Текст книги "Я ничего не должна тебе, мама, или Две капли голубой крови. Автобиографическая проза"

Домашние животные

Про собак я писала выше. Помимо них и вместо оставленной на улице собаки нам были куплены хомячки. Они жили в клетке. Но как-то умудрились из клетки выбраться и погрызли в квартире и так уже не новую мебель и провода. После этого мама куда-то их отнесла. Я расстроилась, но мама объяснила мне, что у нас нет денег на покупку новой мебели и ремонт. Мы просто не можем себе этого позволить. Я понимала мамины доводы. Но все равно просила купить зверюшку.

И вот как-то мы заходим в подъезд, а из лифта выходит женщина с корзинкой полной малюсеньких пищащих цыплят. Я взвизгнула от счастья и попросила их посмотреть. Женщина так растрогалась моим восторгом, что подарила мне одного цыпленка, предварительно спросив согласия у мамы.

Я пищала не хуже цыплят, умоляя маму согласиться:

– Мамочка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – повторяла я без перерыва.

Мама спросила, как за ним ухаживать и, услышав, что цыпленку надо только подсыпать зерен и наливать воды, неожиданно для меня согласилась. Сначала он жил в коробке, но потом мама переселила его на балкон. И вот, подрастая, Петька, так мы назвали нашего цыпленка, начал кукарекать с восходом солнца. Соседи, конечно, высказывали свое возмущение. Я плакала и ни в какую не соглашалась расстаться с Петькой. Мама довольно долго меня уговаривала, и вот уже наступили холода, Петька стал взрослым петушком. Мама сказала, что в квартире его держать не может, а на балконе он просто замерзнет, и предложила, чтобы спасти его от замерзания, отдать Петьку в живой уголок в мой детский садик. Но в садике не было живого уголка, я это знала и говорила об этом маме. Мама уверяла меня, что для Петьки сделают. А я слышала, как мама разговаривала о том, что не знает, куда деть Петьку с моей воспитательницей и та предложила отнести его в садик на кухню. И я рассказала об этом подслушанном разговоре маме и не соглашалась отдать Петьку на кухню. Но на улице все холодало. Наконец, мама поставила меня перед фактом, что или Петька замерзнет на балконе, или мы его отнесем в садик, где ему будет лучше.

– Неужели ты мне не веришь? – спрашивала меня мама.

Я очень переживала, но Петьку было жалко, а маме надо верить, и я согласилась. Мы отнесли Петьку в садик и передали какой-то женщине. Мне сказали, чтобы я не волновалась, за ним присмотрят. Сейчас не помню, но на следующий день или через день в группе подали на обед куриный суп. Сердце моё упало, суп есть я не стала. Не спрашивая разрешения, я пошла искать Петьку по садику самостоятельно и пришла на кухню, там я потребовала показать мне моего петуха. И какая-то женщина на вопрос, а где же живет петушок, ответила, что из него давно суп сварили. Боже, как я плакала.

Это был, наверное, первый раз, когда я ругалась на маму, а она подщучивала надо мной и говорила:

– Ленка, ну ты же уже большая, ну кто знал, что эта дура тебе все расскажет! Ну перестань! Ты же ешь мясо из магазина?!

Мамины аргументы закончились вопросом:

– Кто тебе дороже? Мама или петух?!

– Конечно же, мама, – что же я, маленький ребенок, могла ответить.

И мама сказала, что больше никого в нашем доме не будет. Но они были.

Следующим домашним животным был рыжий котенок, которого я подобрала на помойке во время отдыха на море, гуляя по деревне одна с сестрой. Он был такой несчастный и малюсенький, мяукал так, словно кричит чайка, и на шатающихся ногах шел мне навстречу. Я спрятала его в рукав, и так, в рукаве, провезла в поезде домой. Я просто не слушала никаких маминых возражений, мама была поражена таким моим упорством. А я его принесла и категорично объявила, что котенок мой и без него я никуда не поеду… и точка. И мама, как ни странно, сдалась. Котенка мы холили и лелеяли, он стал нашим любимцем. Но неожиданно для нас возникла другая проблема, так как наш котенок оказался котом, то когда он вырос, а мы не знали или не хотели знать, что котов нужно кастрировать, чтобы они не орали, то наш котик стал призывно и очень громко мяукать, намекая не естественные кошачьи потребности. Мама выпускала его на улицу. Довольно продолжительное время, нагулявшись, он возвращался. Кот просился домой, скребя лапой входную дверь и мяукая так, что если мы не слышали, то соседи звонили нам в дверь, говоря, что ваш кот вернулся. И вот как-то он ушел и больше не вернулся. Я бегала по району, кричала, плакала, искала его везде, но, увы. У меня было страшное горе.

