Текст книги "За честь культуры фехтовальщик"

Не менее отчетливо связан с Александром и другой пласт повести, ее, если можно так выразиться, идейный конфликт. Скверный, слабый человек Лаевский – безвольный, безответственный, лживый, никчемный, вся жизнь которого, по фон Корену, туфли, купанье, кофе, винт, лганье, сон, „lа femme“ – говорит замечательные вещи, рассуждает умно, тонко, он сердечен и искренен, как редко кому дано. А его антагонист, зоолог фон Корен – представитель науки, умница, исполненный самых прогрессивных идей, человек дела и принципов – жесток, бездушен, нетерпим и не способен к состраданию. Эти персонажи в сюжете повести не имеют никаких видимых оснований для столкновения, они просто сосуществуют рядом (столуются у доброго и бесхитростного доктора Самойленки). Их столкновение, инициированное фон Кореном, лежит в области того же необъяснимого логикой, невозможного парадокса, что диктует правила морали реальной Людмиле Павловне Чеховой или вымышленной Марии Константиновне, но оно – подлинное и непреодолимое, на уровне нравственного инстинкта. Сосуществование фон Корена и Лаевского невозможно так же, как невозможно подобрать внятных объяснений их противостоянию. Это противостояние «правильной» толпы и «неправильного» индивида, но оттого что толпа «правильная», а индивид действительно «неправильный», у толпы нет права на приговор. А между тем Александр «по жизни» постоянно оказывался именно в положении «неправильного индивида» и, кстати сказать, положение это сознавал и никогда не стремился его изменить.

Разрешить этот необъяснимый конфликт повести может только столь же необъяснимая и ничего не решающая дуэль – самый крайний у Чехова способ разрешения неразрешимого драматического конфликта. (Вспомним дуэль Тузенбаха и Соленого по причине того, что их обоих не любит Ирина.) А уж кто как не Чехов умел стать выше и поднять читателя над лапидарной безысходностью действительности. Это дуэль от невозможности сосуществовать рядом, дышать одним воздухом, от несопоставимости и несоизмеримости нравственных кодексов – хорошего, «правильного», но бесчеловечного и дурного, «неправильного», но человечного – чувства, столь свойственного Александру.

Однако главное, что позволяет говорить о прототипичности ситуации, в самой сердцевине, в самой кульминации этой на редкость для Чехова многонаселенной, запутанной и цветистой повести. В ней есть сцена – ключевая и для повествования, и для понимания судьбы ее прототипа: «Бледная и сильно похудевшая Надежда Федоровна не понимала его кроткого голоса и странной походки; она торопилась рассказать ему все, что с ней было… (а был пошлый и грязный адюльтер. – Е. Г.). Ей казалось, что он, вероятно, плохо слышит и не понимает ее и что если он все узнает, то проклянет ее и убьет, а он слушал ее, гладил ей лицо и волоса, смотрел ей в глаза и говорил: „У меня нет никого, кроме тебя…“».

«У меня нет никого, кроме тебя…»– этим «преступное», так ужасавшее близких сожительство, и определялось, а не похотью, «не желанием оскорбить отца и мать своих», как полагал Павел Егорович. На этой максиме, не отрефлектированной, неосознанной Александром, оно и было построено. Инвалид (жертва) бурной супружеской жизни и инвалид (жертва) тяжелого детства держались друг за друга, опирались друг на друга, и это давало им силы. Пусть с детьми, пусть седая, пусть старая («Помилуйте, оне – старуха-с!» – поразился случайный гость), вздорная, ревнивая, капризная, но она была необходима ему, потому что он был необходим ей. Диапазон отношений выстраивался от «Анна настолько прилепилась ко мне, что стала нераздельно (так. – Е. Г.), и я вполне доволен своей судьбой» до «отсутствие жены хоть на два часа составляет целое благодеяние», «эта баба никогда меня не понимала и не поймет», «я не говорю о своей Анне Ивановне. Ее и Бог судить не будет, она ниже критики».

