Текст книги "Личная жизнь Петра Великого"

Проницательность Петра

Принято считать, что император обладал редкой проницательностью и удивительной способностью разбираться в людях; умел угадывать таланты и направлять их на службу своему делу. «Проницание его было столь острое, – отмечал Иван Иванович Голиков, великий почитатель Петра, – что при первом взгляде на кого редко ошибался в свойствах оного».

При этом как-то не принято вспоминать, что его проницательность часто давала сбои.

В своем восхищении Августом Саксонским он долго старался не замечать, что тот ловчит, изворачивается, преследует исключительно собственную выгоду. Между тем Фридрих Великий так отзывался о польском короле: «…самый лицемерный из всех монархов мира, он вызывает во мне отвращение; у него нет ни веры, ни чести; единственный его принцип – плутовство. Собственная выгода и интриги – единственное, чем он озабочен».

Царь мог засвидетельствовать, что жизнь часто оправдывала слова прусского короля.

Чего стоила история со шпагой Петра! Ее он подарил Августу в знак своей любви и восхищения. Польский король, настоящий перевертыш в политике, так мало ценил этот знак дружеского расположения, что передарил драгоценную шпагу Карлу XII, а тот бросил ее на поле боя под Полтавой. Шпага снова вернулась к своему первому хозяину.

Петр не мог отказать себе в удовольствии надеть эту шпагу во время свидания с Августом и поздравлений с возвращением ему польского трона.

Слепое доверие Петра к Ивану Мазепе могло дорого обойтись России. Мазепа, по его собственным словам, «искусная и ношеная птица», говорил на превосходной латыни и умел царственно пресмыкаться перед слабо образованным русским монархом. По происхождению польский дворянин, воспитанник иезуитов, Мазепа только на словах был предан московскому царю. В 1707 году во время подготовки Карлом XII вторжения в Малороссию Мазепа заключил договор с королем Станиславом Лещинским, шведским ставленником, пообещав ему Левобережную Украину. Шведскому королю в случае вторжения шведов он гарантировал обеспечение армии продовольствием и фуражом, предоставление зимних квартир в Стародубе, Новгород-Северском, Батурине и других городах. При этом предатель ловко прикидывался другом царя: рассыпался в комплиментах, выражал внешнюю покорность и безмерное восхищение государственным гением Петра. Царь считал его своим преданнейшим слугой; Мазепа был одним из первых награжден орденом Андрея Первозванного. Полковники Василий Кочубей и Иван Искра открыто обвиняли гетмана в предательстве, но царь послал этих верных своих сторонников на плаху, усматривая в их побуждениях лишь месть да зависть.

Только счастливой звездой Петра можно объяснить, что происки Мазепы не увенчались успехом.

Ярким выражением досады и бессилия Петра был учрежденный им орден Иуды, который должен был быть вручен Мазепе, если того удастся схватить на пути в Турцию. «Сделайте тотчас монету серебреную весом в десять фунтов, а на ней велите вырезать Июду, на осине повесившегося, и внизу тредесят серебреников лежащих и при них мешочек, а назади надпись против сего: “Трекля сын погибельный Июда еже за сребролюбие давится”. И к той монете, заделав цепь в два фунта, пришлите к нам… немедленно».

Самая длительная привязанность императора, Александр Меншиков, – сердечный друг, названный брат, – мог, когда того требовала обстановка, проявлять беззаветную отвагу, пойти на явный риск или, напротив, действовать осторожно и предусмотрительно. Но, вглядываясь в эту фигуру, трудно ответить на вопрос: почему Петр вознес его на такую немыслимую высоту, на которой тот не сумел оправдать свое возвышение или сколько-нибудь прочно укрепиться?

