Текст книги "Небесная голубизна ангельских одежд"

Коваленская, в отличие от Федорова-Давыдова, в своем выступлении много говорила об иконах. Избыточный этикетаж она назвала «передержкой», заявив, что он был введен только в одном разделе экспозиции – иконном.

Как вы считаете, – продолжала она, – можно ли было показать в наше время религиозное искусство, не сопровождая его серьезным углубленным историческим антирелигиозным анализом? Вы знаете, с каким трудом мы добились права выставить этот материал. Следовательно, ясно, что нам нужно было его не только обезопасить, но и сделать полезным из вредного, каким он был бы, если бы не было этого этикетажа, потому что тогда люди приходили бы прикладываться к этим иконам[180]180
  Там же. Оп. 18. Д. 33. Л. 112 об. – 113.


[Закрыть] (выделено мной. – Е. О.).

Следовательно, и Коваленская в идейно-политической ситуации того времени прежде всего видит в иконе вред, который необходимо обезопасить. Таким образом, и она признает, что идейно-политическое воспитание масс важнее и первоочереднее эстетических задач. В итоге художественно-эстетическое значение иконы признается с оговорками, а признание иконы произведением искусства поставлено под сомнение.

В выступлении Коваленской обращает на себя внимание заявление о том, что получить разрешение на включение икон в экспозицию было трудно, что свидетельствует о настроениях в советском правительстве, в частности в Наркомпросе, которому подчинялась галерея. О том же в своем выступлении говорил и художник Тышлер[181]181
  Александр Григорьевич Тышлер (1898–1980) – живописец, график, театральный художник, скульптор. Заслуженный деятель искусств УзССР (1943). Лауреат Сталинской премии второй степени (1946). Родился в Мелитополе в семье ремесленника. В 1912–1917 годах учился в Киевском художественном училище, в 1917–1918 годах – в студии А. А. Экстер. В 1919 году добровольцем вступил в Красную армию; при управлении Южного фронта делал плакаты для окон РОСТА, иллюстрировал первые буквари на языках народов, не имевших письменности. В 1921 году после демобилизации поступил во ВХУТЕМАС, учился в мастерской В. А. Фаворского. В 1927 году дебютировал как театральный художник. Сотрудничал со многими театрами. См.: «Электронная еврейская энциклопедия»: http://www.eleven.co.il/article/14193.


[Закрыть]:

…развернутый нами отдел древнего феодализма до сих пор вызывает целый ряд недоумений и неодобрений от целого ряда общественных организаций – может быть из‐за недопонимания диалектики развития советского искусства и значения памятников старины. Со стороны Комсомола и Союза безбожников была большая настороженность в отношении отдела древнего феодализма: надо или не надо открывать этот отдел. И сейчас еще много разговоров, что надо его урезать, что не надо там много уделять ему места. Лучшие художники признают, что этот отдел представляет собой ценнейшие памятники древнего искусства, равные западноевропейским, но, к сожалению, некоторые из советских художников требуют сокращения этого отдела[182]182
  ГАРФ. Ф. 2307. Оп. 18. Д. 33. Л. 170.


[Закрыть].

Вторая половина 1930-х годов: Политическая реабилитация древнерусской живописи. Талант древних иконописцев отныне призван был служить национальной патриотической идее величия страны. На фото: зал «Старинное русское искусство XV–XVII вв.». Башкирский государственный художественный музей. 1937 год. Публикуется впервые. Государственная Третьяковская галерея

В судьбоносном разговоре с Анисимовым, который описан в одной из предыдущих глав, начальник Главнауки Лядов сказал, что до художественной реабилитации икон нужно ждать полвека. Однако этим прогнозам не суждено было исполниться. Тогда как до возрождения иконного собрания ГИМ оставался еще десяток лет, в Третьяковской галерее изменения стали чувствоваться уже к середине 1930‐х. На волне санкционированной властью критики вульгарно-социологической трактовки марксизма классово-пропагандистский показ икон в Третьяковской галерее начал приобретать более художественный характер. Однако политическая реабилитация произведений древнерусского искусства состоялась лишь в 1936 году, когда в галерее открылась расширенная экспозиция шедевров иконописи, собранных за всю историю существования галереи[183]183
  В середине 1930‐х годов произошел и возврат к прежнему историко-монографическому показу экспонатов в противовес прежним комплексным экспозициям.


