Текст книги "Я ничего не должна тебе, мама, или Две капли голубой крови. Автобиографическая проза"

– Так ты же старшая – с тебя и спрос. И пошла, оставив нас самих разбираться с этой ситуацией.

И все. Спрос с меня. Я – старшая! Точка.

Сестра слезла с горки с видом победителя, говоря мне что-то вроде «Ну что съела?», а я не знала, что и думать об этой ситуации.

Раз я старшая, я также считала нормальным следующий вопрос и угрозу мамы:

– Почему у тебя «отлично» по фортепиано, а у сестры «три»?.. Если так пойдет, вы обе перестанете ходить на занятия.

И я часами занималась с сестрой фортепиано.

Мама всегда говорила, что любит нас обеих одинаково, но поступала с нами по-разному. В любых спорах с сестрой была виновата я, как старшая, и, следовательно, более умная. И даже если сестра приносила «двойку», она мило улыбалась, и ей это запросто сходило с рук, меня же всегда ждал суровый отчет и наказание за гораздо меньшие провинности, например, в виде лишения прогулки или просмотра телевизора. «Кому больше дано, с того больше и спросится» – это любимая фраза мамы по отношению ко мне. Я завидовала беззаботности сестры, но не могла или просто не умела поступать, как она. Сейчас я понимаю, что, по-видимому, у меня был депрессивный и более замкнутый, чем у сестры, характер, и маме со мной из-за этого было сложней, чем с сестрой. Но почему она с нами не разговаривала с обеими по-семейному, почему не объясняла нам сложность и многогранность мира и взаимоотношений в нем, а ставила меня перед фактом, что «ты – старшая» или «все мужики – козлы», и возлагла на меня ответственность за все недоразумения с сестрой, я не понимаю. Мир для меня мамой делился только на черное и белое! Возможно, корни отношения ко мне идут из ее собственного сложного детства. И я расскажу дальше по ходу книги, что мне об этом известно. Но почему ответственность и горечь за свои обиды и неудачи мама перекладывала на меня – маленького ребёнка? Я никак не могу понять.

По мере того, как мы подрастали, соответственно сфера моей ответственности за сестру становилась все шире и шире.

В тринадцать-пятнадцать лет я бродила в поиске сестры по району, выглядывая, не попала ли она в какую-то неприятность. Район был небезопасным, да и время такое, начинались «бандитские девяностые» годы. Сестра, в отличие от меня, легко находила общий язык абсолютно со всеми, была добродушной и открытой, красавицей, и поклонников в ее активе было «море». Поклонники не преминули сражаться за благосклонность сестры и устраивать «разборки» как между собой, так и с сестрой. Однажды сестре все-таки досталось. Один из ревнивцев ударил сестру, да так сильно, что она упала в снег, задохнувшись, и потом долгое время мучилась от боли в груди. Некоторое время она даже боялась выходить на улицу, чтобы ревнивец не «подрезал» её, как грозился. Мама об этом не узнала, я и сестра урегулировали эту проблему сами.

В другой раз я возвращалась домой, захожу в наш подъезд и краем глаза вижу, что двое подростков шарахнулись в разные стороны.

– Вот молодняк! – думаю я, не глядя в их сторону.

Не останавливаясь, я прошла мимо, вызвала лифт и поехала домой. Не успела я войти в квартиру, как вбегает запыхавшаяся сестра. Оказалось, что пока я поднималась на лифте, она бежала за мной по лестнице. Вбегает и кричит мне с порога:

– Лена, это совсем не то, что ты подумала, мы ничего такого, просто болтали…

– Да? – потянула я, осмысливая.

Вообще по отношению к сестре ничего такого и быть не могло, я и не думала, просто переживала, чтоб поклонники чего-нибудь не натворили, но все же посчитала нужным спросить:

– И кто это? Очередной «двоюродный» или «троюродный» брат (так сестра, чтобы умерить ревность кавалеров, объясняла им присутствие рядом с ней посторонних парней)?