Что до жизнестроительства по Чернышевскому, то в начале лета Анна Ивановна уже была беременна и в дальнейшем станет регулярно пребывать в интересном положении: «Двадцать пятого июня (1882 года. – Е. Г.), не расплатившись с долгами, не сказав Чеховым, что у Анны пошел третий месяц беременности, а также оставив на тетю Фенечку любимую собаку Корбо, Александр со своей невенчанной женой и ее сыном подростком Шурой отправился в Тулу. Там они задержались на один день и отдали Шуру на попечение родственникам Анны и двинулись дальше в Таганрог»*.

В Таганроге Ал. Чехов был принят на место чиновника, отданного под суд. В Таганроге родилась и годовалой умерла их дочь Мария-Мося, из-за «незаконного» младенца произошел разрыв с дядей Митрофаном Егоровичем (который тоже оказался противником незаконного сожительства); потом – бегство из Таганрога и постыдное возвращение в Москву; рождение второго ребенка, сына Николая 26 августа 1884 года и, наконец, перевод в Петербургскую Таможню.

Вот как описывает Ал. Чехов свой приезд в Петербург.

«Питер, 5 марта <18>85

Жопа!

Памятуя твою заповедь, я сажусь тебе писать в первую минуту после приезда. Я жив и здоров. Кашель почти прошел. Желудок расстроен по обыкновению. В дороге я пил не очень много. Следовало бы об этом умолчать, но я не умею скрывать от тебя чтобы то ни было. Час тому назад я приехал с поезда. Квартира нанята светлая, чистая, заново отделанная с парадным ходом, водой и клозетом. Вот ее приблизительный план (следует рисунок. – Е. Г.).

Цена 17 руб., печи русской нет, а есть плита и духовая. Квартира настолько хороша, что я заранее умалчиваю о том, что в ней придется прожить только один месяц. Имел объяснение с Никоновым. Он покачал головою и предупредил, что у него нет средств платить за меня ежемесячно. Я успокоил его, и мы расстались друзьями. Ковалевский (мой сослуживец-мальчик) послал два письма в Москву д. Голуб. Твоего письма со вторым рублем я не поучил. Кровати еще не куплены и мебель не получена, потому что я приехал в 9 часов, побывал в Таможне и не успел еще сделать ничего. Теперь только 12 часов. Во всяком случае <к> вашему приезду квартира будет вытоплена и вполне приготовлена. Ехал я с вокзала ровно час с четвертью по ужасной дороге. Везти Кольку на извозчике, значит погубить его. Поэтому карета необходима, а она будет стоить не менее трех рублей. Это не прихоть а необходимость. За время моей поезд<ки> с вокзала на квартиру два раза шел снег, два раза освежало меня дождем и раз выглянуло на минуту ясное солнышко. Дорога, т. е. мостовая, убийственна. Я два раза рисковал головою: раз об фонарь, а потом вылетевши из саней. Могу тебя и порадовать: я представлен в Департамент на должность переводчика. Утвердят ли меня – не знаю, но все-таки это делает честь Никонову. В представлении сказано, что я обладаю самыми лестными отзывами от Кайзера. В то же время Никонов попросил меня написать Кайзеру, чтобы он выслал свой отзыв обо мне. Письмо я написал, привожу его целиком:

Мног<о>ув<ажаемый>

Гер<ман> Кар<лович>.

В конце февраля я поступил на службу в СПб. Сух<опутную» Тамсожню». Меня обласкали, отнеслись ко мне вполне сочувственно, в особенности г-н Упр<авляющий> Таможнею Влад<имир> Фед<одрович> Никонов. Для моего полного благополучия не достает только Вашей рекомендации о моей особе как о чиновнике. По этому почтеннейше прошу Вас, Гер<ман> Карл<ович>, сообщить Ваше мнение обо мне г. Никонову. Я представлен на классную должность и мое будущее назначение зависит от Вашего отзыва. Я при личном свидании с И. Д. Золотиловым просился снова к Вам на службу и получил очень утешительное обещание, но пока не прочь послужить и в СПб Таможне, если Ваш отзыв будет более или менее благоприятен для меня.

Примите и проч.

