Текст книги "Краденое счастье"

Люба оторопела.

«Какие-то инвалиды странные, – поделилась она с коляской. – Все какие-то тоскливые. И разномастные уж очень. Глухонемые девушки, например, зачем им в этом автобусе ехать? Они же не на колясках, сами могут по городу передвигаться. Тебе не кажется, непонятно как-то?»

«Может, автобус бесплатный, вот люди и пользуются?» – предположила коляска.

«Верно! – воспрянула духом Люба. – Все-таки Москва гостей радушно встречает: только приехали, и – добро пожаловать в гостиницу. А может, в общежитие. Располагайтесь, дорогие инвалиды, устраивайтесь и живите на здоровье».

Минут через двадцать автобус въехал во двор, окруженный люмпен-пятиэтажками.

– Выгружайся, – скомандовал Любе все тот же подозрительного вида парень, похожий на немытый чернослив.

Глухонемые и хромые привычно затащили колясочников на третий этаж. Девушки и женщины вошли в квартиру возле лестницы, а мужчины – в соседнюю, угловую. В квартире пахло бытовым преступлением: казалось, несколько собутыльников пьянствовали здесь не один день, и встреча эта окончилась насильственной смертью одного из них. Вонь стояла такая, что даже утка заворочалась в пакете.

Люба была огорошена не меньше утки, но решила не привередничать: все-таки это бесплатное жилье, хорошо, хоть такое неместным инвалидам предоставляют.

«А вы что хотели? – не очень уверенно спросила она коляску и утку. – Номер на двоих?»

«Ну уж такого номера я тоже не ожидала», – осторожно продвигаясь по коридору, скривилась коляска.

Собственно, и продвигаться особо было некуда: в четырех комнатках впритык стояли разномастные железные кровати, заваленные тряпьем. Квартирантки сразу разошлись по своим углам, лишь возле уборной тихо переговаривались две девочки-подростка со скрюченными руками и серыми костлявыми коленками, торчащими как жерди из забора.

Люба остановилась возле двустворчатой дверцы в стенную кладовку, напротив которой располагалась кухня. На кухне она увидела цыганку в цветастой юбке, которая стояла около стола с крышкой эмалированного бака в руках.

– Опять вермишель кончается! – громко возмутилась она, заглядывая внутрь. – Куда в вас лезет?!

Затем цыганка извлекла из клетчатой сумки несколько кирпичей черного хлеба и пачку заварки. Неожиданно она подняла глаза на Любу.

– Чего уставилась? – беззлобно спросила она. – Сильно умная, да? – произнесла она после короткого молчания.

– А при чем здесь это? – ответила Люба.

Хромоногие девочки возле уборной замерли, боясь поглядеть на Любу и цыганку. В комнатах прекратилась возня.

– Деньги давай, – приказала цыганка.

– Какие деньги? – спросила Люба. – За ночлег?

– Ты что, сучка, против мамы Русины рот открываешь?

– Не надо меня пугать, – сказала Люба. – Не знаю, кому вы здесь мама, а кому бабушка но только не мне. Говорите, сколько я должна за ночлег, я все отдам.

– Все и давай. – Цыганка схватила Любу за карман на куртке, потом вырвала рюкзак. – Сколько сегодня заработала?

– Да какое ваше дело? – Люба смотрела Русине прямо в лицо.

Цыганка бросила рюкзак Любе на колени:

– Или сейчас сама все отдашь, или я тебя в соседнюю квартиру, к мужикам отвезу, пусть они поищут, куда ты мои деньги засунула!

Коляска испуганно задрожала.

«Любушка, отдай ей деньги подобру-поздорову».

Люба опустила голову и принялась дрожащими руками развязывать рюкзак. Она судорожно шарила по нутру рюкзака, но маленькой клеенчатой косметички, куда она положила деньги, не было. Сунула руку в оба кармашка на куртке – пусто, если не считать мобильника и носового платочка.

«Куда они делись?» – тревожно подумала Люба.

«Украли!» – заохала коляска.

– Я, кажется, потеряла все деньги, – посмотрела в лицо Русине Люба. – Я завтра заработаю и все вам отдам, что должна за ночлег.

Оглядев еще раз Любу, цыганка развернулась и крикнула:

– Деньги маме Русине готовим! Кто спрячет – убью.