[Закрыть]. Она заняла восемь залов нижнего этажа[184]184
  Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 523.


[Закрыть]. К этому времени и иконный отдел наконец-то получил свое истинное имя – отдел древнерусского искусства.

Реформы в Третьяковской галерее в середине и во второй половине 1930‐х годов были частью радикальных изменений в стране, которые американский социолог Николай Тимашев красиво, хотя и небесспорно назвал «великим отступлением»[185]185
  Timasheff N. The Great Retreat. N. Y., 1946.


[Закрыть]. В интересах политической и социально-экономической стабилизации сталинское руководство вместо насаждения узкоклассовых, якобы пролетарских начало пропагандировать внеклассовые и простые человеческие ценности – патриотизм, национализм, крепость семьи, материальный достаток. Это было время, когда многое из прошлой России, что, казалось бы, навсегда было сметено вихрем революции, вернулось в жизнь – воинские звания в армии, ученые степени и защиты диссертаций в университетах, академические программы в школах, ужесточение разводов, запрет абортов. Вместо кожанок и косовороток в моду вошли шелковые пижамы, маникюр, перманент и лаковые туфли, но главное – вернулось признание героического прошлого и культурного наследия прежней, досоветской России, а вместе с ним было политически реабилитировано и древнерусское искусство. Талант древних иконописцев отныне призван был служить не столько антирелигиозной пропаганде и иллюстрации социально-экономических формаций по Марксу, сколько национальной и патриотической идее величия страны[186]186
  И. Л. Кызласова связывает возобновление защит диссертаций по «византийской» тематике и выход обобщающих трудов по искусству Древней Руси в 1936–1937 годах с изменением «пропагандистской программы» страны – обращением к национальным ценностям (Кызласова И. Л. Возрождение отдела древнерусской живописи в 1930‐е годы: Екатерина Алексеевна Некрасова. С. 430–431).


[Закрыть]. Однако эти изменения, включая и официальную реабилитацию древнерусского искусства, произойдут в стране и ее музеях лишь во второй половине 1930‐х, массовая же передача икон из Исторического музея в Третьяковскую галерею состоялась в самом начале десятилетия.

Дебаты о роли икон в художественном музее, которые развернулись в ходе обсуждения марксистской экспозиции Третьяковской галереи в начале 1930‐х годов, свидетельствуют о том, что объяснить массовую передачу икон из Исторического музея в Третьяковскую галерею только тем, что Третьяковка, в отличие от ГИМ, была художественным музеем, недостаточно. Дебаты о марксистской экспозиции свидетельствуют, что однозначного признания иконы произведением искусства ни в правительстве, ни в среде интеллигенции в то время не только не было, но, напротив, сопротивление художественно-эстетическому признанию иконы в первые послереволюционные десятилетия приобрело новый агрессивный антирелигиозный характер. К тому же теперь это сопротивление не являлось частным делом, а получило всю мощь поддержки государства безбожников; идейно-политическая роль музеев в то время признавалась главенствующей, даже если это шло в ущерб задаче эстетического просвещения. В рамках преобладания такого понимания роли иконы Исторический музей в начале 1930‐х годов мог остаться главным музейным хранилищем икон, а впоследствии, обладая столь блистательным иконным собранием, и стать музеем иконописи. Однако иконное собрание ГИМ было разгромлено, лучшие иконы переданы в Третьяковскую галерею. Почему же все-таки это произошло?