В 1702 году царь поспособствовал ему в получении грамоты графа Римской империи, затем – диплома имперского князя. В России Петр в 1707 году сделал его светлейшим князем Ижорским, возвел в достоинство фельдмаршала. Но все свои незаурядные дарования Меншиков обратил на службу собственного возвышения и обогащения. Всякими хитростями и интригами он присваивал огромные суммы казенных денег – «великий мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший себя очистить от репутации фальшивомонетчика». Увеличение своего богатства и власти стало для него маниакальной идеей. Обобрать казну – вот, казалось, единственный девиз, руководивший в то время Меншиковым.

В 1711 году царь узнал о злоупотреблениях любимца; три года спустя была назначена особая следственная комиссия для разбирательства его преступлений. До самой смерти Петра он находился под следствием. Да не приложил ли он руку к самой смерти «мин херца»?

И после его кончины деятельность любимца сомнительна. Екатерина – протеже, любовница, соучастница Меншикова. Пышущая здоровьем женщина умирает за одну ночь. Может быть, ей не следовало кушать за ужином конфет? Изготовленных кондитером Меншикова, не преминут добавить современники.

Что до женщин Петра, то ни одна, как говорится, «не отдала ему своего сердца». Сильная и длительная привязанность к Анне Монс была для нее тягостной и мучительной. Немецкая практичность и надежда на обогащение заставляли долго терпеть общество неприятного и пугающего ее человека, но в конце концов она не выдержала постоянного насилия над собой и нашла силы порвать эти постылые узы.

А Петр в это время мечтал о женитьбе на ненаглядной Аннушке!

Только его эмоциональной глухотой, неумением видеть очевидное можно объяснить самообман царя, нежелание понять, что он не мил, не нужен ни сам по себе, ни со всем своим царством в придачу.

Но вот, наконец, найдена незаменимая спутница бурной жизни – простая женщина, походная жена, весело переносившая все неудобства и лишения страннической жизни Петра. Она беззаботна, вынослива, знает свое место, усердно рожает царю детей, не позволяет ни малейшего намека на обиду или жалобу по поводу увлечений супруга разными «метрессками». До нас дошли письма Екатерины Петру, в которых она говорит об этих женщинах тоном самой беззаботной шутки.

Конечно, такие преданность и верность требуют награды. Коронация Екатерины произвела настоящий фурор: Петр выказал высшую степень доверия к жене. Эту церемонию император провел в Москве, в Успенском соборе. Весь Сенат и Синод прибыли в старую столицу. Улицы Москвы были украшены триумфальными арками, готовились грандиозные фейерверки.

И что же? Через шесть месяцев становится известно об измене Екатерины с Виллимом Монсом.

«Птенцы гнезда Петрова»

Любой мало-мальски культурный и даже просто учившийся в советской школе человек помнит строки входившей в обязательный курс пушкинской «Полтавы»:

 
И Шереметев благородный, и Брюс, и Боур, и Репнин,
И счастья баловень безродный полудержавный властелин.
 

Это те люди, которые сделали возможной блистательную победу русских войск под Полтавой, повернувшей Северную войну к торжеству Российского государства.

Талантливый полководец Борис Шереметев сначала верно служил первым представителям дома Романовых: царям Федору и Ивану, правительнице Софье. При Петре он постоянно жил в нервном напряжении, поскольку вся его деятельность вызывала высочайшие гнев и раздражение. Царь поручил Михаилу Щепотьеву осуществлять надзор за действиями фельдмаршала. Шереметев, представитель одного из знатнейших родов России, оказался в унизительном положении, фактически в подчинении у сержанта. Не видно никаких поощрений, отсутствуют благодарственные и просто добрые письма к нему. Может быть, виной было высокое происхождение «настоящего аристократа» Шереметева, иной душевный склад или отстранение от буйных забав царя. Даже его личная жизнь регламентировалась Петром. Когда Шереметев захотел уйти в монастырь – видно, несладко было служить Преобразователю, – тот заставил пожилого полководца вступить в брак со своей теткой Анной Петровной Салтыковой, вдовой его дяди Льва Кирилловича Нарышкина. Не исключено, что злопамятный царь не мог простить Шереметеву, что тот был одним из первых обладателей «шведской полонянки» Марты.

