Текст книги "Я ничего не должна тебе, мама, или Две капли голубой крови. Автобиографическая проза"

– Нет, мам, не путаю, я даже помню, как ты меня ругала, – настаиваю я. И сестра помнит, как я ей через забор кричала: – А меня бабушка забирает! – и как ей было обидно.

– Ну может и было пару раз, – брезгливо сказала мне мама. – Да ну ее, и говорить тут нечего, стерва и стерва еврейская.

– Мам, почему еврейская-то? Нет же подтверждения, – говорю я.

– Да все равно, что есть, что нет, в те времена все скрывали, так что еще неизвестно, – объяснила свою позицию мама и продолжила уже рассказывать про Зину. – А наша бабка только младшего любила, «сю-сю» да «сю-сю». Избаловала его, все ему, всю пенсию готова была на него спустить, помнишь? Вот и вырастила кого? Избалованного хлюпика! Сама и виновата, сгубила мужика. Так что вот так, доча, мне и вспомнить-то нечего, – заключила она.

– Мам, а почему я никаких праздников не помню? Ну один был день рождения, когда мне босоножки красные крестная подарила, и ты говорила, что в тот раз мы все вместе чуть ли не сто рублей в парке аттракционов прогуляли за день; и один Новый год еще на старой квартире у каких-то друзей, когда мне года четыре было, не больше. А потом я ни одного праздника не помню. Почему?

– Лена, какие праздники, я ж из детдома! Меня сроду никто с днем рождения не поздравлял, я никогда его не праздновала! Что ты, день рождения какой-то!

– Но ты же видела, что все празднуют, – уточнила я свой вопрос.

Но она ответила мне с той же уверенностью:

– Перестань! «Чему Ваня не научился, тому Иван не научится». Не научили меня праздновать. Я вот вас и на музыку, и на акробатику, везде таскала, вот вы у меня нормальными и выросли, – видимо, как оправдание, привела мама этот стопроцентный аргумент. – А то если бы я слушала этих врачей, что бы было? – добавила она. – Да пылинки бы с вас сдувала? А так из вас нормальные девки выросли. Сколько работ из-за вас поменяла! Мне ж, бывало, звонят на работу: «Приезжайте, кровотечение!». А какому работодателю это понравится? Вот меня везде и гнали. Нигде не могла удержаться. А потом с мужиками, «козлами этими», одни проблемы были. Уж не знаю, что они во мне находили. А мне ж отец нужен для вас.

Я им:

– Женись!

А они:

– Нет, у тебя две девки.

А сам позовет меня в кабинет и стоит на коленях, в коленки мне «люблю» рыдает! А я сижу и думаю: «Господи, опять работу искать».

Одному говорю:

– Что ты так переживаешь насчет дочек, до тебя ведь выросли?

Он:

– Ну да.

– Ну и после тебя вырастут.

Задумался…

Вот так мама видела причину своих неудач и проблем в ее жизни, их как я поняла было две: это мы с сестрой и «мужики-козлы».

А мама продолжала:

– Я уж вот на этой квартире (после размена), помню, только устроилась, а мне ведь уже пятьдесят два, что ли, было, а он вьется вокруг меня, вьется, а ему, мальчику, лет тридцать. Ну куда? Пришлось уволиться. Пошла в другой магазин устроилась, и там через два месяца такая же ерунда, ну, думаю, я так устала, столько я напахалась, что уже ничего не хочу. Мне бы уйти в лес, и рожи эти противные людишек этих мерзких не видеть.

– Мам, а что с первым ребенком твоим произошло? – сменила теперь я тему разговора. – Бабушка, помнится, говорила, был мальчик? – спросила я у мамы.

– Ой, не знаю, тоже на бабку грешу. Мне же лет-то было всего (а маме было лет шестнадцать-семнадцать, как и мне, когда я родила). Написали в справке «криминальный аборт». Я что понимала тогда чего? Ну написали и написали. А со мной женщина лежала, у нее детей не получалось, все скидывала. Так я грешу на бабку, что она ей и отдала. Потому что какой аборт, я ж рожала, а мне сказали, что он умер.

– Ты не искала его? – поинтересовалась я.

– Нет. Сказали же, умер, – коротко оборвала меня мама. – Я за них за всех молюсь сейчас. Кто его знает. А вот в библии единственная заповедь с обещанием ты знаешь? – спросила она меня неожиданно.

