Текст книги "Седьмое знамение"

– Здравствуй, Фаина, – неожиданно раздался голос слева от школьного крыльца.

Девочки удивленно умолкли и остановились. Фаина в испуге схватила Раю за локоть, а Рая между тем выдала самую свою выигрышную улыбку и приготовилась к наступлению. Она тоже узнала Бориса Новикова и сочла это хорошим предзнаменованием.

– Приветик, приветик! – ответила она. – Давно не виделись, дружочек.

– Да, – буркнул он, не отводя глаз от Фаины. – А ты со мной не поздороваешься, Фаина?

– Здравствуйте, – невнятно сказала она, выискивая, куда бы ей убежать и спрятаться.

Он радостно улыбнулся и стал просто неотразим. Рая онемела от восторга. Фаина отводила глаза и не смотрела на него. Она до сих пор не знала черт его лица, цвета глаз и волос, но угадывала его присутствие безошибочно, каждым своим нервным окончанием чувствовала его дыхание, а от его голоса у нее пробегали мурашки по спине и подгибались колени.

– Я хотел встретить тебя после уроков и проводить домой, – продолжил он. – Пожалуйста, Фаина, не прогоняй меня. И пожалуйста, не убегай от меня. Я не опасен, я просто уже не могу вот так жить. Пожалуйста же, Фаина.

Она судорожно сглотнула, как будто он был ее гильотиной, а она шла на смерть. Рая, боясь, как бы Фаина не испортила все дело, подбодрила ее пожатием руки.

– Что вам от меня нужно? – спросила Фаина дрожащим голосом.

Он ответил сразу, не задумываясь:

– Если бы ты спросила меня об этом после нашей первой встречи, я выложил бы тебе целый список требований, по пунктикам. Но теперь я прошу, я умоляю тебя только об одном: видеть тебя. Любоваться тобой. Ничего больше. Может быть, тебе неприятно меня слушать, так я буду молчать. Только не убегай от меня, пожалуйста.

Он говорил так кротко, что Фаина удивленно подняла на него глаза и впервые постаралась поподробнее разглядеть его лицо, но наткнулась на жгучий взгляд и зажмурилась…

– Можно мне проводить тебя домой? – спросил он еще смиренней.

Она долго колебалась, затем кивнула головой, так и не решившись произнести согласие словесно, и покраснела, и стала, как героиня детской сказки, премиленькой от смущения. Он улыбнулся шире и спросил, так же тихо и кротко:

– Можно, я подам тебе руку?

Рая ошеломленно водила глазами между ними и не верила. Неужели он так убивается тут ради святоши, а не ради Раи? Раю-то он почти и не заметил, она оказалась лишней. А на святошу но дохнуть боится, как бы она не испугалась и не убежала, не исчезла от него навсегда. «Это неправда. Этого не может быть».

Потрясенная его кротостью Фаина согласилась, он церемонно протянул ей согнутую в локте руку, куда она продела свою маленькую, в пушистой желтой варежке ручку, и при этом, чтобы нести сумку с учебниками и тетрадками, она вынуждена была оторваться от Раи, которая стала настолько лишней, что это уже нельзя было не заметить. Забыв обо всех уроках дефиле, она плелась позади сладкой парочки, свесила голову и плечи и утратила достойную осанку, обычно сохраняемую ею даже во сне, настолько сразило ее открытие. Выходит, он действительно увлечен Фаиной, а не притворяется, а Раю он, можно поклясться, даже и не вспомнил. Что за неудача! И что же ей теперь делать?

Она не слышала, какие речи он пел в уши Фаине, но та стыдливо отворачивалась, а убежать не имела возможности – он мягко держал ее руку и не выпускал. И – вот чудеса! – он напросился к ней в гости, этот лис, так как они оба свернули в сторону ее дома и вошли в ее подъезд. Рая простояла на морозе больше четверти часа, но не дождалась его возвращения. Значит, зашел к ней в гости.

Вот так святоша!

