг, летящих за судном. Но, вспомнив слова Петра Аркадьевича про ветер, поспешно выпрямилась, поправила подол своего легкого платья. Пошла вдоль борта к носовой части.

– Вам некуда бежать, душа моя, – сказал Петр Аркадьевич, улыбнувшись. – Куда бы вы ни пошли, вы вернетесь сюда. Идите, бродите по палубе, если вам наскучило мое общество.

Лариса оставила его слова без внимания. Сделал вид, что не расслышала их. Ее вновь поразило отсутствие людей.

– Неужели, мы здесь одни? – спросила она, вернувшись на корму.

– Да, – сказал он. – Это мой катер. Вы – моя пленница. Попали вы сюда по счастливому, для меня счастливому стечению обстоятельств.

– Но, как такое возможно? – удивилась она. – Я подала билет, вошла на палубу речного трамвайчика, чтобы…

– Встретиться со мной, – улыбнулся он. – У вас был такой отрешенный вид, что вам было все равно по каким сходням ступать.

– Почему вы не остановили меня, если видели, что я иду не туда? – нахмурилась она.

– Ваше появление на причале я посчитал знаком судьбы, – ответил он. – Не подумайте, что я увлекаюсь мистицизмом, оккультизмом или астрологией. Просто… Просто, я не посмел вас окликнуть. Мне захотелось узнать вас. Узнать про вас все, что возможно, если можно. Если вы соблаговолите быть откровенной, – она растерянно на него посмотрела, опустилась в кресло. – А потом, взглянув в ваши глаза, я понял, что мне ничего не нужно о вас знать. Вы – не женщина, загадка, которую я буду разгадывать всю жизнь. Всю, отпущенную мне жизнь. И, если вы исчезнете, я… – он обхватил голову руками, рассмеялся звонко, беззаботно. – Я напьюсь и буду думать, что наша встреча мне пригрезилась в пьяном бреду.

– А я буду помнить о вас, как о чуде, ниспосланном мне с небес, – сказала она, глядя на бурлящую воду реки.

– Так вы – мечтательница! – воскликнул он. – Лариса, вы… – он поднялся, выкрикнул в пространство: Ла-а-а-ри-са-а-а! Вы сами чудо с небес!

Обернулся, опустился перед ней на колено, поцеловал ее руки, поднялся. Отвернулся, сказал смущенно:

– Ребячество не позволительное для меня. Простите. Ничего не могу с собой поделать, не получается рядом с вами быть строгим, серьезным, важным господином. – Он обернулся. – Рядом с вами, Лариса… Васильевна, мне хочется быть мальчишкой. И это мне… безумно нравится.

Он вновь опустился перед ней на колено, взял ее руки в свои. Заговорил, глядя в глаза:

– Давайте сбросим груз прожитых лет. Забудем о том, кто мы, и станем… – он хитро улыбнулся. Она испугалась, что он может предложить что-то непристойное, и ей придется броситься за борт, а плавать она не умеет.

– Давайте станем людьми из прошлого века. Юными влюбленными, не ведающими греха, не обремененными житейской мудростью, не боящимися быть смешными, – закончил он свою мысль.

– Зачем нам что-то разыгрывать? – удивилась Лариса. – Мы с вами молоды. Мы незнакомы. Мы можем вести себя так, как пожелаем. Вы хотели быть самим собой, будьте.

– Вы правы, – улыбнулся он, прижал ее ладони к своему лицу. Поднялся, выпил залпом шампанское, бросил фужер за борт, закричал:

– Я люблю вас, Ла-ри-са-а-а! Я жить без вас не могу.

Она рассердилась. Игра ей не нравилась. Зачем бросать слова на ветер? Зачем? Он обернулся, глаза сияют.

– Я знал, знал, что вы не воспримете мои слова всерьез. Как можно? Разве можно бросать слова на ветер? Возможна ли любовь с первого взгляда? И если возможна, то зачем о ней кричать? Множество вопросов. Каждый будет отстаивать свою точку зрения, доказывать свою правоту. И каждый будет по-своему прав. А, по-моему, есть во всем этом что-то особенное, не поддающееся никакому объяснению. Ни-ка-ко-му. Прошу вас, примите мои слова с легкостью, как поцелуй ветра, – он послал ей воздушный поцелуй. – И ничего не бойтесь. Ни-че-го. Я – слишком порядочный человек, можете поверить мне на слово.

Он подал знак. Появился юноша с новым фужером и бутылкой шампанского. За Ларисиной спиной зазвучали скрипки, запела валторна.

