Текст книги "Сквозь модернизацию. Традиции в современной жизни российских казахов"

Когда в середине 1990-х гг. в Казахстане начались рыночные реформы в аграрном секторе, и все колхозы и совхозы были расформированы, во многих сельских районах Казахстана началось массовое обнищание населения[9]9
  О причинах и проявлениях кризиса на селе в Казахстане 1990-х гг. см.: Наумова, Сагнаева 2006.


[Закрыть]. Однако близость поселков, куда собрались кош-агачцы, к новой столице Астане помогла им практически безболезненно пережить кризис сельского хозяйства:

Когда совхозы закрывались, все ездили на работу в Астану, тогда там уже началась большая стройка. Мужское население в основном поехало туда работать: жили в близлежащих селах, снимали квартиры, работали. Зарплата там была хорошая, нормальная, можно было жить. Если бы не ностальгия (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н: Солтонов).

Сам Сабыр Солтонов после ликвидации совхоза открыл свой магазин и основал собственное крестьянское хозяйство, которое занималось животноводством и выращивало зерновые; оно имело 1000 га земли (пашни, пастбища и сенокосные угодья) и технику (трактора, машины).

Некоторые несколько лет сидели без работы. Некоторые искали то, что им подходит, не желая идти в скотники (эту работу можно было получить без проблем). Другие, как супруги с пятью детьми из Жана-Аула, не гнушались и этой работой. Они попали в Зерендинский район Кокчетавской области, в Чаглинское отделение совхоза «Первомайский».

Сперва в совхозе-то баранов пасли. Две отары. Потому что как таковой работы-то нету. Муж здесь шофером был, ‹…› это первый раз в жизни, спонтанно. Он, муж, одну отару, я одну отару. Так пасли по тысяче с чем-то баранов. Сакман – на базе. По 200-300 голов в окотное время ягнят получали. В газету помещали (статья о них появилась в местной прессе. – Е. Л., О. Н.). Потом доили кобыл. Тоже первый раз в жизни. Ручная дойка. Всему научились. На джайляу в будках жили. Юрт вообще нет. Палатку брали. Дети с нами были на джайляу. А на кстау нет. Мы сезон только работали. ‹…› на джайляу мы выехали пасти молодняк. Там сезон, до осени, пасли молодняк.

Проработав год чабанами и сакманщиками, семья купила дом и перебралась на центральную усадьбу совхоза. Муж организовал предприятие по заготовке леса и отправке его в южные районы Казахстана. Работали всей семьей да еще нанимали рабочих.

Многие получили работу в соответствии со своими профессиональными навыками. Список должностей, на которых работали кош-агачцы в Казахстане, зафиксированный нами в беседах с информаторами, включает зоотехника, ветврача, тракториста, строителя, диспетчера, директора школы, учителей казахского языка и литературы, истории, химии и др., бухгалтера банка и проч.