Вида я тогда не подала, что не поняла и не видела, что это она была в подъезде.

– Этот – «троюродный», – с улыбкой ответила Ирина.

– Дождешься ты, Иринка, что эти братья тебе ноги из попы повыдергивают.

– Да ладно тебе, я аккуратно, – щебетала она.

Я провела с сестрой очередную нравоучительную беседу о «правилах поведения девушки», сестра сделала вид, что слушает, дала положенные в данном случае обещания и заверения, и инцидент был исчерпан… и снова без участия мамы.

Потом, как мне помнится, в восьмом классе мама не заметила, что в пять часов вечера, придя домой, сестра быстро прошмыгнула в большую комнату и прямо в одежде завалилась спать. Я заметила. Я находилась в маленькой комнате, а мама на кухне. И мне показалось странным поведение сестры. Я вошла и стянула с нее одеяло, она была выпивши. Я устроила ей серьезную промывку мозгов, а маме мы снова ничего говорить не стали под обещание, что это было в первый и последний раз. Это был чей-то день рождения, и ребята попробовали «по глотку шампанского». Ничего страшного и особенного, но я почему-то считала, в отличие от мамы, что беседу провести просто необходимо.

И вот сестра выросла и результатом моей опеки стало то, что в семнадцать лет она мне с сердцем объявила:

– Какая же ты, Ленка, стерва была! Я матери так никогда не боялась, как тебя! Как же ты меня доставала!

А я просто ее очень любила и люблю!

Мы выросли и стали очень близкими подругами. Сестра отучилась в институте и работает в престижной компании, она прекрасная мать и жена, я горжусь ею.

Мы часто обсуждаем с ней вопрос того, как мы получились такими разными и одновременно одинаковыми. Мы всегда видели, что сестра абсолютно не похожа на маму внешне, да и я не особо. И нам обеим с раннего детства было интересно хотя бы посмотреть на фото отца и на родственников с его стороны, чтобы понять, как они выглядели в детстве и сейчас, и в кого мы пошли. Ещё маленькими мы в тайне от мамы рылись в ящике шкафа, в котором лежали документы. Но узнать нам почти ничего не удалось, так как мама разорвала все связи не только в жизни, но и на фото, в том числе она отрезала отца со всех совместных фотографий. Поэтому мы знали об отце только то, что мама нам о нем рассказывала. Моих личных детских воспоминаний у меня совсем немного, и все они «прошли» через призму маминого мнения.

Разыскивая фото отца, мы нашли свидетельство о первом мамином разводе, это была главная семейная тайна. Оказалось, что мамин брак с отцом не был первым, она уже была замужем, и первый раз вышла замуж сразу, как ей исполнилось восемнадцать лет. Я не удержалась от распиравшего меня любопытства и, признавшись в нашем поступке, спросила маму об этом, а в ответ про мамин первый брак я ничего не узнала, а узнала, что вполне возможно где-то живёт наш старший брат. Свою неуверенность в данном факте мама объясняла тем, что врач и ее мама утверждали, что ребёнок родился и сразу же умер. Но сама мама не была в этом уверена, а обвиняла в произошедшем свою мать, говоря, что подозревает, что это она лишила её сына, тем самым проявив ненужную заботу о дочери, избавила маму от бремени столь раннего материнства. В выписке из роддома, по маминым словам, написали криминальный аборт, хотя мама именно рожала. Поэтому, став старше, она и заподозрила, что ребёнка отдали женщине, которая лежала в роддоме рядом с ней и мечтала иметь детей, но ей это не удавалось, так как раз за разом у неё появлялись на свет мертворожденные дети. Этот факт оставил неизгладимые впечатления на моей детской психике. Что там произошло на самом деле, я так и не знаю до сих пор, так как во взрослом возрасте мама почему-то предпочитает не обсуждать со мной эту тему. А тогда мама охотно поделилась со мной своим горем, взяв с меня обещание не рассказывать сестре. А была я на тот момент еще в младшей школе. Вот такие грустные подробности открылись нам с сестрой совсем в юном возрасте в результате нашего расследования и выяснения, на кого мы похожи. Удалось ли мне что-то узнать об отце я расскажу далее.