Вот все, что я сделал сегодня. После обеда отправлюсь покупать кровати и постараюсь опустить письмо в ящик курьерского поезда, хотя для того и придется сделать здоровый конец совсем в другую сторону. Прости, пожалуйста, меня, но меня злит твоя подлая мнительность. Изволь переть, черт знает куда, усталый и разбитый для того, чтобы письмо попало к тебе сутками раньше! И вдобавок письмо будет валяться по всем подоконникам, чуть ли не по полу…

Видал Евреинова. Расцеловались на ходу быстростремительно. Всем поклоны. Милой нашей кормилице Аграфене Наумовной<е> от барина вашего, что я доехал благополучно и чтобы барыня вела себя хорошо и степенно, а иначе берите Кольку на руки и уходите куда глаза глядят, и а ишщо (еще) (так, два слова. – Е. Г.) не забудьте паспорта, и кроме того уведомляю вас, чтоба (так. – Е. Г.) вы запаслись провизией на всю дорог, потому шта (так. – Е. Г.) все д'орого. А ишш'о пишу Вам, чтобы Кольку одеть по Вашему усмотрению и барыню не слушать. А еще прошу вас дать мне телеграмму, когда вы приедете, чтобы я вас встретил. При сем барыню не уважайте и спросите у нее, как она из барыни стала барышней. И с тем до свидания, потому что все вы там дураки и дуры. Если Катька будет шалить, так не берите ее в Питер, а оставьте в Москве. Прочтите ей это место письма и пусть она помнит, что я не шучу. Поцеловал бы вас, да не стоит.

Ваш А. П. Чехов

PS. Квартира будет готова завтра, так что можно переселяться в нее. Поэтому, Аннушка, возьми мозги в зубы и решай, как должно.

PSS. В Таможню я забежал на минуту. Не забудь послать мое открытое письмо брату Ник<олая> Ив<ановича>. Слышишь? буквально выполни. Бонзу Целую»[85]85
  РГБ, ф. 331, к. 32, ед. хр. 11, л. 3.


[Закрыть].

Письмо свидетельствует: живут эти последователи Чернышевского бестолково, безалаберно, но семьей прочной, а главное – «разговорчивой», обсуждать с женой все – от интонаций делового письма до пеленанья младенца – вошло в привычку Глава семьи отчитывается подробно и охотно в наималейших оттенках самочувствия и деталях служебных обстоятельств. Александр ворчлив, но не строптив. «Подлая мнительность» супруги ему скорее приятна, чем докучлива, скорее тешит его самолюбие, чем раздражает. Обращаясь к Анне Ивановне более чем бесцеремонно, если не сказать хамски, он тем не менее видит в ней деятельную помощницу и даже нехитрую служебную записку приводит целиком, полагаясь на мнение супруги не менее, если не более, чем на свое. Брань и речевое непотребство, легко вспыхивающее раздражение входят в поэтику семейных отношений как неотъемлемая часть. Жесткое, на грани оскорблений, насмешничанье – стиль Александра. Но если в письмах к брату Антону это игра на равных и с тем, кто способен поддержать игру и парировать удар, то в письмах к невенчанной супруге, существу зависимому, так сказать низшему, это выглядит совсем по-другому. Но, видимо, подобное отношение не смущало Анну Ивановну, и сама она считала его вполне естественным.

Любопытно, что письмо состоит как бы из двух частей, и во второй части, адресованной кормилице Аграфене Наумовне и пародирующей ее речь, Анна Ивановна вновь оказывается несмышленой барышней, пригляд за которой нужен такой же, как за младенцем.

Публикуемые письма Ал. Чехова к А. И. Хрущевой-Сокольниковой, как и два варианта его автобиографии добавляют на наш взгляд весьма характерные черты к портрету этого несомненно талантливого, но по-настоящему не состоявшегося человека.

В каталоге Рукописного отдела Пушкинского Дома кроме рассмотренных выше автобиографий для А. Н. Сальникова и П. В. Быкова хранится еще несколько документов, принадлежащих руке Александра Чехова. (Приписываемое Александру письмо к М. О. Микешину (ф. 435, оп. 21), как мы постарались показать, написано А. П. Чеховым*.) В их числе три письма по поводу публикаций Ал. Чехова, одно – Н. К. Михайловскому (для «Русского богатства») и два – П. В. Быкову (для «Всемирной иллюстрации»), пять писем Н. Ф. Анненскому и записка П. И. Вейнбергу по поводу сохранившихся у Ал. Чехова писем А. П. Чехова, поздравление О. К. Нотовичу с двадцатилетним юбилеем его издания «Новости и биржевая газета» и деловая записка П. А. Нагелю. Нам кажется, имеет смысл представить эти документы.