Рае ничего не оставалось, кроме как продолжить движение дальше, домой. Она была необычайно расстроена тем, что богатый и красивый парень предпочел унылую Фаину ей, яркой и живой. Если так произошло сегодня, то вполне может произойти и в будущем, независимо от того, достигнет ли она высот в модельном бизнесе или нет. Видимо, дело тут не в ее красоте или удачливости, а в чем-то еще. В душевных качествах, что ли? Здравая мысль! Она усмехнулась. С душевными качествами у Фаины все в порядке. А вот у Раи – есть ли они вообще?

Эк, куда ее повело от расстройства. На Фаининых душевных качествах далеко не уедешь. А ей, Рае, нужны все блага этого грешного мира, и добиться их можно только будучи гибким и хамелеончатым. Ну и пусть он сейчас пошел к ней в гости, хотя она этого вовсе не добивалась, даже тут, с Борисом Новиковым, еще не все потеряно, и вполне возможно его от Фаины увести, а не получится – в петлю она из-за этого не полезет, она же в него не влюблена. Для нее он просто завидный вариант развлечений и встреч, богатый и красивый юноша, но ничего такого особенного, романтического, она к нему не чувствует. Ни волнения, ни страха, ни радости.

Жизнь продолжается!

Но черт возьми, как же не хочется идти домой!

И занятий в школе моделей СТИЛЬ в тот день не было. Внезапно ей пришла в голову мысль испортить им праздник своим неожиданным появлением, и заодно сделать шаг вперед в отбивании кавалера у подруги. Все равно он Фаине не нужен, а Рае еще пригодится. Ха-ха! И Рая заторопилась домой, чтобы переодеться и появиться там не просто девушкой его мечты, а королевой фей и эльфов.

Отец Фаины был дома и очень удивился, когда дочь пришла не одна. Он постарался не слишком явно уставиться на гостя. Он понял, что это и есть тот незнакомец, взявшийся ходить за Фаиной – о нем уже знала вся община в Разовке, и все хихикали – может быть, этот упрямец собьет спесь с тигрицы, которая своей религиозной нетерпимостью наводила на них ужас. Странно: на чудака не похож, с виду нормальный молодой человек, а так настойчиво приударил за верующей девушкой, решительно его отвергающей… А ведь он еще и красив внешне, и хорошо одет, и выглядит даже незаурядным. Так что же заставило его обратиться именно к Фаине? Она прекрасна, это правда, но ее нетерпимость могла бы давно показать ему, что все попытки покорить ее бесполезны.

Борис был тише воды ниже травы, но отнюдь не подлизывался – он надел на себя самую скромную и милую маску из своего арсенала, какую он редко демонстрировал даже собственным родителям, слишком уж она была несовместима с его характером. Однако он решил использовать ее как последнее средство, и, к его немалому удивлению, именно она принесла пока первые результаты. Но Фаина была напряжена, одно лишнее движение – и все будет потеряно.

– Меня зовут Борис, – сказал гость и протянул руку. – Борис Новиков.

– Рад с вами познакомиться, очень рад. Мое имя Петр Николаевич. Добро пожаловать, молодой человек.

Их рукопожатие было крепким и дружеским. Борис умел смотреть прямо и открыто, да и чего ему тут бояться. Петр Николаевич показался ему союзником. По крайней мере, принял его приветливо, в отличие от его дочери. Та между тем сняла пальто и сапоги, сунула в рукав шапку и шарф. Потом пригладила рукой волосы, они легли гладкими волнами и светились, как металл в ночной темноте. Глаза блеснули из-под ресниц с сумраке прихожей. Снимая куртку, Борис не мог оторвать от них взгляд. Отец девушки показался ему обычным, неприметным, совсем не таким, как очаровательная дочь. А она хмуро предупредила:

– Папа, я умоюсь.

А заодно взяла из своей спальни домашнее платье, чтобы там же, в ванной, переодеться. Борису стоило немалых усилий не выдать повышенный интерес именно к ее комнате, но он ничего так и не заметил. Дверь туда постоянно была закрыта. А ситуация складывалась непонятная: Фаина вела себя как чужая, дичилась, хотя, по идее, он пришел в гости к ней, а не к ее отцу.