Отец, которого не было

Отца у нас не было. Нам было об этом сказано твердо и непреклонно, да и отец, по-видимому, не старался это оспорить.

С самого раннего детства я знала одно, отец – козел и алкаш, который бросил маму с двумя детьми. Не платил алиментов, ничем и никак не помогал.

Став постарше, мы спрашивали маму, а зачем она вышла замуж за алкаша, да еще и двоих детей от него родила? Мама объясняла, что отец не был алкашом изначально, а запил из-за того, что был слабаком и не смог выбрать между ней и мамочкой, то есть моей бабушкой. Так с самого раннего детства я усвоила, что этот выбор в семье просто необходим.

Все, что я знала о моих взаимоотношениях с отцом, это то, как он пришел домой пьяный и завалился на меня спать, чуть не раздавив. Спасла меня мама, иначе, по её словам, меня давно бы не было на свете. И опять же я знаю эту историю с раннего детства. Никаких других историй, например, о том, как родители встречались, как папа ухаживал, как меня ждали, как что-то для меня выбирали, как планировали мою или свою дальнейшую жизнь… я, к сожалению, никогда не слышала. Знала я только одно, что изначально ждали мальчика, а родилась девочка, не оправдав семейные надежды.

Еще я знала, что мама, выйдя замуж за отца, сделала ему великое одолжение. Он бегал за ней как собачка, это ее выражение. А она, гордая красавица, просто пожалела его, когда он приехал весь высохший от страданий и умолял ее, стоя перед ней на коленях, выйти за него замуж. И именно благодаря этому ее самоотверженному поступку – замужеству мы родились в крупном городе, а не где-то там, в Тьмутаракани, о чем нам также сообщалось неоднократно. Тем самым мама не скрывала, что и я не была желанным ребёнком, а родилась только благодаря обстоятельствам. Как вы понимаете это обстоятельство также не делало меня счастливей.

Плюс ко всем моим переживаниям у нас с мамой были разные фамилии, вследствие этого в регистратуре поликлиники или в любом другом месте, где оформлялись какие-либо документы, маму всегда спрашивали, отчего бы это и кем она нам приходится. Ведь такая ситуация была крайне не типична для того времени. И мама всегда гордо отвечала, что она развелась и сменила фамилию обратно на девичью, ведь зачем ей фамилия «козла», который ее бросил, а мы, страшно стесняясь, отвечали, что у нас фамилия папы, признавая, что мы дети этого «козла» – козлята.

Любые несанкционированные разговоры об отце в нашем доме были табу. Как я писала выше, своих детских впечатлений от встреч с отцом у меня не много, а точнее их всего три, при этом я помню сами эти встречи достаточно подробно, но почему-то не помню внешности ни отца, ни других родственников участников событий, их лица у меня в виде расплывчатых пятен. Хотя, например, достаточно хорошо помню внешность маминых подруг.

Первая встреча произошла в теплый летний день во время прогулки с сестрой во дворе дома. В школу мы еще не ходили, следовательно, мне было около семи лет. Гуляли мы прямо перед подъездом, там же сидели местные бабушки и завсегдатаи. Вдруг к подъезду подходит какая-то женщина и с ней мужчина. Все взрослые друг с другом здороваются. Я смотрю на подошедших людей и что-то знакомое мне видится в их лицах, я жду подтверждения нашего знакомства. Но мне ни женщина, ни мужчина ничего не говорят, а, не глядя в нашу с сестрой сторону, проходят мимо. Как только за ними закрывается дверь в подъезд, я слышу громкий шепот:

– Надо же, с девчонками-то даже не поздоровались.

Меня охватывает чувство униженности, я хватаю сестру за руку и с деланной радостью предлагаю:

– Бежим играть на площадку! – а сама втихаря плачу, плачу от обиды.

