Текст книги "Загадка доктора Барнса. Альберт Барнс"

Елена Мищенко
Александр Штейнберг

ЗАГАДКА ДОКТОРА БАРНСА
Доктор Альберт Барнс (Dr. Albert C. Barnes)

– Доктор Барнс, вы должны говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Вы помните об этом?

– Я всегда так делал.

– Вы создали там, на земле, настоящий рай, в котором господствовало Искусство. Так ли это?

– Я стремился к этому. Я посвятил этому свою жизнь.

– Вы помогали бедным, неимущим, давали деньги жаждущим знаний. Так ли это?

– Да, Ваша Честь. Я следовал этим принципам всю жизнь.

– Почему же у вас было так много врагов?

– Люди не всегда понимали меня. Наверное потому, что я не мог примириться с невежеством, жадностью, узостью мышления. Я пытался их вразумить, я посылал им письма, наполненные гневом и обличительными словами, но они лишь ненавидели меня.

– Доктор Барнс, если бы мы своей властью даровали вам жизнь – как бы вы ее прожили?

– Точно так же, Ваша Честь.

* * *

…Это был внезапный удар. Огромный тяжелый грузовик выскочил на дорогу и всей своей мощью врезался в новенький «Кадилак». Сидевший за рулем человек громко вскрикнул – это были его последние минуты. Затем наступил миг оглушительной тишины, которую пронзили сирены полицейских машин, скорой помощи. Люди вокруг него суетились, размахивали руками, клали тело на носилки. Но ОН уже отвечал на вопросы Верховного Судьи.

…Его жизнь, жизнь Альберта Камбса Барнса всегда была загадкой для тех, кто знал его близко, и для тех, кто наблюдал за ним со стороны. Вопросов было множество. Как он, сын бедных иммигрантов из Германии, стал мультимиллонером, почему он выбрал профессию фармацевта, хотя в душе был художником, почему он ограничивал посещение своей знаменитой галереи-коллекции, почему количество его врагов намного превосходило число друзей, почему он завещал уникальную бесценную коллекцию афроамериканскому Lincoln University, почему… как видите, вопросы можно задавать бесконечно долго.

Есть ли на них ответы, попробуем разобраться вместе, и начнем, как и полагается, с истоков.

…Они были совсем молодыми людьми – Джон Барнс и его жена Лидия, когда второго января 1872 года у них родился третий сын, которого назвали Альбертом. Семья жила в рабочем районе Филадельфии, они бедствовали. Джон – высокий, темноволосый мужчина, брался за любые работы, но они подворачивались не так часто. В доме частенько не было самого элементарного – Альберт надолго запомнил болезненное чувство голода. Наверное, поэтому он так любил бывать вне дома, с удовольствием ходил в школу, носился по улицам вместе с мальчишками – дома было грустно, холодно и неуютно. Лидия Барнс, мать Альберта, была религиозна, посещение церкви приносило облегчение, делало жизнь праздничной, она и своих сыновей часто брала с собой. Все вместе они посещали методистскую церковь, куда в основном приходили афроамериканцы, или, как их тогда называли – «негры». Службы в этой церкви отличались от скучных и длинных проповедей в других церквях. Прихожане – темпераментные выходцы из Африки – эмоционально выражали свои чувства. Они громко пели, ритмично двигались, вовлекая всех в это яркое действо. Восьмилетний Альберт был зачарован, он танцевал вместе со всеми, подпевал, часто не понимая значения слов, это был настоящий праздник.

Именно тогда, в детские годы, зародилась любовь Барнса к афроамериканскому искусству. Впоследствии в его коллекции было много прекрасных произведений безымянных африканских авторов.

Как же контрастировала с ярким праздником методистской церкви жизнь в их убогом доме. Казалось, Барнсы достигли самого дна нищеты. Будучи не в состоянии платить за более приличное жилье, они перебрались в самый бедный район Филадельфии, где жалкие лачуги жались одна к другой. Зимой вода замерзала в кранах, приходилось отогревать трубы, либо, взяв тяжелые молочные бидоны, идти к водопроводной колонке, возле которой выстраивалась недружелюбная очередь таких же бедняков. Школа была для Альберта настоящей отдушиной, мальчик проявил недюжинные способности, и в тринадцать лет его приняли в школу, которая находилась в центре города, она так и называлась – Central High.