– Не откажите отобедать с нами, – вдруг предложил Петр Николаевич тоном воспитаннейшего помещика.

Борис изобразил смущение:

– Извините, пожалуйста, получается, что я напросился…

Петр Николаевич понимающе закивал головой:

– Не стоит извиняться. Я вижу, Фаюшка чем-то занялась, пройдемте тогда на кухню. Я пока разогрею обед и, может быть, мы с вами поговорим.

Настроение у Бориса мгновенно упало. Эта Фаюшка не святоша, а сущая ведьма! Он с удовольствием поговорил бы с ней, а с ее отцом говорить он еще не готов. Да и не предполагал он вот так с ходу официально представляться ее отцу. Похоже, Новиков, ты попал, как кур во щи. Придя к такому выводу, он вынужден был последовать за Петром Николаевичем на кухню.

Конечно, они жили не ахти как. По его понятиям, это была сущая трущоба, но никаких признаков фанатизма и самоистязания он не заметил. Напротив, в гостиной он мельком увидел старый телевизор и большой книжный шкаф с художественной литературой, преимущественно классической, а на кухонном окне стоял и негромко работал радиоприемник. Борис вздохнул полегче. Видимо, в этом небольшом семействе святошей являлась только Фаина, а отец ее в этом смысле вполне нормальный. Значит, живьем его не съедят, если он поведет себя с умом.

– Вы, наверное, успели понять, что Фаюшка – девочка не совсем обычная, улыбнувшись, начал Петр Николаевич и поставил на плиту кастрюлю с водой.

– Она необыкновенная, – подтвердил Борис.

– И вы, конечно, знаете, отчего это.

– Да.

– Отчасти это моя заслуга. После гибели жены я работал в церкви в Разовке, на ее восстановлении, плотничал. Ребенок мой вырос при храме, в атмосфере веры. Но, боюсь, она кое-что восприняла по-своему. Не мне судить, правильно это или нет, но это так. И, видимо, ваше появление в ее жизни ей не по вкусу, поскольку в ее планы не входило. Знаете, я не стану вмешиваться в ваши отношения с моей дочерью, но буду наблюдать за ними, чтобы…

– Я понимаю, – поспешно согласился Борис.

– Слава Богу. Не думайте, пожалуйста, что раз в общине мы люди безобидные и очень мирные, то не сумеем защитить Фаину в том случае…

– Я понимаю, Петр Николаевич, – проникновенно сказал Борис. – В этом нет нужды. Я не собираюсь обижать Фаину. Образно выражаясь, у меня просто рука не поднимется обидеть вашу дочь. Для этого нужно быть извергом.

Петр Николаевич смотрел на него испытующе, но Бориса этим трудно было смутить даже более искушенным людям, не таким простым, как… Кстати, а кем он работает, интересно? Так правильно, по-книжному выражается, а с виду – простенький такой, неказистый мужичок… Не сравнить с его дочерью…

– Я… можно, я позову ее обедать? – спросил Борис.

– Да, конечно. Сделайте одолжение.

Борис улыбнулся.

Дверь в спальню была закрыта плотно, сквозь нее не проникал ни один звук. Борис прислушался, потом постучался. Фаина так долго не отвечала, что Борис хотел было повторить стук, но тут услышал глухое, как из подвала:

– Войдите.

Он осторожно вошел и дверь за собой прикрыл не до конца – с одной стороны, так их нельзя стало подслушать, с другой же стороны, никто не обвинил бы его в совращении. Войдя, он в недоумении огляделся. Комната Фаины была маленькая и опрятная, до крайности скромная. Борису доводилось бывать дома у всяких девушек, в том числе и небогатых, и нигде он не видел такой подчеркнутой неприхотливости. Узкая старая железная кровать (не то что у Тимофеевых или Новиковых!), убранная синим покрывалом, над ней висел маленький потертый коврик. В углу возле окна блестела металлической рамкой икона Преображения Господня, и рядом – открыточка с изображением Владимирской иконы Божией Матери. Под ними на письменном столе была стопка духовной литературы. Через всю комнату тянулась широкая коричневая дорожка с красными пятнышками. В другом углу мрачно высился черный платяной шкаф. Окно прикрывали голубые шторы. Вот и все. Сущая монашеская келья. Во всяком случае, ничем не напоминала комнату обычной юной девушки. Даже в бедствующей семье дочка может позволить себе какой-нибудь плакатик, какой-нибудь красивый стаканчик, хорошенькую расчесочку, хоть малюсенькое зеркальце, картинки с котятами и цветами, но ничего этого тут не было. Любая индивидуалистическая черта безжалостно изгонялась из комнаты Фаины. В ней жила не обычная юная девушка, а некий «винтик системы», проводник высшего знания, создание, подчиненное идее целиком и полностью. Отсюда и бросающийся в глаза аскетизм.

