Текст книги "Небесная голубизна ангельских одежд"

Глава 3. Трагедия исторического музея

Иконное собрание Исторического музея до революции в основном составлялось дарами священнослужителей, дворянских и купеческих семей, а также закупками на торгу и у частных лиц[85]85
  Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея // Искусство христианского мира: Сб. статей. М., 2005. Вып. IX. С. 404–405.


[Закрыть]. Известно, например, что А. В. Морозов в начале ХХ века преподнес в дар музею небольшую икону «Богоматерь Ярославская», которая в его старообрядческой семье считалась произведением Андрея Рублева. Рублевская легенда, однако, не подтвердилась[86]86
  Каталог древнерусской живописи. Т. 1. С. 23.


[Закрыть]. В 1904 году Исторический музей получил коллекцию российских древностей купца и мецената Алексея Петровича Бахрушина. Значимость собрания религиозных ценностей музея неизмеримо выросла, когда в 1905 году купец и коллекционер Петр Иванович Щукин (1853–1912) передал в дар свое богатейшее древлехранилище, которое количеством и качеством превосходило собрание самого Исторического музея[87]87
  Сотрудники ГИМ стремятся воссоздать и изучить древлехранилище Щукина, которое было распылено и частично утрачено. Этому собранию было посвящено несколько выставок в ГИМ. См., например: «Истинный друг музея…»: памяти Петра Ивановича Щукина. 1853–2003. Выставка вторая. Церковные древности из собрания П. И. Щукина. М., 2002–2003. Одна из проданных икон из собрания Щукина, «Богоматерь Владимирская», в наши дни находится в музее Метрополитен в Нью-Йорке.


[Закрыть]. Коллекция Щукина, включавшая около 300 тысяч предметов, в том числе и более ста икон, была дивной, но после передачи в Исторический музей она по-прежнему хранилась отдельно в собственном особняке Щукина на Малой Грузинской[88]88
  Сейчас в этом здании находится Государственный биологический музей им. К. А. Тимирязева. В дарственной Щукина было сказано: «Если правительство после моей смерти признает когда-либо нужным продать означенное недвижимое имущество, то вырученные от продажи суммы должны быть обращены полностью в государственные процентные бумаги и зачтены в специальные средства Исторического музея, с образованием фонда моего имени, исключительно для приобретения памятников старины и на ученые исследования и издания музея» (И за строкой воспоминаний большая жизнь… С. 83). В благодарность Николай II пожаловал Щукину чин действительного статского советника, эквивалент чина генерал-майора в армии и контр-адмирала на флоте, который давал право на потомственное дворянство. Условия завещания Щукина, однако, были нарушены.


[Закрыть]. Ко времени революции иконное собрание ГИМ достигло около 1200 икон[89]89
  Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея. С. 405.


[Закрыть], но как целостная коллекция исследовано не было. И хотя оно являлось одной из самых больших государственных иконных коллекций в стране, древних икон в ней, как считается, не было.

В первые годы советской власти иконное собрание Исторического музея пополнилось подлинными шедеврами и прекрасными образцами древнерусской живописи. Транзитом через Государственный музейный фонд иконы поступали из закрытых храмов и церквей, банковских сейфов, разоренных усадеб, антикварных частных магазинов, как, например, магазин Н. М. Вострякова в Китай-городском проезде, из Государственного хранилища ценностей при Московском ломбарде (Гохран). Значительным пополнением иконного собрания Исторического музея стала коллекция графа Алексея Сергеевича Уварова и его жены Прасковьи Сергеевны[90]90
  Урожденная княжна Щербатова (1840–1924), умная и очаровательная, в молодости она была украшением балов и звездой светских салонов. Образ Кити Щербацкой в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» списан с нее. Выйдя замуж за известного археолога и коллекционера Алексея Сергеевича Уварова (1825–1884), стала интересоваться древностями и много сделала для развития российской археологии, исторической науки и самого Исторического музея, директором которого в 1909–1921 годах был ее брат, князь Николай Сергеевич Щербатов (1853–1929). После смерти мужа Уварова стала председателем Московского Археологического общества, являлась почетным членом Российской академии наук. В 1920 году эмигрировала, закончила свою жизнь в Югославии.


[Закрыть], переданная музею владелицей[91]91
  А. С. Уваров завещал свою коллекцию Историческому музею. Беспокоясь за судьбу собранных ее мужем художественных и исторических ценностей, графиня Уварова, как и некоторые другие московские коллекционеры, революционной весной 1917 года понемногу перевозила ценности в Исторический музей (И за строкой воспоминаний большая жизнь… С. 95).


[Закрыть]. Она включала около трех сотен икон, в том числе шитые иконы и подписные работы[92]92
  Основная коллекция Уваровых находилась в родовой усадьбе Поречье Можайского уезда Московской губернии. В июне 1917 года сотрудник ГИМ В. А. Городцов выехал в Поречье для приема ценностей. Он описал имение как «замечательный дворец, наполненный удивительными научными сокровищами» (И за строкой воспоминаний большая жизнь… С. 126–127). Вывоз коллекции оказался оправданным. После национализации в 1920‐е годы в усадьбе разместилась колония для малолетних преступников. То, что не порушили и не растащили малолетки, было разорено временем и оккупацией. Центральная часть особняка обрушилась вплоть до первого этажа, все интерьеры и парковые павильоны были уничтожены, памятники садовой скульптуры исчезли. Не повезло и дому графини Уваровой в Леонтьевском переулке, где разместился Московский комитет РКП(б). 25 сентября 1919 года там был совершен террористический акт.