В письмах Н. К. Михайловскому и П. В. Быкову Ал. Чехов обсуждает перспективы сотрудничества в изданиях адресатов.

Николай Константинович Михайловский (1842–1902) – публицист, критик, общественный деятель. С начала 1890-х годов и до конца жизни ведущий сотрудник и идейный вдохновитель журнала «Русское богатство».

Гушанская Е. М. Новый автограф А. П. Чехова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома. 2011. СПб., 2012. С. 176–178.

Письмо к Николаю Константиновичу Михайловскому (ф. 181, on. 1, ед. хр. 753)

«2 фвр. 1902

Удельная Костромской пр. <оезд>, 9.

Многоуважаемый Николай Константинович,

При свидании в последнем заседании Литературного фонда я говорил Вам о восточном (закавказском) побережье Черного моря, о том, что оно еще не описано, и о том, что я собираюсь описать его для «Русского богатства». Вы любезно разрешили мне прислать со временем рукопись в редакцию Вашего Журнала. На этих днях я уезжаю на Кавказ в Закавказье. Если Вы пожелаете воспользоваться моим слабым, посильным трудом на эту тему для Вашего уважаемого издания, то будьте добры, уведомьте меня какого (приблизительно) объема должен быть мой очерк, принимая за единицу печат. лист в 36 000 букв. Мне хотелось бы заранее знать рамки для того, чтобы, с одной стороны, не размахаться очень, а с другой – чтобы распределить свое время.

Премного обяжете, если не замедлите ответить.

Жму руку.

Искренне преданный Вам Ал. Чехов (А. Седой)

Адр. Удельная, Костромской пр.<оезд>, 9.

10. П. 02».

Послание Н. К. Михайловскому на первый взгляд вполне заурядное деловое письмо, не представляющее особой ценности. Однако для понимания характера Ал. Чехова и особенно легенд, с ним связанных, эта записка чрезвычайно важна. В чеховедческой биографической литературе за

Александром числится склонность преувеличивать свои страдания, невзгоды и преследующие его превратности судьбы. К ним обычно относят и сетования на то, что его произведения не попадали на страницы тех или иных уважаемых изданий.

Примером может служить история о том, как ему не удалось сделаться автором «Русского богатства», что породило в нем комплекс «нововременской неполноценности», изложенная в письме к А. П. Чехову: «Лучше напиши ты мне вот что (и пожалуйста напиши!): могу ли я со своим опороченным нововременским именем послать какую-либо свою беллетристическую вещь в „Русскую мысль“? Не дивись тому, что я задаю такой вопрос. Научен горьким опытом. Условился я как-то раз с К. Н. (описка, следует: Н. К. – Е. Г.) Михайловский дать ему что-то такое в его толстый журнал. На мое несчастие на другой же день Буренин выругал в „Н<овом> Вр.<емени>“ его журнал – и Михайловский поспешил сейчас же прислать мне по почте вежливый отказ с указанием „на независящие обстоятельства“. Так я и не попал в толстый журнал. Не повторится ли то же самое, если я сунусь в „Р<усскую> Мысль“?» (25 ноября 1903).

Сюжет выглядит красиво, но малоправдоподобно. Однако вышеприведенное письмо к Н. К. Михайловскому подтверждает, что все, изложенное Ал. Чеховым, – чистая правда. Более того, знай (или помни!) Ал. Чехов, что стояло за этим отказом, он с удовольствием бы расписал Антону подробности.

Сделаем это за него.

А дело в том, что 15 (28) февраля 1902 года на страницах «Нового времени» была опубликована статья, целый «подвал», «Скудное богатство» (правда, ее автором был не В. П. Буренин, тут Ал. Чехов ошибся, а Е. Л. Марков), с резкой отповедью «Русскому богатству» и оскорбительными выпадами в адрес самого Н. К. Михайловского.

Евгений Львович Марков (1835–1903) – публицист и прозаик, выпустил книгу путевых заметок «Россия в Средней Азии» (СПб., 1901. Т. 1–2), которая была отрецензирована в декабрьской книжке «Русского богатства» за 1901 год[86]86
  Новые книги (раздел) // Русское богатство. 1901. Кн. 12 (2-я паг.). С. 72–78.