Внезапно Борису все стало ясно. Он понял, почему отец Фаины оказался его союзником и пообещал не вмешиваться, и почему таким подбадривающим голосом поздоровался с ним в Разовке отец Александр, и почему прихожане его церкви с таким сочувствием ему улыбались. Ну конечно! Как же он сразу не догадался. Просто с самого начала ошибочка вышла – иметь дело ему предстояло не с беззащитным ягненком, а с укрепленной цитаделью, вооруженным до зубов противником. Он усмехнулся про себя, когда подумал, что во всех окружающих эта ситуация возбуждает своеобразный спортивный азарт – за кем же останется победа, чье упорство окажется сильнее. Того и гляди, начнут ставки делать, как на игре в тотализатор.

Сам-то он нисколько не сомневался в ответе на вопрос, за кем будет победа. Не сомневался ни на мгновение.

Veni, vidi, vici!

– Почему ты не идешь обедать? – спросил Борис негромко.

Фаина сидела за столом, выложив учебники, и делала домашнее задание по алгебре. В общем-то, похвальное занятие, но, согласитесь, если к ней пришли гости… Она никак не отреагировала на его появление в этой священной комнате. Точнее, у нее было намерение никак не отреагировать – она не повернулась, не обернулась, не сказала ни слова. Но по мере его приближения ее голова склонялась все ниже к тетрадке, а ручка, хотя и делала попытки возобновить процесс написания, не в силах была теперь даже обводить написанное. Борис остановился у нее за спиной и заглянул сверху вниз в ее черновик. Возникло долгое, но красноречивое молчание.

– Я бы не советовал тебе переписывать начисто без проверки, – так же негромко продолжил Борис. – В уравнении номер пятьсот восемь-б допущена ошибка. Хочешь, я помогу тебе решить?

Она ответила с трудом, не отчетливо:

– А вы разбираетесь в алгебре?

– Более или менее. Я закончил школу с золотой медалью.

Она сделала невольное движение головой, словно собиралась на него посмотреть, но передумала, только ее густая волнистая шевелюра закачалась из стороны в сторону.

– Это для тебя открытие, не правда ли? – усмехнулся он. – По твоему мнению, такие мерзкие типы, как я, не могут в детстве хорошо учиться в школе. Увы и ах, я и сейчас являюсь отличником в институте, хотя теперь-то это вовсе не обязательно.

– Вы очень умный, – бросила она равнодушно.

– Нет, скорее способный. И везучий, конечно.

– И скромный, – упрекнула без улыбки Фаина.

Он вздохнул:

– Чего нет, того нет. Почему же ты не идешь обедать?

– Папа еще не звал.

Она упорно не хотела поднимать голову, и волосы загораживали уже не только ее склоненное лицо, но и руки, и тетрадку. Он стоял у нее за спиной, не шевелился и видел, как тают ее силы, хотя она еще сопротивляется.

В комнату заглянул Петр Николаевич:

– Ну, куда же вы пропали? Я вас жду. Обед готов. К столу, дети!

Борис был раздосадован помехой. Он предпочел бы находиться тут, возле девушки, и постепенно покорять ее своим присутствием, пусть неподвижным, пусть даже и молчаливым. Но Фаина сказала:

– Мы уже идем, папа.