Отлично закончив ее, уже в 17 лет он стал студентом University of Pennsylvania, избрав карьеру врача в области клинической медицины и физиологии. Свое образование он продолжил в Германии, в Гейдельбергском университете. В конце 1890 годов Альберт стал работать рекламным торговым агентом в крупной фармацевтической компании. Там же он познакомился и подружился с ученым, который только получил докторскую степень – Германом Хилле. Вдвоем они разработали новое соединение серебра – аргирол, которому суждено было стать, как утверждали впоследствии, первым в мире антисептиком, нашедшим, в частности, широкое применение во время первой мировой войны.

В 1902 году они организовали фирму «Барнс и Хилле» по его производству. Через некоторое время Барнс выкупил долю своего партнера и, уехав на родину, в 1908 году открыл собственное производство аргирола в Филадельфии, а потом и в Лондоне. Безусловно, все это было очень непросто: приходилось чем-то жертвовать, идти на некоторые компромиссы. В определенных кругах циркулировали слухи, что Барнс попросту обманул и ограбил своего партнера… Что ж, «бизнес не делают в белых перчатках», – любил повторять Альберт Барнс.

Производство аргирола приносило огромные прибыли, Барнс стал по-настоящему богатым человеком, он женился на скромной, интеллигентной девушке по имени Лаура Леггерт. Она происходила из хорошей семьи, ее родители – бизнесмены – смогли дать ей приличное образование. Лаура, решил Барнс, вполне подходила на роль миссис Альберт Барнс.

ОПЯТЬ СТУДЕНТ?

Итак, он богат. Пожалуй, настало время изменить свой жизненный уклад, забыть привычки, свойственные бедным, перестать считать каждую копейку, жить в съемных квартирах, решает Барнс. Словно старую одежду, он отбрасывает все, что было свойственно ему прежде, и начинает новую жизнь богатого человека: покупает дом в престижном районе Пенсильвании Мерной, в течение короткого времени приобретает картины, лошадей, дорогую мебель, нанимает повара, конюха, дворецкого. Он, который прежде не знал что такое досыта поесть, теперь становится гурманом, пьет лишь коллекционные вина, рассуждает о тонкостях французской кухни.

Супруги Барнс берут уроки верховой езды, заводят дорогих лошадей, нанимают в конюхи известного своим профессионализмом Чарльза Фанка. Когда тот рассказал друзьям о новом месте работы, те только посмеялись в ответ и сказали, что он не задержится долго, «не более двух-трех недель», – сказали они. О, как же они ошиблись! Они просто не знали, что Альберт Барнс все делает основательно. Чарльз задержался на этой должности больше десяти лет, в течение которых Барнс каждый год повышал ему жалованье. Ну, и чтобы совсем уж соответствовать всем стандартам, свойственным богатым людям, Барнс приобщился к охоте на лис, что было признаком особой эксклюзивности. В этом спорте он выказал немало отваги и считался одним из лучших. Его конюший Чарльз вспоминал позже, что хозяин был щедрым человеком, всегда помогал малоимущим, много делал для рабочих на его фабрике.

Барнс и впрямь считал принадлежащую ему фабрику продолжением своего огромного дома. Когда все стены в доме были завешаны картинами и не оставалось свободного места, он вешал их на фабрике, в цехах. Он с удовольствием рассказывал рабочим, среди которых было большинство афроамериканцев, о живописи, свято веря в пользу образования.

Любя искусство всей душой, Альберт пытался рисовать картины, но вскоре понял, что его творения весьма далеки от того, что называют «живописью». Как-то в один из свободных дней он устроил генеральный смотр своим произведениям. Он тщательно всматривался в каждую линию, стараясь понять – что же хорошо, а что плохо. Вывод, к которому он пришел, звучал убийственным приговором самому себе. Он же и привел его в исполнение – сжег все сто девяносто холстов. Да, без сомнений и жалости Альберт Барнс решил начать новый период своей жизни: создать коллекцию картин лучших художников своего времени.