Потом я попробовала заменить его другим котенком, первыми владельцами он был приучен к лотку и ел все подряд. Но, пожив с месяц у меня, начал время от времени гадить, а есть предпочитал только чистое мясо и копченую колбасу. А когда вырос во взрослого кота, то совсем обнаглел, и гадил уже на кровать… и ежедневно. Мама, не выдержав этого, отнесла его к себе в магазин, в котором работала, в мясной отдел. Там, надо сказать, коту жилось замечательно, я приходила его навещать, он был толстый и довольный. Этому коту повезло.

Дальше я расскажу уже непосредственно о своих взаимоотношениях с мамой.

Мама моими детскими глазами

Мама моими детскими глазами была эффектная, молодая, умная и очень смелая. Лучшая женщина на земле, живущая для детей и близких и во всем себе ради этого отказывающая, и почему-то незаслуженно обижаемая со всех сторон. Эдакий борец за счастье и справедливость, красивый, как фея, и умный, как диктор на телевидении. Женщина, способная свернуть горы в одиночку и достигнуть любых высот.

Во всех ее положительных качествах было только одно «но» для меня: мама курила, но страшно этого стеснялась. Она никогда не курила при нас. Мама боролась с курением всеми возможными способами. И мы непроизвольно были постоянными активными участниками этого процесса. Мы вместе занимались аутотренингом, мы сидели тихо, мы уходили гулять в любую погоду, только чтобы маму не раздражать. В дни, когда мама полностью отказывалась от курения, домой приходить было просто страшно, потому что мама срывалась и кричала на нас по любому пустяку. Во всем остальном мама была почти безупречна.

Мама не баловала нас излишними нежностями. Правда, перед сном, буквально лет до одиннадцати, мама целовала нас в щеку, это был ритуал, которого я ждала с замиранием сердца, и это единственный ритуал, почему-то других нежностей, кроме, еще может, посиделок на коленках в детском возрасте, я не помню.

Мама никогда не плакала. На любые советы или выпады в ее сторону она отвечала резко и четко, и нас учила этому, чтобы не лезли в чужую жизнь, а разбирались в своей.

Мне кажется, за все детство я видела только один раз, как мама плачет. Это было во взрослой поликлинике, куда мама пришла на прием, взяв нас с собой. Перед кабинетом сидела приличная очередь. Так как она с детьми, то мама настояла, чтобы ее приняли без очереди, не без скандала, конечно. Кто-то из медперсонала сказал о ней, что «какая-то оборванка пришла», у мамы были довольно заношенная одежда и белье.

Выйдя из кабинета и зайдя под лестницу, мама заплакала, а мы вместе с ней.

– Вот, – сказала она, – я вам все покупаю, а у самой на трусы денег нет.

За маму было ужасно больно, и опять мы выходили виноватыми. Но мама быстро взяла себя в руки, сказала, чтобы шли они все «куда подальше», и мы весело пошли домой. У моей мамы очень сильный характер, и я всегда этим гордилась и хотела быть во всем на нее похожей.

Мама и наше дополнительное образование

Мама много читала сама и часто читала на ночь нам. Читала она не какую-то желтую прессу или детективы с любовными романами, нет, она читала книги философов или «около того».

Мама, по-видимому, желая поскорее ввести нас во взрослую жизнь, а может быть, ей негде было нас оставить, водила нас с сестрой в театры на спектакли для взрослых, на такие же «взрослые» выставки и балет. Ей постоянно делали замечания, спрашивая, зачем она привела с собой на мероприятие для взрослых таких маленьких детей. Кроме нас, детей на этих мероприятиях не было. Продолжались наши семейные посещения недолго, класса до второго или третьего школы, пока не настало время, что нас без опасения можно было оставить дома одних. Сестра на мероприятиях регулярно спала, а я, как ни странно, смотрела. Тяжело мне далась только опера, которая длилась четыре с половиной часа. Спектаклей для детей почему-то я не помню вообще. Но цирк был. И даже пару раз мы ходили на престижное предновогоднее представление. Хорошо помню и один курьезный случай, который произошел, когда мне было около четырех лет. Мама пошла с нами на модную выставку, и там меня удивили скульптуры древнегреческих божеств без одежды, я остановилась перед одной такой скульптурой и спросила звонким детским голосом на весь выставочный зал:

– Мама, а почему этот дяденька голый?