– Нет, не знаю, – ответила я.

– Все заповеди просто запрещают, а в этой продление жизни обещается: «Почитай своих отца с матерью, да продляться дни твои», – процитировала она мне.

И из всего ею сказанного она заключила:

– Ведь родителей не выбирают, каких Бог дал, тех и терпи, и люби».

Бабушка Зина о маме

Теперь я поделюсь той небольшой информацией, которую я получила от бабушки. Это все, что я помню и знаю. Бабушка Зина специально никогда нам ничего плохого про маму не рассказывала, она вообще почему-то старалась ничего не рассказывать о своей жизни. Но как-то в ответ на наши обвинения в ее жестокости по отношению к нашей маме у нее вырвалось:

– Мать ваша всегда была «оторвой»… и пожрать любила. Я ей говорю: «Не таскай варенье», а они с братом полведра могли съесть. А в шестнадцать лет убежала с каким-то бандитом, и вместе или как, а он нашу квартиру хотел ограбить. Да потом забеременела от него. Та еще «лярва» была.

Немаловажным будет сказать, что незадолго до смерти бабушка раскрыла семейную тайну о том, что отцом ее дочери не был тот русский офицер, фамилию и отчество которого она носила и который, как мы узнали, был отцом-то только для ее старшего брата. Ее же отец оказался со звучной фамилией на еврейский лад. Подробностей бабушка раскрыть не захотела. На прямой вопрос о национальности сказала что-то невнятное. А самое странное для нас то, что мамины взгляды на нас и на мировые проблемы это известие не поколебало. И все, что мы услышали в свой адрес, подняв эту ему, была фраза, брошенная вскользь, из серии «Ну кто не ошибается? Все мы грешны»… И все!

«Любите меня такую, какая я есть!» – девиз нашей мамы, все, что она нам говорит в подобных случаях.

Бабушкино полуоткровение запутало нас еще больше. Получалось, что вполне возможно наша мама «полукровка». А кто же все-таки мы? Сначала у нас было жуткое желание поднять архивы, но домашние заботы и работа не позволяли нам уделять этому достаточно времени. Да и информации о предках у нас практически не было.

И мы решили:

– Да какая разница, в конце концов. Мы – это мы. А кровей у всех, кого не копни, намешано. И что? Ничего. Кому не нравится, отойдите в сторонку.

Внуки подрастают или выросли

Вот уже и наши с сестрой дети подрастают или выросли. Бабушек со стороны отцов наши дети обожают, хотя, понятное дело, отношения со вторыми свекровями у нас тоже складывались не без проблем, но на отношение между внуками и бабушками это никак не повлияло. А бабушку с нашей стороны, нашу маму, все внуки не любят и боятся, хотя и видят, что мы с ней общаемся и помогаем, несмотря ни на что. И уже даже младшие задаются вопросом – зачем?!

Ответ один:

– Она наша мама.

Бабушка ведет себя по отношению к младшим внукам абсолютно так же, как и вела себя со старшими, казалось бы, разница между ними не малая, десять-пятнадцать лет, но на модель поведения мамы время никак не повлияло. Единственно что, более лояльно она относится к моему сыну, её младшему внуку, ему она прощает гораздо-гораздо больше детских шалостей, чем его двоюродной сестре. Конечно, и возможностей относиться к младшему внуку иначе у нее просто нет, в этом ему повезло больше, чем остальным, он практически всегда, если и оставался с бабушкой, то под нашим надзором. С девочками бабушка вела и ведет себя безапелляционно. Поясню примером. Племяннице купили модных кукол из серии «Барби», о которых она долго мечтала. Бабушка пришла к сестре домой навестить внучку, пока родители на работе, а няня уже ушла. Счастливая внучка принесла кукол бабушке похвастаться. Бабушка увидела этих кукол и разразилась гневной тирадой на тему бесов и бесовских игрушек, и потребовала от семилетнего ребенка вслух и четко подтвердить согласие с её мнением. Ребенок, напуганный такой реакцией, естественно закивал. После этого бабушка взяла кукол и пошла к мусоропроводу, в который их благополучно и выкинула, сделав заключение, чтобы она «этой мерзости» в доме больше не видела. Племянница была в шоке от такого поступка. И рассказывала об этом, плача. Когда сестра решила поинтересоваться у мамы, какое она имела право так поступить, не спросив согласия родителей, ведь как минимум кукол можно было бы продать, бабушка устроила скандал на тему, что с её мнением никто не считается и не ценит добро, которое она пытается из последних сил нести в наши забытые богом семьи, не забыв пройтись по неблагонадежности няни. С игрушками сына мама себе такого не позволяет, с моим сыном она ведет беседы о вреде трансформеров и супер-героев, и всякой другой мальчиковой братии; и стойко терпит их присутствие и хвастовство ребенка новыми приобретениями. Второй пример. Гуляя с внучкой по лесу, в случае особой внучкиной непонятливости, бабушка полушутя может отвесить ребенку «пендаль» прилюдно, это за оскорбление не считается, а с младшим внуком она не позволяет себе подобного.