Но для этого нужно было определить критерии хорошего. Как отличить настоящее произведение искусства от его подделки? Как знать, что такое хорошо в живописи и что такое плохо? И вот Барнс становится прилежным учеником. Он, человек выбившийся из низов, обладая неутомимой любознательностью, энергией и страстным интересом к искусству, начинает самозабвенно изучать историю искусств, философию, теорию живописи. Барнс консультируется с лучшими артдилерами Филадельфии и Нью-Йорка, покупает картины в галереях. Он исписал горы тетрадей, испещряя их рассуждениями, порой столь отличными от общепринятых канонов. Барнс выдвигает собственную концепцию теории искусств и образования и неустанно покупает картины.

Однако он все-таки не уверен в том, что собранная им коллекция представляет художественный интерес. Как же проверить – так ли это, на чье мнение можно положиться? И тут он вспоминает об одном из своих соучеников, который стал к тому времени довольно известным художником – некоем Уильяме Глэкенсе и приглашает его оценить коллекцию. Тот, не кривя душой, говорит, что собранные картины не представляют интереса, чем приводит Барнса в гнев. Но что делать, такова правда. Глэкенс стал завсегдатаем в доме Барнса, они восстановили прежние дружеские отношения, которые их связывали еще в школе.

Именно Глэкенс рассказывает Барнсу о новом направлении в живописи – импрессионизме, о французских художниках: Ренуаре, Сезанне, Матиссе. Барнс был потрясен, он загорелся желанием увидеть эти картины, приобрести их. Он просит Глэкенса поехать в Париж и купить, сообразно с его вкусом, несколько работ для его, Барнса, коллекции. Глэкенс был знаком со многими художниками-импрессионистами и взялся выполнить поручение.

Это был 1912 год. Барнс вручил Глэкенсу чек на двадцать тысяч долларов, что, по тем временам, было весьма значительной суммой, и предоставил ему все полномочия.

Глэкенс провел две недели в Париже в неустанных поисках. Это был нелегкий труд, как впоследствии вспоминал Глэкенс. Он буквально рыскал по мастерским художников, отбирал и возвращал картины, спорил о цене, и вот, наконец, он возвратился в Америку.

Можно представить, с каким нетерпением ожидал Барнс возвращения своего бывшего одноклассника! Наступил ответственный миг. Глэкенс, торжествуя, расставил холсты предвкушая восторги Альберта… Тот молчал. Пауза явно затянулась. «Ну что, – нетерпеливо спросил Глэкенс, – тебе нравится?» «Нет!» – решительно ответил Барнс и молча вышел из комнаты.

Да, безусловно, это был трудный момент для обоих. В конце концов они договорились, что Барнс оставит у себя эти работы на полгода и, если по прошествии этого времени он не изменит своего мнения, Глэкенс откупит их у него.

Нас, сегодняшних искушенных читателей, не должна удивлять подобная реакция начинающего коллекционера-американца. Тогда, в 1912 году, мало кто был знаком с творчеством художников-импрессионистов. Даже во Франции их имена не были известны, не говоря уже о Новом Свете. Барнс не просто терпеливо ждал шесть месяцев – он проводил много времени с вновь прибывшими полотнами, вглядывался в кажущиеся хаотичными мазки, пытался расшифровать, понять загадку этих полотен. Почему они производили такое необычное впечатление – impression, почему свет вокруг них был таким прозрачным, что, казалось, он движется по комнате, как художники достигали этого эффекта?

Нет, Барнс не отдал Глэкенсу свои приобретения – спустя шесть месяцев он решил сам поехать в Париж, познакомиться с этими необычными людьми, художниками-импрессионистами, разгадать тайну их творчества.

ПАРИЖСКИЙ «УЛЕЙ»

Место, где жила парижская богема, назывался «Улей». Название было оправдано: дом, где в тесных маленьких комнатушках ютились молодые художники, был похож на улей. Никто не предполагал, что пройдет несколько лет и их имена станут всемирно известными. Именно здесь, в заброшенных, грязных кельях-мастерских создавались картины, за которые впоследствии будут сражаться лучшие музеи мира, а коллекционеры платить сумасшедшие деньги. Но это все будет потом, в далеком будущем, а тогда, в начале XX века, сюда, как пчелы в улей, слетались из больших и маленьких европейских городов талантливые юноши и девушки. Их манил и звал Париж, они мечтали покорить его своим талантом, молодостью, дерзостью.