Впрочем, Родион Христофорович Боур тоже числился в числе ее временных владельцев. Происходя из Померании, из семьи потомственных военных, он служил прусскому королю, затем перешел к шведам, а в 1700 году предложил свою шпагу Петру и получил в командование драгунский полк. Конница Боура разгромила корпус генерала Левенгаута под Раевкой; в Полтавском сражении он командовал кавалерией правого крыла русской армии. За отвагу Петр наградил его своим портретом, украшенным бриллиантами, и богатыми земельными владениями. Он не брезговал царскими застольями, хотя в «соборе» замечен не был. Но чужеземец Боур находился вдали от двора и от Петра и воевал до самой своей смерти в 1717 году.

Совсем другой характер – Яков Брюс. Его интересы были далеки от бесконечных попоек самодержца и его всепьянейших соратников. Астроном, навигатор, переводчик «Космотеороса» Х. Гюйгенса, издатель и библиограф, он к тому же был храбрым и умелым военачальником, участвовал почти во всех военных походах Петра и находился в самом близком его окружении. Но Брюс не упивался до рвоты в застольях царя – умел пить, не пьянея, не давил голым задом куриные яйца, не кукарекал петухом – держал дистанцию и в истории остался не столько «птенцом петровым», сколько чернокнижником, колдуном, волшебником.

Князь Никита Репнин был одним из тех «породистых сверстников», которые составляли еще детское «шутейное» войско Петра. Рюрикович, потомок князей Черниговских, он являлся представителем так сильно не любимого Петром титулованного боярства. Действительно, царь недолюбливал Репнина, несмотря на его фамильную доблесть. За храбрость, проявленную в Азовском походе, он пожаловал князю чин генерала. Репнин участвовал во всех главных сражениях Северной войны и всегда проявлял смелость и инициативу. Но под Головчином он был разбит Карлом. В неистовстве Петр приказал его казнить, но приближенные уговорили сохранить князю жизнь. В сражении при Лесной Репнин бился столь отчаянно, что царь возвратил ему генеральское звание и вновь приблизил к себе. При Полтаве князь командовал центром русской армии и был удостоен ордена Андрея Первозванного. Но вот Петра не стало – и Репнин требует возвести на престол не «портомою Марту», а сына царевича Алексея Петра II.

Видно, справедливо не доверял император сыновьям благородных домов!

Не только для боя, но и для кабинетной работы Петр выпестовал себе помощников.

Петр Толстой не отличался благородством происхождения, не был под Полтавой. Но он представлял собой, пожалуй, самую сложную и противоречивую личность среди соратников Петра. В истории он остался славен как блестящий дипломат, российский посол в Константинополе, обласканный царем. Но путь его к Петру был долог и извилист.

Вступили на престол два брата, правила царевна Софья; Толстой был ей предан, и только падение правительницы заставило его по-новому взглянуть на будущего самодержца, примириться с Нарышкиными, начать служить Петру. Он сумел понравиться самому Меншикову, но царь ему не доверял, несмотря на то что пятидесятиоднолетний Толстой добровольно отправился в Европу с дворянскими недорослями для обучения наукам и овладел почти всеми европейскими языками. Самым ответственным среди связанных с иностранными дворами поручений оказалось улестить и вернуть в Россию царевича Алексея. Современники были убеждены, что только Толстой мог добиться успеха в этом труднейшем и важнейшем для Петра деле. И далее Толстой проявил не меньшую энергию в ходе следствия над Алексеем и суда над ним. Наградой для него стало полное и безоговорочное доверие Петра. Это доверие выразилось и в ценных наградах, и в назначении Толстого начальником Тайной канцелярии. После смерти монарха он продолжал служить его вдове и много сделал, чтобы возвести «портомою Марту» на российский трон.