Переехав в Казахстан и попав в новое окружение, кош-агачцы во всей полноте смогли ощутить свою самобытность. Им непроизвольно приходилось сравнивать себя с местными казахами, что, несомненно, обострило и сделало более четким их этническое самосознание. Как было показано выше, кош-агачские казахи, выбирая места для поселения, учитывали наличие жилья и работы. Таким условиям отвечали прежде всего поселки, где жили немцы, русские, турки, нацеленные на отъезд из Казахстана. Многонациональное население этих населенных пунктов, и шире – районов, говорило по-русски. Жили в этих местах и казахи – большинство в отдаленных аулах – отделениях совхозов. Какое-то число жило и в центральных усадьбах (в Новодолинке, когда туда приехали первые кош-агачцы, жило семь семей местных казахов). С отъездом немцев и русских они тоже стали постепенно переселяться в более крупные поселки. Местные казахи, как правило, также говорили в основном по-русски (казахский очень ограниченно использовался в быту и среди стариков). Таким образом, кош-агачские казахи, почти во всей полноте сохранившие казахский язык, оказались в этих районах носителями родного языка. Это первое, что бросалось в глаза всем кош-агачцам: «В Казахстан как в Россию приехали, – говорила одна из наших собеседниц, имея в виду язык общения. – А в Россию (в Кош-Агач. – Е. Л., О. Н.) вернулись, будто в Казахстан». Определенные трудности возникли у детей в школе: «Старшему сыну сложно было. Здесь же учили по-русски, но разъясняли по-казахски. А там он ничего не понимал, как в Россию попал. Там местные казахи на русском говорят. И когда приехали сюда, все четверо <детей> говорили по-русски», – рассказывала другая. В это время в Казахстане обучение в школах переводилось на казахский язык, и местные школы испытывали дефицит кадров, способных преподавать на родном языке. Так, только учительница химии и биологии из Джазатора, переехавшая в Кокчетавскую область, смогла преподавать эти предметы по-казахски, никого из своей среды местные казахи не нашли. Замечали кош-агачские казахи диалектные и интонационные особенности своего языка и речи: «Язык у них помягче. У нас – грубый. Говорят, вы как топором рубите»; «Казахстанские казахи говорят, что у нас грубый язык, говорим, как ругаемся. А мы и не замечаем». Сами казахи объясняют это влиянием алтайского языка, что совпадает с мнением лингвистов (Болатов 1962: 53–103; цит по: Коновалов 1986: 135).

Конечно, не могли не отметить кош-агачские казахи и большой разницы в интенсивности родственных и соседских связей в Казахстане и у себя на родине.

Наши люди – наши родственники, наши соседи, хоть он алтаец или русский или украинец – менталитет у нас одинаковый, уже веками сложившийся. Там менталитет совсем другой, конечно. Там люди мало общаются друг с другом. ‹…› Мы когда переехали, были до некоторой степени удивлены их бытом, отношением друг к другу (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н: Солтонов).

На похоронах были в Казахстане. Там, как у нас, много скота не режут. Определенное число гостей зовут, сватовей и всё. Если не зовут, никто не приходит. И только в обеденное время у них. Сказали, в обеденное время, и всё, потом никто не приходит. ‹…› Там тебя позвали, я должна сходить и его пригласить, а тут похороны – не смотрят, звали тебя или не звали. Главное в районе этом живешь, все могут прийти. Как обязанность, и стар, и млад – все приходят (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н, Жана-Аул: семья, переехавшая из Казахстана).

Еще одна черта собственного «менталитета», которую осознали кош-агачские казахи, столкнувшись с казахами Казахстана, – это демократичность отношений между людьми и отсутствие подчеркнутой иерархии социальных статусов, которые были приняты в Кош-Агаче. В Казахстане они наблюдали другой стиль общения, например, в отношениях начальник – подчиненный:

Допустим, у нас председатель колхоза. Заходишь к нему, поговоришь, он даст добро или нет. А там: написал заявление, оставляешь секретарю. Директор тебя не знает. Директор знает только своих – администрацию. К нему заходить нельзя. Заявление секретарю оставил, она отнесет директору, скажет, когда прийти. Да – да, нет – нет: должен уходить. Мы к такому не привыкли. Секретарь сидит, а мы напрямую к директору ходили. Им это не нравилось. Не нравилось главным специалистам. Если главный инженер сказал, делай, как он сказал, хоть он прав или нет. А мы привыкли обсуждать. Планерка идет – директор что сказал, то они и делают, никаких дискуссий. И в отделениях – заведующий сказал – простой народ делает. На этой почве были конфликты, были разговоры, неприязни. Нас там называли «наглыми алтайцами». А с простым народом мы хорошо жили, друг друга понимали (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н: Солтонов).