И, кивнув в сторону Любы, беззлобно приказала:

– Эту сегодня не кормить!

Люба въехала в ближайшую комнату и подкатила коляску к незанятой койке. Затем переложила ноги на кровать и откинулась на спинку коляски.

Девушки с соседних кроватей потянулись на кухню и вернулись с одноразовыми мисками, наполненными вермишелью.

– Жрать охота, – пожаловалась одна из соседок.

– Девочки, у меня лаваш есть, – предложила Люба и полезла в рюкзак. – Даже два! И помидор. Глядите, какой здоровый!

– Как у мамы Русины кулак, – хмыкнула одна из девчонок и взяла с серого подоконни ка нож. – Сейчас помидорину на четверых поделим.

Они съели лаваш с помидором и улеглись на кровати.

Люба прикрыла глаза.

Еще вчера она спала в своей комнате, в двух шагах от родителей и все вокруг, даже бессвязные крики соседа дяди Бори, отмечавшего аванс, получку или шабашку, было привычным и бестревожным.

Девушка вновь широко распахнула глаза. Перед ней был желтый, как прогорклый жир, потолок.

«Что я здесь делаю? Как я здесь оказалась? Мамочка, папочка, миленькие, простите меня!» «Ты чего это, Любушка? – встревожилась коляска. – Плачешь, что ли?»

«Ага, – всхлипнула Люба. – Хорошо, родители всего этого не видят. Покорила Москву!»

«Не плачь, голубушка моя, я с тобой», – всхлипнула коляска.

«И мы, – подтвердила утка. – И мы с тобой».

«Кто это – мы?» – уже улыбаясь сквозь слезы, спросила Люба.

«Я и косметичка с деньгами», – нарочито равнодушным тоном сообщила утка и замолчала, ожидая эффекта от сказанного.

«Деньги у тебя?» – ликующе прошептали Люба и коляска.

«Ну! – бросила утка. – Только – тсс! Первый раз в жизни такие деньжищи держу. Однажды, правда, когда Любушке четыре годика было, две копейки я держала. Любушка их проглотила нечаянно».

Люба и коляска принялись хохотать.

«Неправда, я такого не помню», – отпиралась Люба.

Они долго сдавленно смеялись. Внезапно Лю ба села на кровати и сказала, обращаясь к соседкам:

– Девчонки, хотите, я вам спою?

– Давай! – согласились те. – Про любовь! Люба тихонько запела:

 
Тонет или горит земля —
Слепи комок и пепел развей.
Можешь верить чему угодно,
Но не верь улыбкам королей…
 

В комнату заглянули девочки-подростки, прошли и сели на кровати. Притащилась на костылях женщина, которую Люба в автобусе сочла за бездомную бродяжку. Приехала коляска девушки с ДЦП.

Люба выводила рулады, как соловей, познавший горечь измены.

Вскоре в комнату пробрались даже две глухонемые постоялицы. Тесно усевшись на Любиной кровати, они внимательно смотрели Любе в лицо и время от времени мычали что-то, обращаясь друг к другу.

Наконец Люба замолчала. В окне ее слушала черная ночь. Гости прервали тишину оживленным гомоном.

– Пойду воды попью, – сказала Люба, пересела на коляску и выехала в кухню.

Русина сидела за столом, возле раскрытой створки окна, смотрела на черную листву тополя, на которой играли отблески золотистого света, падавшего из окон, курила и плакала с неподвижным лицом.

Люба замерла.

– У вас какое-то несчастье случилось? – тихо спросила она.

Русина докурила и бросила окурок за окно.

– Хорошо ты поешь.

– Спасибо.

– Как зовут-то?

– Любовь.

Цыганка повернула к Любе лицо.

– Надо же – Любовь… Цыганское имя.

Она протянула руку к плите, сняла чайник и пододвинула Любе чашку:

– Садись к столу. Я ведь тоже пела. Не веришь, да?

– Верю, – сказала Люба. – А теперь почему не поете?

– Э-э, дочка, бросила я свою песню в костер… Молодая цыганка одним мгновением живет, одним днем. Знаешь, что такое цыганская страсть? Думала, тот костер так от моей песни вспыхнет, что будет греть мне сердце всю жизнь. Кинула я песню в огонь, поднялось пламя до неба…

– Может, смогу чем-то помочь? Вы скажите!