Глава 3. Почему ГИМ мог быть, но не стал музеем иконописи

Художественная галерея братьев Третьяковых, где в наши дни представлены лучшие образцы русской живописи, является достойным местом для хранения и изучения шедевров древнерусского искусства, но в начале 1930‐х годов не это было главным. Редкие решения советской власти – если вообще такие были – в то время не имели идейно-политической подоплеки. И в случае с массовой передачей икон из Исторического музея в Третьяковскую галерею не обошлось без идеологии и политики. Не следует забывать, что передаче икон предшествовали травля Анисимова и разгром созданного им в ГИМ отдела религиозного быта[187]187
  Авторы каталога ГТГ 1963 года по понятным причинам молчали о государственных репрессиях и их роли в пополнении галереи произведениями искусства. Однако и в каталоге ГТГ 1995 года, кроме краткого упоминания в сноске об аресте Анисимова, ничего не сказано ни о репрессиях, которые потрясли Исторический музей накануне передачи икон в ГТГ, ни о репрессиях против Г. О. Чирикова, чьи иконы оказались в ГТГ. Не пишут об этом и современные исследователи истории создания иконного собрания, например Е. В. Гладышева. Молчит об этом и официальный сайт Третьяковской галереи.


[Закрыть].

Травля Анисимова началась в 1927‐м и активно продолжалась в 1928 году. 1 февраля 1929 года Анисимова уволили из ГИМ, а затем и с других постов. Тогда же, в феврале 1929 года, директор Третьяковской галереи Кристи обратился в Главнауку с письмом о необходимости создания в галерее высокохудожественной древнерусской коллекции за счет изъятия икон из других собраний, в том числе и отдела религиозного быта ГИМ[188]188
  Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 497.


[Закрыть]. По иронии судьбы дата письма Кристи, 28 февраля 1929 года, совпадает с датой письма Анисимова за границу Н. М. Беляеву, в котором Анисимов описал недавно прошедшее позорное судилище, где было принято решение ликвидировать созданный им иконный отдел[189]189
  Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов (1877–1937). М., 2000. С. 48–56.


[Закрыть]. Вряд ли это совпадение случайно. Кристи использовал благоприятный для Третьяковской галереи момент – опалу Анисимова и закрытие созданного им иконного отдела. Как только прошло позорное судилище в ГИМ и уволили Анисимова, Третьяковская галерея начала действовать. Представляется, что важную и неприглядную роль в этих событиях сыграл Н. М. Щекотов, но об этом будет сказано позже. Тучи сгущались над Анисимовым. В октябре 1930 года он был арестован. Именно в это время, с мая по октябрь, проходила передача лучших икон из ГИМ в ГТГ.

Громадна заслуга Александра Ивановича Анисимова в создании иконного собрания Исторического музея в 1920‐е годы, но именно в его политической травле, как показывают приведенные факты, следует искать причину разгрома его отдела. Прямолинейный, дерзкий характер, открытое высказывание своего мнения и поступки, которые власть считала антисоветскими, нежелание рубить себя под прокрустово ложе овульгаренного марксизма обернулись трагедией для него и для Исторического музея. Обвинения против Анисимова были политическими, а значит, серьезными – антисоветская деятельность, передача рукописи книги и других сведений на Запад. В свете этих событий и лядовских настроений, царивших в то время в Главнауке Наркомпроса, передача икон из Исторического музея в Третьяковскую галерею выглядит логичным завершением политической кампании против Анисимова и его отдела. Личная трагедия Анисимова и трагедия иконного отдела ГИМ обернулись торжеством Третьяковской галереи. Не случайно исследователи истории формирования отдела древнерусского искусства ГТГ отмечают, что именно в первой половине 1929 года, то есть в то время, когда вершилась судьба Анисимова и его отдела, «определилась новая роль Галереи как „сокровищницы“ древнерусского искусства»[190]190
  Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 499.


[Закрыть]. Точнее не скажешь.