Придя домой, я рассказала об этом маме. На что мне был дан холодный ответ, что и нечего разговаривать с чужими людьми; правильно сделала, что увела сестру. Всё, никаких объяснений, уверений, что в этом нет моей вины, что я достойна любви или других подобных утешающих слов, призванных восстановить душевное равновесие ребёнка.

Второй яркий случай встречи с отцом я помню так. Мы качаемся на качелях во дворе, навстречу к нам идет какой-то мужчина.

– Здравствуйте, девочки, я – ваш папа, – подойдя, говорит он и протягивает нам по яблоку.

– У нас нет папы, – ответила я хорошо усвоенной фразой.

Он постоял с минуту, помялся, сделал попытку погладить меня по голове, я взбрыкнула, страхивая его руку, и он ушел. Яблоки были аппетитные красные, и их очень хотелось съесть, но я не стала.

– Не смей кусать! – вырвала я яблоко и у сестры.

– Лена, ты чего? – спросила она.

– Ты что, не знаешь, что у чужих людей ничего брать нельзя? – грозно спросила я.

– Так он же сказал, что наш папа?! – удивилась сестра.

– У нас нет папы! – твердо отчеканила я.

После прогулки я поделилась случившимся с мамой, и отдала ей так и несъеденные яблоки, на что она меня похвалила:

– Правильно, у вас нет папы, – взяла яблоки и без жалости выкинула их в окно, хотя своих яблок у нас в доме не было.

– Нам их подачки не нужны, – брезгливо добавила мама и, вопросительно-утвердительно обращаясь ко мне, уточнила: – Да?!

– Да, – согласилась я покорно.

Мне стало очень жалко маму.

И есть еще одна – третья история, благодаря которой я видела отца, но не разговаривала с ним.

Это было также в старшем дошкольном возрасте, когда я чуть не стала виновницей пожара. Как это произошло? Самым обычным образом. Я была дома одна, по-моему, я болела, мне было скучно, а на улице было теплое время года. Я знала, что спички детям не игрушка, но взяла коробок, подошла к окну на кухне, перегнулась через него и стала с удовольствием от запрета этого действия поджигать спичку за спичкой. Спичка сгорала, и я аккуратно прятала ее обратно в коробок. И вот так я сожгла спичек десять. Получив удовольствие от смелого поступка, я пошла гулять. А когда я вернулась, то в доме было много чужих людей, мама, милиция и пожарные.

Кухня обгорела. Пожарные стали меня опрашивать, что я делала дома. Я рассказала про спички, и пожарные первоначально решили, что это от моей спички отлетел уголек и устроил пожар. Я, плача, уверяла, что все спички целиком со всеми угольками лежат в коробке, и предъявила этот коробок в целости и сохранности. Кто-то из соседей сказал маме, что вроде бы, пока я гуляла, в квартиру приходил отец с какой-то женщиной. Мама сказала милиционеру, что она не сомневается, что это поджег, и устроили его ее бывшие родственники, так как делят с ней и ее двумя детьми эту квартиру. Отцу позвонили, и он, как мне помнится, тут же пришел. Они с мамой долго ругались сначала при всех, а потом одни на кухне. Через некоторое время, когда были получены результаты экспертизы, выяснилось, что очагом пожара была стоящая на кухне стиральная машина, пожар начался именно с нее. Она была выключена, но вилка провода оставалась воткнутой в розетку и, скорее всего, произошло замыкание, так как у машинки сгорел именно мотор. Да и гореть там, кроме пластика и железного барабана, больше нечему. Но в маминой версии, в зависимости от слушателей и ситуации, виновниками этого пожара так и остались либо я, либо отец.

Встреч с отцом в детстве больше не было или я их попросту не помню. Следующий раз я увидела отца на несколько секунд, будучи уже замужем, в свои неполные восемнадцать лет. Отец приехал к маме домой, созвонившись по городскому телефону с сестрой, он хотел с нами поговорить. Мамы дома не было, она уехала на пару дней пожить к отчиму, и мы с сестрой были дома одни. В дверь позвонили, я спросила кто:

– Отец, – ответили мне.