– Дочка, ты откуда такая взялась? – усмехнулась цыганка. Она покачала головой, глядя на Любу. – Скажешь, насильно здесь калек держу? Да я могу двери на всю ночь открытыми оставить, и никто не уйдет. А если кто и сбежит по глупости, так потом назад приползет: мамка Русина, возьми назад! Менты гоняют, отморозки пользуют за бесплатно… Так что и ты привыкнешь, понравится еще у меня работать.

– Петь? – искоса посмотрела на цыганку Люба.

– Хочешь – пой клиенту, мне – что? Хоть пляши. Лишь бы деньги за удовольствие платил.

– Какому клиенту? – похолодела Люба. – За какое удовольствие?..

– А это уж что захочет.

– У м-меня репертуар бардовский, – медленно отъезжая от Русины, пробормотала Люба.

– А, бардак, он везде бардак. Думаешь, в ночном клубе у девочки бардак не такой, как у вас? Думаешь, там чистенько все, а здесь – грязь? Бордель везде одинаковый. Ладно, дочка, иди спи. За то, что деньги потеряла, я тебя прощаю. Но завтра если потеряешь – убью, не обижайся.

Русина еще посидела немного на кухне, покурила и ушла, заперев входную дверь.

Когда шаги цыганки на лестнице затихли, Люба поскребла пальцем по коляске.

«Как ты думаешь, про каких клиентов говорила Русина?» – со слабой надеждой спросила она.

«Да хоть про каких, немазаных косых! – закричала коляска. – Я своим телом наотрез отказываюсь торговать!!»

Глава 6
ВЫ – ОЧЕВИДЕЦ!

«А теперь сюжет, ставший сегодня победителем. У нас в студии – его автор, Евгений».

Ведущий программы «Вы – очевидец» повернулся влево, на экране появился молодой человек непримечательной наружности.

«– Евгений, этот сюжет сняли вы?

– Да, я.

– Насколько я понимаю, съемка сделана из окна?

– Да, из окна.

– Вы выглянули в окно, и…

– Я выглянул в окно и… вижу…

– Что вы увидели?

– Ну, вот этих и увидел. Сначала поснимал мобильником и говорю жене: чё это за уроды?

– И ваша жена взяла видеокамеру?

– Не, она говорит: ну так переключи на другую программу, мне самой эти депутаты надоели.

– Ага-а! И тогда вы взяли камеру. А откуда вы узнали, что это были депутаты?

– Так жена сказала.

– Спасибо за интересный рассказ, Евгений!»

– Задолбал базаром, – сказал Николай и поудобнее устроился на диване. На экране затряслись ветки деревьев, подрагивая, приблизились, расплываясь при увеличении, опоры наружного освещения вдоль унылого проезда между двумя дворами. По дороге, унизанной разномастными гаражами, возбужденно двигалась странная группа людей.

«Сейчас, дорогие телезрители, вы увидите, что все эти депутаты – уро… покалечены! – возбужденно комментировал за кадром ведущий. – У каждого из них – травмы различной степени тяжести! Вот этому, с костылями, явно накостыляли! – Ведущий посмеялся своей шутке. – А этому нанесли синдром Дауна!» – Ничего себе! – радостно произнес Николай, увидев мужчину без обеих рук: короткие рукава летней рубашки болтались, как пустые обещания. – Кто это его так отметелил? Жириновский, что ли?

«В студии мне подсказывают, – ликовал за кадром ведущий, – что вчера в Госдуме обсуждался вопрос о продаже земли депутатам… Простите, наш редактор меня поправляет: вопрос о продаже земли россиянам. Неужели он обсуждался так жарко?! Посмотрите, посмотрите! От этого депутата осталась буквально только верхняя часть туловища!»

Камера Евгения действительно наехала на коляску, в которой сидел мужчина с полегшим, как хлеба, лицом агрария.

«Наш оператор подсказывает мне, что вчера группа депутатов встречалась с Владимиром Путиным, – кричал за кадром ведущий. – Неужели, неужели разногласия правительства и Думы…»

Камера Евгения переместилась в авангард группы, и Николай увидел, что толпу возглавляет Любина коляска. Николай скатился с дивана и зачем-то подскочил к телевизору.

Лицо Любы укрупнилось, и она весело посмотрела в глаза Николаю.

