Текст книги "Я ничего не должна тебе, мама, или Две капли голубой крови. Автобиографическая проза"

Две капли голубой крови
Я ничего не должна тебе, мама
Елена Королевская

© Елена Королевская, 2017

ISBN 978-5-4485-0532-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Моя мама последнее время постоянно жалуется на отсутствие теплой и нежной любви к ней. Не участия, помощи или внимания, а именно тепла не хватает ей. Но это не просьбы и разговоры по душам с целью найти точки соприкосновения, а ультимативное грубое требование. Я общаюсь с ней, когда она этого желает, выслушиваю ее поддерживаю морально, помогаю финансово, но если быть абсолютно искренней, я действительно не испытываю потребности прижаться к ней, обнять или поцеловать ее, не вырабатывается у меня тепло. Возможно, Вы сочтете меня черствой, но чувства вины или угрызений совести по поводу отсутствия этих нежных чувств к собственной маме я осмысленно не испытываю, хотя все, что привело к этому выбору, далось мне очень и очень нелегко. Это отчуждение помогает мне скинуть с себя бремя вины за собственное существование. Отмечу, что моя мама вовсе не антисоциальный элемент, а вполне образованная и во всех смыслах приличная женщина… Что же тогда произошло между нами, что привело к столь печальному итогу во взаимоотношениях друг с другом? С этим вопросом я и пытаюсь разобраться на страницах этой книги, вспоминая события собственной жизни. Группирую я их не в хронологическом порядке, а в связи с описываемыми героями и ситуациями, что в результате составляют целостное повествование. Почему именно эти воспоминания остались в моей голове и почему именно в такой трактовке и последовательности, я, признаться, до конца объяснить не могу. Но именно так я вижу свою жизнь и, как мне кажется, что именно из этих историй сложился в итоге пазл моей личности и взаимоотношений с мамой.

Мама категорично утверждает, что я должна ее любить и обязана ей помогать, но мне в свои сорок четыре года уже не первый раз хочется ответить:

– Я ничего тебе не должна, мама!

Письмо на холодильнике

Мне недавно исполнилось двадцать шесть. За окном солнечное осеннее утро. Воскресенье. Я дома одна. Дочка, как обычно на выходных, пошла к своему отцу, он забрал ее еще накануне совсем рано утром. Как же здорово, никуда не спеша, просто поваляться на диване, листая модный журнал. Я журналы не читаю, но картинки рассматривать люблю. И вот я с удовольствием мысленно примеряю наряды, и тут звонит телефон. Вставать невыносимо лень, но телефон настойчиво трезвонит и трезвонит.

– Черт, ну кто там? Кому я вдруг понадобилась с утра в выходной день? – я раздражаюсь, невольно смотрю на часы, – только пол десятого, а вдруг я еще сплю? Опять, небось, с каким-то соцопросом или рекламой, совсем обнаглели уже, и по выходным от них нет спасенья.

Телефон замолчал, кто-то не дождался.

– Ну и чудненько, – только и успела я подумать, как телефон зазвонил снова. – Вряд ли это совпадение, когда два звонка подряд, да еще так долго держат трубку, видимо, все же кто-то из своих пытается дозвониться, зная, что я дома. Ну ладно, подойду, – буквально соскребаю себя с дивана, за трубкой надо выйти в коридор. – И почему бы не класть ее рядом? – в очередной раз ругаюсь на себя.

В коридоре меня встречает большое круглое зеркало в массивной раме. Под ним на тумбочке пищит противной резкой мелодией телефон. Взглянув в отражение, я испугалась – плохо смытая с вечера субботы тушь растеклась, образовав темно-синий синяк под правым глазом.

– Красавица, – промелькнуло в голове, – вот сейчас бы поклонники на тебя полюбовались, ни бровей, ни ресниц, одно бледно-синее пятно. Надо оттереть, а то и самой страшно!

И чтобы оставить руки свободными, зажимаю пиликающую трубку между левыми плечом и ухом.

– Але! Да! – бубню я.

– Привет, – бодро говорит мне Ирина, моя младшая сестра.

– Привет, привет, как дела? – обрадовалась я, что хоть свои, значит, не зря вставала.

– Да все нормально. Слушай, а ты с матерью не разговаривала? А то я что-то второй день не могу до нее дозвониться? – сходу, немного взволнованно, спрашивает она.

– Ну началось! – скисаю я.

Как обычно, в последнее время от вопросов про мать у меня тут же портится настроение.