Действительно, в Казахстане в учреждениях, на производстве и т. п. всегда подчеркивается статус «начальника», соблюдается четкая дистанция между руководителем и подчиненными, т. е. принят гораздо более авторитарный стиль управления, чем в России. Очевидно, это объясняется сохраняющимся традиционализмом сельских казахов, который определяет общую атмосферу авторитарности руководства, с одной стороны, и пассивности, патерналистских настроений большинства населения, с другой. Обусловленную этим фактором разницу в «менталитете» замечают обычно все российские казахи, попадающие в Казахстан (Наумова 2000: 70), и кош-агачцы в частности. Российские казахи более активны, инициативны, обладают деловой хваткой, что помогает им занимать более высокие должности, быстрее продвигаться по служебной лестнице и т. п. Например, чтобы в то время открыть магазин и создать успешное крестьянское хозяйство, как это сделал Сабыр Солтонов, надо было обладать определенными деловыми качествами. Большинство крестьянских хозяйств в условиях Казахстана 1997–2000 гг. разорялось, не просуществовав и одного-двух лет (Наумова, Сагнаева 2006: 237). Супруги из Жана-Аула, не побоявшись проработать чабанами, организовали собственное семейное предприятие и даже нанимали рабочих. Конечно, уже для того, чтобы сняться с насиженного места и переехать в другую страну, надо было обладать определенными качествами характера. Вероятно, Кош-Агач покидали наиболее решительные, мобильные, активные.

Однако, несмотря на все противопоставления, мы никогда не слышали от наших собеседников осуждения казахов или Казахстана. Даже те, кто долго не мог найти работу, говорили об этом неохотно, видимо, не желая, чтобы мы подумали, что в Казахстане их приняли плохо. Дружелюбное отношение со стороны местных казахов отмечали практически все наши респонденты:

Они доброжелательные, культура у них высокая. Каждые соседи в гости приглашали, говорили: «Вы по-казахски лучше нас разговариваете. Вы нашли свою историческую родину».

Даже в современной унифицированной повседневности казахстанские казахи сохранили многие казахские обычаи. Для кош-агачцев устраивали ерулик – угощение по случаю приезда новых людей в аул, знакомства с вновь приехавшими: «Сразу, как мы приехали, уже в конце декабря, они нас приглашали в гости, – вспоминал С. Солтонов. – Все казахи, которые там жили, и все, которые переехали – все там познакомились. Одни, другие приглашали. Потом мы их приглашали». Возможно, поначалу и были какие-то шероховатости между кош-агачскими и местными казахами, но они с течением времени сглаживались («Если были драки, то на почве пьянки»). Почти все кош-агачцы, вернувшиеся из Казахстана, рассказывают, что завели там друзей, не только казахов, но и русских, немцев, белорусов. «Русские, немцы есть друзья-знакомые. Жалко было оставлять, но что сделаешь» (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н, Жана-Аул: семья, переехавшая из Казахстана).

Близко общаясь с местными казахами, кош-агачцы замечали и некоторые этнокультурные особенности своей группы. Например, в Кош-Агаче почти не делают бешбармак – мясо с тонко раскатанными лепешками; казахстанских казахов это приводило в недоумение: как можно есть одно мясо? Однако самое главное отличие, которое увидели кош-агачцы, заключалось не в наличии или отсутствии тех или иных обрядов. Их поразила скудость подарков и приношений, которыми обмениваются казахи при проведении различных обрядов. Наша собеседница, недавно вернувшаяся из Казахстана и делавшая во время нашего пребывания в 2006 г. в п. Жана-Аул приготовления к свадьбе своего сына, потратила 20 тыс. руб. только на покупку золотых украшений для сватов, предполагалось, что будут и другие дары. Она ожидала, что сторона невесты сделает аналогичные подарки десяти ближайшим родственникам жениха, и, кроме того, каждому подарит по два ковра.

А у них вместо этого золота только бижутерия. Человек десять за стол садятся, они один такой мешочек, пакетик, кидают на стол, и сколько баб сидит, они разбирают по одному, ‹…› они этим только одаривают.