[Закрыть]. И другие владельцы, бежавшие от революции в эмиграцию, оставляли свои собрания, как они считали на время, в Историческом музее. Эти коллекции хранились в особой кладовой.

Стараниями Александра Ивановича Анисимова[93]93
  А. И. Анисимов (1877–1937) – российский историк и искусствовед. После окончания Московского университета в 1904 году уехал работать в село под Новгородом, где 12 лет преподавал в земской мужской учительской семинарии. Такое решение, вероятно, было результатом воспитания в семье земских деятелей. Мать Анисимова работала земским фельдшером, а отец изучал крестьянскую общину. В древней Новгородской земле Анисимов увлекся изучением и собирательством икон, став знатоком древнерусской живописи не в результате получения формального образования, а в ходе практических работ. В 1918 году Грабарь, который знал Анисимова по работе с новгородскими памятниками, пригласил его в Комиссию по сохранению и раскрытию памятников древней живописи. Об А. И. Анисимове см.: Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов (1877–1937). М., 2000; Вздорнов Г. И. Реставрация и наука. С. 139–160.


[Закрыть] и его помощников в Историческом музее был создан отдел религиозного быта, который насчитывал десятки тысяч предметов[94]94
  В одном из писем Анисимов сообщал, что в отделении религиозного быта было сосредоточено до 34 тыс. художественных предметов. В следственном деле Анисимова 1930 года приведена другая, но тоже очень внушительная цифра – 20 тыс. предметов (Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 37, 52). Гувакова считает, что разница в 14 тыс. предметов – это неучтенные иконные образцы (прориси) (Гувакова Е. В. Икона в Историческом музее. С. 467).


[Закрыть]. В отделе Анисимова оказались поступившие через Государственный музейный фонд иконы Морозова из расформированного Музея русской художественной старины, наиболее ценные иконы из собрания Рябушинского и Зубалова, а также отдела древностей расформированного Румянцевского музея и музея Строгановского училища (прил. 1). В ГИМ попали и иконы из рожденных революцией, но вскоре расформированных Пролетарских музеев Москвы, в их числе и иконы из моленной Рахмановых, а также иконы из частных коллекций Бахрушина, Бобринского, Брокара, Гучкова, Жиро, Соллогуба, Харитоненко, Шибанова, Ширинского-Шихматова, Егорова (через Румянцевский музей)[95]95
  Егор Егорович Егоров (1863–1917) – коллекционер старопечатных книг, древних рукописей и икон, из семьи московских купцов-старообрядцев. Его собрание, куда вошли и иконы из собрания Н. М. Постникова, славилось иконами XVI–XVII веков, современники считали его одним из лучших по подбору строгановских писем. Оно состояло примерно из 1300 произведений и располагалось в моленной в особняке Егорова в Салтыковском (позже Дмитровский) переулке. В первые годы советской власти собрание поступило в Румянцевский музей. Часть коллекции была передана в ГИМ, остальное в 1939 году передали в ГТГ.


[Закрыть], а также иконы из молельни И. И. Карасева в Девкином переулке (Бауманская ул.) в Москве, иконы из домовых церквей Басманной, Яузской и Шереметьевской больниц, Богоявленского, Высоко-Петровского, Донского, Перервинского, Гуслицкого, Чудова, Вознесенского монастырей и сотни икон из других мест[96]96
  См.: Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея С. 404–413; Гувакова Е. В. Икона в Историческом музее. С. 475. Гувакова, в частности, отмечает, что в официальных отчетах музея указывались лишь национализированные коллекции, а поступления из закрытых храмов и монастырей замалчивались.


[Закрыть].

Иконное собрание Исторического музея стремительно достигло колоссальных размеров. Если в 1918 году отдел религиозных древностей насчитывал около 1200 икон, то в 1923 году, согласно отчету Евгения Ивановича Силина, в то время старшего помощника хранителя отдела религиозного быта и знатока икон, в музее хранилось уже 2063 иконы. «Опись Силина», которую он составил в 1920‐е годы, уже содержит описание 4552 икон, выделенных как «самые ценные»[97]97
  Гувакова Е. В. Указ. соч. С. 473, 475, 476.


[Закрыть]. Всего за десять послереволюционных лет ГИМ получил без малого четыре тысячи икон! Особенно выделяется 1923 год, когда в музей поступило почти 1700 икон (прил. 1).

Помимо шедевров из национализированных частных коллекций, известных с дореволюционных времен, иконное собрание Исторического музея в первые годы советской власти пополнилось шедеврами древнерусской живописи, лишь недавно собранными Комиссией по сохранению и раскрытию памятников древней живописи. Поступлению этих шедевров в ГИМ, видимо, в немалой мере способствовали личные и профессиональные связи, в частности то, что глава отдела религиозного быта Анисимов являлся одним из организаторов и активным участником Комиссии и был самым тесным образом вовлечен в процесс поиска и реставрации древних икон.

Необходимо сказать хотя бы несколько слов о Комиссии по сохранению и раскрытию памятников древней живописи, созданной по инициативе Грабаря в 1918 году. Ее история захватывает, как приключенческий роман[98]98
  О работе Комиссии см.: Вздорнов Г. И. Реставрация и наука. С. 57–88.


[Закрыть]. В голодные, холодные и тифозные годы Гражданской войны[99]99
  Работа продолжалась и в годы нэпа, однако финансирование резко сократилось.


