Текст книги "Я ничего не должна тебе, мама, или Две капли голубой крови. Автобиографическая проза"

Происшествия, которые мама не заметила

Это еще одни истории из моей жизни, отношение к которым я никак не могу себе объяснить с позиции мамы.

В девятом классе в начале года случилась неприятная история. Мы с подружкой прогуливали школу. Утро, народу на улицах немного. Да еще пошел дождь. Мы спрятались под козырьком парикмахерской у стены, которая выходила на проезжую часть и не имела окон. Мы как бы оказались в нише. С дороги подъехал автомобиль. Там играла музыка.

– Эй, молодухи, покатаемся? У нас сухо, – молодые мужчины, сидящие в машине, открыли окно и так пригласили нас покататься.

– А ничего не треснет? – вызывающе отказались мы.

Мужчина вышел из машины и подошел к нам развязной походкой.

– Я что-то не расслышал? – переспросил он.

Поскольку мы были вдвоем и… взрослые, как нам казалось, я вместо того, чтоб сгладить ситуацию, памятуя, что все мужики «козлы», ответила:

– Порядочные девушки с незнакомцами не ездят, – с пренебрежением сказала я. – Вы не по адресу!

В следующую секунду я получила оплеуху наотмашь и ударилась головой о стену. Мужики засмеялись, сели в машину и уехали. Мы, запомнив номер, пошли в соседнее отделение милиции. Написали заявление. Потом были и опознания, и встречи с обидчиками на улице. На голове у меня была шишка. Родители подруги активно участвовали в этом процессе. Моя мама так и не узнала о случившемся. Я не стала ее расстраивать.

Затем в десятом классе произошло следующее. В ЖЭКе (Жилищно-эксплуатационная контора) перед домом, в котором жил мой парень, устраивали дискотеки, я страшно любила танцевать, но на подобные мероприятия не ходила.

А тут, не знаю почему, подруга уговорила меня, сказав что-то вроде «так и просидишь одна дома». Это было ошибкой. Я встала перед сценой, чтоб не тереться с пьяными подростками в глубине зала, и начала танцевать. Местные девочки, проходя мимо, стали как бы задевать меня плечами. Последняя, как мне показалось, двухметровая девица просто смела меня с места. Я спросила, в чем дело. И мне было предложено «выйти поговорить». Конечно, как же я, такая гордая, могла не согласиться.

За зданием, на небольшом пустыре, меня ждало человек пятнадцать. Били меня все… по очереди и вместе. В финале мелькнул нож. Спас меня крик из окна соседнего дома, кто-то кричал, что подъехала милиция. Все бросились врассыпную. На мне не было живого места. Волосы были вырваны клоками, вся голова была в шишках, ну а тело – просто сплошной синяк, и разорвана кожа поперек щеки под одним глазом. Почти два месяца я не ходила в школу. На следующий день после избиения мне подруга вызвала врача на дом. Пришел молодой мужчина и с сарказмом спросил:

– Что прогуливаем?

Я лежала лицом к стене, когда я медленно повернулась, врач испугался, увидев меня, и сказал, что вынужден сообщить в милицию. Не помню, как мы с подругой это урегулировали. Я ходила на какие-то примочки, перевязки в поликлинику еще долгое время. Так вот, моя мама, живя со мной в одной квартире, ничего не заметила.

Я ей сказала об этом по прошествии двух месяцев, за что еще и получила выговор за оказанное ей недоверие.

Разве вопрос в доверии?

Мама любила повторять, что доверие превыше всего.

Отношение мамы и к этим событиям в моей жизни остается для меня полной загадкой по сию пору. То есть объяснить себе ее поведение в этих ситуациях более или менее логично с позиции любящей мамы я не могу до сих пор.

В нашем доме с раннего детства не убирались лекарства. Мама почему-то считала, что мы должны сами понять, что их трогать нельзя. Они лежали так, что мы с сестрой могли их спокойно достать. И вот пару раз я выпила «Пертусин» по нескольку банок за раз, это сладкая микстура от кашля. Несколько раз я съедала по банке витамина С, при том, что я страдала кровотечениями, а аскорбинка разжижает кровь. Слава богу, ничего другого. Таким образом мама проявляла к нам доверие.