– Ира, ну ты же все знаешь! Ну чего спрашивать-то? – отвечаю я недовольно, уже понимая, что единственный выходной день, скорее всего, будет испорчен.

Мы же только в пятницу вечером коротко созванивались, как раз по маминому поводу, и на душе опять стало неприятно.

– Не-е, ну мало ли? – протягивает она.

– Ну чего «мало ли»? – переспрашиваю уже более мягко. – Ничего не изменилось, – а в голове снова прокручивается пятничная ситуация.

В пятницу, по дороге со школы домой, моя дочь с няней встретили маму на улице. И мама прошла мимо них, не останавливаясь, и даже не поздоровалась. Представить не могу, как моей дочери было стыдно перед теми же одноклассниками. Все же знают, что это ее бабушка. А дети жестокие бывают – сразу язвят, что да как… А что Катя может им объяснить?! Что бабушка перестала узнавать собственную восьмилетнюю внучку, обидевшись на дочь? Дети начали кричать: «Катя, Катя, твоя бабушка идет». Катя шагнула к ней навстречу и поздоровалась, а наша бабушка с гордо поднятой головой бравым шагом, глядя вперед, никого и ничего не замечая, пронеслась, не притормозив, мимо внучки как будто мимо пустого места. Татьяна – няня моей дочери, взрослая, казалось бы, девушка, бывшая одноклассница моей сестры, просто оторопела от маминого поступка. Она и так боится нашу мать как огня. И если моя мама приходила ко мне домой, то Таня, боясь скандалов, категорически не хотела находиться с ней в одной квартире, и просила подгадывать время так, чтобы они не пересекались. А тут такой фортель. Я предчувствовала, что скоро могу остаться без няни, что, к сожалению, и произошло. Кому понравится терпеть обзывания и стрессы?! А я, несмотря на подавленность этой ситуацией, считала, что в пятницу все еще довольно хорошо закончилось хотя бы потому, что мама не устроила прилюдно скандал на тему, что няня нам дороже родной бабки, как она это умеет.

– Видно, в лес на прогулку опаздывала, вот и не заметила внучку – съязвила я, слушая рассказ дочери.

Катя опять пришла домой расстроенная. Ну как ребенку объяснить и внушить, что он здесь ни при чем, что это взрослые с ума посходили! К сожалению, я не знаю, хотя и пытаюсь.

– С пятницы, думаю, ничего не изменилось, мама жива-здорова и ходит гулять. А вчера был твой день, я работала, так что вообще у меня без новостей, – я расстроилась.

– Слушай, ну может сходим к ней вместе? Посмотрим, что там у нее дома творится? – с ноткой давления спросила сестра.

– Да что там может быть? Дозвонимся попозже. И так один выходной, – сделала я попытку отвертеться.

– Ну Лена, мы же договаривались! – продавливает сестра.

Договаривались-то, договаривались, только как подумаю об очередном скандале, у меня прямо живот сводит, так не хочется идти, но раз договаривались, то куда денешься.

– Во сколько? – сдаюсь я, понимая, что не могу отказать.

– Давай в час у подъезда? – сестра как-то сразу ожила, почувствовав опору.

– Давай. Ну все, тогда в час? – безысходно спросила я, одновременно прощаясь.

– Все, – попрощалась сестра.

С мамой мы жили рядом, на соседних улицах. Но на тот момент общались с трудом и я, и сестра. А так как нас у мамы две, то по договоренности звонила ей та дочь, которая на тот момент была у неё менее в опале. Ссоры между мамой и нами происходили раз в неделю, это точно. На мамины выпады в наш адрес мы обычно старались или промолчать, или, звоня на следующий день, сделать вид, что просто ничего вчера не произошло. Иногда этот фокус нам удавался, мама принимала игру и разговаривала, и шутила, как ни в чем не бывало. Но причина для того, чтобы новая ссора началась или же старая вспыхнула с новой силой могла быть любая. И ее, эту причину, как ни старайся, просто невозможно предугадать. Мы с сестрой даже одно время созванивались перед тем, как набрать маме, и обсуждали, на что она обиделась в прошлый раз и как бы так ее спросить в этот, чтобы история не повторилась снова. Но нам почти никогда не удавались прогнозы. Началом скандала мог послужить не тот тон, в котором, как считала мама, я с ней поздоровалась, или не тот набор фраз, которыми я произнесла приветствие, не такой взгляд при встрече и… миллион других причин. Но итог ссоры всегда сводился к обвинениям в недостаточном проявлении с моей стороны почитания и обожания к ней, как к матери.