– Так чего она – уже встретилась с Путиным?! – простонал Николай. Пометавшись, он схватил сотовый и упал на диван. – Так… Номер… номер…

Камера крупным планом показала увязавшегося за группой бомжа в футболке с надписью «Питсбургс пингвинс», затем опоры наружного освещения стали уменьшаться, задрожали ветки деревьев, и сюжет окончился.

«Уважаемые телезрители, если кто-то из вас узнал кого-либо из тех, кто был на экране, или был свидетелем того, что мы вам только что показали, позвоните в студию прямо сейчас! Я прошу операторов показать наш телефон!»

Николай принялся судорожно давить на кнопки мобильника.

– А вот и первый звонок! – неслось из телевизора. – Алло! Говорите, вы в эфире, представьтесь!

– Николай, – услышал Николай свой голос.

– Вы кого-то узнали?

– Да! Впереди ехала девушка, на коляске…

– Как ее зовут?

– Любовь.

– Любовь Слиска! – крикнул ведущий.

В трубке Николая зазудели короткие гудки.

«Дорогие телезрители, наш телезритель Николай узнал одного из парламентариев! Что же там произошло?! К сожалению, наше время в эфире кончается. До встречи через неделю в передаче «Вы – очевидец»!»

Через полчаса вызваниваний Николай выяснил: дом, из окна которого Евгений снял группу покалеченных депутатов, возглавляемых Любой, находится в районе метро «Петровско-Разумовская».

А еще через полчаса во двор, окруженный люмпен-пятиэтажками, въехал нахрапистый джип.

Из джипа вышел Николай, огляделся по сторонам. И с удивлением обнаружил: на скамейке под деревьями возле подъезда сидит давешний депутат. То, что это был тот самый, опознанный телезрительницей член группы «Народный депутат», подтверждала футболка с надписью «Питсбургс пингвинс».

– Здрасте, – сказал Николай.

Бомж с достоинством наклонил голову.

Николай некоторое время молча рассматривал синяк под глазом депутата.

«Чё-то не тянет на депутата, – с сомнением подумал он. – Может, из первого созыва? В свой регион возвращаться не захотел?»

– Три года в Москве бомжую, – небрежно бросил бомж, чтобы завязать разговор. – Где только ночевать не приходилось.

– Да вам вроде всем жилье крутое выделяли? – удивился Николай. – На Улофа Пальме?

– Крутое! – с обидой возмутился бомж. – Да в таких халупах свинья жить не станет! Нет, я лучше у земляков у Казанского лишний раз перекантуюсь или здесь, чем с этими психами в ночлежке, которую нам выделили.

– Ничего, если я на «ты»? – спросил Николай.

– А чего меня на «вы»? – согласился бомж. – Чего я – Путин, что ли? Я мужик простой, деревенский, из аграриев.

– Телевизор сейчас смотрел?

– Не-а. Раньше смотрел, а теперь бросил. Надоело! Каждый день одно и то же: Кремль-правительство, Кремль-правительство. А по НТВ расчлененка.

– Жаль, что не смотрел, – расстроился Николай.

– А чего показывали-то?

– Вроде кого-то из депутатов покалечили. А подробностей не сказали. То ли промеж собой они сцепились, то ли на встрече с народом по невыплате зарплат. Ладно, не видел, и черт с ним. Ты мне вот что скажи: девушка на инвалидной коляске впереди вас всех ехала, Люба ее зовут.

– Ехала, – согласился бомж.

– Где она? Откуда взялась?

– Вон с того балкона вывалилась. – Бомж задрал голову, указывая на темное окно квартиры на третьем этаже. – Да как посыпались за ней эти… О-ой!

– Депутаты в смысле?

– Да кто их знает, кто они там есть? На вид – чистые мутанты.

– Что они в этой квартире делали? – Николай с сомнением оглядел червивую пятиэтажку.

– А-а! – поднял указательный палец бомж. – Там мама Русина бордель держит.

– Ясно. – Николай ухмыльнулся. Все встало на свои места. – Девочки?

– И девочки, и мальчики, и кто хошь глухонемой на любой извращенный вкус.

– А почему Люба там оказалась? – недоуменно спросил Николай.

– Видно, с депутатом каким зашла.