Как-то когда мы были еще обе в детсадовском возрасте, мама достала, а тогда все именно доставали, какое-то импортное средство для чистки ванны с запахом лимона. Мама почистила им ванну и искупала нас в ней. Запах от ванны был волшебным. А на следующий день, особенно сильно это сказалось на мне, у нас с сестрой раздуло ноги так, что мы не могли ходить. Мама вызвала педиатра, какой диагноз нам поставили, я не знаю, но это была какая-то аллергическая реакция. Наши ноги были слоновьего размера и красно-фиолетового цвета. Болели мы долго. До поликлиники надо было ехать на автобусе три или четыре остановки. И я помню, что в какой-то из дней нам положено было показаться врачу. И мама сказала, чтобы мы съездили с сестрой сами, без нее. Я была гордая от оказанного мне доверия, и мы с сестрой поехали одни. Скорее всего было лето, потому что я помню, что было тепло. Ноги у нас с сестрой еще не пришли в нормальное состояние, и мы не могли надеть обувь. Я решила, что ничего страшного, и мы поехали босиком. Обратно мы возвращались с сестрой веселыми, громко дурачились и толкались в автобусе, чем привлекли к себе всеобщее внимание. Люди были крайне удивлены тем, что маленькие дети едут одни, босиком, с синими ногами, и при этом еще едят горстями витаминки из пластиковой банки. Я это помню очень хорошо, потому что я огрызалась со взрослыми людьми мамиными словами, говоря им, чтоб не лезли в наше воспитание, а смотрели бы лучше за своими детьми. Как и следовало ожидать, градус обсуждения накалился настолько, что кто-то предложил сдать нас в милицию, чтобы там выяснили, что у нас за мать. И как только двери открылись, мы с сестрой, не дожидаясь нашей остановки, выскочили и побежали от автобуса, что-то выкрикивая в свою и мамину защиту. Домой я вернулась победителем и гордо рассказала все маме. В это время мама с отчимом были дома! И это моя вторая претензия к первому отчиму, помимо ситуации с собакой.

Отдельная история с посещениями школы. Я неожиданно для себя начала ее прогуливать еще в четвертом классе. А произошло это так: я подружилась с девочкой, мы дружим и до сих пор, и как-то в туалете новая подруга спросила меня:

– Чего я расстроенная такая?

– Тройку схватила, не знаю, как маме скажу, – ответила я.

– Что сильно ругать будет? – уточнила она.

– Да нет… Не хочу ее расстраивать.

Она удивилась.

– Покажи где?

Я показала дневник, через секунду страница с тройкой была у нее в руках. Я страшно испугалась, но вида не подала.

– Ну все в порядке, – смеясь, говорила она.

– Не знаю, – неуверенно ответила я.

– Да ладно, там и не видно, как будто так и было, – заключила девочка.

– А ты пробовала прогуливать? – задала она мне неожиданный вопрос.

– Нет, – слегка испуганно ответила я.

– Давай дружить, я – Лена, – представилась девочка.

– Давай, – согласилась я. – Я тоже Лена.

– Класс, – заключила она. – Навсегда?

– Навсегда!

Как ни странно, но в подруги я выбрала себе девочку максималистку, с жестким харрактером и резкими суждениями. В дальнейшем наша клятва о взаимной дружбе была подтверждена ритуалом «братания». Мы расцарапали до крови себе запястья на одной руке и «обменялись» кровью друг с другом, прислонив руки и клянясь в вечной дружбе. На меньшее мы были не согласны. И мы действительно породнились. Мы ловили настроение друг друга на лету, мы ни разу не поссорились, если одна начинала что-то приукрашивать или привирать, мы тут же поддерживали друг друга, никогда не спрашивая при посторонних «что да откуда». Эта взаимная поддержка очень выручала нас в сложных ситуациях, когда требовалось выйти из проблемы. Так как мы обе яростно поддерживали друг друга, нам верили, даже если история казалась не совсем правдоподобной. Когда мы подросли, несмотря на то, что жизненные интересы у нас разошлись довольно широко, мы всячески помогали друг другу и морально, и физически, и материально. Мы дружим до сих пор. И, наверное, поэтому она единственный человек, любые резкие суждения которого я спокойно готова выслушивать и по сию пору. В её любви ко мне и желании самого лучшего для меня я уверена, даже когда я с ней категорически не согласна.

Первый совместный прогул мы весь урок простояли, прячась на унитазах в женском туалете. Это был настоящий адреналин. Когда кто-то входил или заглядывал, мы вжимались в стену. Зачем? Не знаю. Но после этого нас уже было не остановить.