В Историческом музее, похоже, не нашлось никого, кто открыто решился бы защищать Анисимова. К руководству в ГИМ, как и во всех крупных музеях страны, в конце 1920‐х годов пришли варяги – партийные функционеры. В Историческом музее это был преданный советской власти профессиональный революционер и далекий от древнерусского искусства товарищ Пантелеймон Николаевич Лепешинский[191]191
  П. Н. Лепешинский (1868–1944) – партийный деятель, историк. Сын священника села Студенец под Могилевом. Учился в Петербургском университете (в 1890 году исключен). В 1895 году – народоволец, арестован за революционную деятельность, 15 месяцев провел в тюрьме, после освобождения – марксист. Член Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», в 1897 году вместе с В. И. Лениным выслан в Енисейскую губернию. В 1898 году вступил в РСДРП, большевик. Неоднократно подвергался арестам и ссылкам. В конце 1902 года бежал за границу. В Женеве стал секретарем Совета партии, был одним из создателей библиотеки и архива ЦК РСДРП. Участник революции 1905–1907 годов в Екатеринбурге, Петербурге и Орше. В 1918–1920 годах работал в Наркомпросе. Автор одного из наиболее радикальных вариантов школьной реформы, разрушавшей традиционную школу. Один из создателей Истпарта – партийного органа, занимавшегося изучением истории революционного движения и коммунистической партии. Инициатор создания, а с 1925 года председатель ЦК Международной организации помощи борцам революции (МОПР). С 1927 по 1930 год – директор ГИМ. В 1935–1936 годах директор Музея Революции СССР. Автор работ по истории компартии. Автор воспоминаний «На повороте» (М., 1955). Награжден орденом Трудового Красного Знамени. См.: Залесский К. А. Империя Сталина: Биографический энциклопедический словарь. М., 2000.


[Закрыть], который и сам понимал, что в музее он не на своем месте[192]192
  По свидетельству Орешникова, на партийной чистке в ГИМ 5 декабря 1929 года, по поводу «отрицательной стороны своей теперешней службы», Лепешинский сказал, «что он не на месте». Показательна и запись Орешникова от 3 мая 1930 года: «…подходя к Оружейной палате, встретил Лепешинского, побеседовали минут 10; он занимается в Наркомторге, где, по его словам, ему интереснее всех музеев» (Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 400, 429).


[Закрыть]. Казалось бы, бывший директор ГИМ Николай Михайлович Щекотов, который являлся одним из первооткрывателей древнерусского искусства[193]193
  Н. М. Щекотов (1884–1945) – искусствовед, художественный критик и художник, еще до революции заявил о себе полемической статьей «Иконопись как искусство» (1914). Учился в реальном училище в Москве, затем в 1902–1908 годах посещал лекции в Политехнической академии во Фридберге и Инженерном училище в Мангейме, в те же годы путешествовал по Греции, Италии, Германии, Австрии. Под руководством И. С. Остроухова начал изучать древнерусское искусство, одновременно занимался живописью в школе К. Ф. Юона (1910–1911) в Москве. Первая мировая война прервала научную работу. Щекотов смог вернуться в Россию только после четырехлетнего плена в Германии. Работал в Комиссии по сохранению и раскрытию памятников древней живописи и в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры. Член коллегии Наркомпроса (1918–1922), директор Исторического музея (1921–1925), директор Третьяковской галереи (1925–1926). Член Ассоциации художников революционной России (1923–1932). Биографические данные см.: Щекотов Н. М. Статьи, выступления, речи, заметки / Сост. М. Н. Григорьева, Ж. Э. Каганская, общая ред. Ж. Э. Каганской. М., 1963.


[Закрыть] и который присутствовал на позорном судилище над Анисимовым, должен был защитить иконное собрание Исторического музея от разорения. Однако, напротив, по свидетельству Орешникова, на трагическом заседании 29 января 1929 года именно Щекотов поднял вопрос об уничтожении отдела религиозного быта[194]194
  В частном письме Анисимов назвал Щекотова «предателем из числа „коллег“» (Кызласова И. Л. Александр Иванович Анисимов. С. 49). На трагическом заседании в ГИМ Щекотова поддержал зав. отделом одежд, тканей и личных украшений В. К. Клейн (1883–1935). По злой иронии судьбы Клейн несколькими годами позже сам был арестован и умер в тюрьме. Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 331.


[Закрыть]. Щекотов в то время возглавлял отдел иконографии ГИМ, то есть отдел исторического портрета. Именно туда, «в иконографию к Щекотову», отправились осиротевшие иконы. Казалось бы, поведение Щекотова объясняется тем, что он, один из первых исследователей древнерусской живописи, хотел заполучить иконы в свой отдел, однако последующие события опровергают это предположение. Щекотов не стал бороться даже за шедевры. После разгрома отдела Анисимова начались массовые выдачи икон в другие музеи[195]195
  О выдаче икон в провинциальные музеи см.: Гувакова Е. В. Икона в Историческом музее. С. 488.