Мама опять же по собственной инициативе и вопреки желанию родителей всячески пыталась воцерквить внучку. Отношение к религии у сестры было сложным после трагической смерти ее старшего сына, неуспевшего отпраздновать десятилетний юбилей, и всей той грязи, которую нам пришлось пережить, ища правды и возмездия в судах и после них. И сестра просила маму не делать этого без ее согласия и присутствия. Мама не слушала. Она приносила в дом сестры иконы и книги, требовала от ребенка заучить их названия, читала ей эти церковные книги, заставляла учить молитвы и молиться. Памятуя о том, как жестко и категорично мама все это делала, ничего, кроме отторжения у сестры и ее мужа, а также страха у внучки такое агрессивное поведение не вызывало, а только множило скандалы и отталкивало от церкви. Надо отметить, что я в свое время оказалась более податливой. По настоянию мамы, дабы избежать предрекаемых мамой страшных проблем, итогом которых должна была стать полная потеря дочери и для общества в целом, и для меня, как для матери, моя дочка весь четвертый класс посещала совсем не дешевую общеобразовательную православную школу. Я не вижу в самом выборе школы ничего предосудительного, но только когда он сделан от души, а не под давлением. И именно из-за психологического давления моя дочь попросила меня забрать ее оттуда, никакого положительного результата эта школа в итоге нам не принесла.

Одевается мама последние лет семь-десять почти всегда принципиально в самые старые и заношенные, бывает, и с незашитыми дырками вещи, называя их любимыми. Это преподносится, как поддержка христианской морали и отказ от излишеств.

– Мне ничего не надо, – любит повторять мама.

Сначала нам стоит огромного труда выслушать претензии о том, что она не нуждается в вещах, которые у нее уже есть, и самим придумать, как ей намекнуть, чтоб не обидеть, что пора бы купить новую вещь. Потом огромного труда стоит уговорить ее пойти в магазин. Там бабушка будет задыхаться без кислорода, ругаться с продавцами, поясняя свои высказывания огромным опытом в торговле, давая понять, что её не проведешь, фыркать и называть все кругом г..ном. Потом нам худо-бедно удается ей что-нибудь выбрать и, сто раз спрося, нравится ли ей эта вещь, за свои деньги это купить, обязательно взяв обещание, что раз она выбрала, то и носить будет. Но… в девяносто процентах случаев через неделю окажется, что эта вещь абсолютно ей не подходит, что она, пожалев нас, пошла с нами в магазин, и мы навязали ей это го..но, в котором ей тесно, нечем дышать, жарко, холодно… А ей надо совсем другое. И в результате вещь относится в церковь или отдается кому-либо из знакомых. Действует в таких случаях только жесткий ультиматум, что такую-то и такую-то старую вещь она не должна одевать, когда идет куда-либо с нами. Мы знаем, что она любит наряжаться и даже прихвастнуть перед приятельницами, а перед поездкой на отдых с удовольствием обновляет свой гардероб, ествественно, за наш счет. Почему она так поступает?! У нас один ответ, а именно: для того чтобы выглядеть максимально несчастной. Маму не волнует, какие временные и финансовые затраты мы понесли для нее в магазинах, ей нужно что-то другое, и все. Ну а как чувствует себя ребенок, когда бабушка приходит к ней в школу в таком виде или же идет с ней гулять, а еще хуже – приходит на семейное торжество с приглашенными гостями, я думаю, пояснять не нужно, ребенок стесняется. И прочее, и прочее…

Как результат – внуки подрастают и не могут ей простить пинков и затрещин, а также оскорбления их родителей. Обе внучки говорят нам о том, что для них не было дней ужаснее и хуже, чем когда они оставались с бабушкой или она приходила за ними в садик или школу. Так же, как и я в свое время не смогла простить бабушку Зину, они не могут простить свою бабушку. Мы не подогреваем их негатив по отношению к ней, но если честно, то и на любви уже не настаиваем.