Выходец из литовских земель, сын ничтожного органиста лютеранской церкви в Москве, семнадцатилетний Павел Иванович Ягужинский был одним из тех безродных и неизвестных, которых так охотно брал к себе на службу Петр.

Ягужинский обладал привлекательной наружностью, остро-умием и холерическим темпераментом. Своими успехами он был обязан смазливой внешности. «Как красивый мальчик, он был взят в пажи Головиным, а два года спустя в услужение государем». Говорили, что это услужение имело весьма предосудительный характер. Денщики Петра быстро продвигались по служебной лестнице. Царь награждал щедрой рукой, если убеждался в их деятельном характере, организаторских способностях, преданности и способности поспевать за его собственными замыслами.

Генерал-прокурор, обер-шталмейстер – таких чинов достиг Ягужинский при своем покровителе, который называл его «оком государевым»…

Его наружность и небрежная, но очень изящная щеголеватость производили большой беспорядок в сердцах дамской половины петербургского высшего общества.

Павел Иванович рано женился на дочери такого же, как он сам, иноземца Фридриха Аша и прижил несколько детей. Но как только он занял место в окружении царя, неродовитая жена оказалась обузой. Тем более что появилась возможность породниться с Петром, женившись на дочери Головкина, троюродного брата царя со стороны Нарышкиных. Гаврила Иванович относился к числу той немногочисленной родни, которой Петр искренне дорожил и с которой общался искренне и по-домаш-нему.

Но что же делать с матерью многочисленных детей Анной Аш? Ягужинский, которому Петр дал почетное имя «друга правды», дружил с ней не всегда. В делах избавления от ставших неудобными жен Петр – большой авторитет. При его поддержке Анна была объявлена мужем душевнобольной и в мае 1722 года помещена в один из московских монастырей. В ноябре этого же года Ягужинский вступил в брак с дочерью великого канцлера Анной Гавриловной Головкиной.

Анна Аш-Ягужинская не могла примириться с заточением, несколько раз бежала из монастыря, чтобы повидать детей. Бывший муж ходатайствовал перед духовенством о переводе ее подальше от столиц, куда-нибудь на север. Там она и умерла, разлученная со всеми своими близкими.

Смерть Петра не изменила положения Ягужинского. Он стал фаворитом императрицы. Сначала, правда, вызывало тревогу возвышение Меншикова, но падение Светлейшего возвысило его еще больше: он получил чин генерала от кавалерии и капитан-лейтенанта от кавалергардии. Изворотливость Павла Ивановича проявилась в подготовке брака старшей дочери Екатерины с племянником царицы Евдокии Лопухиной, двоюродным братом царевича Алексея и, следовательно, дяди Петра II.

Востребованный новой властью Ягужинский умер в возрасте пятидесяти трех лет, его потомство растаяло в последующих царствованиях, как не бывало.

Марфа Апраксина пробыла царицей всего несколько месяцев. Но и недолгого ее пребывания на престоле хватило, чтобы вышли в люди ее не особо знатные братья, ставшие ближайшими и довереннейшими сподвижниками Петра, – Федор и Петр Матвеевичи – и не разгулялся во всю свою молодецкую силу младший – Андрей. Последний был спасен от кнута мольбами царицы Марфы, но наречен Андреем Бесящимся и низведен до положения наполовину шута, наполовину – объекта для издевательств.

Граф Апраксин, сват Петра, прославился как самый сухопутный адмирал, ничего не смысливший в делах и не знакомый даже с началами мореходства. Но он был радушным хлебосолом, из дома которого нельзя было уйти трезвым. Цепной пес Преобразователя, однако затаенный противник его реформ и смертельный ненавистник иноземцев, Федор Апраксин так и не показал Петру своего истинного отношения к его великим делам. Но царь и сам все понимал. «я читаю в твоем сердце, что, умри я прежде тебя, ты один из первых осудишь все, что я сделал», – с горечью констатировал царь.