Парижский «Улей» значил для культуры Европы двадцатого века примерно столько же, сколько для истории Возрождения мастерские, которые содержал Лоренцо Медичи. Здесь было около сотни мастерских, их оплачивал меценат и преуспевающий скульптор Альфред Буше.

Произнесите вслух эти имена, и вы согласитесь, что именно здесь, в тесноте, бедности и безвестности, создавалась история искусств двадцатого века: Шагал и Модильяни, Архипенко и Сутин, Диего Ривера и Цадкин, Волошин и Аполлинер, список можно продолжать долго.

Обстановка в «Улье» была самая непринужденная, там ночь переходила в утро, там не знали слова «мое», все было общее: хлеб, вино, деньги, женщины. Там создавали шедевры, не ведая этого. «У нас была настоящая жизнь, – вспоминал Пикассо о молодых годах, проведенных в «Улье», – даже когда мы просто выходили на улицу, на нас обращали внимание».

Вот в такой Париж приехал доктор Альберт Барнс – человек из другого мира, почти инопланетянин, пунктуальный и организованный, твердо знающий, что ему нужно. Он начал общаться с людьми, которые жили в совершенно ином измерении, для которых не существовало твердых правил и законов, это была настоящая парижская богема.

Там же, в Париже, Барнс знакомится с тогда уже легендарной «парижской американкой» Гертрудой Стайн. Она приехала вместе с братом Лео в Париж в 1904 году, бросив медицинский колледж и полностью посвятив себя изучению современного искусства. Они снимали небольшую квартиру на двоих и вели довольно свободный образ жизни. В их доме всегда толпились люди – художники, поэты, артисты маленьких парижских театров. Было шумно, всегда говорили и спорили о современном искусстве. Гертруда была своеобразным гуру поколения, которое она назвала «потерянным». Она не сразу приняла и поняла Барнса – ее несколько шокировала его прямолинейность, категоричность суждений, его манеры, – она уже отвыкла от американцев и считала себя настоящей парижанкой.

В доме у Стайн Барнс познакомился с художниками, увидел полотна, которые создавались буквально на его глазах, он жадно слушал, старался понять, о чем говорят и спорят эти бородатые молодые люди и ярко одетые женщины. Барнс покупал понравившиеся работы, он полагался только на свой вкус, никого не спрашивая и никому не поручая эту миссию. Так начиналась его, ставшая впоследствии уникальной, коллекция картин.

Париж 20-х годов прошлого столетия был похож на сплошную выставку человеческого тщеславия – настоящую vanity fair, где каждый стремился продемонстрировать свои умения, успехи, таланты, превратить недостатки в достоинства. Париж звал, манил, шокировал, восхищал. Гертруда Стайн проповедовала свободную любовь, звала женщин к бунту против условностей. Ее брат, с которым у них находилось все меньше общих тем для разговоров, предавался жизненным удовольствиям, среди которых было немало весьма сомнительных.

Подобный образ жизни требовал все больше и больше денег. Особых источников дохода у Лео не было. Вот тогда-то и возникла у него мысль продать богатому американцу имеющиеся у него полотна. Барнс согласился купить коллекцию Лео – туда входили работы Пикассо, которого Лео боготворил, Матисса, Ренуара, Делакруа, Домье. Впоследствии их общие друзья говорили, что Барнс приобрел работы за бесценок, нажился на них и обманул доверчивого Лео. Но как можно полагаться на людскую молву, да еще в столь деликатном деле? Тем не менее оба были довольны сделкой – каждый получил то, что он хотел.

К этому времени Барнс стал счастливым обладателем ста работ Ренуара, двадцати пяти – Пикассо, тринадцати – Сезанна. «Это мои дети, самое ценное, что есть у меня», – писал Барнс из Парижа в Америку своей жене Лауре. Он стремился не увеличивать, а обогащать свою коллекцию, тщательно и скрупулезно выбирая новые и новые работы. Количество их все увеличивалось, и Барнс задумывался над тем, чтобы построить для «своих детей» достойный дом.