[Закрыть], заручившись письмом и благословением патриарха Тихона, экспедиции Комиссии искали по городам, селам и монастырям России шедевры иконописи и древние фрески. Потрясающие открытия совершались в захламленных рухлядных и сараях, где под мусором, покрытые пылью и птичьим пометом, были погребены древние иконы[100]100
  В одном из интервью хранитель Эрмитажа Юрий Пятницкий обвинил членов Комиссии в том, что их деятельность изначально была направлена на сбор икон для продажи за границей: «Видимость была вполне благородной – находим и спасаем церковные памятники. Позже выяснилось, что все это имело „дальний прицел“: по церковным дореволюционным описям производилось изъятие ценностей из храмов для распродаж» (http://www.online812.ru/2011/11/01/013/pda.html). Доказательств Пятницкий не приводит. Возможно, что 10–15 лет спустя некоторые из собранных Комиссией икон были проданы за границу, но не идея продаж двигала исследователями древнерусского искусства в 1918–1919 годах, когда о массовой продаже икон еще и речи не было, а жажда открытий. Все главные шедевры, которые были раскрыты Комиссией, остались в России.


[Закрыть]. В Комиссии работали лучшие реставраторы того времени, которые освободили из-под многовековых наслоений почерневшей олифы, копоти и позднейших записей живопись Древней Руси. По мнению Г. И. Вздорнова, именно с работой этой Комиссии связано превращение реставрации из коммерческого, а зачастую и варварского предприятия в науку, не допускавшую восполнения и поновления утрат первоначальной живописи[101]101
  Были и критики работы Комиссии и самого Анисимова, опасавшиеся, что жажда открытий, сопряженная с поспешностью, может привести к порче древней живописи. Графиня П. С. Уварова в 1921 году из Сербии писала: «Я совершенно Вашего мнения о Анисимове и его молодецкой решительности, с которой он бросается на расчистку наших древних икон. Верно, что найдутся перлы, но сколько из них пропадут при подобной поспешности» (Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 12). Высокую оценку работе Комиссии дают Г. И. Вздорнов и И. Л. Кызласова. Отношение Ю. А. Пятницкого более критично. Он пишет: «Несмотря на провозглашенные „Комиссией“ и лично И. Э. Грабарем и А. И. Анисимовым новые сугубо научные принципы реставрации, реальная работа нередко шла по старинке. При этом операции проводились часто очень поспешно» (Пятницкий Ю. А. Древнерусские иконы и антикварный мир Запада. С. 351). Однако конкретные примеры «порчи икон» Пятницкий не приводит. В литературе есть лишь указание на проблемы с сохранностью древних новгородских и псковских фресок, которые в 1910‐х и 1920‐х годах расчищали, применяя непроверенные химические реактивы (Вздорнов Г. И. Реставрация и наука. С. 100–101).


[Закрыть]. Среди шедевров, раскрытых реставраторами Комиссии, была знаменитая византийская икона XII века «Богоматерь Владимирская» из Успенского собора Московского Кремля. Казалось бы, еще вчера исследователи отказывались верить в существование икон домонгольского времени. Теперь они держали их в руках. Реставраторы Комиссии раскрыли и знаменитую «Св. Троицу», написанную Рублевым в XV веке. Благодаря их работе Андрей Рублев и Феофан Грек перестали быть легендой, обрели историческую кровь и плоть, а древнерусская икона заявила о себе как произведении искусства мирового значения. Систематические массовые расчистки икон, хранившихся в церквях и монастырях, из‐за неизбежного противодействия духовенства были невозможны в царское время. Теперь же всем распоряжалось советское светское государство. Есть определенная правда в словах Анисимова, что революция пробудила от столетнего сна великие образы прошлого[102]102
  Анисимов А. И. О древнерусском искусстве: Сб. статей. М., 1983. С. 82, 83. В 1924 году Комиссия была преобразована в Центральные государственные реставрационные мастерские. В 1934 году после волны репрессий против сотрудников мастерские, которые воспринимались властью как рассадник религиозных настроений и хранитель гонимой властью веры, были ликвидированы. Грабарь, над которым тоже сгущались тучи, в 1930 году поспешил уйти из ЦГРМ. В октябре 1930 года был арестован Анисимов, в 1931–1933 годах та же участь постигла ведущих реставраторов ЦГРМ. Последним директором ЦГРМ был латыш Я. Г. Лидак, брат известного чекиста Я. Петерса. После ликвидации ЦГРМ их функции были переданы реставрационным мастерским Третьяковской галереи.


[Закрыть].

Отдел религиозного быта Исторического музея стал основным хранилищем раскрытых шедевров древнерусского искусства. По словам современника, Анисимов сосредоточил в Историческом музее «драгоценнейший материал для действительного суждения о древнерусской живописи»[103]103
  Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 13.


[Закрыть]. Именно сюда после раскрытия Комиссия передала такие иконы домонгольского времени, как «Богоматерь Владимирская», «Ангел Златые власы», двусторонняя икона «Спас Нерукотворный» с «Поклонением кресту», знаменитое «Устюжское Благовещение» и «Св. Никола» из Новодевичьего монастыря. Здесь, в Историческом музее, в то время хранились и иконы «Богоматерь Донская», которую по преданию казаки преподнесли князю Дмитрию перед битвой на Куликовом поле, и «Богоматерь Пименовская», привезенная на Русь из Константинополя в XIV веке, и «Четырехчастная» конца XIV – начала XV века из московского Кремля, написанная либо собственноручно Феофаном Греком, либо в его мастерской, и десятки других выдающихся произведений древнерусского искусства. Сейчас эти шедевры украшают коллекции Третьяковской галереи и Русского музея, но их первым музейным домом был Исторический музей.