– Похоже на то. Она у нас за правду борец, небось с проверкой депутатов сюда поволокла? И куда, куда вы вчера ночью шли? Где Люба?

– Пошли – тудысь. А куды дошли – не знаю. Я на Дмитровке назад повернул. Травма заныла. – Бомж осторожно потрогал лицо. – Нет, думаю, далеко мне не дойти. Вернусь к землякам, отлежусь маленько.

Николай поднялся на третий этаж и толкнул дверь. Затем приложил, примеряясь, подошву ботинка к замочной скважине и через мгновение с удовольствием вышиб челюсть замка из косяка. Косяк натужно выматерился и замолк. Николай вошел в прихожую, разглядел выключатель и включил прогорклый свет, дававший больше тени, чем яркости. В стене, в том месте, где полагалось быть стенному шкафу-кладовке, зиял пролом в соседнюю, такую же пустую квартиру.

Картина была ясна. Люба встретилась с Путиным. После чего на общественных началах была включена в комиссию по нравственности. И пришла с депутатами по жалобе соседей, недовольных притоном в жилом доме. Часть депутатов тут же, забыв о регламенте, стала лично обследовать девочек на предмет нравственности. Другая, меньшая группа, под руководством Любы, этому воспротивилась. Завязалась драка. Под натиском вызванной Русиной охраны из числа патрульно-постовой службы милиции произошла стычка между исполнительной и законодательной ветвями власти, после чего депутаты отступили с травмами различной степени тяжести. Да, все именно так и было. Николай еще раз заглянул в пролом шкафа и покинул помещение.

Если бы камера очевидца оказалась в руках обитателей притона, зрители увидели бы, как после ухода мамы Русины Люба крикнула из прихожей:

– Девчонки, вы что, так и будете жить в этой мерзости и на Русину пахать до самой смерти?!

– Что? – хором зашумели женщины. – Да какая разница, на кого пахать? Иди ты! Русина хоть пожрать дает, а здесь поблизости – Русина сама видела – других инвалидов до смерти голодом заморили. Так что не надо нам сказки рассказывать!

Не отставала и глухонемая девушка, Анжела. Несколькими жестами и выразительным мычанием она в два счета разъяснила Любе: Русина какие-никакие деньги отдает, а в интернате бесплатно заставляли мужиков обслуживать!

«Не хотят – и не надо! – заскрипела коляска. – Что ты переживаешь за всех и за каждого, Любушка? Неисправимые это инвалиды!»

– Катюша! – Люба подъехала к самой юной девочке. – Поехали со мной! Посмотри, какая ты умная, какая хорошенькая! Ножки крепкие, сами ходят! А личико – красавица! Мама тебя ищет!

– Я так и думала, что мама меня ищет! – вскрикнула Катя. – Я поеду домой.

Женщины примолкли и с надеждой придвинулись поближе к Любе. Теперь они надумали покинуть притон Русины, но одновременно подспудно хотели возложить на Любу ответственность за неразделенную, мучительную, болезненную – какая там еще бывает? – любовь, которая ждала их за порогом, на воле.

– Анжела, тебе всего двадцать пять лет. – Люба подъехала к глухонемой девушке. – Самый подходящий возраст, чтобы стать актрисой. Будем выступать вместе!

Анжела согласно замычала.

– Кристина. – Люба повернулась к робкой и тихой девушке-дауну. – А знаешь, что ты – необыкновенный человек?

Коляска хваталась за голову.

Даун Кристина слушала открыв рот.

– И твое счастье не менее ценно, чем чье-либо еще!

Как это обычно бывает в толпе, женщины так же яро и дружно собрались уходить из ненавистной им квартиры, как еще несколько минут назад твердо отказывались ее покинуть.

– Воля, девчонки!! – закричали женщины.

И все разом засмеялись, возбужденно зашумели. Кристина заколотила кулаком в переборку кладовки.

– Эй! – зашумели оттуда мужские голоса. – Чего у вас там?

– Мы – к вам! – закричала Люба и очертя голову въехала в стену.

Хлипкая переборка проломилась с податливым стоном.

– Ура! – закричала Люба.

«О-ой! – запричитала коляска. – Колесо зашибла!»

– Ребята, мы уходим! Пошли с нами!

– Уходим! – низким эхом пронеслось по мужской квартире.

– Собираем вещи, – кричала Люба. – Паспорта не забываем!