[Закрыть].

Рецензент аттестовал сочинение г. Маркова как весьма реакционное в геополитическом и малограмотное в научном отношении. Отметив походя литературную беспомощность автора (хаотичность изложения, повторы, пристрастие к мелочным подробностям), нравственную глухоту, с которой «номенклатурный» путешественник, с помпой и размахом принимаемый местными властями, восхищается рабовладельческим строем, царящим на Востоке, критик обнаружил в книге недостатки и более неоспоримые, чем издержки слога и морали. Он нашел там множество необоснованных исторических аллюзий, сомнительных сведений, фактических ошибок:«…он (Е. Л. Марков. – Е. Г.) с легкостью изобретает новейшие историко-этнографические, историко-лингвистические теории на основании самых случайных сведений, попавшихся ему под руку». «На стр. 187 второго тома читаем: „Китайские хроники упоминают имя монголов уже за 2000 лет до Р. X.“. Это даже не открытие, а какой-то сладкий сон, вероятно, привидившийся г. Маркову в тарантасе после разговора со сведущими людьми <…> Наяву никакое художество не может открыть в китайских хрониках не только имени монгол, но и вообще сведений о кочевых инородцах Средней Азии старше двух веков до нашей эры».

Рецензент с удовольствием предъявлял примеры вопиющей безграмотности: «В своих исторических изысканиях о Средней Азии г. Марков ни словом не обмолвился ни об уйгурах, замечательном культурном народе, с которым исламизм вел долгую и кровавую борьбу, ни о их предшественниках тукю или, правильнее, тюрк, ни о хунну, владения которых простирались от Хингана до Аральского моря, но почему-то полюбил узбеков и создал целую, так сказать, полиузбекскую теорию в их честь. <…> Узбеки, по учению г. Маркова, были одним из многочисленнейших племен Азии. Татар, ногай, киргиз, тюрк, туркмен были только крупными отделами племени узбек. И турки сельджуки, и половцы, и печенеги (последние два только, впрочем, вероятно) были узбеки. Татары, поработившие Россию, тоже были узбеки, сам Чингис был узбек из рода монгол. <…> Оттуда же взялся у г. Маркова этот узбекизм? Ни на Квента Курция, ни на дона Клавихо, даже на столь любимого им Плано Карпини г. Марков не ссылается в подтверждение своей теории; у него есть иной авторитет, выше всех: сами туркестанские киргизы называют себя узбеками, а узбеки говорят, что Чингисхан „был узбек“. И следует этой теории узбекского „über alles“ и вслед за этим пишет о благотворности русского владычества в Средней Азии».

Такого рода разбор вызвал у автора крайнее возмущение. И г. Марков на страницах «Нового времени» объяснил все это нападками тенденциозной либеральной критики на свойственную ему гордость за все русское, т. е. продемонстрировал замечательную способность объяснять безграмотность и ограниченность патриотизмом:

«Меня занимает не частное мнение его («Русского богатства». – Е. Г.) о моей книге, а его общее отношение ко всему отечественному, что не по самомнению журнальной кружковщины, а в действительности составляет силу и богатство родной нам России. <…> Русский писатель смеет быть русским, интересоваться русскими интересами, любить свое родное. Честный человек смеет говорить о ткровенную правду, не подделываясь под шаблонные взгляды шаблонных журналов, не становясь под знамя безличного космополитизма, не преклоняясь перед давно истрепанным талмудом литературной кружковщины. Эти преступления его не простятся ему! <…> Как все это пахнет умственною и душевною „прострациею“, в которой пребывающий неподвижно „на славном посту“ редактор „Русского Богатства“ сознавался еще 20 лет назад»[87]87
  Марков Е. Скудное богатство // Новое время. 1903.15 (28) февр. (№ 9322). С. 2.


[Закрыть].

Нет ничего удивительного, что после такой публикации Н. К. Михайловский поспешил отказать одному из сотрудников «Нового времени». Но жаль, что «под раздачу» попал один из самых образованных и порядочных сотрудников газеты. Впрочем, Ал. Чехову было не привыкать.