Мы прогуливали в кино, прогуливали дома, разводя в трехлитровой банке из-под варенья сахар с водой, надеясь получить домашнее вино и пряча банку в фортепиано. Мы прогуливали на овощном рынке, пробуя все подряд и объедаясь черемшой. По возвращении домой от нас несло за километр. Но моя мама упорно верила, что я хожу в школу, подруге при этом сильно доставалось.

Я могла не ходить в школу неделями. С утра я спокойно выходила из дома без школьной формы, а в то время она была обязательной, но мама только иногда интересовалась, почему я без оной. И я спокойно отвечала, что сегодня дежурю на дверях, а на дверях можно без школьной формы. Мама отвечала что-то вроде того, что «жизнь моя и мне решать»… и я решала. Не прогуливала я только музыкальные занятия, даже по субботам. Я могла часами музицировать, доводя соседей до нервного срыва. Мама гордилась моими успехами. Ну а школа? Что школа? Оценки-то я умудрялась получать приличные. Вот сестра никогда не училась на отлично, и от нее, видимо, в силу ее обаяния, этого и не требовалось.

Другой случай непонятного мне маминого доверия связан с жившей в центре города бабушкой моей лучшей подруги. Иногда я отпрашивалась у мамы поехать к этой бабушке вместе с подружкой. Мама не была знакома ни с родителями моей лучшей подруги, ни с ее бабушкой и не знала, где и как она живет, её это не интересовало. Договоренность с мамой у меня была гулять до половины десятого вечера.

Конечно, мы с подружкой шли гулять в центральный парк или еще куда-то в центр, и задерживались там до полуночи, а бывало и больше. Как же мы выкручивались? Мою подругу прикрывала ее бабушка, говоря маме подруги, что она давно спит. А меня? Меня и прикрывать не нужно было. Моя мама никогда не звонила. В полдесятого вечера я звонила ей сама из телефонной будки и говорила, что иду спать. Этого было достаточно. Мама мне доверяла. Это было в восьмом классе школы, то есть в четырнадцать лет.

Мне завидовали все друзья-знакомые. Такой классной мамы не было ни у кого. Мне курить возбранялось, да я и не хотела. А вот с моими подружками мама могла выйти на балкон и за сигареткой поговорить по душам. Я спокойно могла оставить в кармане пачку и сказать, что это, например, сигареты моей подружки. Мама всегда верила.

Такое доверие мама оказывала не только мне, но и сестре. В пятнадцать лет сестра с подружкой, две несовершеннолетние девчонки, одни были отпущены мамой на юг. Я была против, но мама мне сказала примерно так, что по ее мнению, если сестра хочет сотворить что-то нехорошее, то она и у нее под носом это сотворит, и смысла ее не пускать она не видит. Я этого не понимала, я очень переживала, как сестра поедет в плацкартном вагоне без взрослых. Но мама доверяла своим дочерям. А на тот момент сестра меня уже не слушала так как раньше.

Легкость бытия или это всего лишь вещь

Мама очень лояльно относилась к тому, что в дошкольном возрасте я брала поносить ее вещи. Я любила в них наряжаться. Например, мне очень нравилась мамина голубая кофта с рисунком в мелкий цветочек, она была на бретельках и состояла из продольных полосок, сжатых резиночками, а внизу была оборка, ну очень красивая кофта. Мне она была как сарафан. Я одевала ее и еще туфли на каблуках, красила губы и такая нарядная шла гулять. Я помню смех бабушек у подъезда и их вопросы ко мне, но меня это не смущало. Вернувшись с прогулки, я вешала одежду обратно в шкаф, как было, но мама каким-то не понятным для меня образом всегда замечала, что я ее брала, но не ругала меня сильно, а только журила. Ругала она меня только за туфли. Она переживала, чтобы я не сломала каблуки. Так как был один случай, что мама куда-то собралась, одела туфли, а каблук шатается. Мне тогда хорошо досталось за срыв вечера.

Мы всегда знали, где и сколько лежит в доме денег, где хранятся единичные мамины украшения. Мама говорила, что ей нечего скрывать от собственных детей.