Все замерли. Повисла тишина.

– Что? – завертела головой Люба. – Что случилось?

Глухонемая Анжела страстным мычанием пояснила Любе: паспортов у инвалидов нет. Как нет регистрации, а следовательно, и никаких прав. В Москве лучше не иметь обеих ног, чем регистрации! Насиловать будут, так паспорт береги и ни о чем другом не думай! Потому что без паспорта со штампом тебя еще и в обезьяннике уделают два раза. (Все-таки Анжела действительно талантливая актриса: так подробно все рассказать без единого слова!)

– В Москве безопаснее ночью без трусов ходить, чем днем без регистрации, – красноречиво показала Анжела напоследок.

– Зарегистрируемся, – пожала плечами Люба, – в чем проблема?

– Ты что! – со знанием дела бросили девочки-подростки, Катя и Юля. – За регистрацию в миграционной службе штуку баксов отдать нужно.

– Это если в обход закона, – твердо сказала Люба. – А мы зарегистрируемся по закону, в милиции. А когда по закону – то бесплатно.

– Как же! – ухмыльнулся Саша-«чеченец», бывший раньше «афганцем».

– А вот увидишь! – пообещала Люба. – Где ключ от двери?

– Ты что – какой ключ? – загомонили мужчины.

– Значит, через окно уходим, – скомандовала Люба.

– Лучше через балкон, – предложили мужчины. – Вяжем простыни!

Люба выехала на балкон. Свет из окна освещал его, и казалось, что балкон – старая шаланда в черной летней воде. Утлая лодка, с которой надо спрыгнуть в теплую черноту, чтобы спастись.

Люба сдернула куртку, просунула под сиденье, затянула рукава на бедрах.

«Ты что надумала?» – зашумела коляска.

«Не бойся, колясочка», – дрожащим, но решительным голосом пробормотала Люба. Крепко взялась за поручни, въехала на приставленные к решетке балкона доски и безрассудно перекинула через нее тело с коляской.

Ржавое железо врезалось в ладони.

Коляска отчаянно цеплялась малым ведущим колесом за решетку.

– Кристина, хватайся за меня. Сползай, сползай по мне, не бойся! Вставай на нижний балкон.

Через мгновение с балкона свесились связанные вместе простыни, тряпки, даже пиджак, и вниз, в темный двор посыпались инвалиды.

Бомж, свесивший голову на грудь, к надписи «Питсбургс пингвинс» на футболке, и видевший во сне, как матушка вносит в избу только что народившегося теленка, вздрогнул и проснулся.

С черного неба сыпались уроды. Высыпавшись, уроды крикнули:

– Леха, давай с нами!

– Куда? – с готовностью вскочив, уточнил бомж.

– Регистрацию московскую получать.

И десятка два инвалидов весело пошагали посередине дороги, счастливые и возбужденные, как ходят в летней ночи выпускники школы, для которых эта ночь последняя и первая одновременно.

Машины приветственно сигналили им, а круглосуточные палатки предлагали кофе «три в одном». Во всех палатках пело и травило ночное радио.

– Звоните нам, – предлагало радио и называло телефоны.

– А можно от вас позвонить? – спросила Люба в палатке «Киш-миш»? – На радио… Алло! – услышала Люба свой голос, эхом отвечающий из музыкального центра на стойке. – Вы меня слышите?

– Отлично слышим! – ответил веселый девичий голос. – Как вас зовут?

– Ой, нас тут много, – ответила Люба. – Кристина, Анжела, Паша, Ромка…

– А вы – это кто?

– Мы? – Люба на секунду задумалась. – Мы – это абсолютно счастливые и свободные люди. Нас тут… ой, сколько же?.. человек двадцать или тридцать!

– Тридцать абсолютно счастливых людей?! – восхитились на радио. – Может, вы поделитесь своим счастьем с нашими слушателями?

– Конечно, – согласилась Люба. – Нам счастья не жалко.

– Тогда приходите в студию, – пригласила ведущая.

– В студию?! – завопила Люба. – Уже идем! Через час они были в студии радио «Сити FM»

в районе проспекта Мира.

– Ы-ы-ы! – поприветствовала слушателей глухонемая Анжела.

– Кристина веселая, потому что Кристина сейчас котлету ела! – поделилась в микрофон счастьем Кристина-даун.