Вставала со стула она очень неохотно, однако Борис стоял на прежнем месте, и она вынуждена была повернуться к нему при вставании и прикоснуться к нему руками при этом, а он лишь смотрел и улыбался, и не делал ни одного движения ей навстречу, чтобы не спровоцировать ее недовольство. И он увидел, почему она так тщательно прятала лицо – оно румянилось, как утренняя заря, и теперь, когда оно открылось всем взорам, она покраснела сильнее и спрятала единственное, что еще можно было спрятать – синие глаза.

– У твоего папы замечательно правильная речь. Кем он работает?

Она посмотрела на него с благодарностью:

– Вы заметили? Он был учителем русского языка и литературы, сейчас на пенсии. У него есть звание «старший учитель» и медаль «ветеран труда». И он, к сожалению, инвалид-сердечник.

– Я так и думал, что он учитель. Почему ты до сих пор говоришь мне «вы»? Мне перед Петром Николаевичем неудобно. Пожалуйста, это же нетрудно.

Она нахмурилась, но он не уступал, и она согласилась:

– Я попробую.

Он в знак признательности слегка ей поклонился. Она пошла на кухню впереди него. От наплыва народа там сразу стало негде развернуться, кухонька была явно не предназначена для численно полноценной семьи. Все место в ней занимали стол, табуретки, плита, холодильник и мойка. Вся посуда была сложена в шкафы и на полки, висящие под самым потолком. На столе стояла миска, в ней горкой лежали душистые, дымящиеся, переливающиеся от масла пельмени, вазочка со сметаной и три прибора. На плите подогревался чайник и весело свистел. Фаина замерла на пороге, удивленно переводя взгляд между столом и отцом. Такие деликатесы редко посещали их дом. Петр Николаевич пояснил:

– Ведь пост закончился, а на Рождество Христово у нас не получилось ничего праздничного приготовить. Я купил фарш в нашей школе, где я работал. Сегодня и отпразднуем. Садитесь, молодой человек. Фаюшка, помолимся.

К полной растерянности гостя, хозяева повернулись к окну, подняли лица к небу и начали удивительно слаженно читать наизусть:

– Очи всех на Тебя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения.

Они осенили себя крестным знамением, потом уселись за стол. Их лица поразили Бориса светлостью и добротой. Досада его вдруг прошла, испарилась куда-то – отец Фаины отнесся к нему без недоверия, и это поневоле трогало до глубины души. Кроме того, Бориса тронула и необычайно теплая, благословенна атмосфера этого места. Под улыбкой отца и Фаина оттаяла, стала вести себя непринужденно, смотрела на гостя не таясь, участвовала в разговоре, и Борис окончательно попал в плен – теперь он не сможет жить без таких вот обедов, без Фаины, которая, как он заметил, на самом деле очень хорошая, но отнюдь не пресная. Она имела обо всем свое суждение, не всегда, с чьей-то точки зрения, верное, но логически или эмоционально обоснованное. Правда, она не слушала радио и не смотрела телевизор, следовательно, не разбиралась во многих вещах, но это почему-то не делало ее недоразвитой. Зато она очень глубоко и тонко чувствовала музыку, литературу и живопись, буквально до болезненности, и куда было до нее тому же Эдгару с его этическими и эстетическими критериями ratio! В ней понимание искусства шло не от разума, а из души, настроенной на прекрасное, как музыкальный инструмент.

Борис подумал, что ни с кем ему не было так приятно находится рядом, как с Фаиной. Но, к сожалению, обед скоро закончился. Не успел Борис опомниться, как хозяева снова встали лицом к небу и начали читать наизусть:

– Благодарим Тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас.

Перекрестившись, они повернулись к опешившему гостю, причем взгляд Фаины был одновременно и торжествующим, и насмешливым. Казалось, она задалась целью сразу огорошить своего кавалера, чтобы начисто отбить у него охоту общаться с такими чудаками. Но он еще раз мысленно усмехнулся: наивный ребенок опоздал с приемами шокирования, так как он уже видел ее подлинное лицо и на такие уловки вряд ли попадется.

В одно мгновение тарелки, вилки, ложки, чашки из-под чая были вымыты и блестели на полках. И вдруг Фаина обернулась к Борису:

– Пойдем ко мне в комнату.