Новое значительное пополнение иконного собрания ГИМ произошло в конце 1920‐х годов в результате ликвидации Государственного музейного фонда. Как будет рассказано позже, все без исключения иконы музейного значения – более 600 икон, – отобранные специальной комиссией, занимавшейся распределением икон ГМФ, членом которой был Анисимов, поступили в Исторический музей. Не ограничившись этим, Анисимов при ликвидации ГМФ продолжал отбирать лучшие и из тех икон, которые были признаны комиссией госфондовскими, то есть не имевшими музейного значения и подлежавшими передаче в Госторг на продажу[104]104
  Об этом см. гл. 5 ч. III «Ликвидация Государственного музейного фонда».


[Закрыть]. Первое послереволюционное десятилетие стало временем триумфального роста иконного собрания Исторического музея, когда тысячи произведений, включая главные шедевры древнерусской живописи, оказались в отделе религиозного быта Анисимова.

Историческому музею, однако, не суждено было остаться главным советским хранилищем шедевров древнерусского искусства. ГИМ оказался всего лишь очередным перевалочным пунктом в революционном странствии икон. Массовый исход икон из Исторического музея произошел в 1930 году. Этому предшествовало формальное решение Наркомпроса о специализации музейного дела и сосредоточении произведений изобразительного искусства в картинных галереях. Восприятие иконы прежде всего как произведения искусства, в противовес ее пониманию как бытового, исторического или культового предмета, в то время было новаторским. Энергичная деятельность самого Анисимова в немалой степени способствовала этому революционному открытию. Ирония судьбы, однако, заключалась в том, что это новое понимание иконы послужило формальным основанием для разгрома созданного им в Историческом музее отдела религиозного быта. Но были и более глубинные причины политико-идеологического свойства.

В конце 1920‐х годов началась кампания шельмования Анисимова в прессе, что объективно представляло угрозу и для Исторического музея. В своей автобиографии, которую Анисимов писал уже во время допросов в ОГПУ, он с грустным сарказмом рассказывал:

На страницах «Известий» сообщению о моем исключении[105]105
  Речь идет об увольнении Анисимова из Научно-исследовательского института искусствоведения РАНИОН.


[Закрыть] предшествовала статья комиссара Н. А. Семашко, в которой он писал о какой-то жебелевщине среди профессоров[106]106
  Имеется в виду травля академика С. А. Жебелева. Его и других ученых, опубликовавших научные работы в «белоэмигрантской» Праге, обвинили в антисоветизме.


[Закрыть] (впрочем, не поминая моего имени, но явно разумея его) и о какой-то кулацкой психологии, о которой я вообще не имел и не имею никакого понятия. Прочитав эту непонятную для меня вещь, я с сожалением подумал только, что такая незначительная общественно и политически личность, как я, пригодилась даже для Комиссара, как средство для обнаружения им безошибочности его партийной линии. По этому примеру можно судить, каким пригодным объектом для отыгрывания на мне пришелся я средним и мелким советским чиновникам. Все стали доказывать на травле меня свою приверженность марксизму, особенно, конечно, беспартийные[107]107
  Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 64–65. Вздорнов пишет, что тон травле Анисимова в печати задавали Ф. Рогинская, автор разгромной статьи в «Известиях» от 17 апреля 1927 года, и уважаемый искусствовед и профессор А. И. Некрасов, к которым позже присоединился и Н. Р. Левинсон, ученый секретарь и руководитель сектора по учету и хранению памятников архитектуры и искусства ЦГРМ. Некрасов и Левинсон впоследствии тоже были арестованы. Некрасов отбыл долгую каторгу, а Левинсон осужден на три года условно и освобожден (Вздорнов Г. И. Реставрация и наука. С. 154; Кызласова И. Л. История отечественной науки об искусстве Византии и Древней Руси. 1920–1930 годы. По материалам архивов. М., 2000. С. 343–344, 364).


[Закрыть].

«Преступление» Анисимова, как и академика С. А. Жебелева, состояло в том, что он посмел издавать свои труды за границей. Книга Анисимова «Владимирская икона Божьей Матери» вышла в Праге, в научно-исследовательском центре Seminarium Kondakovianum, созданном известным исследователем икон академиком Никодимом Павловичем Кондаковым (1844–1925). В этом центре работали бывшие коллеги Анисимова, оказавшиеся в эмиграции, но для советской власти они были не учеными, а белыми эмигрантами, врагами.

Анисимова уволили со всех занимаемых им научных и преподавательских постов. Созданный им отдел религиозного быта был не просто закрыт, а разгромлен[108]108
  О разгроме отдела Анисимова также см.: Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 49–51. В 1921 году научные отделы ГИМ были объединены в 6 разрядов. «Отделение религиозного быта», которое возглавлял Анисимов, входило в «III исторический специальный разряд», в котором хранились вещественные памятники по отраслям быта. В 1929 году в ГИМ прошла реорганизация в соответствии с марксистскими идеями развития общества. Так, вместо ликвидированного общеисторического разряда был образован сектор истории развития общественных форм, в составе которого были отделы доклассового общества, эпохи феодализации, эпохи феодализма, эпохи торгового капитала, эпохи промышленного капитализма, эпохи социалистического строительства; вместо специально-исторического разряда образован сектор диалектической истории техники. Отдел религиозного быта не вписывался в новую «марксистскую» структуру. Кадровая ломка в музее стала удобным моментом, чтобы «выбросить за борт» ставшего опасным Анисимова. В том же 1929 году из ГИМ уволили многих «буржуазных специалистов», в том числе В. А. Городцова, Ю. П. Готье, Н. Д. Протасова и др.