– Я самая счастливая, потому что мама любит меня и в роддоме оставила по ошибке!

– Во чума! – восторженно сказала звукооператору ведущая. – Слушай, это надо записать и завтра еще раз в эфир пустить.

– А я спою собственную песню, – предложила Люба. – О любви.

Утром компания прибыла в райотдел милиции.

– Куда же нам идти? – прошептала Люба, изучая перечень кабинетов.

«В первую голову к начальству иди», – подсказала коляска.

– Верно, – согласилась Люба. И обернулась к друзьям: – Ребята, идем на второй этаж.

– Не понял? – сказал начальник паспортного стола райотдела милиции Павел Квас.

– Видите ли, – принялась объяснять Люба. – У нас нет денег, чтоб в обход закона зарегистрироваться в Москве, по месту пребывания, поэтому мы очень просим зарегистрировать нас бесплатно. Вы уж извините, что мы с пустыми карманами к вам пришли, но сами видите, в каком мы положении.

– В самом деле, Павел Иваныч, кто только не лезет в Москву со своими погаными криминальными деньгами, – с жаром высказалась секретарша. – И прямым ходом – в милицию. Думают, мы тут за деньги мать родную продадим. Да за кого они нас принимают?! А тут люди честь по чести пришли, с уважением…

– Сам вижу, – пробурчал Квас. И внимательно посмотрел на Любу. – Выговор у тебя… Ты откуда?

Люба назвала свой городок.

– Да ты что?! – завопил начальник. – И я – оттуда!

Он поглядел на Любину коляску.

– Как в Москве оказалась?

– Вообще, приехала в шоу-бизнес поступать, я ведь певица. А сейчас – пришла с друзьями регистрацию получить. Временную. По месту пребывания. Можно это?

– Для землячки – никаких проблем! Паспорта есть?

– Не у всех, – покачала головой Люба.

– Томочка, набери начальника приемника-распределителя и попроси от моего имени оформить задним числом размещение и выяснение личностей. Пусть подошлет кого-нибудь с бланками справок, а мы тут со слов инвалидов впишем их данные.

– Фотографии нужны, – подсказала секретарь.

– Скажи Кудрявцеву, а ребята сейчас к нему подойдут по очереди. И пускай он их в порядке поощрения цифровой камерой щелкнет, а снимки срочненько в паспортно-визовую по Сети перекинет.

– Будет сделано, Павел Иванович, – кивнула секретарша. И погладила по голове Кристину-дауна, протянувшую за чаем третью пустую чашку.

Фотограф Андрей Кудрявцев оказался не просто фотографом, а художником. Увидев, кого предстоит фотографировать на документы, Кудрявцев сразу понял, что может осуществить съемку редкой глубины и концепции. А подтексты! Ё-моё, какие подтексты! Кудрявцев решил: съемка должна быть черно-белой, и снимать героев нужно на фоне ростомера, с номером на груди, так, как фотографируют задержанных. «Разыскивается опасный преступник» – это название для серии фотографий сразу пришло в голову Кудрявцеву. Опасные преступники! Они воруют у здоровых граждан нажитое нелегким трудом спокойствие. Живет себе честный здоровый человек, проезд в метро оплачивает, и вдруг навстречу ему нагло выруливает колясочник и лишает покоя.

К обеду, а ни один сотрудник милиции не ушел обедать, пока все инвалиды не были снабжены справками и паспортами, фотограф сделал последний снимок – Любы.

– Попробуй мысленно обратиться к тому, кого ты любишь, – предложил Андрей. – Не торопись…

Люба подъехала под нарисованный на стене ростомер, развернулась и, подавшись вперед, стала вглядываться в камеру, словно через объектив могла рассмотреть Николая.

«Коленька, любимый мой, где ты? Без тебя мои дни на исходе. Мысль, что я могу тебя не увидеть, невыносима. Как долго еще жить… Я не хочу так долго, если тебя не будет рядом. Найди меня скорее, пока я не устала писать песни!»

– Замечательно, – похвалил фотограф.

– Люба, по какому адресу вас регистрировать? – спросил Павел Иванович, когда она вернулась к кабинету, возле которого толпились радостные инвалиды с новехонькими паспортами.

– По адресу? – Люба растерялась. – А без адреса нельзя?