Мы старались звонить раз или два в день, чтобы поздороваться и спросить о ее самочувствии… и получали в ответ что-то из серии: «Сдохну, узнаете».

Можно было позвонить маме где-то в одиннадцать часов утра, и на вопрос «Мам, привет, как дела?» услышать:

– Да какие у меня дела, дела у вас, это ж вы занятые, а я-то чего? Гляди, вспомнила она про мать… дела… ты бы о здоровье сначала спросила… да ела я сегодня или нет? Уже одиннадцать!

И, распаляясь за пару минут, мама начинала сама себя оскорблять, говоря что-то вроде таких слов: «Да, мать же у вас идиотка, хуже матери в мире не найти, я – сволочь, а вы у меня святые…» и так далее, и тому подобное.

Поначалу мы терялись и делали попытки оправдаться:

– Мам, да я такого никогда не говорила, – старались донести до нее и я, и сестра.

Но она орала и не слушала нас.

– Не говорила, так подумала! Судят не по словам, а по делам, – обрезала наши попытки объясниться мама.

Если же мы и далее продолжали что-то возражать или объяснять, то мама переходила ко все более и более тяжким обвинениям, самое малое, в чем нас обвиняли, так это в неуважении к матери, в попытках ее воспитывать и поучать, в грубости и хамстве.

– Не смей мной командовать! – кричала мама. – Мной никто никогда не командовал, даже мать, которой у меня не было, а ты рот разиваешь! Знай край, да не падай! Не всегда говори, что знаешь, но всегда знай, что говоришь! Яйца курицу не учат! Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, – сыпала выражениями мама.

После этого мне или сестре задавался прямой вопрос:

– Кто здесь мать, я или ты?

Получив ответ, что, конечно же – она, мама резюмировала:

– Вот и закрой свой рот! (Или просто «заткнись»).

Мама – человек начитанный, любит вставлять в разговор цитаты, устоявшиеся выражения и в карман за словом не лезет. Во время, когда происходят описываемые события, мы все уже с полгода жили раздельно, мама словно не могла с этим смириться, а нам это позволяло более-менее дозировать общение, если оно преобретало негативный оттенок. В иной раз казалось, что чем спокойнее ты стараешься реагировать, тем это больше раздражает и выводит из себя нашу маму, в такие дни нас обвиняли в полном равнодушии, эмоциональной холодности и бедности, незрелости чувств и прочее. Поэтому бывало, что мы, не имея больше сил выяснять отношения, поступали по-другому, мы звонили ей, но молчали. Ведь главным для нас было понять то, что раз мама сняла трубку и бодро говорит «алло», то, значит, с ней все нормально. Все друзья-знакомые, знавшие нашу непростую ситуацию в семье, тоже рассказывали нам, где и при каких обстоятельствах они её видели. И так как гулять мама ходила строго два раза в день, то информации у нас было достаточно.

В тот раз причиной к началу конфликта послужил мой «неимеющий названия» поступок, а именно то, что я наняла дочери репетитора по английскому языку. Мама на это страшно обиделась. Она считала, что её знаний английского вполне достаточно для занятий с внучкой, а у меня на этот счет было другое мнение. Её знания самоучки и акцент, с которым она читала, не имея опыта разговорной речи, не казались мне достаточными для преподавательской деятельности. Возмущенная наймом учительницы мама требовала от моей дочери сказать «этой крахоборке», одно из названий мамой репетитора, чтобы та не приходила, если «внучка, конечно, любит бабушку». Внучка, не осмеливаясь возражать бабушке, со слезами жаловалась мне, я разговаривала об этом с мамой, мы ссорились, и ситуация заходила в тупик.

– Твоя мать – упёртая овца, – говорила она моей дочке, – а ты идешь у нее на поводу. Ты-то хоть будь умней! – взывала она к её детской совести.

Сейчас я бы сформулировала принцип маминой любви так: «Мама любит меня только тогда, когда я ей полностью подчиняюсь и безоговорочно соглашаюсь с ее мнением».