Посетители обернулись в нашу сторону, прислушиваясь.

Мама смущенно отвечала:

– Лена, он не голый, а обнаженный. Это – искусство, показывается красота человеческого тела. Так было принято в Древнем мире. Поняла, дочка? – объясняла мне мама.

– Да, – уверенно ответила я, – только почему же этот обнаженный дяденька голый? – также звонко повторила я свой вопрос.

Люди смеялись от души.

Чтобы мы развивались, мама на свои небольшие заработки купила фортепиано и отдала нас в музыкальную школу. Наше время должно было быть чем-то занято, как справедливо считала мама.

Занятия музыкой нам нравились, и мама очень хотела, чтобы мы выросли образованными людьми и оправдали ее надежды. Но возможности возить нас в музыкальну школу, расположенную очень далеко от дома, у нее не было, и мама ограничивалась беседами о должной бдительности. Поэтому чаще всего мы ездили в эту школу одни, дорога занимала по полтора часа в каждую сторону. Это было не так важно, что три часа в день тратилось на дорогу, образование ставилось выше безопасности, временных затрат. А неужели музыкальных школ не было где-то ближе в районе? Ведь мы жили в крупном городе. Были! Но за эти школы нужно платить, а денег в семье не было. Выйдя с автобуса, идти нам, двум маленьким девочкам, предстояло через железную дорогу и небольшой лесок, а на тот момент я была только ученицей младшей школы. И мы часто пробегали их бегом, боясь и не оглядываясь, так как на пути неоднократно встречались подвыпившие неадекватные личности. Я помню, как брала сестру за руку и на раз-два-три мы бежали, очень страшно бывало по дороге обратно домой, так как становилось темно, особенно зимой. Возвращались мы около восьми вечера, и если этот день у мамы был рабочий, а работала она посменно, мы ехали к маме на работу в магазин, который находился рядом с нашим домом. Приезжали туда около девяти вечера, а в половине десятого мама сдавала смену фасовщицы фруктов и овощей, мы брали целый пакет обрезанных битых яблок и счастливые шли домой их есть. Однажды, возвращаясь домой одним из зимних вечеров, мы попали в страшную пургу. Автобусы или не ходили, или шли битком, так что люди висели на подножках, и мы, два ребенка, просто не могли в них влезть. Мы страшно замерзли, сестра плакала, а я только помню, что очень боялась, что мама будет меня ругать. Я до сих пор благодарна молодой паре, которая, поймав машину, позвала с собой и нас, пообещав отвезти до дома. Я знала, что с чужими людьми нам ехать нельзя, и сказала им об этом, а еще, что у меня нет денег, но они не бросили нас, а каким-то образом все-таки уговорили поехать с ними. Пара вышла метров за пятьсот от маминого магазина, заручившись обещанием водителя, что он нас доставит в целости и сохранности. Когда мы подъехали, мама стояла и ждала нас на улице, на остановке автобуса, на которую мы должны были бы приехать. Мы вылезли с заднего сиденья подъехавшей машины, и мама сразу начала на меня кричать, что где мы шляемся, она вся на нервах, и почему мы с чужими людьми, когда она меня столько раз учила, что этого делать нельзя, и я подвергла опасности не только свою жизнь, но и жизнь сестры, а я плакала и оправдывалась. Водитель вышел из машины. Он стал тоже объяснять маме ситуацию, на что мама, крича, ему ответила, чтоб он не лез в ее отношения с собственными детьми, и что денег нет, если он на них рассчитывает.

– Да, – сказал мужчина, – и это вместо «спасибо».

И уехал.

В дополнение к музыкальным занятиям мама всячески развивала мою устную речь, она заставляла меня каждый день смотреть вечерние новости и пересказывать их, но только меня, сестры это не касалось.

В доме были детские музыкальные пластинки, книги и игрушки. В общем, вроде все, как положено.

Спорт и врачи в нашей жизни

Мама занималась с нами зарядкой и обливанием холодной водой. Ежедневно и упорно на протяжении многих лет. За что ей безмерная благодарность.