[Закрыть], самое лучшее досталось Третьяковской галерее.

Мягко говоря странное поведение Щекотова на позорном судилище в Историческом музее озадачило меня. Факты биографии этого безусловно талантливого и деятельного человека известны, но история его жизни, вершившаяся в эпоху революционной ломки, пока не написана. Мне захотелось разобраться в мотивах его кажущегося столь нелогичным участия в разгроме иконного отдела Исторического музея и, как следствие, в трагической судьбе Анисимова. Представляется, что несколько факторов сыграли роль, а именно революционность Щекотова, его понимание иконы, а возможно, и личное пристрастие к Третьяковской галерее.

Судя по отзывам людей, которые лично знали Щекотова, он был новатором, ниспровергателем старого, революционером в искусстве, хотя формальное его образование было сугубо техническим[196]196
  Воспоминания о Щекотове см.: Щекотов Н. М. Статьи, выступления, речи, заметки.


[Закрыть]. В начале XX века открытие древнерусской живописи стало подлинной революцией в искусстве; видимо, именно эта революционность и привлекла Щекотова. В 1914 году в журнале «Русская икона» Щекотов опубликовал полемическое исследование «Иконопись как искусство», где со страстью и талантом громил иконографов старой школы – Кондакова, Лихачева, Айналова, которых, по его мнению, интересовала только сюжетность иконы, а сама икона представлялась лишь предметом церковной археологии. В. Н. Лазарев позже тоже писал, что исследователи иконографической школы «как бы забыли о том, что имеют дело с произведением искусства». Хочется, однако, возразить: может быть, не забыли, а не знали, не видели этого? Ведь расчистки икон, которые освободили из-под почерневшей олифы многоцветие древнерусской живописи, явив важность формы и стиля, хотя и были известны ранее, но масштабно и систематически развернулись лишь в первое десятилетие ХХ века. Но мало было расчистить икону от многовековых наслоений, ее еще нужно было освободить и от старых представлений о ней. По словам Лазарева, именно Щекотов был первым, кто сделал выводы из открытий реставрации и сказал новое веское слово об иконе как произведении живописи, призывая передать икону из рук археологов и иконографов художественным критикам[197]197
  Сам Щекотов считал, что начало признанию иконы произведением искусства было положено тогда, когда художник Остроухов купил первую икону и стал собирать коллекцию древнерусской живописи (Щекотов Н. М. Статьи, выступления, речи, заметки. С. 50, 329).


[Закрыть].

Последовавшие события, мировая война и плен, прервали революционный роман Щекотова с древнерусской живописью. Вскоре грянула кровавая революция. Щекотов, военнопленный в Германии, написал письмо в советское представительство с просьбой дать ему работу в новой России. Он вновь рвался в пекло революционных событий, но полемика о мировом значении древнерусской живописи померкла на фоне эпохальной ломки бывшей империи. Последней данью Щекотова уходящей страсти было несколько небольших статей, написанных по возвращении в Россию. Среди них – очерк о «Св. Троице» Андрея Рублева, который Щекотов якобы писал, сидя перед самой иконой, будучи – о эпоха! – комиссаром по разбору имущества Троице-Сергиевой лавры. На этом с изучением икон было покончено. Новая страсть Щекотова – революционный авангард. В 1923–1932 годах Щекотов был членом правления и зам. председателя Ассоциации художников революционной России (АХРР)[198]198
  Ассоциация художников революционной России (АХРР); с 1928 года стала называться Ассоциацией художников революции (АХР) – объединение советских художников, графиков и скульпторов, являвшееся самой многочисленной и мощной из творческих группировок 1920‐х годов. Основана в 1922, распущена в 1932 году. Предтеча будущего Союза художников СССР. Члены АХР, в том числе и Щекотов, сыграли важную роль в утверждении социалистического реализма в советском искусстве. А. Н. Тихомиров не случайно назвал Щекотова «куском живой плоти советского искусства» (Щекотов Н. М. Статьи, выступления, речи, заметки. С. 337).