[Закрыть]. Решение о закрытии отдела «в процессе осуществления культурной революции» было принято на коллегии Главнауки Наркомпроса по докладу начальника Главнауки М. Н. Лядова[109]109
  Мартын Николаевич Лядов (1872–1947), настоящая фамилия Мандельштам. Партийные псевдонимы: Русалка, Мартын, Григорий, Семенович, Саратовец, Лидин. Сын купца. В 1890–1891 годах служил в армии в чине младшего унтер-офицера. Революционную деятельность начал в 1891 году в московских народнических кружках. В 1893 году участвовал в создании Московского рабочего союза. В 1895 году арестован, в 1897 году выслан в Верхоянск. Участник баррикадных боев в Москве в 1905 году, член Московского комитета РСДРП. Делегат II съезда РСДРП, большевик. В 1909 году примкнул к меньшевикам. В 1917 году зам. председателя Бакинского совета. В 1918–1920 годах работал в Грузии. С 1920 года в Москве, «порвал с меньшевизмом» и восстановлен в РКП(б). В 1918 году секретарь Союза нефтепромышленных рабочих. С 1920 года работал в ВСНХ РСФСР, затем директором Правления нефтяной промышленности. В 1923–1929 годах ректор Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова. В 1927–1930 годах член Центральной ревизионной комиссии ВКП(б). С 1929 года председатель Главнауки, с 1930-го – зав. архивом Октябрьской революции, с 1932-го – персональный пенсионер. Автор первых работ по истории партии (см.: Залесский К. А. Империя Сталина: Биографический энциклопедический словарь. М., 2000; Большая советская энциклопедия).


[Закрыть]. По словам Анисимова, «холопы из Исторического музея, зная это, поспешили проявить инициативу в своей собственной среде и подняли в ученом совете вопрос о расформировании отдела религиозного быта за ненужностью». В одном из писем за границу от 28 февраля 1929 года Анисимов эмоционально описал позорное судилище, устроенное в Историческом музее. Написал он и о безволии тогдашнего директора музея П. Н. Лепешинского – профессионального революционера, посланного в музей представлять власть; о «предателях из числа коллег», которые вперегонки обвиняли отдел в том, что он является мертвым балластом и занимается вредительством, показывая «картину официального православия»; о «любезном молчании» на совете известных ученых[110]110
  Один из старейших сотрудников ГИМ А. В. Орешников, тоже «любезно молчавший» на заседании, объяснил причины безволия большинства в дневниковой записи от 29 января: «С 11 ч. до 3-х ½ ч. шло заседание, посвященное докладу Г. Л. Малицкого о его поездке за границу и по вопросу об уничтожении отдела религиозного быта, который поднят Н. М. Щекотовым (! – Е. О.) и поддержан В. К. Клейном; А. И. Анисимов горячо защищал отдел; большинство, в числе их я, молчало, да и можно ли говорить, рискуя быть выгнанным из Музея; председатель заседания Матвеев предложение Щекотова принял. Настроение я вынес тяжелое» (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 331).


[Закрыть].

Пришлось отбиваться и защищать отдел одному, – писал Анисимов, – и я отвел свою душу, за полчаса высказал все, что накопилось за ряд лет. Говорил открыто в глаза, называя все вещи своими именами[111]111
  Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 49–51.


[Закрыть].

Это письмо, которое характеризует Анисимова как человека прямолинейного, смелого и даже вызывающе дерзкого, есть свидетельство его обреченности в стране, где свободное слово и даже свободная мысль считались преступлением. Не могу не процитировать и другие его слова, крик измученной души:

Тупоумие, примитивизм и злоба партийных соединяются с подлостью, предательством и холопством беспартийных и создают такую атмосферу, в которой нет ни атома духовного кислорода, и жить в ней могут только какие-то переродившиеся существа[112]112
  Там же. С. 52.


[Закрыть].

Сам Анисимов перерождаться не желал.

После позорно-холопского судилища над отделом религиозного быта, а по сути и над самим Анисимовым многотысячное собрание религиозных древностей было расформировано. В том же письме Анисимов с горечью сообщал, что иконы отправились (пока) в иконографию, то есть отдел, где хранились исторические портреты декольтированных дам и увенчанных звездами кавалеров[113]113
  Известен также как отдел бытовой иллюстрации.


[Закрыть]; шитье и облачения – в отдел ткани, то есть к кускам материи, кружевам, женским бальным платьям и мужским камзолам; резьба и утварь – в отделы домашнего и государственного быта[114]114
  Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 52.


[Закрыть].

Репрессии против отдела религиозного быта в Историческом музее прошли на волне грандиозной антирелигиозной кампании 1927–1929 годов, охватившей все страну, инициаторами которой были Емельян Ярославский и его Союз безбожников. В ходе этой кампании на территориях церковных и монастырских комплексов массово создавались антирелигиозные музеи[115]115
  См. кандидатскую диссертацию О. П. Постернак «Музейная политика России и судьба религиозного культурного наследия в 1920–1930‐х гг. (По материалам Донского и Страстного монастырей)». Защита состоялась в 2006 году в Московском государственном университете культуры и искусств.