Кош-агачские казахи всегда с гордостью рассказывают, что у них сохраняется обычай давать на свадьбу три-пять коржунов. Коржун – это в прошлом переметная сума, а сегодня 50-килограммовый мешок, который готовит сторона жениха для родных невесты. Их набивают подарками – сладостями, спиртным, отрезами материи; в коржун обязательно входит один баран. Отцу невесты по возможности дают лошадь. «А там родителям <невесты> одного барана увозят и всё». Увеличивает расходы кош-агачских казахов и количество гостей, которое на порядок больше, чем у казахстанцев.

Сами кош-агачцы замечают, что их расходы на различные обряды с каждым годом увеличиваются. Некоторые уже берут кредиты, чтобы справить свадьбу, провести похороны или сделать тилашар (букв. открывание языка) – новый обряд, угощение, устраиваемое когда ребенок первый раз идет в школу (о нем см. гл. 3). Курултай несколько раз принимал решение уменьшить расходы на свадьбу и похороны, но «народ не слушается его». «Наши казахи бесятся», – как сказала об этих непомерных расходах престижа наша пожилая собеседница. И пример казахстанских казахов заставляет кош-агачцев не только испытывать гордость за свою «широкую» свадьбу, но и задуматься: нужны ли такие расходы? Одна из наших респонденток со смешанным чувством негодования и восхищения рассказывала, как, будучи в Казахстане, побывала на свадьбе, устроенной казахами, приехавшими из Китая. Они не устраивают традиционных угощений, ограничиваясь чаепитием, а подарки принимают в долларах и тратят их или на покупку иномарки или на учебу молодоженов («У них всё рачительно, всё подсчитано»). Заметим в этой связи, что расходы престижа кош-агачцев, несомненно, связаны с характерными особенностями их группы: никто не хочет ударить в грязь лицом перед соседями и родственниками, а информация о том, кто сколько потратил на свадьбу, похороны и т. п., каковы были подарки той и другой стороны, быстро становится известна всем.

Поселившись в Казахстане, кош-агачцы не прерывали связей с теми, кто остался в Кош-Агаче. У всех оставались в России родственники: у кого-то семьи братьев или сестер, у кого-то родители. Почти все рассказывали, что очень часто приезжали в гости в Кош-Агач. Семья из Жана-Аула, например, каждый год с пятью детьми ездила к оставшимся в России родным. Так же – каждый год, ездили в Кош-Агач братья Солтоновы. Одна из наших собеседниц, пока не устроилась на работу, а искала она ее два года, большую часть времени проводила на родине, в Джазаторе. Помимо того, что все регулярно ездили навещать родственников, были и незапланированные поездки, в частности на свадьбы и похороны: посещать последние и выражать соболезнования родным умершего все кош-агачцы считают своим долгом. Таким образом, кош-агачская общность, хоть и потеряла территориальное единство, но сохраняла довольно прочное общее информационное пространство – тесные связи между географически удаленными группами. Все уехавшие знали, что делается в Кош-Агаче, а оставшиеся – кто как устроился в Казахстане.

По приблизительным подсчетам, за первую половину 1990-х гг. уехало около 40 % казахского населения. В 1989 г. перепись зафиксировала в Республике Алтай 10 692 казаха. По данным Н. А. Тадиной, в период переселения эта численность убывала постепенно: в 1991 г. казахов в районе стало 8200 чел., в 1993 г. – 7264 чел., в 1995 г. наметилась тенденция к возвращению – 7999 чел. (Тадина 2008: 318). После массового отъезда ситуация в Кош-Агаче стала налаживаться. Улучшились жилищные условия оставшихся, так как отъезжающие продавали свое жилье, и цены на него падали. Из-за оттока людей трудоспособного возраста уменьшилась, а потом и практически исчезла безработица. Как и в стране в целом, постепенно поднималась экономика района. Всё это знали кошагачские мигранты, и те из них, кто резко не принял жизнь в Казахстане, стали переезжать обратно. По переписи 2002 г. численность казахов в районе поднялась до 12 108 чел.