Мы с сестрой были хилыми детьми и лет до десяти постоянно болели. Я кашляла без остановки с осени до начала лета. По рассказам мамы, в три года после продолжительного периода кашля я упала в обморок, и меня увезли на «скорой» с тяжелейшим первым для меня воспалением легких, которое проглядели врачи и в саду, и в поликлиннике, без гарантии выживания, взяв с мамы расписку, что ее об этом уведомили. Дома мама считала, что слушать врачей не имеет смысла – никто ничего не знает, и лечила нас всевозможными народными средствами и только так, как сама считала нужным. Уже к семнадцати годам у меня развилась бронхиальная астма, во многом благодаря тому, что по признанию самой мамы только воспалений легких в итоге у меня было более пяти. Выводы о некомпетентности врачей мама делала в том числе на том основании, что врачи не сразу смогли определить болезнь, которую наш папа передал нам по наследству – заболевание свертываемости крови. Кстати, именно это обстоятельство окончательно убедило нас с сестрой в том, что мы полностью родные. У нас выявили одинаковое нарушение в крови. Мама, выходя замуж, об этой болезни не знала, так она утверждает, и не знала до тех пор, пока у сестры не начались кровотечения, а ей на тот момент не было еще и года. Когда я достигла трехлетнего возраста, кровотечения начались и у меня. Мама все мое детство ставила эту болезнь нам в вину, говоря, что из-за нее она к нам привязана как веревками и во многом вынуждена себе отказывать. Из-за этой болезни и из-за нас мама, в том числе не смогла окончить институт, вынуждена была менять места работы и профессии, и много другого, чего она так хотела и не смогла, или, наоборот, вынуждена была что-то сделать в своей жизни, чего очень не хотела. В эти моменты мама ругала отца, бабушку, проклиная их за обман и виня во всех наших неудачах и бедах.

Я помню, что одно из сильных носовых кровотечений произошло со мной во втором классе, на школьной «продленке». Класс вышел на улицу гулять, и у меня неожиданно из носа хлынула кровь. Я знала, что надо засекать время кровотечения, и помню, что было половина второго. Мама была на работе, в магазине, который расположен сразу через дорогу от дома. Меня отвели к соседке, у которой с мамой была договоренность, и я просидела там до пол-одиннадцатого вечера, пока мама не забрала меня. Кровь так и не остановилась, а начинала капать вновь и вновь, если я начинала двигаться. Смысла ехать в больницу мама не видела, что они там сделают? С работы мама каждый раз уйти тоже не могла. Я должна справляться с этой ситуацией сама.

Если все же нас забирали в больницы с кровотечениями, то первая помощь обычно сводилась к требованию запрокинуть голову, и кровь, не сворачиваясь, шла в желудок, провоцируя рвоту. В результате были забиты все дыхательные пути, и я захлебывалась собственной кровью. Мама учила меня сопротивляться врачам, что я и делала с самого раннего детства. Взрослых дипломированных специалистов это очень раздражало, и на меня орали со всех сторон, а я плакала и повторяла: «Мама не разрешает», хоть мне и было страшно, ведь я почти всегда была одна.

Я очень болезненно переживала расставания с мамой. В одной из больниц, когда меня собирались уже выписать, и мама уже за мной приехала, вдруг выяснилось, что потерялись результаты моих анализов. Я упала в обморок из-за того, что еще неделю должна буду там оставаться.

Но вопреки запретам врачей, мама отдала нас сначала на фигурное катание, потом на танцы, а потом на акробатику. Мы были спортивными и развитыми детьми, ничем внешне не отличающиеся от сверстников. Единственно, что у меня страшно болели и периодически подкашивались ноги. Я клала портфель под пятую точку и садилась там, где меня настигла эта проблема. Я не помню, чтобы меня водили к врачам с этой проблемой, но хорошо помню, как прохожие смотрели с удивлением на сидящего посреди улицы ребенка, но помочь мне не могли.

Видимо, кто-то пожаловался на маму или просто из-за того, что она обращалась за всеми полагающимися ей пособиями и выплатами, а чиновники это страсть как не любили, я помню, что ко мне в школу и к нам домой приходили с проверками. Как-то маме позвонили и сказали, что снова придут. Мама отправила нас на улицу, чтобы успеть прибраться в квартире, и чтобы беседа прошла без нас. Но проверяющие не приходили достаточно долго, и мы, устав гулять, крутились у подъезда. Наконец, в подъезд вошли две женщины, из их разговора мы поняли, что это к нам. Мы ждали на улице, когда они уйдут, чтобы можно было вернуться домой, спрятавшись за стенкой подъезда, отгораживающей мусоропровод. Через какое-то время, бурно и в негативном свете обсуждая нашу маму, женщины вышли из подъезда. Я услышала, что они обсуждали, в том числе и наши занятия акробатикой, и говорили, что только за это маму надо лишить родительских прав. Внутри у меня все похолодело, мы затаились. А они подошли к гуляющим детям и спросили, не знают ли дети, где могут быть такие-то девочки, дружат ли они с нами, ходим ли мы вообще гулять и что дети про нас думают. В ответ им сказали, что вроде мы нормальные, нас знают и… показали за стенку. Я как раз выглядывала из-за стены, прислушиваясь к их разговору, когда одна из женщин обернулась в указываемую ей сторону. Мы были обнаружены, и нам пришлось отвечать на вопросы. Сестра в основном кивала, а я рассказывала, как нам нравится заниматься, что у нас дома всегда чисто, что мы сыты, обуты, одеты и всем довольны, я даже продемонстрировала, как я делаю колесо. Наверное, это все же удовлетворило проверяющих, потому что больше я подобных посещений не помню.