[Закрыть]. Симптоматично, что перед закрытием отдел религиозного быта Исторического музея переименовали в отдел антирелигиозной пропаганды. Возможно, это была попытка спасти его. Не случайно антирелигиозное наступление по всей стране совпало с началом сталинских преобразований – форсированной индустриализацией и коллективизацией. Атака безбожников стала идейным обеспечением социалистического наступления. Представляется, что накал антирелигиозной кампании, проходившей в стране в конце 1920‐х годов, позволяет лучше понять не только причины разгрома отдела религиозного быта, но и то, почему для травли выбрали Анисимова. В Историческом музее были и другие сотрудники, которые печатались в белоэмигрантской научной прессе, в той же самой Праге, но избежали ареста. А. В. Орешников, например, публиковал там свои статьи по нумизматике. «Вина» Анисимова усугублялась тем, что его труд был посвящен религиозному предмету – иконе.

Идейные причины разгрома отдела религиозного быта объяснил партиец Лядов, начальник Главнауки, с которым у Анисимова состоялся не просто исторический, а эпохальный разговор, сродни знаменитому разговору Понтия Пилата и Христа о том, что есть истина, и тоже с трагическим исходом. Анисимов откровенно заявил, что не имеет ничего против марксизма как одного из методов изучения мира, но сам он стоит на позициях идеализма, признает субстанцию духа и считает религию великой культурной силой. Кроме того, по его мнению, научное изучение религиозного искусства не является антисоветским деянием. «Как от врача нет смысла требовать, чтобы он был марксистом, а не идеалистом, чтобы уметь хорошо лечить, так и в деле реставрации это не имеет абсолютно никакого значения», – позже, после ареста, напишет он в своей допросной автобиографии. Лядов же и иже с ним не допускали идейных компромиссов[116]116
  Не была ли воинствующая непримиримость Лядова стремлением замолить грехи блудного сына партии, метавшегося между большевиками и меньшевиками?


[Закрыть]. По их убеждению, победная стройка социализма могла развалиться, если ее фундамент не укрепить материалистическим мировоззрением.

Логика лядовых была прямолинейна и проста. Вот ее синопсис. Мировоззрение – всегда классово: материализм – орудие пролетариата, идеализм – орудие буржуазии. Сосуществовать они не могут. Вместе с идеалистическим мировоззрением должна быть в корне уничтожена и религия как его главное проявление. Поэтому все церкви будут разрушены. Поскольку Исторический музей призван служить делу просвещения масс, отдел религиозного быта в конкретный исторический момент в нем недопустим. Изучение религиозных памятников, если оно не служит антирелигиозной пропаганде, является буржуазной наукой. Наука, она ведь тоже классова. Вот когда материалистическое мировоззрение прочно утвердится в умах поколений советских людей – примерно через полвека или около того, – тогда можно будет безвредно для дела социализма приступить сначала к инвентаризации, а там, глядишь, и к научному исследованию памятников религиозного быта. А сейчас, извините, тот, кто не с нами, тот против нас. Воистину, не случайно партия доверила Лядову пост ректора Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, который готовил кадры для советской и партийной бюрократии и идейным руководителем которого был Центральный комитет ВКП(б). Лядов пришел в Главнауку прямиком с этого сверхидеологизированного поста[117]117
  Лядов и года не проработал в Главнауке, но успел изрядно навредить. О «лядовской чистке» – роли Лядова в ликвидации Музейного отдела Главнауки, десятков музеев, а также в распродаже художественных ценностей см.: Жуков Ю. Сталин: Операция «Эрмитаж». М., 2005. О разрушительной роли Лядова в музейной политике не раз писал в своем дневнике Орешников. Музейные работники с надеждой передавали слухи о скором увольнении Лядова из Главнауки. Орешников в записи от 16 октября 1929 года специально отметил это знаменательное событие (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 341–342, 353, 372–373, 390). На посту начальника Главнауки воинствующего марксиста Лядова в октябре 1929 года сменил Иван Капитонович Луппол (1896–1943) – советский ученый-философ, литературовед, профессор (1935), академик АН СССР (1939, чл. – корр. 1933). Луполл руководил Главнаукой (с 1930 года преобразована в сектор науки Наркомпроса РСФСР) до 1933 года.


[Закрыть].

Директивная передача икон из Исторического музея в Третьяковскую галерею, сопряженная с личными и профессиональными трагедиями, сохранила по себе горькую память в стенах ГИМ. Мне довелось слышать, как даже молодые сотрудники, далеко по возрасту отстоящие от драматичных событий рубежа 1920–1930‐х годов, с горечью говорили о тех днях, считая историю своего музея «самой трагичной». По их словам, «люди Грабаря»[118]118
  Е. В. Гувакова считает, что это были искусствовед Надежда Евгеньевна Мнева (1902–1968) и реставратор Екатерина Александровна Домбровская (1893–1965). Обе они участвовали в экспедициях ГИМ, в подготовке выставок и составляли описания икон. Домбровская работала в отделе Анисимова (Гувакова Е. В. Икона в Историческом музее. С. 490; Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея. С. 412, сноска 27). По иронии судьбы Мнева была дочерью Е. И. Силина, помощника Анисимова, немало сделавшего для создания отдела религиозного быта. Обе женщины после закрытия ЦГРМ работали в ГТГ, куда и попали иконные шедевры из Исторического музея. Мнева была одним из авторов первого каталога древнерусской живописи ГТГ. Дневник Орешникова свидетельствует, однако, что иконы в Третьяковскую галерею в мае – июне 1930 года забирали не Домбровская и Мнева, а Ярослав Петрович Гамза (1897–1938) и А. Н. Свирин (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 435–437, 439, 441).