Казанский губернатор Апраксин, брат генерал-адмирала, представлял фальшивые ведомости о придуманных им новых доходах. Как бы из них он подарил Петру около миллиона рублей. Для этого он обязал инородцев своей губернии покупать казенный табак по немыслимой цене. Но прибыль оказалась себе дороже: угнетаемые инородцы многотысячной массой (более 33 тысяч дворов) ушли из губернии, причинив казне убыток чуть ли не в трое больше апраксинской прибыли.

Еще одна категория доверенных людей Петра вышла из его детства и ранней юности.

Иван Бутурлин, как и Репнин, – всегдашний участник петровских игр, один из командиров потешных, Иван Семеновский, шутейный противник Ромодановского. В только что сформированном Преображенском полку он получил чин премьер-майора. Но детские шутки оправдываются делом. Молодой офицер прекрасно показал себя в первых же боях. Это он привел под Нарву для сражения со шведами Преображенский, Семеновский и еще четыре пехотных полка, при которых в чине младшего офицера находился и сам Петр. Но здесь удача изменила Бутурлину – десятилетний шведский плен разлучил его с Преобразователем. Возвратившись в Россию, он служил, сражался, участвовал в разгроме шведов при Гангуте, занимался кораблестроением, но в целом ничем, кроме шутовства и пьянства, не отличился. Его имя вспоминается при рассмотрении версий о гибели царевича Алексея. После смерти Петра сделал попытку свалить Меншикова, но она не удалась; Бутурлин был сослан и умер вдали от двора.

Головкин, троюродный брат (или дядя) Петра, «никакого языка кроме русского не знает и умом весьма недалек», – писали иностранные дипломаты. Он и во время правления Софьи выказывал приверженность Петру, но, может быть, другого ему и не оставалось, царевна сама не желала приближать родственника Нарышкиных. Головкин слепо исполнял все прихоти Петра и пользовался его неизменным доверием. Он сопровождал Петра в Великом посольстве, работал с ним на верфи в Саардаме. Царственный родственник наградил его званиями и титулами, даровал вновь учрежденную должность государственного канцлера, сделал сенатором и доверил возглавлять коллегию иностранных дел. Граф Головкин был очень богат и очень скуп. Такими качествами он и запомнился современникам.

Зато Федор Алексеевич Головин блестяще вел все важнейшие государственные дела: управлял Монетным двором и одновременно вновь образованным Приказом воинского морского флота. Генерал-адмирал, генерал-фельдмаршал, он первым получил орден Андрея Первозванного в день его учреждения Петром 10 мая 1699 года. С именем Головина связана будущая Морская академия – Навигацкая школа, открывшаяся в Москве в 1701 году в перестроенной и надстроенной для этого Сухаревой башне. С 1699 во 1706 год он определял политику России, направлял действия полномочных послов, добивался европейской поддержки в борьбе со шведами. Всегда в делах, всегда в движении, он не нашел времени заняться своим здоровьем и умер по дороге в Киев, куда его вызвал Петр, в июне 1706 года. Английский дипломат Чарльз Уинтворт отмечал, что многие весьма сожалели о нем, вспоминая «его доступность, добрый нрав и вежливое обращение».

Под стать ему был и Петр Павлович Шафиров, родившийся в еврейской семье, выкрестившийся, то есть принявший православие, и сумевший своими дарованиями достичь самых высот карьеры. Многодетный отец, он, кроме того, – барон, дипломат, президент Коммерц-коллегии – «обширный умом и познаниями, советник совершенный, если б умел обуздать пылкий дух свой». В 1723 году обвинен в казнокрадстве и приговорен к смертной казни, которую Петр, ценя его многочисленные таланты, отменил прямо на эшафоте. Барону повезло больше, чем князю Матвею Гагарину, который был повешен за казнокрадство.