Вот как сами кош-агачцы представляли себе причины своей реэмиграции:

И в 1994 г. начался обратный отток. Прежде всего, оставшиеся здесь родственники звали назад. У нас примерно 60 % родственников переехало, а остальные здесь оставались. Каждый год приезжали к ним в гости, не только в гости, но если умер кто из родственников, на похороны обязательно. ‹…›

А первый отток начался уже через два-три года. Некоторые вообще год пожили. Увидели, там – бураны, мы вообще к этому не привыкли. Летом жара. Мы тоже к этому не привыкли. Как говорят, у нас в Кош-Агаче два месяца чуть-чуть холодно, а остальные – очень холодно. ‹…›

Опять ведь, никто не знает, кто первый уехал. Но вот эта ниточка пошла. У него же свои родственники, и со стороны жены, со стороны брата-свата, туда-сюда, они тоже начали тянуть обратно. Поэтому все начали переезжать (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н: Солтонов).

Тут явно видны две основные причины, которые сделали невозможной адаптацию кош-агачских казахов к жизни в Казахстане. Это, во-первых, неприятие природы и климата степной зоны, принявшее форму тоски по горной природе Кош-Агача, и во-вторых, настолько прочные внутрикошагачские связи, что они не позволили упрочиться новым социальным контактам в такой степени, чтобы обеспечить социальную адаптацию мигрантов.

О ностальгии, которую они чувствовали, переехав в Казахстан, и казахстанском непривычном климате говорили все наши собеседники.

Дети страшно скучали. Когда мы переезжали, моему сыну было три года. Так он десять лет рисовал камушки около дома; во сне видит Россию, каждое утро плачет. Чуть что ему деньги подарят: «Пригодятся, – говорит, – если на Алтай поедем». Особенно мужики – им каждый год надо приезжать. Полазить по горам – самая прелесть, самая красота жизни (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н, Джазатор: Н.Н.).

Там жарко. Я в Восточном Казахстане был, даже солнца месяц не видел, всё время дождь шел. У нас дождей не бывает осенью. Многие даже каются, что уезжали. Все-таки это наша родина. ‹…› Некоторые в Кустанайский район уехали. Вообще, говорят, там страшно жить. Там саманные дома. У нас в России хорошо жить (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н: Мугражев).

Климат в Кош-Агачском районе специалисты оценивают зимой как остро дискомфортный, летом – дискомфортный; тип ландшафта – полупустынный и сухостепной межгорно-котловинный (Сухова, Русанов 2004). Район занимает высокогорные зоны Алтая со средней высотой 2000 м над уровнем моря; средняя температура – 6,7 ˚С. В горах сложность геосистем, а следовательно, и климатических условий жизнедеятельности человека достигает максимума. Близкая мерзлота обусловливает обилие почвенных вод, что серьезно влияет на размещение жилых построек. Так, из-за затопления с. Актал в 1992 г. перенесли на новое место – теперь это с. Жана-Аул. В самом Кош-Агаче есть менее комфортные для постройки жилья районы, в которых весной подпочвенная вода поднимается и затапливает дома.

Ветра в степи такой силы, что зимой снег не лежит, а сдувается. С одной стороны, это позволяет вести пастьбу в течение круглого года на богатых естественных кормовых угодьях, что в свое время и привлекало сюда казахов, с другой – о районе сами казахи шутят: «Зимой и летом одним цветом», имея в виду серый цвет степи в любое время года. Местный климат благоприятен для занятия скотоводством (здесь традиционно занимаются кочевым овцеводством и козоводством, разводят яков и сарлыков), но и создает определенные трудности в повседневной жизни. Очевидно, что условия для жизни в Кош-Агаче довольно суровые и сильно отличаются от климатических условий равнинного Казахстана.