Побывал ли он в 1902 году в Закавказье, как и планировал, сказать трудно. Вообще-то он был легок на подъем и, по воспоминаниям его сына Михаила Александровича Чехова, мог в одночасье сорваться, уложив пожитки в кофр от фотографического аппарата, и уехать. Но известно, что именно в эти годы возник его интерес к Черноморскому побережью Кавказа, к этой дикой и еще малообжитой российской окраине. В феврале того же года в «Новом времени» опубликован очерк Ал. Чехова «Неделя в Гаграх», рассказывавший о поездке на побережье осенью 1901 году[88]88
  Чехов Ал. (А. Седой). Неделя в Гаграх // Новое время. 1902. 12 (25) февр. (№ 9319). С. 2.


[Закрыть]. Об этом его путешествии их сестра Мария Павловна писала А. П. Чехову 5 ноября 1901 года: «Вчера получила от Миши письмо, в котором он пишет мне, что Саша наш был занесен бурей в Новый Афон и там пролежал больше двух недель с крупозным воспалением легких. Когда его перевезли в Гагры из Афона, то его навестил принц Ольденбургский. Теперь он в Петербурге, но еще не выходит»[89]89
  Чехова М. П. Письма к брату А. П. Чехову. М., 1954. С. 189.


[Закрыть]. И отчитывался сам Александр: «В октябре прошлого года я был на кавказском берегу Черного моря в Гаграх, где принц Ольденбургский строит русскую Ниццу. Там я перенес воспаление левого легкого и увез оттуда, кроме приятных воспоминаний, остатки этого воспаления, дающего чувствовать себя и до сего дне, и серебряный портсигар с сапфиром – подарок принца» (письмо Чехову 17 января 1902).

С принцем Ольденбургским (Александр Петрович Ольденбургский, 1844–1932), который как раз в 1901 году трудился над устройством в Гаграх климатической станции, предвестницы курорта, Ал. Чехов был знаком давно, еще в связи с хлопотами по созданию колоний-санаториев для алкоголиков: «Затеянная и излюбленная Ольдерогге и мною идея колонии алкоголиков на островах близка к осуществлению. Что могли – сделали по силам. Общее сочувствие. Во главе дела поставили в виде затычки принца Ольденбургского. Авось вывезет. Не погибать же алкоголикам!» (письмо Чехову 14 марта 1898). Судя по всему, это сотрудничество и у «затычки» – принца Ольденбургского – оставило самые теплые и дружеские воспоминания.

* * *

Два письма к Петру Васильевичу Быкову (ф. 273, on. 1, ед. хр. 655, архив П. В. Быкова).

«Многоуважаемый

Петр Васильевич,

Посылаю Вам для „Всемирной Иллюстрации“ святочный рассказ и вместе с ним просьбу: будьте добрым человеком, прочтите его поскорее с таким расчетом, чтобы: 1) я успел написать Вам другой, если Вы отвергнете этот, и 2) чтобы я не упустил времени пристроить в другую редакцию Вами отвергнутый.

Жму Вашу руку и желаю всего хорошего.

Преданный Вам

Ал. Чехов (А. Седой)

12 ХП. <18>94. Невский 132, кв. 15».

Второе письмо:

«Многоуважаемый Петр Васильевич.

Не добрый Вы человек! За что Вы меня наказали. Чем я провинился? Посылая Вам святочный рассказ для „Всем. <ирной> Илл. <юстрации>“, я просил Вас, как доброго и отзывчивого человека и товарища по перу, уведомить меня, если он не подойдет, чтобы я мог его пристроить в другую редакцию. Рассказа моего Вы не поместили и меня не уведомили – и остался я, как рак на мели.

За что вы меня наказали?

От души жму вашу руку и поздравляю с праздником. Искренне преданный Вам

Ал. Чехов

24 ХП. <18>94.

Невский 132, кв. 15».

Две эти незначительные записки характерны для эпистолярия Ал. Чехова: письма его эмоциональны и отчетливо интонированы, в любой ситуации и с любым собеседником он ухитряется оставаться самим собой. Он легко обижается на невыполнение им же самим предложенных условий, но, выложив обиду, остается дружелюбен, легок, приветлив, нигде не перейдя грань между обидой и шутливым сетованием.

* * *

Их пяти писем к Николаю Федоровичу Анненскому (ф. 266, оп. 3, ед. хр. 31, 5 листов, архив «Русского богатства»), четыре посвящены публикации писем Чехова к Ал. Чехову.