Я открыла дверь, впустила его, а сама сразу же вышла, не забыв громко отметить, что у меня отца нет. Я не желала с ним разговаривать и оставила его общаться с сестрой. Я до сих пор не знаю, о чем была беседа. Меня это не интересовало.

В этом же возрасте, уже после приезда отца к нам, я задала вопрос про него моей крестной, а маминой лучшей подруге. Я спросила, знала ли она его, и был ли он алкоголиком. Крестная сказала, что изначально отец таковым не был, и дала ему характеристику весельчака и души компании, симпатичного парня, любимца девушек.

В последний раз я встретилась с отцом и даже поговорила с ним уже ближе к моим сорока годам. Встреча произошла только из-за моего желания эмигрировать в Израиль, как страну с качественной медициной. Такое решение было принято из-за болезни моего сына, а раз уж я еврейка, по словам мамы, то куда еще ехать? А после маминого письма я и считала себя полуеврейкой и, как ни странно, многие знакомые связывали меня с этой национальностью, делая какие-то собственные выводы, что во мне также поддерживало эту уверенность.

Я разыскала отца с помощью службы безопасности организации, в которой я работала. На тот момент отец был женат и «народил» еще двух дочек от разных матерей. И младшей из них было всего двенадцать, и её он тоже бросил. Никакого положительного впечатления он на меня не произвел. Хорошо сохранившийся внешне симпатичный мужчина, но какой-то никчемный, маленький во всех отношениях человек, разговаривающий матом. Я не пожалела, что его не было в моей жизни. Наличие еврейских корней в нашей родне по его линии, как я не просила, он подтвердить не смог, их по его убежденно звучавшим словам, к сожалению, не было. А на мои слова, что я готова поднять архивы, он ответил мне уверенно, что это ничего не даст. Это значило для меня, что причин встречаться с ним еще раз у меня нет. Правда, потом я все же позвонила ему пару раз, но он не проявлял какой-то заинтересованности в общении и не поздравил меня даже с юбилеем – сорокалетием. К тому же, как я узнала от сводной сестры, он действительно был запойный.

Так, благодаря отцу или обоим родителям, основным выводом о мужчинах, вынесенным из детства, стал: «Все они (мужчины) – козлы!»

На этом родственники по отцовской линии, с которыми мы хоть как-то общались, закончились.

А родственники мамы? Где были они? И как, и почему получилось, что наша мама растила нас одна? Разве она была сиротой? Нет, у нее были и мама, и братья.

Загадочная бабушка Зина

Еще когда мы жили в трехкомнатной квартире родителей моего отца, в моей жизни появилась еще одна бабушка: Зина – мамина мама. Я ее боялась. Она снилась мне в страшных снах, видимо, потому что каждый ее приезд к нам заканчивался диким скандалом между ней и мамой. Как-то они даже подрались. Мама обвиняла бабушку Зину в том, что провела детство в детском доме, при этом сама всегда утверждала, что ей там было хорошо, гораздо лучше, чем с мамой. Объясняя свою нелюбовь к бабушке, мама рассказывала нам, как бабушка Зина лупила ее ремнем до тех пор, пока рука не устанет пороть. Бабушка Зина была из репрессированных, поэтому мама родилась в лагере для заключенных и прожила в детском доме до шести лет. Простить этого Зине она не могла.