При этом никто и никак не ограничивал бабушку во встречах и занятиях с внучкой, я ключи от своей квартиры у мамы не забирала и запретов не устанавливала. Конечно, я просила маму не обзывать меня при ребёнке и пыталась объяснять ей свою позицию. Оправдывала свое решение я ещё и тем, что занятия с внучкой мама проводила нерегулярно, а уж если я, не дай бог, была с ней в ссоре, она вообще не считала нужным не то, что приходить к внучке, а даже позвонить ей, а в этот раз и узнавать отказалась. В то время я не могла сказать маме прямо об этих своих мыслях о нерегулярности и ненадежности её занятий. Про уровень знаний я мягко высказывалась, а вот про перерывы в общении у меня язык не поворачивался сказать, если честно, то я боялась неадекватной реакции. Оценки у ребенка «хромали», и я все же пригласила профессионала. В итоге выяснения отношений мама устроила грандиозную истерику и сказала, что у нее нет дочери, то есть меня. Вот из-за этой ссоры теперь только сестра могла периодически заходить к маме домой, а мне Ира «докладывала обстановку». Сестра от нас обеих приносила маме то продукты, то оставляла немного денег, ту посильную помощь, которую мы могли оказать. И хотя на тот момент нашей маме еще не исполнилось и пятидесяти лет и она не страдала никакими хроническими заболеваниями, мы уже не первый год как помогали ей. Я же в то время растила дочь одна и без алиментов, у сестры тоже был маленький ребенок, и у нас обеих было по «букету» хронических болезней. Мама принимала от нас все как должное, слов благодарности мы не слышали, да и не ждали, честно говоря. Мы были счастливы уже тем, если день проходил без скандала и обвинений в наш адрес.

Вот поэтому и в тот чудесный день сестра, не дозвонившись до мамы, откровенно боялась идти к ней одна, так как не хотела скандала, и позвонила мне. Раз в ссоре с мамой именно я, то, как справедливо решила сестра, и принять основной удар надлежало тоже исключительно мне, да и старшая сестра тоже я. Но у меня ключей от маминой квартиры не было, а заходить одна я, вроде, как не имею права. И, поддерживая друг друга, мы и сговорились прийти вместе, так сказать, разделить бремя.

В час мы встретились перед маминым подъездом, как всегда расцеловались и пошли внутрь. Квартира была на седьмом этаже. Поднявшись на старом дребезжащем лифте мы подошли к двери квартиры. Вдохнули, выдохнули, собрались с силами, и сестра позвонила. Ничего. Сестра позвонила еще несколько раз. На всякий случай мы еще подождали, но ответом нам была полная тишина. Тогда сестра достала свои ключи, и мы вошли.

– Мааам, ты дома? Мааам! Ау! – звали мы, оглядывая ее две комнаты в некотором волнении.

В квартире никого не было. Мы вошли на нашу шестиметровую кухоньку, и тут на холодильнике я увидела книгу, сейчас не помню автора, но точно помню, что книга была о еврейском всемирном заговоре. В восприятии нашей мамы во всех бедах мира (войнах, революциях…) почему-то виноваты именно евреи и жидомасоны. Она всем и всегда рассказывала об этом с упоением, блестя глазами, приводя выдержки из книг, сомнения и выводы авторов, с фамилиями и датами. И если она начинала свой рассказ, то уже через несколько минут вокруг «обрабатываемого» лежали стопки различных книг по этой тематике. В книгах были закладки с записями маминых мыслей и выводов на них, и все книги были исписаны мелким почерком мамиными заметками и ссылками. То есть для нашей мамы не было хуже и страшнее народа, чем евреи. Поэтому в самом факте нахождения такой книги у нее дома для нас не было ничего удивительного. Но то, что книга без дополнительной обертки лежала на кухне, где, не дай бог, её возьмут жирными руками или положат на немытый стол, сразу привлекло мое внимание. Мама пыталась и нас вовлечь в процесс осознания еврейского всемирного заговора, но мы не сдавались. Хотя я и осилила пару книг еще лет в шестнадцать, но только для того, чтобы она от меня отстала.

– Странно, – сказала я.

– Чего странного-то? – переспросила сестра.

– Да мама так дорожит своими книгами, что никогда их не оставляет не на месте, – я беру книгу в руки.

Вижу лежащее в книге письмо. Конверт не запечатан. Письмо адресовано нам. На конверте написанная мамой и подобранная специально к этому случаю цитата из Библии, видимо, через нее нам сообщалось что-то особенно важное, но мы так и не поняли, что именно, и под цитатой указано, что мама отбыла на пять дней в Египет. Наши лица вытянулись.

– Уехала в Египет? Молча?.. Вот идиотка! – взорвалась сестра. – А мы должны тут черт чего думать! Денег у нее, значит, нет, а на Египет деньги есть, – продолжила она свою гневную тираду.