Николай Федорович Анненский (1843–1912), брат И. Ф. Анненского, – литератор и редактор. С 1894 года состоял в редакции «Русского богатства», а в 1904 года «после смерти Н. К. Михайловского возглавил литературный комитет „Русского богатства“»[90]90
  Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь. М., 1989. Т. 1. С. 89.


[Закрыть].

«Удельная. 4 марта <1>911

Не пригодится ли, многоуважаемый Николай Федорович, эта вещица для „Русского Богатства“?

О результате не откажите уведомить, чем весьма и весьма обяжете.

Преданный Вам

Ал. Чехов.

Адр. Удельная. Костромской 9».

(Вверху сбоку приписка карандашом и другим почерком – «ответ да»)

«Многоуважаемый

Николай Федорович.

Позволю себе предложить для „Русского Богатства“ очерк, составленный по письмам покойного брата ко мне. Если найдете его годным для журнала, то я, буде Вы того пожелаете, доставлю Вам для сличения подлинные письма брата, из которых взяты выдержки и сделаны предлагаемые Вашему нелицеприятному суждению выписки. С искренним почтением и преданностью

Александр Чехов.

Удельная. Костромской пр.<оезд> 9.

14 апреля 1911 г.».

«Удельная. 18 июня 1911

Костромской пр.<оезд> 9.

Многоуважаемый

Николай Федорович,

Посылаю Вам копии писем покойного брата ко мне о постановке в первый раз его пьесы „Иванов“. Я этих писем еще никому не показывал и Вы первый прочтете их. Не пригодятся ли они для вашего журнала? Возможно, что я как брат, преувеличиваю значение и писем и описанного в них момента, но в этом, если я и грешен, то заслуживаю некоторого снисхождения. Не осудите, если я побеспокоил Вас напрасно. Вы – человек мудрый и искренний.

Ваш Александр Чехов».

«СПб. Троицкая 10, кв. 3.

тел. 136-86

26.1Х.<19>11

Многоуважаемый

Николай Федорович,

Только что получил ваше любезное письмо. Благодарю. Сейчас уезжаю к себе в Финляндию возвращь <аюсь> (так. – Е. Г.) 1 октября. Разрешите мне тогда повидаться с Вами. Я представлю Вам подлинные письма покойного брата и вдвоем мы решим, что из них выбросить и что оставить.

Преданный Вам

Ал. Чехов».

«2.10.<19>11. Троицкая 10 тел. 136-86

Многоуважаемый Николай Федорович, Сколько мне помнится, в находящихся у Вас письмах покойного Антона Чехова встречаются имена Шехтеля, Левитана, Николая и Дюковского. Иллюстрирую их.

Николай Павлович Чехов – наш покойный брат, художник, по рождению средний между мною и Антоном. Умер от чахотки молодым человеком. Антон его очень любил.

Шехтель Франц Осипович – известный ныне архитектор в Москве, построивший не мало домов в белокаменной в новейшем стиле.

Левитан Исаак Ильич – известный и ныне уже, к сожалению, покойный художник.

Все эти три лица были однокашниками по московскому Училищу живописи Ваяния и Зодчества, через брата Николая познакомившись с нашей семьею и были друзьями Ан. П. (т. е. Шехтель и Левитан).

Дюковский Михаил Михайлович – педагог, служивший надзирателем сначала в одной из московских тогдашних военных гимназий, а затем в Московском Мещанском училище. Очень добрый знакомый нашей семьи».

Ни «вещица», ни «очерк, составленный по письмам», ни сами письма, казалось бы, уже отобранные Н. Ф. Аннинским для публикации, так и не появились на страницах «Русского богатства». Впрочем, в разделе «Новые книги» журнал откликнулся на первое, четырехтомное, издание «Письма А. П. Чехова» под редакцией М. П. Чеховой (М., 1912–1916)[91]91
  <б. п> Новые книги. Русское богатство. 1913. Кн. 1. С. 385–388; Кн. 5. С. 331–335.


[Закрыть].

Письма Чехова, о которых упоминает Ал. Чехов, скорее всего, относятся к октябрю – ноябрю 1887 года.

«Троицкая 10» (ул. Рубинштейна) – дотоле неизвестный адрес Ал. Чехова. Здесь он, вероятно, квартировал в последние годы жизни, проводя основную часть времени в своем доме в Финляндии, бывшей тогда частью Российской империи.