Приезжала бабушка Зина к нам почему-то всегда без предупреждения. Она как хозяйка ходила по дому, брала, что нравится, в том числе продукты из холодильника. У мамы же денег всегда не хватало, и проблема питания стояла в семье достаточно остро. Обычно продукты в нашем холодильнике были рассчитаны на несколько дней вперед. По сосиске – на ужин, по яйцу – на завтрак. В один из таких приездов Зина, как обычно, без разрешения взяла в холодильнике последнее яйцо и… помыла им голову. Какой был скандал! Скандаля, обе женщины перебирали весь ворох претензий, накопленный ими к друг другу за жизнь, и вспоминали друг другу все скандалы, которые когда-либо между ними произошли. Слышалось «а помнишь», «а ты», «а вот тогда», «будь ты проклята»…

Однажды я слышала, что бабушка все же предлагает маме какую-то помощь, но мама отказывалась. Редко им удавалось продержаться без ругани и половину дня. И всегда бабушка Зина уезжала от нас с проклятиями и обещанием, что ноги ее здесь больше никогда не будет. А мама говорила нам, маленьким детям, что она бабушку ненавидит, да любить ее не за что, и что у нее нет матери. А я всегда с ужасом думала, как нам повезло, что наша мама не такая, как ее, и как нам повезло, что нас не отдали чужой женщине также, как нашего старшего брата. Я знала, что мамы могут не любить своих детей просто так, что любовь надо заслужить. Я видела, к своему ужасу, что моей маме этого сделать не удалось, несмотря на все её положительные качества. И я очень боялась стать нелюбимой.

Как я уже говорила, бабушка снилась мне в страшных снах, хотя никак и ничем нас с сестрой не обижала, и вот мне ночью приснился страшный сон: надо мной склонился скелет и душит меня. Во сне я металась и кричала. Бабушка Зина в то время гостила у нас. И она решила разбудить меня. И вот во сне меня трясет бабушка в образе скелета, а я открываю глаза и вижу свою же бабушку Зину, которая склонилась над моей кроватью. Я орала до истерики. Зина очень обиделась на меня, а мама смеялась, она надеялась и говорила, что теперь-то уж Зина точно больше не приедет. Но время от времени бабушка Зина приезжала вновь и вновь, а мама повторяла, что ей ничего от Зины не нужно, и лучше бы ее никогда не видеть, но в дом всегда пускала и даже дарила ей какие-то подарки. Бабушка подарки брала, как бы это сформулировать, так, словно делает маме большое одолжение, и всегда высказывала какое-нибудь недовольство, то ей цвет не нравится, то фасон не тот, то еще что-нибудь. Я помню подаренные валенки, платок… и бабушкино недовольство. Так все и продолжалось, пока мой возраст не достиг цифры в районе десяти лет. После этого возраста их отношения, видимо, смягчились; и ближе к моим одиннадцати годам я и моя сестра были отправлены к бабушке Зине и ее новому мужу на летние каникулы в Подмосковье. Это было раздолье еды и… море трудовых обязанностей, к которым мы не были приучены. Кровать нужно было заправлять строго по линиям, перины взбивать до полной мягкости, подушки выкладывать одинаково и в определенном порядке, в один уровень с одинаково стоящими углами, деревянный пол чистить ножом и прочее. Этакий трудовой лагерь с усиленным питанием! Из-за жестких требований мы с бабушкой периодически ссорились, в остальном отношения были более менее ровными. Во время ссор бабушка говорила, что мы такие же ленивые, как наша мать. И я особенно боялась её сверкающих глаз, но не показывала этого. Я же никогда не молчала, а по примеру мамы озлобленно огрызалась мамиными словами и выражениями, что не добавляло взаимопонимания между нами и автоматически разжигало ссору еще больше.

Но все равно для бесед и нравоучений из нас двоих с сестрой бабушка, как и все другие взрослые, выбирала меня. Мне эти беседы давались тяжело. Одновременно я уже начала стесняться этого чувства страха перед собственной бабушкой и старалась всячески изжить его из себя, особенно в длительные периоды мира.

С соседями у бабушки были ровные отношения, но чувствовалось, что ее недолюбливают. Бабушка не сидела с ними на лавочке во дворе и не перебирала подробности личной жизни прохожих. Зато бабушка любила за глаза ругать последними словами свою соседку, с ее ребенком она сидела в няньках время от времени, и которую, как могло показаться, просто обожала, когда встречала лицом к лицу. Больше бабушка ни с кем из соседей не общалась. И соседи за глаза называли бабушку Зину ведьмой! Я несколько раз случайно слышала это и как люди говорили, что у нее тяжелый взгляд.