Петр Николаевич в это время включил в гостиной телевизор и уселся слушать новости. Борис уже ничему не удивлялся, а к суровости в глазах девушки он почти привык. В комнате она садиться не стала, остановилась возле стола, прямая, как струна, сложила руки на груди и сказала:

– Ты можешь сесть, если хочешь, хоть на стул, хоть на кровать. Я буду говорить недолго, и после этого ты уйдешь. Не возражай. Ты не мог не заметить, что ты здесь неуместен.

Борис как раз хотел возразить, однако тон Фаины был серьезен, и он смолчал.

– Итак, я объясняю в первый и последний раз, – продолжила она. – С тех пор, как ты начал меня преследовать – не возражай же! – на что, по-твоему, это похоже? Так вот, с тех самых пор вся моя жизнь полетела кувырком. Для тебя это, наверное, звучит комплиментом. Может быть, тебе это непонятно. Я вижу, папа мой и все остальные не желают мне помогать, хотя прекрасно знают мои цели и стремления. Под их и твоим давлением я решилась было сделать вид, что соглашаюсь тебе и им потворствовать, чтобы только вы все оставили меня в покое. Но потом поняла: так вести себя недостойно, мне противно притворяться, поэтому вот сейчас я хочу сказать то, что думаю. Я выросла при церкви. Там сложился мой характер и образ мыслей. У меня еще в детстве появилась мечта – стать настоящей художницей и писать иконы. Кажется, это не очень самонадеянно с моей стороны. И вообще, для счастья мне нужно не так уж много: чтобы близкие мне люди были живы и здоровы, и чтобы никто не мешал мне идти своей дорогой. И всё. Мы с тобой не просто разные, мы диаметрально противоположные люди. Ты человек аристократический, взрослый, самостоятельный. У меня вроде бы нет повода думать о тебе плохо, но все-таки я знаю, что ты явился не с добрыми побуждениями, и на уме у тебя одно – развлечься. Моя жизнь тебя нисколько не интересует, и то, что будет со мной потом, когда эта игра закончится, тебя не волнует. Поэтому я не хочу общаться с тобой. Пожалуйста, оставь меня в покое. Так будет лучше для всех. Ты и сам понимаешь это не хуже меня.

Тут он не выдержал, вскочил со стула и несколько раз смерил шагами ее крохотную спаленку. Эта прямая и откровенная речь необычайно смутила и взволновала его. Фаина удивленно водила за ним глазами и невольно отодвигалась к окну – мало ли, вдруг это он рассвирепел и готовится расправиться с нею. Но пусть лучше так, чем юлить перед ним, как змея. Он же остановился перед ней почти в такой же позе, сложив на груди руки. Его черные глаза блестели, а в голосе прозвучала неподдельная горечь:

– Ну, спасибо! Впрочем, я уже привык к тому, что на мне лежит клеймо аристократа. Но никогда еще мне не тыкали этим клеймом так обидно! У меня что, по-твоему, нет никаких чувств, из-за того, что мой отец стоит у власти? Или я не такой же человек, как ты?

Она поняла, что обидела его всерьез, и уже раскаивалась в своей резкости, но отступать не собиралась. Еще чего!

– Извини, – твердо произнесла она, – если мои слова тебе неприятны, но ведь это правда. Ты не такой человек, как я, потому что ты с детства ни в чем не знал отказа и всегда получал желаемое. Это не могло не сказаться на твоем характере. А как еще я могу о тебе думать? Вспомни, как ты вел себя на той ужасной вечеринке у Эдика Тимофеева! А в библиотеке? Боже мой! – Она покраснела от стыда за сцену в читальном зале. – А какой скандал был в Разовке, в доме церковного старосты, где я осталась ночевать, а ты вломился прямо в комнату, как… как разбойник! Это что, шуточки такие?

Он прикрыл глаза рукой и снова несколько раз прошелся по комнате. Она смотрела на него, теперь уже с жалостью, однако не уступала ни пяди.

– Отсюда я делаю вывод, – дрожащим голосом завершила она, – что ты просто хочешь меня опозорить!