Вещизмом мама не страдала никогда, потерю или поломку вещей она переносила более-менее спокойно. У нас в доме все было максимально просто, хотя с годами я склонна относить эту простоту на отсутствие достаточных средств. Об этом есть две показательные истории. Первая – это когда, будучи еще в детском садике, я решила поменяться с подружкой на чудесную брошь. Брошь блестела стеклянными камушками. Обменяла я ее на единственное драгоценное мамино кольцо с большим натуральным рубином. Кольцо лежало, что называется, в открытом доступе, мне никогда не объясняли его ценность, и я, пятилетний ребенок, естественно, не могла эту ценность понимать. Мама, конечно, вместе со мной ходила в сад разговаривать с воспитателями, директором, домой к этой девочке. Я подвергалась опросам, с выяснением всех возможных деталей, и плакала. Мне очень жалко было маму, но вернуть кольцо не удалось. Мама провела со мной не одну разъяснительную беседу, выговаривая мне, как я ее подвела, не оправдала доверие.

– Что ж мне все от вас прятать? – строго спрашивала она.

Мама рассказывала мне сколько стоит это кольцо, сколько ей нужно работать, чтобы его купить и прочее, и прочее. Но не била… и всячески это подчеркивала. Она вообще любила в красках рассказывать, как нам повезло, что она не поступает с нами так-то и так-то, пугая статьями из газет об издевательствах над детьми или своими воспоминаниями о собственной маме. В финале, вымотав меня до психологического изнеможения, она сделала благородный вывод: «Это всего лишь вещь». Я до сих пор не могу понять, почему она не убирала кольцо туда, где его просто нельзя было бы достать, и при чем здесь доверие?

Вторая история была, когда я, желая сделать маме подарок, вырезала из коврового чешского покрывала на диван, купленного мамой по большому блату, цветочек. Мама пришла с работы, и я ей вручила его со словами:

– Сюрприз!

Мама перевернула покрывало вырезанным цветком к стене и ограничилась беседой со мной, в которой рассказала мне, как детям отбивают руки палками за гораздо меньшие провинности, а со мной она только беседует. За что я ей искренне благодарна, руки не отбила.

Эта история рассказывалась мне неоднократно, как пример ее любви к собственным детям и гордости за собственную сдержанность. Опять-таки я должна была это ценить, вслух говоря маме, как я ей признательна.

Когда мы стали постарше, эта мамина черта нам с сестрой уже была на руку. Мы узнав, например, что в магазине «выкинули» импортные вещи и, не имея возможности позвонить (мобильной связи тогда не было) маме, а иногда, делая вид, что не дозвонились, пару раз брали деньги из «кубышки» по своему усмотрению. Мы ехали в магазин и покупали нужную нам одежду на свой вкус. Мама нам выговаривала, но старалась реагировать спокойно.

На что мы отвечали ее же словами:

– Мы же должны научиться распоряжаться деньгами?

Маме приходилось соглашаться. И хоть в то время с деньгами было уже намного свободнее, я ее спокойствие действительно ценю. Но сейчас, сама будучи мамой, я не считаю правильным давать открытый доступ к деньгам несовершеннолетним детям. Как минимум это может быть для детей опасно, так как узнать о деньгах могут люди, не только желающие им добра.

Мамины подарки или «я дал – я взял»

Особо стоит описать ситуации с подарками от мамы. У мамы наблюдался такой принцип в подарках «я дал – я взял» или «хочу – дарю, хочу – забираю». Во взрослом возрасте, около восемнадцати лет, когда я уже вышла замуж, произошли две особо значимые для меня истории. Первая – это история с юбкой. Мама подарила мне юбку, не новую, но в хорошем состоянии, которую ей привез из Парижа муж. Мне эта юбка была великовата, а рядом на площадке жила девушка постарше меня лет на десять. Дети у нас ровесники, рожденные с разницей в два месяца, и мы подружились. В то время, девяностые годы, купить что-либо было крайне проблематично. Каждая обновка была сразу видна. Как-то я зашла к ней в гости.

– О, новая юбка, – причмокнула соседка.

– Да, новая, – не без удовольствия ответила я.

– Классная, но вроде великовата тебе, будешь ушивать? – поинтересовалась она.

– Нет, ты что, это только портить, да я и шью же как курица лапой, а хорошего портного тоже не так просто найти, – ответила я, глядясь в зеркало.

– Ну тогда… может поменяемся? – спросила она, – дай я померю, может на мне будет лучше сидеть.

Я сняла юбку, она надела. Да, на ней смотрелось отлично.

– Слушай, а давай я тебе тот красный костюм, ну, помнишь, да сейчас покажу, – она открыла шкаф. – А ты мне юбку? Давай?

– Давай, – обрадованно согласилась я.

Костюм на мне сидел как влитой. На том мы довольные и расстались.