Требуя порядка от нас, бабушка Зина и сама никогда не сидела без дела. Она вязала на продажу крючком салфетки и воротнички, свитера и носки. Она вставала, самое позднее, в 6 утра и ложилась за полночь. Сейчас у меня не осталось на нее обиды за излишнюю трудотерапию; как взрослый человек, я допускаю, что в собственном доме хозяйка может попросить делать то и так, как принято. Тем более что ни в чем другом она нас не ущемляла. Вот характер у нее, конечно, был не из легких. Но если ей угодить, то она, как и мама, становилась веселой остроумной женщиной. Бабушка, в отличие от мамы, отлично готовила и баловала нас фаршированными блинчиками и всякими разносолами. Мы весело проводили летние вечера, играя в карты на балконе, «в девятку», ставя на интерес «по копеечке». Бабушка рассказывала нам собсбвенные сказки и в течение дня давала нам практически полную свободу.

Характер у бабули был действительно тяжелый. Приведу один пример. Как-то она приехала, я накрыла на стол и пригласила ее. Ответ прозвучал следующий:

– Ты что брезгуешь, что бабушка в холодильник залезет?

В следующий приезд я предложила ей самой выбрать себе что-то в холодильнике, в ответ прозвучало:

– Ты что и на стол бабке накрыть уже не можешь?

От таких перепадов в требованиях я просто терялась. А бабушка в развитие скандала могла закатить настоящую истерику, обзывая себя при этом разными ругательствами, проклиная вся и всех и стуча себя со всего маху в грудь кулаком, она рыдала в голос, с подвываниями. Мама подобные сцены язвительно называла «бесплатными концертами». Смотреть на них было откровенно страшно, бабушка выглядела как человек, из которого изгоняют нечистую силу в церкви. Успокоившись, бабушка вела себя как обычно, так, словно ничего и не было. При этом я никогда перед ней не извинялась, ситуация просто сходила на нет.

Как я писала выше, Зина приезжала к нам без предупреждения, но я каким-то странным образом всегда чувствовала ее приезд. Меня нестерпимо тянуло домой из любого места, где бы я ни находилась. Идя домой, я уже откуда-то знала, что меня там будет ждать бабуля. Что это было между нами, я не знаю.

Не могу не рассказать и пару необычных ситуаций, произошедших между мной и бабушкой Зиной. Жили мы тогда с моей трехлетней дочкой еще вместе с моей мамой. И бабушка, по обыкновению направляясь в дом старшего сына, заезжала к маме на квартиру. В эти нечастые приезды бабушка, как бы походя делясь событиями своей жизни, заводила разговор о том, что в ее квартире что-то сломалось (котел, унитаз, плита…) и как это дорого стоит или еще о какой-то проблеме. Я понимала, что ей нужны деньги и давала, сколько могла, бабушка каждый раз делала удивленные глаза, ведь денег она не просила, но бумажки брала, замечая, что на что-нибудь другое непременно пригодятся. Между нами произошло несколько условно мистических событий, отрицать которые не имеет смысла, как бы странно это не выглядело со стороны. Вот один такой непонятный случай. В день, когда бабушка приехала, я купила себе новую кофту. В кофте мне не нравилась одна деталь: вокруг воротника шла черная атласная ленточка, изображая собой галстук. Я срезала эту ленту и оставила на спинке кресла. Бабушка вошла в комнату к нам с дочкой. Я, как мне казалось, уже почти изжила в себе страх перед ней, но оставлять ее с дочкой наедине боялась каким-то животным страхом. Этот страх был родом из детства, хотя я и не понимала, какой вред бабушка может нанести моей дочери. Этих страхов я ужасно стесняюсь и не хочу, чтобы это было заметно. И тут она попросила меня что-то ей принести, и я, не зная, как отказаться, с замиранием сердца все же оставила их в комнате вдвоем. Я спешно возвращаюсь и вижу, что бабушка повязывает на голову моей дочери срезанную с кофты черную ленту. Меня охватил ужас, за доли секунды перед глазами пронеслось видение, как мой ребенок падает плашмя, ударяется головой и умирает. Бабушка посмотрела на меня и сказала:

– Не волнуйся, ей эта ленточка не подходит.