[Закрыть]. Видимо, на позорном собрании в Историческом музее в январе 1929 года ликвидации иконного отдела требовал Щекотов-АХРРовец, а не Щекотов – первооткрыватель древнерусской живописи и автор статьи о рублевской «Св. Троице».

Потеря интереса к русской иконе и новые революционные пристрастия в искусстве могли быть не единственными причинами рокового участия Щекотова в разгроме иконного отдела Исторического музея. Осознанно или нет, но на судилище в ГИМ он представлял интересы другого музея – Третьяковской галереи. Хотя Щекотов успел побыть и директором ГИМ (1921–1925), и директором ГТГ (1925–1926), он, видимо, был пристрастен к Третьяковке. Это пристрастие имело как личные, так и профессиональные причины. В самом начале ХХ века молодой Щекотов тесно общался с Остроуховым, который был попечителем галереи, и по его совету и рекомендации в 1908 году начал профессиональную карьеру именно в этом музее, помогая хранителю икон Н. Н. Черногубову. В Третьяковке молодой Щекотов проработал вплоть до ухода на мировую войну. После германского плена Щекотов вернулся в галерею, став членом Ученого совета и закупочной комиссии ГТГ (1918–1926). В то время, в 1920 году, он писал, что есть все основания надеяться на формирование в галерее иконной коллекции, которая станет в скором времени одной из крупнейших в России[199]199
  Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 496.


[Закрыть]. Решение Наркомпроса 1924 года о специализации Третьяковской галереи в светской живописи XVIII–XIX веков, возможно, раздосадовало его, но политическая травля Анисимова представила новый шанс. Став заведующим отделом исторического портрета (иконографии) ГИМ (1926–1930), Щекотов вряд ли порывал связь с Третьяковской галереей. Не случайно же в 1934 году он стал зам. директора ГТГ по научной работе. Эту должность он занимал до 1937 года.

Не только личная и профессиональная связь с Третьяковской галереей, но и то, как Щекотов понимал икону, определили его отношение к иконному собранию Исторического музея. Щекотов новаторски считал икону произведением искусства, из чего следовало, что место ей – в художественной галерее, а не в историко-бытовом или археологическом музее, каким в то время представлялся Исторический музей. Еще в начале 1919 года на самой первой музейной советской конференции в Петрограде в Зимнем дворце, который тогда по-революционному назывался Дворцом искусств, Щекотов, в то время член Всероссийской коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины, сделал доклад о создании художественного национального музея. Он настаивал на том, что такой музей живописной культуры должен быть создан на основе Третьяковской галереи. После всего сказанного стоит ли удивляться, что Щекотов требовал ликвидации иконного отдела ГИМ и не стал препятствовать передаче шедевров древнерусского искусства в Третьяковскую галерею? Его поведение на январском судилище в Историческом музее в 1929 году, таким образом, не было странным, напротив, оно было логичным и закономерным. АХРРовец Щекотов, потерявший интерес к исследованию русской иконы, тем не менее оставался верен революционному открытию своей молодости.

В Историческом музее никто открыто не встал на защиту Анисимова и его отдела, однако у икон защитники все-таки нашлись. Завотделом нумизматики ГИМ Алексей Васильевич Орешников и замдиректора по просветительской работе Анна Мартыновна Бирзе[200]200
  А. М. Бирзе (1892–1939?) – художник, искусствовед, медицинский работник. Окончила Рижскую школу живописи и рисования, студию академика Розенталя в Риге (1913), женский медицинский институт Станкевича и Изачина (1919), 1-й МГУ (1923). Член РСДРП(б) с 1914 года. До 1917 года работала в Риге переписчицей в адвокатской конторе, чернорабочей на иголочной фабрике, киномехаником. В Первую мировую войну была помощницей лекаря амбулатории санитарного отдела Московского латышского комитета. Работала начальником эпидемического отряда Латышской стрелковой дивизии (1918–1919), затем директором Музея изобразительного искусства и художественной промышленности им. Луначарского Бауманского совета Москвы (1919–1922), зам. зав. Московским губернским управлением по делам литературы и издательств (1922–1928), зав. художественно-идеологической частью редакции «Малой советской энциклопедии» при Госиздате (1925–1928), а с 1927 года ответственным редактором книгоиздательства Ленинградского общества драматических и музыкальных писателей. С марта 1929 по февраль 1932 года сотрудник ГИМ: член правления, зам. директора по просветительной работе, с 15 августа по 1 октября 1929 года – и.о. директора ГИМ (на время отпуска П. Н. Лепешинского), с марта 1931 года – зав. учетно-распределительным отделом ГИМ. В 1930 году командирована на Северный Кавказ, в Закавказье и Крым; в связи с этой работой подготовлено «Руководство по закупке антикварно-художественных предметов экспортного значения на внутреннем рынке РСФСР». После увольнения из ГИМ была директором НИИ кустарной промышленности, а в 1933–1938 годах директором Государственного архива феодально-крепостнической эпохи. 7 мая 1939 года снята с партийного учета (причина не указана), сведений о дальнейшей судьбе нет. Биографию см.: Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 637.