Я в отличие от мамы никогда не запрещала своей дочери посещать отца. Но внутри у меня развивалась червоточинка от того, что очень длительный период дочь более тепло относилась к отцу, считая меня виновницей развала семьи. Но когда в возрасте шестнадцати лет она после ссоры с отцом задала мне такой, казалось бы, долгожданный вопрос, выводящий меня уже тридцатитрехлетнюю женщину на первую ступень пьедестала ее любви:

– Мама, как ты могла меня родить от такого урода? – я не испытала ничего, кроме боли от того, что моя дочь разочаровалась в близком ей человеке, и вижу, что дочка это ценит и прощает меня.

Мы с сестрой, несмотря ни на что, «выбились в люди», составив условный средний класс. И хоть нам далеко до «баловней судьбы», стараемся сохранять человеческое лицо. Моему сыну сейчас почти одиннадцать, он тоже незапланированный ребенок, но с первых минут очень желанный, и рожденный, вопреки всему, пять из своих одиннадцати лет он провел в инвалидном кресле. В уходе за сыном мама предлагала мне помощь, выраженную в прогулках с коляской в один из выходных дней на ее «законные два часа». В то время мама уже не работала. Ей нужно гулять, она без прогулки не может, она «должна и привыкла гулять», слушала я чуть ли не каждый раз. Другой помощи просто не предлагалось. При этом мне после собственной нелегкой трудовой недели нужно было ее встретить полным столом и холодильником. А если погода была плохая, то я должна была ее развлекать разговорами и вниманием все время, пока она у нас находилась. Я так уставала за этот день, выходной был потерян, дела не сделаны, что придумывала любые отговорки, чтоб отсрочить ее приезд еще на более долгое время. Мама, конечно, не обязана помогать мне в моих проблемах, но когда дело касается ее проблем, она предъявляет ко мне совсем другие требования.

В тридцать семь, в одно время с заболеванием сына, у меня начался ранний Паркинсон, врачи относят это на стрессы, помноженные на мозговое кровотечение после отдыха на море в двенадцать лет, потому что следы его до сих пор хорошо видны в моем мозгу. Моя болезнь маму вообще никак не тронула. Вот просто никак.

Совет был один:

– Поменьше обращать внимания! И пройдет.

Да, мама не замечала моих проблем со здоровьем и раньше. Еще в двадцать четыре года меня увезла скорая с приступом астмы. Но через пару часов, как только меня откачали, я сбежала, так как дома меня ждал ребенок. Мама была дома, а, значит, я отправилась на улицу, прихватив с собой радиотелефон, что позволяло, находясь на улице, разговаривать по городскому телефону. И вот из скорой позвонили с проверкой. Я не успела, и трубку сняла мама. Ей представились и задали вопрос про меня. И она в крайней степени удивления, не знаю, что уж там подумали об этой ситуации врачи, позвонила мне на улицу по радиотелефону и передала, что был такой-то звонок.

Мама спросила:

– Ты что в больнице была?

– Да, – ответила я.

– А то врачи в таком недоумении и недовольстве, что ты на улице, и почему я тебя отпустила, а я только удивилась, я-то здесь при чем? Ну ладно, гуляешь, значит, все нормально.

– Да, нормально, – отвечала ей я.

А что еще, собственно, здесь можно сказать?! Что можно сказать, если ты, живя со мной в одной квартире, не видишь, что я не отрываюсь от противоастматического баллончика, что я кашляю как иерихонская труба; сплю сидя, если сплю, и еле двигаюсь от страха вызвать полное удушье. И при этом ухаживаю за дочерью и хожу на работу. Но в двадцать пять я уже не отвертелась. Меня с приступом, при котором я уже не смогла даже на вопросы отвечать, так как от напряжения челюстных мышц бронхоспазм усиливался, увезли в реанимацию, дочку пришлось забрать её отцу, дай бог ему здоровья.

Когда я из больницы позвонила матери, она мне сказала:

– Ну я к тебе не поеду, чего таскаться-то, ведь не ближний свет? Новости мы с тобой уже обсудили, поэтому не обижайся, а я не приеду.