Тоска по родным местам стала причиной обратного переезда для пожилых людей и тех, кто попал в иные климатические условия. Новые климатические условия сказывались на здоровье переехавших в Казахстан кош-агачцев. Характерная для них гипертония проявлялась на казахстанских равнинах, иначе действовала система теплоотдачи организма – не через излучение, характерное для зоны высокогорья, а через интенсивное потоотделение: «При холодных погодах и небольшом приходе солнечного тепла на первый план выступает процесс отдачи тепла человека путем излучения… В жару, когда организму приходится бороться с перегревом, он приспосабливается к условиям окружающей среды другими способами. В такую погоду происходит рефлекторное расширение сосудов кожи. Дыхание становится учащенным и поверхностным, возрастает частота сердечных сокращений. Температура кожи повышается, вследствие чего возрастает потеря тепла испарением» и т. д. (Сухова, Русанов 2004: 60). Локальный климат Чуйской степи сильно отличается даже от основной местности Горного Алтая. Жившая в г. Горно-Алтайске собеседница отмечает: «12 лет в Горно-Алтайске жила и всё скучаю по ветру, по степи. Солнце совершенно по-другому светит. Только что зелени здесь нет» (ПМА 2006, Кош-Агач: Зайдуллина). Вернувшиеся казахи не раз отмечали участившиеся болезни, видя их причины в жаре, духоте, пыли степей Казахстана.

В начале 1990-х гг. состояние медицины в России было лучше, нежели в Казахстане. Существовала практика переезда в Россию в случае инфарктов (в Казахстане сами врачи советовали: «Если хотите выжить, поезжайте в Россию»), аллергических болезней, астмы и пр. Но нельзя сказать, что медицинское обслуживание в Кош-Агачском районе было на высоком уровне. В райцентре находится единственная больница, в селах – фельдшерско-акушерские пункты, но и в наши дни местное население отдает предпочтение нетрадиционной медицине. Нам рассказывали, что к больному, у которого «не шла капельница», в больницу приглашали местного лекаря, на наших глазах больной клещевым энцефалитом лечился у местной шаманки. И таких случаев немало. Поэтому те, у кого есть возможность поехать на лечение хотя бы в Горно-Алтайск, едут не раздумывая. А вот для переселенцев в Казахстан недостатки российской медицины, да еще в сравнении с казахстанской, как бы стерлись из памяти, в их сознании укоренилось представление, что дома, на Родине все болезни уйдут. Очевидно, новые типы ландшафтов окружающей среды и климат не соответствовали ни биологически выработанным механизмам адаптации, ни стереотипам, сложившимся у кош-агачских казахов.

Часто причиной возвращения называли и болезнь оставшихся родственников, и размышления о смерти, присущее людям старше среднего возраста желание умереть на родине. Нередко именно старики тянули обратно, памятуя о могилах своих родителей и уже умерших детей («У мамы здесь сын похоронен»; «Отец там умер – брат испереживался, если там не проживет. Сразу стал переезд организовывать» – ПМА 2006, Джазатор: Н. Н). В культуре казахов смерть и родовые кладбища по-прежнему занимают ключевое место. Не случайно у Чингиза Айтматова в романе «Буранный полустанок» старый Едигей, несмотря на все препятствия, стремится похоронить умершего друга на родовом кладбище, размышляя о современных горожанах: «Если смерть для них ничто, то, выходит, и жизнь цены не имеет. В чем же смысл, для чего они живут там?»

Нельзя не учитывать и то обстоятельство, что в силу климатических особенностей Кош-Агачский район приравнен к северу, что распространяет на эту территорию все «северные» льготы и доплаты, в том числе дорогие в здешних местах два бесплатных КАМАЗа с дровами. Пособия и льготы гарантируют населению Кош-Агачского района хоть какую-то финансовую и материальную поддержку, что срабатывало в пользу решения о возвращении. Тяжелейшая экономическая ситуация Казахстана начала 1990-х гг., о которой алтайские казахи первоначально имели смутное представление, также заставила многих отказаться от намерения осесть там.