[Закрыть], как и другие, промолчали на позорном судилище 29 января, но весной и летом 1930 года, участвуя в отборе икон для ГТГ, пытались сохранить лучшие иконы для своего музея. Свидетельством этого служат записи в дневнике Орешникова (выделено мной. – Е. О.):

30 (17) мая. +12°. Сегодня с утра «Третьяковка» должна была брать из Музея отобранные иконы; третьего дня я говорил Милонову[201]201
  Милонов Юрий Константинович (1895–1980) – советский партийный деятель, администратор, историк техники, профсоюзного движения. Родился в Нижнем Новгороде в семье банковского служащего. В партию большевиков вступил в 1912 году, будучи гимназистом. Октябрьскую революцию встретил комиссаром Самарского ревкома. После установления советской власти занимал руководящие партийные и административные посты в Самаре. От товарищей по партии получил такую характеристику: «К практической работе не пригоден из‐за теоретических рассуждений». Учтя это, президиум губкома партии в мае 1921 года назначил Милонова ответственным за преподавание общественных наук в Самарском рабоче-крестьянском университете. В октябре 1921 года отозван в Москву, где работал ученым секретарем Главполитпросвета, затем зав. отделом истории профдвижения ВЦСПС. С января 1927 года – на работе в ГИМ, с ноября 1930 по октябрь 1931 года – директор ГИМ. Именно Милонов осуществлял перестройку экспозиции в Историческом музее на марксистских принципах. Сталинский «каток» прошелся и по его судьбе. В апреле 1938 года Милонов был арестован и приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к 10 годам тюремного заключения. С 1939 по 1956 год находился на Колыме. В 1956 году реабилитирован, в декабре вернулся в Москву, восстановлен в партии. С мая 1957 года – персональный пенсионер союзного значения. См.: Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 612–614.


[Закрыть], что невозможно многих икон отдавать, в ответ он назначил комиссию из меня и Бирзе, которая должна была решить, что не отдавать. Сегодня, когда я пришел, Бирзе сказала, что она не пойдет, просила быть мне одному. От Третьяковки главным был Гамза[202]202
  Гамза (Гамзагурди) Ярослав Петрович (1897–1937). Интересный профессиональный путь прошел этот человек: ремесленное училище, столяр (1909), три класса Коммерческого училища (1911), чернорабочий, кочегар, помощник машиниста (1911–1915), затем революционная деятельность в рядах эсеров, военная служба в кавалерии царской, а затем Красной армии (1915–1922), лектор на антирелигиозные темы (1922–1928), член Центрального совета Союза безбожников, активный участник съездов Союза в 1925 и 1929 годах. Затем помощник хранителя и хранитель музея бывшей Троице-Сергиевой лавры (1928–1930). В 1930–1931 годах научный (!) сотрудник Третьяковской галереи, зав. группой, работавшей над экспозицией искусства эпохи феодализма. В 1931 году уволен из ГТГ за невыполнение плана работы отдела. Переехал в Ленинград, был зав. отделом древнерусского искусства Русского музея, лектором. Арестован в 1937 году по обвинению в участии «в диверсионно-шпионской организации», расстрелян. Недостаток профессиональных знаний у этого человека возмещался энергией и всесокрушающим напором. Видимо, не случайно Третьяковская галерея направила именно его в Исторический музей «выбивать» иконы (Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 507, а также см.: Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 637–638).