[Закрыть], с которым у Анисимова не ладились отношения[119]119
  В письмах Анисимова содержится резкая критика Грабаря, которого он считал Хлестаковым от науки, отравлявшим атмосферу реставрационной работы (Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 43). Анисимов и Грабарь не раз «сталкивались лбами». Разлад между ними, видимо, стал одной из причин ухода Анисимова из ЦГРМ. Не умаляя огромные заслуги Грабаря, следует сказать, что он, в отличие от Анисимова, был более осторожным. Видимо, поэтому ему удалось выжить.


[Закрыть], хорошо знавшие иконное собрание ГИМ, пришли и забрали все самое лучшее, благо в музее только недавно прошла организованная Анисимовым и его сотрудниками выставка шедевров древнерусской культуры[120]120
  Выставка памятников древнерусского религиозного быта экспонировалась в двух музейных залах с 7 марта 1926 по 18 января 1927 года. Были представлены 348 икон. Эту выставку Анисимов готовил с 1923 года. По иронии судьбы, выделив лучшие иконы из собрания ГИМ, выставка облегчила отбор икон для передачи в ГТГ (Гувакова Е. В. Икона в Историческом музее. С. 481, 482; Хотеенкова И. А. К истории отдела древнерусской живописи Государственного Исторического музея. С. 408).


[Закрыть]. Отстаивать право отдела на существование было некому, так как всех его сотрудников[121]121
  Штат этого гигантского по количеству экспонатов отдела состоял лишь из шести человек. С 1923 года и до закрытия отдела в нем работали: Анисимов (заведующий), Е. И. Силин (иконы; умер 18 декабря 1928 года), Е. П. Муратова (шитье и ткани), Т. А. Сидорова (резьба по дереву, камню и кости), М. В. Будылина-Кафка (церковная утварь) и О. Н. Бубнова (литье). Реставратором по темпере в отделе работал Е. И. Брягин. Сотрудники отдела проделали титаническую работу по разбору, классификации и составлению описаний предметов (Гувакова Е. В. Икона в Историческом музее. С. 470).


[Закрыть], кроме жены начальника Политического управления Красной армии А. С. Бубнова, в скором времени ставшего наркомом просвещения[122]122
  После разгрома отдела Ольга Николаевна Бубнова короткое время работала помощником хранителя в отделении иконографии, но в сентябре 1929 года ушла в Музей фарфора. С 1931 года она штатно сотрудничала с «Антиквариатом», проводила экспертизу икон для иностранцев – сотрудников дипломатических представительств в Москве и бизнесменов. В их числе был и шведский банкир Улоф Ашберг, который собрал одну из лучших за границей коллекцию русских икон. Видимо, у Бубновой была и своя небольшая коллекция, часть которой она продала или подарила жене итальянского посла, с которой у нее сложились дружеские отношения. Ольга Николаевна была арестована и осуждена вместе с мужем, А. С. Бубновым. Расстреляна 8 января 1938 года. Посмертно реабилитирована в 1956 году. Более подробно см.: Кызласова И. Л. Из истории отдела древнерусской живописи: А. И. Анисимов и О. Н. Бубнова // Труды ГИМ. Вып. 143. М., 2004.


[Закрыть], уволили через несколько дней после позорного судилища[123]123
  Орешников в дневнике описал состояние бывших сотрудников Анисимова: «8 февраля (26 января). – 21º. В Музее смятение: вместе с упразднением религиозного отдела Главнаука приказала уволить всех служащих, поэтому будут сокращены М. В. Будылина, Муратова и Сидорова, остается Бубнова (жена комиссара); утварь передается в мой отдел, иконы в отдел иконографиии т. д. Из всех сотрудниц жаль Марью Васильевну (Будылину. – Е. О.), у других мужья хорошо зарабатывают»; «1 марта (16 февраля). – 11º. …Войдя в Музей, встретился с Евгенией Павловной Муратовой, пожелавшей со мной поговорить; мы вошли в мою комнату, она сразу сказала: „А. В., прошу вас назначить тайный, товарищеский суд и судить меня: я преступница“. На мои слова, что я ничего за ней преступного не знаю, она ответила, что всё узнаете, и просила избрать следующих лиц, кроме меня: Д. Д. Иванова, С. В. Бахрушина, Ю. В. Готье, Бакушинского (из Третьяковской галереи) и, пожалуй, Клейна. Я ее просил успокоиться, на что она сказала, если суда не будет, она наложит на себя руки. При разговоре она очень волновалась, ходила, плакала. Такое нервное возбуждение у нее явилось, вероятно, вследствие удаления всех трех со службы Музея после упразднения религиозного отдела» (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 332, 336, 337).


[Закрыть]. Иконное собрание Исторического музея было развеяно по крупным и мелким музеям страны, частью продано через Мосторг, Торгсин и «Антиквариат». Сотни икон, которые, по мнению специалистов, не представляли ценности или находились в плачевном состоянии, были уничтожены. Ими топили музейные печи. Иконное собрание Исторического музея предстояло создавать заново[124]124
  Восстанавливать, а лучше сказать заново создавать иконный отдел ГИМ начала на свой страх и риск Екатерина Алексеевна Некрасова, которая пришла на работу в музей в 1936 году (Кызласова И. Л. Возрождение отдела древнерусской живописи в 1930‐е годы: Екатерина Алексеевна Некрасова (К 100-летию со дня рождения ученого) // Труды ГИМ. Вып. 143. М., 2004).


[Закрыть].