В 1996 г. уехали из Казахстана родители Сабыра Солтонова: «Просто не могли привыкнуть. В основном климат и ностальгия по родной земле». Сам он признаёт, что места, куда они попали, были вполне пригодны для житья («Там, где мы жили, хорошая природа: и речки, и горки, хоть не такие высокие <как в Кош-Агаче>, и деревья. Можно жить и работать»). И хотя первые годы он испытывал ностальгию, но не собирался покидать Казахстан:

Можно так сказать: три года думая о Кош-Агаче, мы хотели привыкнуть к Казахстану. Потом через три года успокоились: многие родственники приехали, начали работать, полноценно работать, жить и обустраиваться. ‹…› я хотел дойти до конца – жить там, в Казахстане. Девять лет прожил. А уже в 1995–1996 годах мои родители обратно уехали сюда. ‹…› Отец, после того как уехал в 1996 г., приехал ко мне в гости: «Поехали обратно», – говорит. И родители, и друзья начали и туда и обратно отток.

Супружеская пара с пятью детьми из Жана-Аула, прожившая в Казахстане 14 лет, также не собиралась покидать Казахстан. (По словам жены, «так-то запросто там можно жить».) В Казахстане у них был свой бизнес, появилось много друзей и знакомых, которых им было жалко оставлять и по которым они сейчас, вернувшись в Кош-Агач, скучают. Живя в Казахстане, они каждый год гостили в Кош-Агаче. Две их дочери (старшей было всего 8 лет, когда они мигрировали в Казахстан) вышли замуж за кош-агачцев и вернулись на Алтай («Они уехали, что нам оставалось делать?») Но главной причиной стала болезнь мужа. Болезнь оказалась серьезной, лечиться в Астане он не захотел: «Я, говорит, помирать на родине хочу. ‹…› Пришлось ехать». Из бесед с другими информаторами также можно было понять, что болезнь, а следовательно, вероятность умереть «на чужбине», обостряла чувство родины. Одна наша собеседница рассказывала, как заболела в Казахстане: «Я от их врачей ушла. Мне казалось, я умру, если к их врачам пойду. Родина есть родина. Даже чай по-другому здесь заваривают. Что означает слово “Родина” с большой буквы – мы на себе испытали» (ПМА 2006, Кош-Агачский р-н, Джазатор: Н.Н.). Когда в Казахстане умер ее отец, брат сразу же стал организовывать переезд обратно, «испереживался», что может умереть в Казахстане. Так в экстремальной ситуации «историческая родина» превращалась в чужбину, и становилось понятно, что настоящая родина – Алтай, Россия.

Осознание малой родины кроется и во фразе «Моя родина – Калмакстан», которую приводит в своей статье Н. А. Тадина и комментирует: «Я не сразу поняла ее, потому что впервые услышала, чтобы Горный Алтай называли “Калмакстаном”. Такое название звучало непривычно. Немудрено соотнести его с прозвищем “калмак” – как прозвали алтайцев местные казахи. Оно связано с периодом противоборства Казахских ханств и Джунгарии, располагавшейся в верховьях р. Иртыш (с XVII – середины XVIII в.), когда предки алтайцев были ее подданными. С тех пор в этническом представлении казахов алтайцы воспринимаются как часть ойратов, называемых “калмаками”» (Тадина 2008: 316). Для многих в Казахстане репатрианты так и остались в известной степени чужаками – «алтайцами», «монгольцами», «китайцами». Это региональное отличие наложилось на социальную неоднородность казахов Казахстана, воссоздаваемую в соответствии с представлениями о соподчинении жузов, племен и родов. Драматизм разделения на «своих» и «чужих», «местных» и «пришлых» показан на языке документалистики в замечательном фильме об оралманах Асии Байгожиной «Елимай» (Алматы, 2007).