Отдельно в череде спортивных занятий хочется отметить лыжные прогулки. Мама ходила с нами на эти многочасовые прогулки, так как она это очень любила и до сих пор любит. Я всегда катастрофически сильно замерзала, у меня болели и руки, и ноги, я плакала.

– Мамочка, пожалуйста, у меня болят руки. Мама, я не могу, ну можно я пойду домой, пожалуйста?! – плакала я навзрыд и почти подвывала.

– Двигайся и согреешься, – строго и непреклонно отвечала мама.

– Хватит себя жалеть, нытик! Распустила сопли! Вперед!

Я плакала и ехала… Пока лежал снег, это мучение происходило через день. И так продолжалось до двенадцати лет, пока я не попала в очередную больницу с высоким внутричерепным давлением. Отлежав там два с половиной месяца, я насмотрелась на детей с разными, по моему мнению, гораздо более тяжелыми заболеваниями и на отношение к ним их мам, которые либо лежали вместе с детьми, либо приезжали к ним каждый день, когда я чувствовала себя брошенной. Ко мне мама приходила существенно реже. В её приходы я все время просилась домой. Таблетки, которые мне прописывали врачи, мама учила меня потихоньку выплевывать, что я и делала; и я до сих пор не пойму смысл моего нахождения в этой больнице столь длительный период. Я, конечно, слушала мамины объяснения о сестре, про работу, но уже не то, чтобы не верила им, а их было уже недостаточно, чтобы успокоить мои переживания. Я видела, как равнодушно в основной своей массе относились ко мне врачи, и как совсем по-другому они относились к тем детям, кого часто посещали или с кем лежали мамы, это была высшая каста, защищенных и любимых детей, и я в тот момент окончательно повзрослела. Выйдя оттуда, я стала отказывать маме в лыжных поездках, дополнительно ссылаясь и на головную боль. Я ненавижу лыжи до сих пор.

Мамины методы наказания

Мама никогда не била нас ремнем и всегда подчеркивала этот момент. Правда, она могла ударить разок ладонью пощечину или стегануть полотенцем, куда попадет, но это не считалось.

Еще до школы был случай, когда к нам приехала моя крестная с сыном, моим ровесником, и, играя, не знаю зачем, мы с ним выкинули все игрушки из окна, нам показалось это весело. Наши мамы это увидели, мальчишку отлупили при мне ремнем, а я отделалась выговором. При этом я, испугавшись, что и меня вдруг отлупят, так как крестная настаивала на одинаковом наказании, улеглась на пол и начала рыдать. Мама улыбалась, говоря, что само пройдет, а подруга удивлялась ее терпению. Я всегда ценила тот факт, что меня не лупили. Но порой мне казалось, что лучше бы меня отлупили и простили, чем размазывали как таракана. Именно так я воспринимала мамины внушения.

Если я провинилась, мама начинала разговаривать со мной на «вы» и называть меня по имени-отчеству. Мне надлежало стоять ровно и непременно смотреть в глаза. Внушение могло длиться до часа и потом повторялось неоднократно. Со мной не разговаривали, кроме крайней надобности. Меня тут же отделяли от семьи, говоря, что раз я такая взрослая, то, пожалуй, сама могу за собой ухаживать, готовить, покупать продукты и так далее. Уже в семь лет мне выделялась энная сумма на проживание, которая клалась отдельно. И пока я смиренно не просила прощения, мама не отступала. Это могло длиться неделями. А поскольку я часто не понимала, за что меня ругают, и считала это несправедливым, я замыкалась, а, замкнувшись, не могла, как это делала сестра, улыбнуться и сказать «прости». А мама почему-то требовала с меня, как с равного.