* * *

Письмо Петру Исаевичу Вейнбергу (ф. 62, оп. 3, ед. хр. № 511).

«Удельная 23 февр.<аля> 1907.

Многоуважаемый Петр Исаевич!

Препровождаю в Ваше полное распоряжение три письма ко мне моего покойного брата Антона, о которых шла речь при вчерашней встрече в Литературном фонде. Если письма эти пригодятся как манускрипты покойного, для проектируемой лотереи, я буду рад; если нет – возвратите.

Ваш Ап. Чехов (А. Седой)».

Петр Исаевич Вейнберг (1831–1908) – поэт, переводчик историк литературы – был хорошо знаком с А. П. Чеховым. В конце жизни – председатель Литературного фонда. Записка наглядно показывает, что в 1907 году автографы А. П. Чехова особой ценности еще не представляли: «манускрипты покойного» запросто могли стать предметом лотереи в Литературном фонде. О каких письмах идет речь и были ли они возвращены Ал. Чехову, установить не удалось.

* * *

Письмо к Осипу (Иосифу) Константиновичу Нотовичу (ф. 207, on. 1, ед. хр. 220, архив О. К. Нотовича).

Написано на издательском бланке, в верхнем левом углу:

«„Редактор

вестника

Российского общества

покровительства животным“

Милостивый Государь Осип Константинович.

На страницах Вашего уважаемого издания всегда отводилось место для проведения в жизнь гуманных идей Российского Общества Покровительства животным. В Вашем органе благая идея Общества защиты бессловесной твари от страданий всегда находила отголосок.

С особенным удовольствием как редактор „Вестника“ общества приветствую Вас в день Вашего юбилея. Примите уверения в искреннем почтении и преданности.

Ал. Чехов (А. Седой)

25 нояб.<ря> 1900»

Осип (Иосиф) Константинович Нотович (1849 /по другим сведениям 1847/-1914) – публицист, журналист, драматург, издатель.

Чехов, недолюбливавший О. К. Нотовича, писал К. С. Баранцевичу: «Поклонитесь Альбову, Щеглову, и проч. Нотовичу не кланяйтесь. Говорят, что ваш еврейчик-редактор страдает манией величия. Правда ли это? Грешный я человек, не знаю его, но уж скажу: мне кажется, что он большущий шарлатанище. Впрочем, ну его к лешему!» (14 апр<еля> 1888).

Возможно, сходное отношение к О. К. Нотовичу было и у Ал. Чехова: поздравление написано приветливо, корректно, но официально. Речь, вероятнее всего, идет о юбилее газеты О. К. Нотовича «Новости и биржевая газета», которая стала выходить 1 июля 1880 года и окончила свое существование в 1906 году.

* * *

И наконец, записка к Платону Андреевичу Нагелю (ф. 529, on. 1, ед. хр. 6, архив П. А. Нагеля).

«1889 апр<еля>. 12.

Многоуважаемый Платон Андреевич,

Если Вас не затруднит, будьте благодетелем, сообщите мне для газеты главные положения вчерашнего доклада г. Девеля, если только это в интересах Комитета Грамотности. Я должен был уйти ранее конца, а писать о докладе не слышав его, считаю неудобным. Если можно сообщите сегодня ж. Адрес мой – редакция «Н. Вр.» Простите за назойливость

Ваш А. Чехов

12 /IV <18>89

Не сочтите невежливостью этот клочок. Сапожник часто ходит без сапог, а у пишущего человека иногда в нужную минуту нет бумаги. Это, кажется, общее правило».

Написано на линованном листке из тетради или записной книжки. Какой-либо информации о деятельности Комитета Грамотности или о докладе г. Девеля на страницах «Нового времени» за апрель-март 1889 года обнаружить не удалось.

Платон Андреевич Нагель (1847–1997) – журналист, сотрудник газеты «Голос». Записка не представляла бы собой ничего интересного, если бы не имя-отчество адресата. Это имя Ал. Чехов возьмет в свою литературную копилку: «Платон Андреевич» заглавный герой его единственной успешной пьесы «Платон Андреевич» (Шутка в одном действии. М., Лит. б-ка Рассохина, 1898).