– Да ты что! – развел руками Павел Иванович. – Вы где проживали все?

– Вчера?

– Ну да.

– У Русины Вишняковой они проживали, – сообщил проходивший мимо милиционер.

– Ах вон оно что! – почему-то обрадовался Павел Иванович.

– В двух приватизированных на ее имя квартирах, – продолжил милиционер.

– Тогда никаких проблем, – расцвел Павел Иванович. – В приватизированную квартиру можно регистрировать любое количество граждан, независимо от метража. Конечно, с согласия собственника. Но я уверен (Павел Иванович подмигнул Любе), мама Русина согласна. Тома, пусть всех впишут по одному адресу.

А гражданке Вишняковой (Квас снова подмигнул Любе) мы ничего сообщать не будем, чтоб не переживала лишний раз. У нее там и так с наркотиками геморрой. Ну что, Люба, будем прощаться?

На улице возле отделения Люба строго сказала друзьям:

– Я же говорила: когда прописываешься, не нарушая закон, за это в милиции денег не берут. А вы не верили!

Один за другим инвалиды разошлись, остались семь-восемь человек.

– Знаю дом под снос, – таинственно поделился горбун Федя. – Как говорится, тихий центр, инфраструктура в шаговой доступности, рядом с метро, окна во двор. Айда туда!

– Айда, – согласилась Люба и крепко взяла за руку маленького Васю – цыганенка, любившего пугать прохожих патологией своих кистей: четыре пальца у Васи были сросшимися, с одним большим ногтем.

К двухэтажному дому компания добралась к вечеру. Он действительно был расселен, огорожен и, судя по всему, давно вычеркнут из списков жилья. Инвалиды набросали на лестницу досок, соорудив пандус, и рассыпались по второму этажу, выбирая себе комнаты. Электричества в доме не было, а вода обнаружилась лишь в подвале, там, где к дому подходили наружные сети.

Вскоре разнеслась радостная весть: газ не отключен! Плиты работают! Уже в темноте друзья вскипятили чай и сели в кухне с распахнутыми рамами без стекол: ужинать слоеными булками и разговаривать о будущем, которое ждало всех их за окном с выбитыми стеклами.

Наутро Люба нашла почтовое отделение и узнала, как можно звонить по телефону с помощью карточки. Она даже приобрела карточку с загадочным названием «на девять единиц» и со второй попытки разобралась с кодами и комбинациями цифр.

Сталина Ильясовна взяла трубку сразу, словно стояла рядом с телефоном.

– Это я, Люба! – громко крикнула Люба. – Помните, в «Макдоналдсе»?

– Конечно помню! – повинуясь телефонному эффекту, тоже прокричала Сталина Ильясовна.

– Я хотела спросить: сколько стоит один урок?

– Тридцать, – ответила Сталина Ильясовна.

– Отлично, – радостно перебила Люба. – У меня есть триста рублей!

– Тридцать долларов, а не рублей, – засмеявшись, поправила Сталина Ильясовна, – но это не важно! Я очень ждала твоего звонка.

– Тридцать долларов? – упавшим голосом переспросила Люба. – Извините…

– Любочка! – закричала в трубку Сталина Ильясовна. – Подожди! Я буду заниматься с тобой бесплатно!

– Ушла она, – ответил Сталине Ильясовне посторонний женский голос.

И в трубке запели гудки.

Сотрудница почты проводила Любу взглядом, но через мгновение забыла о ней, потому что по радио запели душевную песню. Женщина прибавила громкости и, подперев голову рукой, стала внимать трогательным словам знакомой талантливой певицы, имя которой она запамятовала:

 
И дышали полной грудью стены, что немы…
Может, эти привидения были я и ты?..
 

Люба медленно ехала в потоке угрюмых прохожих.

Коляска испуганно молчала.

Слезы текли у Любы из глаз.

Коляска деликатно свернула в арку и заехала во двор: пусть Любушка поплачет.

Вишневый джип проехал мимо арки.

Николай ехал, не разбирая дороги, повинуясь лишь движению потока машин. Когда идущие впереди машины затормозили, он поглядел вперед и вверх, рассчитывая увидеть светофор. Сверху, с огромного рекламного баннера, на него смотрела черно-белая Люба.

«Манеж, – прочитал Николай. – Выставка фотографий «Разыскиваются опасные преступники».