С тех пор эту фразу я слышала всегда. А в больницу я раз в год, да попадала. Я уже не говорю, что моя жизнь протекала от кровотечения до кровотечения. Благо, первое, что я сделала, когда заработала денег, так это в двадцать четыре года купила себе машину. На работе у меня всегда был сменный комплект одежды на случай проблем. Бывали разные ситуации: от… просто, когда кресло под тобой промокает от крови, до… конфузов в общественных местах, когда кровь течет по ногам, наполняя обувь. Испачкано кровью было все. Вся верхняя одежда, сапоги, диваны, кресла. Все это замывалось, застирывалось и отчищалось постоянно. И при этом почти никак не лечилось. Не было на лечение ни сил, ни времени, ни других возможностей. Ведь на врачей нужно время. А я работаю и одна воспитываю дочь. Максимум, что я делала, так это пила витаминные комплексы. Врачи, конечно, когда я к ним попадала, предупреждали меня, что организм сломается. Что это все только энергия молодости, и ужасались, глядя в мои анализы, я только и успевала писать отказы от госпитализации. Мама учила меня не жаловаться и не ныть. Я не считала свое здоровье какой-то ценностью, главное для меня, было обеспечить достойную жизнь моей дочери. Я, помятуя собственное детство, страшно боялась нищеты и тех страхов, и унижений, через которые, благодаря этой нищете, мне пришлось пройти в детстве, и для своих детей. И я строго следовала маминому правилу. Через что пришлось пройти, чтобы в принципе родить детей, имея эти заболевания, я здесь и рассказывать не буду. И организм сломался, ответив мне ранним Паркинсоном. На работе, понятное дело, я все старалась скрывать, держа на лице мину успешной и счастливой женщины руководителя, инвалид в нашей стране таковым быть не мог, это не было понятно нашему обществу. Но близкие ко мне сотрудники все равно все знали. Это невозможно скрыть! И я откровенно удивляюсь до сих пор, как маме удавалось ничего не видеть, ни моих болезней, ни моих проблем, ни когда меня избили? Успехи, это – да, мама замечала, ей приятно было ими гордиться и прихвастнуть, а вот проблемы, это – нет, разбирайтесь, что называется, сами. Лекарственной и специализированной помощи я добилась с упорством барана, по-другому это сложно назвать; тогда, когда болезнь, слава богу, не в такой тяжелой форме неожиданно проявилась у моей дочери, ей на тот момент исполнилось десять лет. Я увидела, что из ранки на ноге хлещет кровь, несоразмерно этой ранке. Вот тогда я подняла на уши всех и вся и оформила инвалидность и себе, и дочери, и добилась дорогостоящих редких препаратов крови сначала для дочери, а потом и для себя. Так к тридцати восьми годам я оказалась бессрочным инвалидом второй группы с двумя детьми-инвалидами на руках. Дочка при этом чувствовала себя достаточно хорошо, а вот сын оказался в инвалидном кресле.

Вы думаете, что в ситуации с сыном мама предложила мне помощь? Да, боже упаси, помощь нужна всегда только ей. А я, как обычно, сильная и выносливая, как говорит моя мама, значит, и в помощи не нуждаюсь, ведь «кому больше дано, с того больше и спросится». Благодарю Бога, что сыну не передалось заболевание крови. Но Бог дал нам другое испытание. Работу пришлось оставить моему мужу, так мы решили на семейном совете, так как уход за ребенком инвалидом – тяжелый ежедневный труд. За пять лет, которые мы лечили ребенка, как мы потом посчитали, мы жили с мужем вместе всего полгода. Все остальное время он с сыном мотался по разным странам в надежде на положительный результат. А я, конечно, абсолютно забросив себя, пахала, по другому и не скажешь, и копила на лечение сына. И мама переживала за нас на словах, но и только.

Мама растила нас в атеизме. Мы были некрещеные. Свою убежденность она подтверждала набором атеистических книг как философских, так и по истории Библии, которые мне надлежало прочитать. Я покрестилась по собственной воле, уже родив первого ребенка, и одновременно с ним. Мама тогда встретила этот мой шаг насмешкой.