И при преемниках императора Шафиров не потерял своего веса и значения, но служил не личности, а титулу.

Так что верно замечали русские историки, что со смертью Петра пришел конец всем его преобразованиям.

Последняя любовь императора

О вкусах Петра в отношении женщин говорилось выше. Но однажды его избранницей стала девушка даже не просто благородного, но княжеского происхождения.

Ее предок Феодор, считавшийся потомком Тамерлана, в XVII веке принял христианство и поселился в Молдавии, вошедшей к тому времени в состав Османской империи. Сама фамилия Кантемир означает «Хан Темир». Феодор и стал основателем рода. Дед Марии Константин после смерти своего отца, погибшего во время одной из попыток Молдавии избавиться от турецкого ига, бежал, служил в Польше и в Венгрии, затем вернулся на родину, где получил высокий чин. В 1672 году во время войны между Речью Посполитой и Турцией он спас от захвата поляками гарем султана Магомета IV – того, кому писали письмо запорожские казаки. При поддержке султана собрание молдавских бояр избрало Константина Кантемира молдавским правителем – господарем.

Его беспокойная, полная приключений, падений и взлетов жизнь достойна отдельного повествования.

Но согласно установившейся практике сыновья господаря жили заложниками в Стамбуле, ни в чем, впрочем, не нуждаясь и получая прекрасное образование. Младший сын Константина Дмитрий, дипломат и государственный человек, в 1710 году был избран молдавским господарем. Он и стал отцом Марии.

И с материнской стороны Марию отличало благородство крови: ее матерью была Кассандра, дочь валашского господаря Сергея Кантакузина, происходящая из византийской императорской фамилии, представители которой долгое время делили власть и славу с великими Палеологами.

Впервые Мария увидела Петра в 1711 году, когда он вместе с Екатериной предпринял военный поход на юг России для защиты от крымских татар и турецких войск.

Ради заключения мира царь готов был вернуть все завоеванные территории не только туркам, но и шведам. Более того, он соглашался уступить Швеции даже Петербург и Псков, а «буде же и того мало, то отдать и иные провинции».

К визирю был отправлен опытный дипломат Петр Шафиров, который заключил очень выгодный мир – северные территории он сумел сохранить. Современники недоумевали, как в такой отчаянной ситуации ему это удалось. Одни связывали успешное завершение переговоров с дарованиями, ловкостью и проницательностью Шафирова; другие приписывали успех переговоров бриллиантам и другим драгоценностям Екатерины, которые она предложила для подкупа визиря.

Царь пошел на все условия заключения мира, предложенного турками, кроме одного – требования выдать союзника России Дмитрия Кантемира.

Царь спрятал Кантемира в экипаже Екатерины Алексеевны, а визирю велел сказать, что тот уже сбежал из русского лагеря. Мир был заключен. Русское войско двинулось на север, а вместе с ним Молдавию покинули Кантемир с семьей и многие молдавские бояре, перешедшие на сторону России.

Дмитрий Кантемир сначала поселился в Харькове, затем в Петербурге. Там он первое время жил в небольшом деревянном доме на Петроградской стороне, а в 1715 году купил участок земли, простиравшийся от Невы до Миллионной улицы. Проект и постройку дворца он заказал Бартоломео Растрелли.

Князь потерял свою супругу, и царь, нигде не терпевший пустоты, тотчас нашел ему новую жену: Анастасию Трубецкую.

Кантемир стал советником Петра по восточным делам. Петр высоко ценил образованность молдавского господаря, его дельные советы по внешнеполитическим вопросам. Непримиримый ненавистник знатных родов, царь тем не менее всегда испытывал трепет перед древней кровью. Часто запросто навещая Кантемира, колоритно бородатого, одетого в роскошные восточные одежды, Петр приметил прелестную девушку, дочь князя Марию. Она была ровесницей века, родилась в 1700 году, получила классическое гуманитарное образование, изучала точные науки, великолепно рисовала и занималась музыкой. Чрезвычайно одаренная от природы, она переняла все лучшее от своих родителей и отличалась умом более мужским, нежели женским. Ее высказывания до сих пор поражают глубиной и точностью. Так, она считала книгу необходимым инструментом, чтобы «усовершенствовать свой ум, ибо без учителей или без практики он остается таким грубым, каковым природа его нам дала».