[Закрыть], очень возмутившийся мной, который не отдал многих вещей, пригрозил, что будет жаловаться Главнауке на меня, не исполняющего предписания правительства, я ему ответил, что доносить он может, но я интересы Музея должен соблюдать и против насилия не пойду, т. к. это бесполезно; 4 июня (22 мая). +5°. С утра я разбирал с Милоновым и Бирзе те иконы, которые я не отдал Третьяковской галерее; Милонов настаивал отдать все, что требовала Третьяковка, я защищал, Бирзе меня поддерживала; просмотрев 42 иконы, я ушел, явился Гамза, с которым без меня Милонов говорил, чем кончились их разговоры – не знаю; 14 (1) июня. +16°. Явился Милонов, попросил отпустить в Третьяковскую галерею иконы, я было отказывался, но он сказал, что других специалистов нет; я согласился отпустить 100 икон, а более я устаю, так как приходится каждую икону брать в руки, осматривать, диктовать причину, почему я оставляю икону и т. д.; однако отпустил до 150 икон, из них 40 с чем-то оставил в Музее, остальные в Третьяковскую галерею; 21 (8) июня. +10°. С 11 ½ до 2-х шло собрание с Милоновым и Бирзе; главный вопрос был: требование Третьяковской галереи отдать ей иконы Владимирской Божией Матери, Донской, «Спас златые власы» и Архангела Гавриила; требования предъявил Гамза, ему энергично возразила Бирзе, отстаивая все 4 иконы; на вопрос Милонова – почему иконы нужны Музею – кто-то, кажется, Протасов, сказал, что они важны в антирелигиозном отношении, что очень понравилось Милонову, и он решил их оставить. Гамза был обижен резкими замечаниями против Третьяковки и, рассерженный, ушел, сказав, что сообщит все Сектору науки (бывшая Главнаука)[203]203
  Дневник Орешникова. Кн. 2. С. 435, 436, 438–439.


[Закрыть].

О саботаже сотрудников Исторического музея свидетельствуют и документы архива Третьяковской галереи. Мотивы отказа выдать иконы в ГТГ кажутся неуклюжими и надуманными. Так, сохранить знаменитую икону Богоматери Владимирской сотрудники ГИМ пытались, утверждая, что поскольку она была привезена на Русь из Византии, то представляет образец товара и характеризует формы экономических и политических отношений двух стран. Отказ выдать иконы «Ангел Златые власы» и «Спас Златые власы» мотивировался тем, что золотые линии прядей являются отражением бытового приема украшения прически вплетенными в нее нитями золота. Необходимость оставить в ГИМ икону «Страшный суд» из собрания Морозова сотрудники музея объясняли тем, что на этой иконе престол Господа стоит на колесах, что свидетельствует об использовании на Руси колесниц[204]204
  Гладышева Е. В. Указ. соч. С. 503.


[Закрыть]. Кто-то посмеется над этими бесполезными и притянутыми за уши аргументами, но дело в том, что Наркомпрос разрешил Историческому музею оставить только памятники религиозно-бытового характера, а высокохудожественные произведения отдать в Третьяковскую галерею, поэтому сотрудникам ГИМ приходилось искать аргументы в области древнего быта. Это были отчаянные попытки. Сотрудники ГИМ не отдали иконы без борьбы. Накал споров был таков, что пришлось в качестве арбитра создать межмузейную комиссию, однако ее состав показывает, что участь иконного собрания ГИМ была предрешена. Исторический музей в этой комиссии представлял только один человек – Н. Д. Протасов, в то время как от Третьяковской галереи формально было четыре человека (А. М. Скворцов, Я. П. Гамза, М. В. Алпатов, Лисенко), но фактически больше, так как представитель Главнауки А. А. Вольтер, скорее всего, защищал интересы Третьяковской галереи. 3 августа 1930 года сокровища древнерусского искусства, о которых спорили Орешников и Гамза, были отданы в Третьяковскую галерею.