Дело в том, что мама работала непостоянно, вступая в конфликты на каждом рабочем месте, и мы с сестрой, как я уже писала выше, чем могли поддерживали ее.

Я поддакивала словам сестры и раскрывала конверт. Ничего особого не ожидая, кроме как очередной «лекции», что мы ее обидели так-то и так-то, мы начали читать. Но письмо было совсем о другом. Оно было написано тем же, что и пометки в книге, мелким маминым почерком на двух тетрадных листах с обеих сторон. И в нем мы с сестрой назывались, самое скромное, еврейскими «ублюдками», и приводилось что-то вроде генеалогического исследования порочности рода нашего отца до прадедушек. В обоснование же сделанных ею выводов приводились ссылки и цитаты из источников разной исторической и научной ценности. Письмо походило на выдержку из научного труда, целью которого было доказать, что все наши с сестрой родственники по женской линии отца были евреями, а если это так, то мама делала свой вывод автоматически, ПОРОЧНЫМИ людьми. Каждому члену семьи отца приписывался свой особенный грех. Там были воры, извращенцы, наркоманы, алкоголики и прочая нечисть. Мы с сестрой отмечались особо, так как мы – полукровки (еврейки по отцу – по мнению мамы), и, следовательно, особо гадкие и убогие, со своей гнилой «голубой» кровью, которая еще в полной мере себя непременно покажет.

Мы стояли ошарашенные. За что столько ненависти к собственным детям? Мы – еврейки? Мысли путались в голове, мы перечитали письмо еще раз. Лучше не стало. Мы все правильно поняли: мы – «еврейские ублюдки». Но одновременно никак не могли понять, почему мы, ее дочери, две взрослые молодые женщины, сами матери, работающие, не наркоманки и не другие антисоциальные элементы, пробивающие себе дорогу в жизнь самостоятельно трудом и терпением, чью помощь она принимает, не поморщившись (!), заслужили к себе подобное отношение? В первую минуту после шока пришла мысль о психушке.

– Но, – рассуждали мы, – мы же видели, что мама адекватно ведет себя во всех остальных вопросах, значит – она нормальная!

И, честно говоря, письмо было настолько грязным, с такими извращенными подробностями якобы кровосмешений в семье отца, которые по выводам мамы и привели к «порче крови», что показалось стыдным его вообще кому бы то ни было показывать. Да мы и не знали, куда с этим можно пойти, и вообще нужно ли. Мы договорились подождать, когда мама вернется, и попробовать поговорить с ней об этом. Мы откровенно испугались за маму.

Страшно представить, сколько времени потрачено на эти изыскания! Это же не было спонтанное письмо, в котором вас в сердцах обзывают бранными словами, это был целый научный труд, обильно насыщенный ссылками и сносками, стрелочками: «книга такая-то», «страница такая-то». Маме для его написания, по всей видимости, надо было найти и проследить и семейные связи, и подобрать основания, и сделать выводы. Как это все можно было писать да еще про своих собственных детей? Пускай мы и еврейки, возможно, что в том письме есть какая-то доля правды о недостатках наших родственников, но в чем виноваты мы? Потом мама как-то скажет вскользь, что когда писала это письмо, она просто хотела объяснить нам, почему мы так плохи, открыть глаза на причины нашей душевной болезни, вскрыть нарыв. То есть этим письмом она планировала нас чуть ли не спасти на краю пропасти, куда мы с сестрой должны были бы непременно свалиться. Потом будут еще письма.

Сейчас мы снова в ссоре, и так как мама выбрала эту тактику общения, я и пишу в ответ на её претензии ко мне свою книгу.

Еще я пишу в надежде, что такие же несчастные дочери, как и я, прочтут книгу, и им будет хоть немного легче, узнав, что они такие в этом мире не одни и что у них есть полное право чувствовать то, что они чувствуют. И, главное, сделают все, чтобы не перенести подобную модель поведения на собственных детей, ведь взгляды на мир, на людей, ценности, понятия закладываются в нас в детстве и потом во многом неосознанно переносятся нами и на наши семьи, создавая так называемые «родовые проклятия». Я надеюсь, Вы увидите как разнится восприятие ситуации через призму личностных проблем каждого человека. Как каждый усматривает что-то своё в словах и действиях другого и трактует их по-своему, а другой человек, возможно, совсем не это имел ввиду. И всё это, мягко говоря, недопонимание происходит между самыми, казалось бы, близкими людьми. Что тогда ожидать от посторонних?