На следующий день приходит мама. Я ее встречаю в новом костюме. Теперь мамина очередь спросить, откуда он у меня.

– О, где это ты такой костюм взяла? Я его у тебя не видела, – спросила заинтересованно она.

– Здорово, да? – заулыбалась я. – Это я с соседкой на твою юбку поменялась, – чистосердечно призналась я.

Мама замерла, лицо сделалось каменное, глаза мечут молнии.

– С какой стати ты раздаешь мои вещи? – ледяным тоном спросили меня.

Я похолодела, у меня засосало под ложечкой в ожидании скандала. При этом дома у меня грудной ребенок.

– Почему твою? – тихо спрашиваю я. – Ты же мне ее подарила? Значит, она моя? – заискивающе уточняю я.

И тут, как взрыв, в полный голос с нажимом, брызгая мне в лицо слюной и сверкая глазами, мама кричит:

– Вот именно, тебе, а не какой-то там «шалаве». Иди, забери! – отрезает она.

– Мама… ну ты… это невозможно, – лепечу я, – да и этот костюм же не хуже, – делаю я вялую попытку оправдаться.

– Может и не хуже, – рявкнула мама, – но я дарила тебе, а не какой-то «прошмандовке».

Ребенок напуган и плачет, моей маме наплевать, у меня слезы на глазах.

Я пытаюсь объяснить:

– Мама, ну ты же не говорила мне ничего подобного, я думала, раз моя, то я и распоряжаюсь, это ж не новая вещь и не подарок на день рождения. Как я скажу подруге?! Да она ее, наверное, уже подпорола, чтоб на себя посадить по фигуре, – лепечу я, ребенок продолжает плакать.

– Распоряжайся, когда заработаешь, – бросила она мне. – Короче, я сказала или юбка будет здесь, или… ну ты меня поняла!

– Мама, я не могу этого сделать, мне стыдно, пойми, – опять оправдываюсь я.

– Ах, тебе стыдно, тварь ты неблагодарная, я на тебя всю жизнь положила, – она уже орет и идет к моей соседке.

Долбит в дверь. Недоуменная соседка открывает и прямо в этой юбке. Мама с порога орет:

– По какому праву вы решили, что можете распоряжаться моими вещами? – и хватает соседку за юбку.

Та оторопело, пятится назад. Во-первых, она не поймет, кто это. Я в дверях квартиры рыдаю от стыда, ребенок в кроватке, видимо, от испуга, а маме все нипочем, ее заклинило, ей нужна юбка. Соседка пришла в себя. И начала выпроваживать мою маму восвояси, жестко сказав ей:

– Будьте любезны, не повышать на меня голос в моей квартире, – подталкивая ее к выходу.

На что мама разразилась такими проклятьями:

– И чтоб эта юбка тебе поперек горла встала, и чтоб это была последняя «шмотка» в твоей поганой жизни…

Это был просто кошмар. В итоге мама, ругаясь и проклиная, ушла по лестнице вниз. А я еще неделю извинялась перед соседкой, хорошо, что она не перенесла мамин заскок на наши отношения. Но при одном упоминании о моей маме, хотя с того неприятного инцидента прошло уже более двадцати лет, подруга вздрагивает до сих пор. Что на самом деле вызвало такую агрессивную реакцию мамы, я так и не узнала.

Отдельная история касается фортепиано. Особенно ярко принцип «хочу – дарю, а хочу – забираю» проявился с этим музыкальным инструментом.

После десятого класса школы я вышла замуж, родился ребенок, было не до фортепиано, а сестра особо не стремилась играть на инструменте никогда, и он простаивал. Инструмент был хороший, немецкий, трофейный. Так вот, мы его в общей сложности перевозили раз шесть.

Сначала мама подарила фортепиано мне. И мы перевезли его в десятиметровую комнатку, где я жила с мужем и ребенком, потратив еще и немалую для нашего семейного бюджета сумму. Муж стерпел, когда так называемый «гроб на колесиках» занял половину и так небольшой комнаты. Потом мы с мамой поссорились, и я была лишена этой чести. Она потребовала вернуть ей не заслуженный мною столь дорогостоящий подарок. Мы перевезли фортепиано обратно. Потом она решила, что его достойна сестра, и его отвезли к ней. Сестре эта честь откровенно надоела; стоит, место занимает, она его вернула матери. Через какое-то время оно было подарено уже внукам. И его снова вернули к сестре на новую квартиру. В результате через пятнадцать лет мытарств его продали за «сколько дадите».