НАЧАЛО BARNES FOUNDATION

К концу 1922 года Барнс и его жена Лаура купили неподалеку от Филадельфии, в Мерион, лесной участок земли площадью 12 акров, который был предназначен для здания художественной галереи и довольно большого парка. Доктор Барнс еще не очень четко представлял себе, каким будет его музей, у него были иные планы. Он не хотел создавать обычную галерею, где в тихих пыльных залах развешаны картины – его планы были куда масштабнее.

Он планировал основать некое образовательное учреждение, в котором бы опытные преподаватели знакомили молодых людей с основами истории искусств, открывали перед ними мир живописи.

Поэтому он и назвал свое будущее создание скромно, но весьма значительно – Barnes Foundation. Сюда, мечтал он, в этот храм Искусства будут приезжать тонкие знатоки и знаменитые художники, молодежь будет учиться понимать прекрасное, постигать основы живописи. Тут все должно было быть величественно и красиво – начиная с архитектуры нового дома, включая интерьеры, мебель, декоративные элементы – все будет подчинено высшей идее: прекрасному Искусству.

Барнс долго выбирал архитектора, который мог бы воплотить возникшие у него идеи. Таким человеком оказался архитектор Пол Филип Крет, профессор University of Pennsylvania, это была весьма достойная кандидатура.

Начался долгий период работы над проектом. Барнс уделял пристальное внимание каждой детали, для него не существовало мелочей. После долгих дебатов они с Полем Кретом пришли к однозначному решению: архитектура здания должна быть выдержана в классическом стиле, никаких новомодных штучек – все должно быть строго и величественно.

По окончании работы с архитектором Альберт Барнс отправился в Париж с целью пополнения фондов коллекции, он еще не знал, что именно эта поездка принесет великолепные результаты, станет одним из самых ярких эпизодов в его жизни.

Существует расхожее мнение, что коллекционер подобен охотнику. Обоим нужен зоркий глаз, интуиция, знание своего предмета. Всеми этими качествами обладал доктор Альберт Барнс.

Барнс уже не был тем новичком, который впервые пришел в мастерские художников, он твердо знал, что ему нужно. Проштудировав несколько книг по истории искусств, теории живописи, он мог говорить со знатоками на их языке. По приезде в Париж ему повезло – он познакомился с антикваром, греком по национальности, у которого было множество интересных экспонатов. Барнс приобрел сорок произведений из бронзы, а также барельефы и статуи греческих богов.

Встретился он и со своим давним знакомым по прежним европейским поездкам – артдилером по имени Пол Гийом. Прекрасно воспитанный молодой человек, всегда доброжелательный и готовый помочь, Пол стал доверенным лицом Барнса. Доктор знал, что с Полом всегда можно посоветоваться, что тот не подведет. Кроме того, Пол был одним из первых знатоков искусства, открывшим парижской публике красоту и своеобразие африканской деревянной скульптуры. У Пола была большая коллекция, у него Барнс приобрел свои лучшие экспонаты.

Пол познакомил Барнса со многими парижскими художниками, а среди них с молодым, никому не известным скульптором, Жаком Липшицем. Сам скульптор, вспоминая о своей первой встрече с Барнсом, говорил, что началась она весьма неудачно.

Когда Барнс и Пол пришли в мастерскую Жака, тот был настолько холоден с пришедшими, что Пол даже не представил Барнса. Беседа явно не клеилась. Нужно отметить, что и внешность Барнса не располагала к откровенным дружеским разговорам.

Почти двухметрового роста, крепкого телосложения, Барнс был почти квадратным. Черты его лица были простыми и грубыми. Небольшие, глубоко посаженные серо-голубые глаза, казалось, пронизывали собеседника насквозь. Манеры у доктора были столь же простыми как и его внешность. Он был немногословен, изъяснялся короткими рублеными фразами.

Жак показал всего лишь несколько незначительных работ.

– Это все, что у вас есть? – спросил Барнс.

– Нет, – ответил Жак, – у меня намного больше работ, но они находятся в другой мастерской. Если хотите, можем туда пойти.