Но вот уже лет пятнадцать, как мама сама активно посещает церковь. И в церкви она очень быстро продвинулась в круг «избранных». Она классический пример тех бабушек, которые встречают «шипением» и «порицанием» еще невоцерквленных прихожан, поучая и назидая, как им встать, что одеть и куда смотреть. О чем нам неоднократно рассказывали наши знакомые и родители, пытавшиеся показать детям, что такое храм божий. Надо отметить, что резюмировали они свое посещение церкви, благодаря «радушному» приему нашей мамы одинаково, что «и захочешь зайти, а, вспомнив ее, не пойдешь». Больше всего меня удивляет в маминых взаимоотношениях с церковью, что выбор ею всегда будет сделан в пользу церкви. Даже когда у ее внучки, восьмилетней дочери моей сестры, температура за тридцать девять, а родителям надо «кровь из носу» выйти на работу, наша мама откажет в помощи близким, но при этом, например, в тот же день пойдет в церковь, где самоотверженно под проливным дождем станет раздавать «святую» воду посторонним людям.

– Непросто раздавать воду в течение четырех с половиной часов, – сама потом и рассказывает она нам, не видя в этой ситуации ничего противоестественного.

И это при том, что сестра крайне болезненно переживает все проблемы со здоровьем дочки, так как в нашей жизни была трагедия, старший сын сестры погиб. Помимо всех проблем, с этим связанных, у сестры развилась фобия боли. Но она все равно ухаживает за мамой. Но мама считает, что только она больна серьезной болезнью, а то, что сестра начала падать в обмороки от перенапряжения, ее это не трогает.

Сейчас мы с мамой живем очень далеко друг от друга. Расстояние и время сделали свое дело. Мы вполне сносно общаемся по скайпу, она приезжала ко мне в гости и я всячески угождала ей на протяжении тех двух недель, которые она здесь жила.

Но мама была недовольна, прохаживаясь по садику вокруг моей квартиры, держась за сердце, громко вздыхая и охая, приговаривала:

– Тоска! Ох, тоска!

Тогда я подумала:

– Какое счастье, что соседи не говорят по-русски.

Я не была на море шесть лет. Маму последние пять лет мы отправляем к морю каждый год и на тридцать дней, так как меньший срок, по ее мнению, ей вреден. Но все это не считается помощью.

И вот она по-настоящему заболела. При этом три года назад она также серьезно проверялась. С другим заболеванием, но по этому же профилю, с этими же исследованиями. Ей почему-то упорно казалось, уже тогда, что ей должны сделать операцию. Ей отказали в пяти (!) больницах, сказав, что ничего не находят, о чем есть выписки с полными обследованиями. Но мама упорно настаивала… хотя бы на лапроскопии. И мы, чтобы как-то ее успокоить и оправдать действия «бездарных», по мнению нашей мамы, врачей, привели ей как аргумент, что не делают лапроскопию с больным сердцем.

На что нам было искренне заявлено:

– Ну, на сердце-то я никогда не жаловалась!

– Разве? – тут уже удивились мы.

Нам тогда это стоило огромных сил. И вот болезнь, не побоюсь сказать, так ею «долгожданная», пришла.

Мы с сестрой помогаем ей деньгами, продуктами, оплачиваем такси до врача и обратно, сестра готовит, а иногда убирается у нее, ходит по магазинам… Но чтобы мы не делали, это все плохо. Она чувствует, по ее словам, что нет любви и тепла.

– Нет любви! – сейчас это ее любимое выражение.

Мама очень хотела, чтобы я бросила в другой стране мужа с сыном десяти лет и с букетом своих болезней в охапку примчалась за ней ухаживать. Я предложила ей приехать ко мне. Она отказалась, сославшись на родные березки. И вот, выслушивая от нее очередные претензии о недостатке рвения с моей стороны по ее лечению, я задала ей простой вопрос:

– А почему ты не предложила приехать, чтобы ухаживать за мной? Я-то заболела на восемь лет раньше тебя и не насморком. А ты еще год назад была абсолютно здорова?

Лицо мамы вытянулось.

– Ты считаешь, что я должна была приехать? – в голосе искреннее удивление.

– А что, разве что-то есть противоестественное в том, что матери ухаживают за больными детьми?

Я видела по выражению ее лица и растерянности, что эта мысль никогда даже тенью не проскользнула в ее материнском мозгу.

Через минуту она мне ответила:

– У тебя есть муж, пусть он за тобой и ухаживает.

– Действительно, – подумала я, – и как я тебя не послушала? Слава Богу!