Он остановился посреди комнаты с таким решительным выражением на лице – она отступила к окну и побледнела от страха. В ответ на это он развел руки в стороны, как бы в доказательство ненасилия, и даже поставил между собой и девушкой ее стул. Усмехнулся еще горше:

– Успокойся, я тебя не трону. Даже не подойду к тебе. Но только скажу, что ты несправедлива. Я признаю, конечно, я вел себя глупо. Потому что ты отказывалась хотя бы выслушать меня.

– Это не оправдание!

– Хорошо. Но посмотри на меня. Меня зовут Броис Новиков, я родился в городе Краснониколаевск Горьковской области, двадцать пятого ноября тысяча девятьсот семидесятого года. Я с золотой медалью окончил среднюю школу номер три города Краснониколаевск и сейчас учусь на третьем курсе института иностранных языков. Живу у Тимофеевых по знакомству. Характер у меня и впрямь не идеальный, но проблем тем, рядом с кем я живу, я не доставляю. Подрабатываю в свободное время сочинением рассказов и вполне могу содержать себя сам, если понадобится. Друзей у меня нет, но зато много приятелей, это может навести на мысль о поверхностности моих интересов. Не отрицаю, я пока не определился с тем, чему в жизни надо отдать предпочтение. Правда и то, что я веду себя легкомысленно, выпиваю на вечеринках и иногда курю сигареты, и встречался уже с несколькими девушками. Для тебя, естественно, это портрет сущего беса, а я просто человек. Я увидел тебя и ни о чем больше не думаю. Тебя не должно это удивлять – ты же видишь себя в зеркале и знаешь, насколько ты прекрасна. Сначала я, действительно, относился к тебе как к обычной девушке, напустившей на себя этакий лоск, для интереса. Скажу даже больше: сегодня с утра я тоже так думал, но знакомство с твоим папой и особенно обед с вами совершенно изменили мое мнение. Ты – не обычная девушка. И я не могу, просто не могу расстаться с тобой.

Она умоляюще протянула к нему руку:

– Ради Бога, не делай этого! Ты же сам видишь, какие мы разные! Ты очень легко найдешь себе подругу, которая тебе подойдет и окажется достойной разделить с тобой…

Он с силой сжал спинку стула, до белизны в пальцах.

– Какое мне теперь дело до всех других девушек, когда я узнал тебя! Какая из них сравнится с тобой? Разве они могут быть лучше или красивее тебя?

Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться, затем продолжил тихо:

– Фаина, мне очень тяжело. Ты действительно живешь другой жизнью, мы как будто находимся в разных мирах, но я этого не хочу! Конечно, ты можешь прямо сейчас отослать меня, и я уйду. Навсегда. Честно. Но этим ты просто лишишь меня возможности прикасаться к твоему миру, миру света и доброты. Сейчас у меня уже нет сил спорить с тобой и переубеждать.

Он остановился в ожидании. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз, пока у нее не выступили слезы от тех усилий, которые она предпринимала. В душе у нее шла борьба. Борис говорил очень искренне, по крайней мере, в тот момент, и она не могла остаться к такой просьбе равнодушной. И в то же время она была уверена, что этот его порыв пройдет, и все вернется на круги своя.

Он не дождался от нее ответа, опустил голову и направился к двери. Весь его вид выражал безнадежность.

– Подожди! – не выдержала она. – Как тебе не стыдно. Ты же знаешь, что из всего этого ничего не выйдет. Абсолютно ничего.

При этом она ладошками сердито утирала со щек слезы. Борис повернулся к ней и ласково улыбнулся, но не вернулся.

– До свидания, – шепотом попрощался он.

Он снился ей всю ночь, так что утром она проснулась больная и слабая. Теперь она видела его отчетливо, взгляд художницы быстро запомнил черты его лица, манеры, движения, общий рисунок тела. Она приходила в отчаяние то того, как он был красив и как настойчиво добивался ее общества, но и от того, что между ними невозможны любые отношения. Даже дружеские, даже приятельские, даже просто знакомство. Господи, тогда зачем им все это?