Выражение лица, видимо, было у меня соответствующее, и я поняла, что она это увидела, от этого мне снова стало стыдно за свои детские страхи. Но на следующий же день мое видение почти сбылось. Когда я была на работе, мне неожиданно позвонила моя мама. Она сообщила, что у моей дочери тяжелейшее сотрясение мозга, в детском садике она упала о кафель головой наотмашь, именно так, как я это представила накануне, когда увидела на ней черную ленточку, повязанную бабушкой. Воспитательница куда-то отошла, оставив детей одних на площадке перед входом в группу, а дочь залезла на подоконник и попросила такую же, как она девчушку, ее поймать. На прямых ногах спиной она упала вниз, ударившись затылком о кафель. А девчушка и не думала ее ловить. Дочка хорошо помнит эту историю, но не может мне объяснить, что ее к этому подтолкнуло. Вот такая странная, но реальная ситуация произошла в нашей семье. И есть вторая, их было, конечно же, больше, но эти две самые яркие, поэтому я их и рассказываю.

Так вот, незадолго до смерти последнего мужа бабушки она, моя бабуля, приснилась мне в очередном страшном сне, в нем она просила взять ее силу, говоря, что дедушка скоро умрет, а ей так уже все здесь надоело, и она не хочет снова оставаться одна. При этом она мне обещала, что в случае моего согласия с ее предложением, я получу решение всех моих проблем, от любовных до материальных. Проснувшись, я поделилась этим странным сном с мамой и сестрой. Надо мной посмеялись, памятуя, что я фантазерка, тем более что дедушка на тот момент был вполне здоров для своего возраста. Но я была напугана и настояла, чтобы мы все вместе позвонили бабушкиной соседке, у бабушки с дедушкой в квартире телефона не было, и попросили ее подозвать. Бабушка подошла, мы уточнили, что все в порядке и с ней, и с дедом, и успокоились. Но через два месяца дедушка умер. Сон сбылся. После этого, в продолжение этой же истории, бабушка приснилась мне снова, и я даже дала свое согласие на передачу силы. Это было, как наяву: горящие свечи, ванна, полная крови, я, лежащая в этой ванне, и бабушка, читающая какие-то заклинания. Мы вытянули руки в сторону друг друга, но в момент, когда сила, как мне казалось во сне, начала движение, которое ощущалось кончиками вытянутых пальцев, я испугалась ответственности и крикнула «нет». С этими словами я и проснулась в холодном поту. После этого бабушка приснилась сестре и даже маме, чем они были изрядно напуганы, хотя никогда не верили моим рассказам, относя их к привычке фантазировать, но эти сны и их напугали. Больше бабушка мне не снилась ни разу.

Я так и не знаю, удалось ли бабушке передать кому-либо свою силу, если это действительно было ей так необходимо, а может это просто сны напуганного ребенка с развитой фантазией, пусть каждый решит для себя сам, но для меня это до сих пор является частью моей жизни.

Как только мы с сестрой стали работать, то периодически помогали бабушке деньгами. И даже ездили летом со своими детьми на отдых в тот городок, где она жила, у нас в нем остались друзья со времени посещения бабушки, но предпочли снять квартиру у посторонних людей, а к бабушке только пару раз зашли в гости.

Я знаю, что бабушка просилась жить к матери, когда осталась одна и стала дряхлеть, но мама ей отказала, несмотря на то, что жила одна в двухкомнатной квартире. Они были несовместимы.

Когда бабушка умерла, я опять же помогла деньгами в устройстве похорон, но на сами похороны я не поехала, чего-то испугавшись. Я ни разу не была на ее могиле. Сейчас очень сожалею об этом и прошу у бабушки прощения.