Мария и ее молодая мачеха пытались уклониться от известных придворных увеселений, что вызвало неудовольствие Петра. Царь приказал своему лейб-медику организовать консилиум и выяснить, действительно ли дамы нездоровы. Конечно, это было не так. Светским забавам Мария предпочитала чтение и занятия науками. Ее более поздняя переписка на итальянском языке с братом, известным просветителем Антиохом Кантемиром, поражает широтой охвата тем и глубиной проникновения в суть вещей. На царя она смотрела как на божество, некогда спасшее от верной гибели ее семью. Теперь она восхищалась трудами государя, строящего новую державу. Это восхищение не осталось незамеченным и Петром Андреевичем Толстым, который высказал вежливое удивление по поводу того, что царь не берет то, что само идет в руки. Самодержец не нуждался в понуканиях. Как утверждает молва, он силой овладел девушкой. Ничего невероятного в таких слухах нет, они отражают всем известные нравы Петра. Впрочем, многие полагали, что, заметив интерес царя к дочери, семья Кантемиров стремилась свести Марию с монархом, решившись сделать попытку развести царя с «портомоей» и женить на своей княжне.

Зимой 1721 года начался роман императора и Марии Кантемир. В следующем году к ней посватался князь Иван Григорьевич Долгорукий, но получил отказ.

Марию принято считать последней любовью императора. Действительно, ее своеобразная красота, юность и свежесть привлекали Петра-сластолюбца; высокое происхождение, аристократическое воспитание и образованность княжны были ему внове. В ней было все: благородство, грация, изящество, ум… Но способен ли был оценить эти дары Фортуны царь, не обращающий внимания на психологические тонкости? Он и в молодости был скуп на любовь, а сейчас, в сорок восемь лет, и вовсе признавал лишь удовлетворение плотских потребностей или государственную необходимость. Такая необходимость имелась. Афронт, полученный от Франции в отношении Елизаветы[27]27
  Ее предложили в жены Людовику XV, но Франция не пожелала ввести на ложе французского короля дочь, узаконенную поздним и тайным браком. Россия была согласна даже на кандидатуру герцога Шартрского, но тот вступил в брак с немецкой принцессой.


[Закрыть], показал, как низко в Европе ценится его плоть и кровь – дочь, рожденная вне брака от женщины низкого происхождения и дурной репутации.

Природная княжна могла придать новый блеск императорской короне и родить сына, наследника престола.

Но и Екатерина хорошо видела всю интригу. Впереди вырисовывались развод, монастырская келья, может быть, даже гибель. Судьба Евдокии Лопухиной показывала, что ожидает отвергнутую супругу. Женщина трезво мыслящая, практического ума, Екатерина сознавала, что ее судьба сейчас поставлена на карту. Впрочем, царь все еще был сильно привязан к своей всегда веселой, неунывающей, полной жизни подруге. Молодая княжна была слишком рафинирована для Петра. Он привык к самым низменным проявлениям человеческой натуры, всегда потворствовал своим причудам и не стеснялся соответствовать времени и нравам. Более того, он сам задавал тон разврату и грубости нравов.

Теперь император, как какой-нибудь восточный владыка, появлялся на публике в сопровождении обеих женщин. Екатерина по-прежнему была весела и приветлива и казалась вполне дружелюбной по отношению к своей более сдержанной сопернице.

Сложилась затейливая ситуация: царь отправлялся в южный поход вместе с женой и беременной любовницей. Все полагали, что, если та родит сына, Петр, конечно же, женится на ней, ценя ее происхождение, молодость, красоту и образованность.