На обратном пути Борис столкнулся-таки с Раей Беловой, которая со всех ног бежала ему навстречу. Она спугнула ему настроение, и он поморщился:

– Это опять ты!

Она не огорчилась из-за столь холодного приема:

– Не опять, а снова! Да, я. Поговорить надо.

Он вздохнул. Атмосфера, созданная Фаиной, неизбежно выветривалась из его души под напором Раиного энтузиазма. Она смотрела на Бориса искоса своими карими глазами и усмехалась:

– Смотрю, тебе тоже скоро будет прямая дорога в монастырь. Знаешь, а я могу дать тебе совет, как наверняка покорить Файку. Хочешь?

– Ну давай.

Она сделала серьезное лицо:

– Стань священником.

И захохотала, схватив его за руку.

Он стряхнул ее с себя и пошел прочь. Она догнала его и бесцеремонно снова за него ухватилась, цепко, как шарик репейника. Старалась попасть в такт его шагам. Он на нее не смотрел, лицо его стало каменным. С нее тут же слетела вся бравада.

– Да, – протянула она. – Такого взгляда, каким ты смотрел на нее, мне вовек не дождаться. Обидно и досадно, но ладно. Не сердись, а? Я пошутила.

Он молчал. Он сердился на самого себя – выходит, всем видно, что он попал в зависимость от девушки. Странно, он действительно чувствовал к Фаине нечто необъяснимое, неподдельное, и это приводило его в ярость. Он не мог позволить себе роскошь влюбиться, ведь тогда он утратит все то, что он больше всего в себе ценит, все неотъемлемые атрибуты главного героя – свободу и равнодушие. Фаина ему по вкусу, конечно, но… А как же спортивный и охотничий азарт и сладость победы? Нет, он не отступит. Как бы не так.

– Значит, Файка, – продолжила Рая. – Смешной ты, правда! Как тебя угораздило так вмазаться? Ты посмотри на нее повнимательней – за ее внешностью ничего нет!

– А за твоей внешностью – есть, – не утерпел Борис.

От его ядовитого тона она приостановилась и опустила глаза. Ее голос задрожал от обиды, тем более незаслуженной.

– Это жестоко с твоей стороны, – сказала она. – Я имела в виду, что за ее внешностью нет ничего, необходимого для любви. Там есть всякие хорошие и правильные человеческие качества, но для любви нужен огонь, а она холодная, как ледышка. И, раз уж ты начал нас с ней сравнивать, то имей в виду: даже если она в тебя влюбится по уши, она никогда и никому не даст это понять, скорее покончит с собой, чтобы избавиться от этого греха и не допустить его… реализации. А я вот не лицемерю – ты мне очень нравишься, и я этого не скрываю.

Борис остановился и повернулся к ней лицом. Ему стала невыносима вдруг компания Раи, как и всех остальных людей. В нем еще оставался порыв, возникший в разговоре с Фаиной, и он стремился поскорее остаться один – еще раз без помех вспомнить нынешний день от начала до конца, повторить его мысленно, так как именно сегодня он почувствовал в себе настоящую жизнь, биение сердца, всплеск эмоций, а до того у него была словно не жизнь, а игра, кино. Этот всплеск, этот подарок сделала ему Фаина. Легче всего отделаться от Раи можно было бы грубостью, но Борис продолжил откровенничать, как и в комнате Фаины, хотя Рая , в отличие от своей подруги, вряд ли смогла бы его откровенность оценить.

– Послушай меня, – попросил он. – Я только что вышел из дома, где был счастлив. Твое появление мне мешает. Ты классная девчонка, в самом деле, и в другое время, если бы… не было Фаины… может быть, у нас и получилось бы что-нибудь. Я не влюблен в нее… пока. Я просто хочу быть рядом с ней, потому что она не такая, как все другие девчонки. Она не заигрывает со мной, к сожалению, но зато она не притворяется, и когда она рядом, мне становится хорошо. Прошу тебя, уйди и дай мне спокойно думать о Фаине. Поговорим когда-нибудь в другой раз. Полагаю. Нам придется частенько видеться, вы же с Фаиной подруги. Всего хорошего.