Путь в мастерскую мужчины проделали молча. Положение Жака на тот момент было отчаянным – он задолжал хозяину за четыре месяца, тот не хотел брать оплату скульптурами и грозился выгнать Липшица из мастерской и крохотной комнатки, где он жил вместе с женой.

Настроение у всех троих резко изменилось, когда они пришли в мастерскую скульптора и Липшиц показал несколько работ. Барнс спросил цену одной из них. Липшиц назвал, и Барнс, не торгуясь, написал названные цифры на бумаге. То же самое произошло и со второй, и с третьей скульптурой. Жак не верил своему счастью. Он уже жалел, что продешевил, – ведь Барнс так легко соглашался. Жак начал поднимать цену, Барнс не возражал. Он отобрал восемь работ, среди них бронзу и камень.

К концу встречи Липшиц поднял цену в несколько раз. Барнс, улыбаясь, отрицательно покачал головой остудив пыл скульптора. Однако Жак был счастлив – ведь такая удача бывает раз в жизни. Бормоча слова благодарности, он горячо пожал руки своим гостям и взял протянутую Барнсом визитную карточку.

Гости ушли, оставив Жака в смятенных чувствах. Он не знал, как реагировать, что делать – принимать ли всерьез то, что произошло только что в его мастерской? Снова и снова он переживал все детали неожиданной встречи. Скульптор был разочарован тем, что гость не выписал чек за понравившиеся ему работы, а сказал: «Пришлите мне их по моему адресу в Америку, и я вышлю вам чек как только их получу». Жак опять посмотрел на визитную карточку. Там значилось: «Albert C. Barnes, Merion, Pennsylvania». Имя гостя ни о чем не говорило скульптору – он никогда его не слышал.

…Жак все еще сидел в раздумьях в мастерской, когда туда буквально ворвались его друзья-художники. Они рассказали ему о том, кто такой Барнс, о том, как щедро он платит за работы, о том, что ему, Жаку, просто страшно повезло. И он еще раздумывает! Это событие нужно отметить, и Жак, собрав последние франки, купил бутылку самого дешевого вина, чтобы отпраздновать случившееся. Звучали тосты, радостный смех, и в самый разгар веселья в дверь постучал сосед, он принес записку от Барнса, который приглашал его, Жака, на обед в галерею Пола Гийома.

Когда Жак прибыл туда, его встречали, как героя дня. Доктор Барнс сидел на полу, обложившись эскизами архитектора Крета. Затем, указав пальцем на высокие ниши в окнах проектируемого здания, спросил Жака, не возражает ли он сделать скульптуры для его галереи? Хотя Жак был на седьмом небе от счастья, он тем не менее, честно сказал, что не думает, что его стиль будет сочетаться с классическим стилем дома. «Ерунда! – возразил Барнс, – мне нужно чтобы завтра, к десяти утра, вы представили мне эскизы. Я хочу знать, сколько это будет стоить. Но это будет завтра, а сейчас мы все отправляемся обедать».

Это был великолепный обед – первый в жизни Жака Липшица, ведь он никогда не был в столь роскошном ресторане, его никогда не обслуживал официант во фраке, он не знал о существовании подобных блюд и напитков. Но больше всего согревала сердце Жака небольшая бумажка – банковский чек, который Барнс вручил ему перед выходом.

«Я сморозил глупость когда попросил вас отослать работы в Америку. Возьмите этот чек – вы его заслужили».

…Они оба – Жак Липшиц и его жена – не заметили, как пролетела эта ночь, которую Барнс дал художнику для работы. Да и до сна ли было! Жак лихорадочно рисовал на бумаге эскизы будущих скульптур, советовался с женой, отбирая и отвергая нарисованное. Они прикидывали, сколько времени понадобится для завершения проекта, сколько стоит работа, словом, оба не заметили как наступило утро.

Липшиц прибыл точно к назначенному времени, показал эскизы Барнсу. Доктор пришел в восторг, но, как всегда, скрыл свои эмоции. Тут же был составлен и подписан контракт. Впоследствии Жак Липшиц сделал несколько садовых скульптур, которые ему заказала Лаура, супруга Барнса. Так начался путь к славе до тех пор никому не известного скульптора Жака Липшица (см. подробнее в книге «Лики великих»).