Однако ночевать император отправлялся в палатку Екатерины.

Царица обратилась к Толстому: она знала, что именно он содействовал сближению царя и княжны, но зла на него не держала. Такова жизнь! Но что станет с ним, если Мария взойдет на трон? Долго ли надменная княжна будет испытывать к нему благодарность? А Екатерина и Толстой накрепко связаны делом царевича Алексея, и дипломат навсегда останется для нее первым лицом.

Вельможа крепко задумался.

Между тем послы сообщали своим королям о беременности Марии и скором царском браке с валашской принцессой. «В случае рождения сына у княжны царица опасается развода с нею и брака с любовницей по наущению валахского князя», – сообщал Кампредон.

Император Карл VI имел все основания не любить Екатерину, весьма причастную к расправе с его шурином. Чтобы свалить ее, он готов был на многое. Для придания еще большего блеска имени Кантемира, он пожаловал ему титул имперского князя.

По прибытии в Астрахань Петр заметил усталый вид возлюбленной, ее плохое настроение. Возможно, он сравнил княжну (и не в ее пользу) с Екатериной, никогда не знающей усталости, как бы не замечающей своего бремени и рожающей словно шутя. Император не решился везти Марию дальше и поселил вместе с беременной мачехой и четырнадцатилетним братом Антиохом на государевом рыбном дворе. Заботу о ее здоровье он возложил на искусного лекаря семьи Кантемиров Поликалу. Сам же в сопровождении Екатерины отправился завоевывать Дербент. Здесь он в очередной раз имел возможность оценить приятность общества собственной супруги. Она поддерживала его, ухаживала за ним и немало повеселила, когда, страдая от жары, отрезала волосы и предстала перед мужем в гренадерской шапке.

Тем временем в Астрахани Поликала, как повествует легенда, подкупленный Толстым, дал Марии зелье, вызвавшее выкидыш. Но ребенок родился живым, и это был мальчик! Злодей задушил ребенка, но не успел расправиться с матерью. Однако этого уже и не требовалось: после неудачных родов царственный любовник охладел к Марии. Он был не так глуп, чтобы не подозревать в злом умысле ее ближних женщин. Скорее всего, они были подкуплены Екатериной: Петра настораживало, что молодая мачеха княжны, находившаяся вместе с ней, тоже родила мертвого ребенка. Но чувство разочарования оказалось сильнее сочувствия и жалости. Он даже не дал Марии приданого, чтобы она могла прикрыть свой позор и как-то устроиться в жизни.

Удаленная в подмосковное имение отца Черная грязь (ныне Царицыно) княжна прокляла место своего изгнания. Причем она стала второй женщиной, предавшей проклятию эту местность из-за своих великих несчастий[28]28
  Первой была «неплодная» жена великого князя Московского Василия Соломония Сабурова, насильно им постриженная в монахини.


[Закрыть].

А Екатерина получила невиданную награду: 7 мая 1724 года она была коронована как российская императрица. Коронация Екатерины – один из экстравагантнейших поступков Петра. До нее из русских цариц была помазана на царство только Марина Мнишек. Коронация означала высшую степень доверия к жене. Корона – шедевр ювелирного искусства российского умельца – «много превосходила все прочие изяществом и богатством; она сделана совершенно иначе, то есть так, какой должна быть императорская корона, украшена всеми дорогими каменьями и большими жемчужинами», – рассказывает Берхгольц. Платье императрицы – «роба» – было доставлено из Парижа и обошлось казне в 4000 рублей.

Архиепископ Федосий Яновский обратился к Екатерине с благословением, которое она выслушала, преклонив колени. Затем архиепископ взял императорскую корону и передал государю, который сам возложил ее на голову коленопреклоненной супруги. Когда она поднялась с колен, три первые статс-дамы надели на нее императорскую мантию, причем Петр усердно им помогал.