Вскоре после разгрома отдела религиозного быта ГИМ началась массовая передача икон из Исторического музея в Третьяковскую галерею. Она проходила с мая по октябрь 1930 года. Ее завершение трагично и символично совпало с арестом Анисимова. На фото – акты передачи икон. Исторический музей

Разгром отдела Анисимова, а затем и Центральных реставрационных мастерских в 1934 году органично вписывается в разгул репрессий, начавшихся в конце 1920‐х годов и связанных с приходом Сталина к единоличной власти и взятым им курсом преобразований. В феврале 1929 года Анисимова уволили из Исторического музея, а в октябре 1930-го арестовали. Он просил не конфисковывать его имущество и коллекцию икон, потому что они будут необходимы ему для работы после отбытия наказания. Он надеялся вернуться, но сталинские палачи распорядились иначе. Как «профессор-иконовед, без определенных занятий», но с явными антисоветскими настроениями, к тому же замешанный в передаче сведений «шпионского характера» иностранным дипломатам[125]125
  Следственное дело Анисимова, частично опубликованное И. Л. Кызласовой, свидетельствует, что его обвиняли в связях с иностранными дипломатами в Москве. Анисимов действительно через знакомых иностранцев передавал и получал из‐за границы научные материалы, но ОГПУ увидело в этих нормальных научных контактах шпионскую деятельность. Обвинительное заключение по делу Анисимова см.: Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 76.


[Закрыть], Анисимов получил десять лет лагерей. Вернуться ему было не суждено.

Вновь Анисимов оказался в Соловецком монастыре, но теперь уже не как исследователь древнерусской старины, а как заключенный. Но и там, по воспоминаниям Дмитрия Сергеевича Лихачева, будущего академика, а в начале 1930‐х годов тоже заключенного, Анисимов рассказывал узникам о древнерусской живописи и реставрации икон. По словам Лихачева, Анисимов «реставрировал большого размера великолепную икону», которую считал «первой в ряду символических икон конца XV века». Однако весной 1932 года комиссия, приехавшая на Соловки, посчитала работу Анисимова пропагандой религии. Отреставрированная икона была разбита на его глазах[126]126
  Лихачев Д. С. Воспоминания. Избранное. 2-е изд. М., 1997. С. 274–278; Кызласова И. Л. О Соловецком монастыре, художнике Осипе Бразе и искусствоведе Александре Анисимове // Вестник ПСТГУ. Сер. V. Вопросы истории и теории христианского искусства. М., 2010. Вып. 3 (3). С. 127.


[Закрыть]. Затем – зэковская стройка Беломорско-Балтийского канала и новое следственное дело, заведенное уже в лагере в 1937 году. Согласно материалам этого дела, Анисимов, который пользовался «громадным авторитетом среди окружающих его заключенных», не скрывал своего недовольства политикой советской власти и был признан «вредным для лагеря балластом». Постановлением тройки НКВД Карельской АССР Александр Иванович Анисимов был расстрелян 2 сентября 1937 года в 23 часа 30 минут[127]127
  Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 80.


[Закрыть]. Истина воинствующих марксистов-лядовых, как и истина Понтия Пилата тысячелетия назад, утверждала себя не в словесных дебатах.

В размышлениях о судьбе Анисимова меня мучают вопросы. В минуты перед расстрелом не жалел ли он о том, что, подобно другим своим коллегам, не уехал в эмиграцию, когда еще оставалась такая возможность? Стоили ли азарт поиска и потрясения открытия древнерусской живописи, изведанные им в годы революции и Гражданской войны, того, чтобы остаться в России и расплатиться за это жизнью? Думал ли он об иронии судьбы, которая кровно, буквально намертво связала с иконой «Владимирской Богоматери» самые счастливые дни его творчества и повод для казни?[128]128
  Как было замечено ранее, поводом для травли Анисимова стала публикация в 1928 году в Праге в эмигрантской печати его книги «Владимирская икона Божьей Матери». Раскрытие этой чудотворной иконы проходило при самом активном участии Анисимова. Предзнаменованием может выглядеть то, что первый арест Анисимова летом 1919 года произошел практически сразу после завершения раскрытия иконы. Тогда из застенков ЧК его вызволила жена Троцкого Наталья Седова. Анисимов не был единственным ученым, который поддерживал связи с коллегами за границей. Такие же обвинения можно было бы предъявить, например, и Грабарю. Главной причиной уничтожения Анисимова стал его непримиримый характер. Будучи человеком прямолинейным, он не скрывал своего неприятия советской власти. Даже на допросах в ОГПУ он открыто высказывал свои взгляды: «…мне ближе государственный строй, при котором бы была допущена полная свобода ученой мысли во всех ее проявлениях. Следовательно, я не против и социализма как конечного идеала, лишь бы к достижению его применялись меры, менее репрессивные, нежели применяемые Соввластью» (Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 71). По воспоминаниям Д. С. Лихачева, в Соловецком лагере Анисимов отказывался вставать во время здравицы Сталину.


[Закрыть] Максимилиан Волошин посвятил Анисимову поэму. Не приходится удивляться, что она об иконе «Владимирской Богоматери». Предрекая трагический конец Анисимова за несколько месяцев до его ареста, Волошин в посвящении писал: «Верный страж и ревностный блюститель / Матушки Владимирской, – тебе – / Два ключа: златой в Ее обитель, / Ржавый – к нашей горестной судьбе».

Хочется верить, что в мгновение, когда трагически оборвалась его жизнь, Александр Иванович Анисимов знал, что ему достался не только ржавый, но и золотой ключ судьбы.