– Вы любите сказки? – она кивнула. – Прекрасно. Тогда слушайте, – он уселся в свое кресло, закинул ногу на ногу, заговорил таинственным голосом:

– Давным-давно в далекой стране, окруженной высокими горами, подпирающими небо, жил юноша. Бедный юноша мечтатель, – он посмотрел на Ларису. – Я рассказываю о себе. Верите?

– Да, – ответила она, глядя вдаль.

– Вы верите мне, Лариса? – еще раз спросил он.

– Я верю вам Петр Аркадьевич, – сказала она, повернув голову. – Верю, потому что я тоже была когда-то бедной мечтательницей. Я стремилась в небеса, потому что не умела существовать в реальном мире. Я выпадала из него.

– Не выпадали, вышагивали, – поправил он. – Вы вышагивали за пределы привычного в космос вселенского пространства. В мое далекое, давным-давно бывшее царство-государство, где только вас и не хватало для создания идеального мира.

– Для создания иллюзии совершенства, которой нам всем так не хватает, – сказала она, задумавшись. – Иллюзия. Иллюзорность. Дрожащее марево полуденного жара… И холодное, отрезвляющее осознание конечности всего происходящего, совершающееся помимо нашей воли. Помимо…

– Все происходящее с нами, подчинено четкому, логическому замыслу Творца, – проговорил Петр Аркадьевич. – Облака принимают причудливые формы. Небо окрашивается алыми красками заката. Ветер приносит прохладу. Удлиняются тени, скользящие по реке. Свет меркнет. Темное покрывало ночи скрывает людей, любящих беззакония. Ночь – их время, – он посмотрел на Ларису.

 
– Мы с вами встретились при свете дня,
Чтоб лучше разглядеть друг друга.
Чтоб угадать все тайные движения мыслей.
Чтоб блеска глаз не пропустить и щек румяный жар заметить.
Чтобы улыбкою ответить на трепет и восторг души.
Чтобы потом вдвоем в тиши ночного сумрака дождаться,
Чтоб до утра не расставаться.
 

Он поднялся, отошел в сторону, обхватил плечи руками.

– Немыслимо. Невыносимо… – обернулся. – Невыносимо осознание того, что я должен вас отпустить. Наш фрегат причалит к пристани. Вы поспешите куда-то, моментально забыв обо мне. Вас ждет масса неотложных дел. Вы завтра уезжаете. Вы покидаете наш город навсегда. Да?

– Нет. Я пробуду здесь еще три дня, – сказала она.

– Три дня. Что такое три дня? – вздохнул он. – Миг, обрекающий на страдания, терзания, угрызения совести. Отказ, который я давно прочел в ваших глазах, заставляет меня болтать всякий вздор. Мне хочется, чтобы вы не уходили. Давайте бросим якорь посредине реки и проведем эту ночь вместе.

– Зачем? – спросила она, стараясь не выдавать свое волнение. Но Петр Аркадьевич заметил. Он шагнул к ней, опустился на колено, взял ее руки в свои, заговорил с жаром:

– Зачем, спрашиваете вы? Зачем? И сами боитесь услышать ответ. Вам, как и мне понятно все без слов. Нам не нужно расставаться, чтобы не порвалась нить, связующая нас, – Лариса хотела что-то возразить. Он прижал ладонь к ее губам. – Да, да, нить, связующая нас, тонка и непрочна. Она непременно порвется, но это будет потом, потом… А сейчас мы во власти иллюзии, иллюзии счастья. Она нужна и вам и мне, – он поднялся. – Я обещал вам рассказать сказку про бедного юношу. Было бы невежливо с моей стороны не сдержать обещания.

– Вы будете рассказывать мне сказки, как Шехиризада? – спросила Лариса.

– Да, – ответил он с улыбкой. – Тогда у нас с вами будет не одна, а тысяча и одна ночь любви!

Музыканты заиграли вальс. Петр Аркадьевич пригласил Ларису на танец. Они закружились по палубе. Вначале отстранившись друг от друга, смущаясь и робея. Но с каждым поворотом, с каждым па, приближаясь друг к другу теснее, пока не ощутили единое сердцебиение и огненное дыхание страсти.

– Простите, – поспешно отстранившись, проговорила Лариса. – У меня закружилась голова. Позвольте, я присяду.

– Да, да, прошу вас, – прижав руку к груди, прошептал он.

Музыка смолкла. Вихрастый мальчуган поставил на столик стеклянный шар со свечкой, налил шампанское и исчез.

– Почему вы не пьете? – спросил Петр Аркадьевич, протягивая Ларисе фужер.

– Потому что я боюсь, – призналась она.