Супружеская пара, вернувшаяся из Казахстана. Республика Алтай, Кош-Агачский р-н, с. Жана-Аул. 2006 г. Фото авторов

В истории переселения кош-агачских казахов свою роль сыграл и ведущий в миграционных процессах демографический фактор (Дубова, Комарова 1994). Переселившись в более плотно населенные районы Казахстана, кош-агачцы испытывали дискомфорт, может быть, не до конца осознавая его природу. О демографическом факторе можно судить по тем сюжетам, о которых казахи вспоминали чаще – просторная степь и знакомство со всеми односельчанами. Уже в начале переезда выбранные «ходоками» места были как бы «забракованы» для переезда: «Должны были перекочевать, а никто не поехал. Отказались. Ауельхан (глава районной администрации. – Е. Л., О. Н.) меня вызывает: “Что, Толя, почему люди не хотят туда?” – “Там солнца мало, дождь, а картошку и здесь можно купить”. Здесь народ-то привык уже с малых лет. Там места тоже мало. Вот молодежи можно жить в городе Астане». По оценке самих алтайских казахов, выделенные им земли были «неперспективными» из-за перенаселенности: «Там места мало, народ перерос» (ПМА 2006, Жана-Аул: Мугражев). И хотя туда переселились сразу несколько семей, центром притяжения переезжающих казахов выбранный район не стал. Существовавший в то время серьезный разрыв между увеличением численности населения Казахстана и неразвитостью социальной сферы был одной из причин возвращения на Алтай.

Таким образом, уже через несколько лет после приезда в Казахстан кош-агачские казахи стали уезжать обратно и продолжали возвращаться и во время нашей поездки в Кош-Агачский район. Возвращение обратно, естественно, было связано со многими трудностями. Надо было покупать дома – когда-то опустевшие дома к этому времени обзавелись новыми хозяевами, жилье поднялось в цене, нового не строилось («Были здесь недостроенные кирпичные дома. Нам такой дом дали. Вот так нам помогли – стены дали»). На рынке труда возникла серьезная конкуренция. Остававшиеся на месте казахи, как уже говорилось, осуждали мигрантов. Кто-то подсчитывал экономическую выгоду таких «кочевников», некоторые рассуждали о предательстве. Другие считали, что возвратившиеся усиливали в Кош-Агаче криминогенную обстановку: «Воровать там научились. По-казахстански воруют (речь идет о краже скота. – Е.Л., О.Н.) – через крышу. Прям там заколят, в мешок, и увозят. Раньше у нас воровали два-три человека, и то ловили их. А сейчас из пяти вернувшихся один ворует». Возможно, отсутствие в первое время жилья, работы, заработка также становились причиной такого воровства. (Распространенная фраза «у нас все мужики безработные» не означает, что «мужики» сидят без работы дома. У них нет трудовых книжек, отчислений в пенсионный и медицинский фонды и пр., но есть работа время от времени – «шабашка» – чаще на строительстве частного дома, на лесоповале.)

У детей возникли проблемы с поступлением в школу – как и в Казахстане, их определяли в классы на год ниже. По наблюдениям местных жителей, всё же особых материальных выгод репатрианты не получили:

Когда они уезжали, один двор брал пять КАМАЗов, а вернулись с двумя чемоданами. Кто им транспорт даст? Некоторые всё оставили и приехали ‹…› Начали уезжать в 1991 году. Возвращаются до сих пор. Возвращающимся помогают родственники. Переселенцам какие-то деньги были выделены, но надо было много бумаг собрать.

После возвращения обострилась межэтническая ситуация. Алтайцы Кош-Агачского района открыто публиковали коллективные письма к депутатам Эл-Курултая Республики Алтай о недопущении возвращения казахов, общественная алтайская организация «Эне Тил» считает, что происходит превращение района в казахский национальный, в ущерб алтайцам и теленгитам. В качестве примера в этом письме приводится проведение в июне 2005 г. Всероссийского курултая казахского народа: «Алтайская часть населения недоумевает, кто и из каких соображений местом проведения съезда многомиллионного казахского народа избрал территорию, на которой численность казахского населения в разы меньше, чем в других регионах» (Из письма организации «Эне Тил» на имя полномочного представителя президента в Сибирском федеральном округе Анатолия Квашнина – Коренные жители 2005). Наши собеседники не раз отмечали, что как только алтайцы выпьют, «для них закона нету, сразу за нож хватаются: “Это наша земля!”» (ПМА 2006, Кош-Агач: М.).