Текст книги "Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз"

18

Первое утро в колхозе началось по гулкому звуку боя часов кремлёвской башни. Это в восемь по Москве включили внутренний репродуктор, прикреплённый на здании бани, в котором, после отсчёта времени, заиграла бодрящая мелодия. Студенты пробуждались по-разному, кто – мгновенно открыв глаза и встряхнувшись ото сна, начав тереть глаза, кто – раскачиваясь постепенно, спустив ноги на пол, но при этом не открывая глаз, кто – просто перевернувшись с боку на бок, не осознавая где он и для чего. Для последних по коридору зазвучали звонкие голоса дежурных преподавателей, подгоняя, стимулируя, объясняя, что всем пора вставать. В бараке номер один в это утро дежурили всегда энергичный преподаватель по лёгкой атлетике Евгений Александрович Молотов и угрюмая Гера Андреевна Зайцева. Молотов стучал в двери комнат ребят, Зайцева – девушек и, не дожидаясь разрешения войти, открывали двери, проговаривали одну и ту же фразу:

– Подъём! Уже восемь утра.

Бодрякам преподаватели, насколько могли, отвечали на вопросы по организации дня, соням помогали подняться и выйти в коридор. Первое пробуждение заняло в общей сложности более четверти часа. В туалетах и умывальных комнатах воцарились суета, шум, недовольные переговоры. Спешили все, спешили сделать необходимое, прежде, чем построиться на площадке перед бараками и пойти в столовую.

И вот, с опозданием на пятнадцать минут, колонны студентов построились с двух сторон от дорожки между зданиями, со стороны каждого барака. Стояли неровными рядами, оглядываясь на сумрак утра, на тучи, предвещавшие снова дождь, и с удивлением рассматривая ряды студентов напротив, да ещё высокого красивого блондина в кирзовых сапогах, плотной ветровке и широкополой шляпе. Он разговаривал с Горобовой и Печёнкиным на «трибуне» – возвышенной гравированной площадке в конце дорожки. Тут же стояли дежурные преподаватели. Остальные остались под навесами террас, наблюдая с тыла за рядами вверенных им четырёхсот студентов.

Красивому мужчине было за сорок, но выглядел он моложаво и подтянуто. Его длинные волосы вихрились локонами из-под полей шляпы, загорелые и крупные кисти рук то и дело поправляли выбивавшиеся пряди. На работника колхоза мужчина похож не был. Студенты принялись гадать между собой кто бы это мог быть, загомонили. Декан поняла, что пора навести в рядах порядок. Подняв высоко руку и дождавшись тишины, Горобова поприветствовала всех без микрофона и указала на своего собеседника:

– Товарищи, это – Сильвестр Герасимович, местный агроном. Сейчас товарищ Эрхард расскажет вам как вы будете работать.

– Предлагаю звать дядьку «Сталлоне», – тихо провёл по рядам Стас, шаря глазами по девчатам, над которыми возвышалась Кашина. Знаменитый американский фильм «Рокки», главного героя в котором играл актёр Сильвестр Сталлоне, был запрещён в стране к показу на большом экране. Но не посмотрели его разве только те, что вообще не имели понятие о видеомагнитофонах. После Олимпиады в Москве этой аппаратуры появилось всё больше и, общаясь со сборниками, имеющими выезд за границу СССР, спортсмены получали доступ к такого рода киношедеврам, как «Рокки», «Агент 007», «Крёстный отец», «Челюсти» и другие. Сеансы проводились у кого-то на дому и малыми группами, состоящими из проверенных людей. Цензурой Минкульта большинство из привезённых копий на рынок не пропускалось. Ира, прекрасно поняв Стаса, хитро сощурилась. Ей подобная продвинутость понравилась, ибо доступа к частным видеопоказам до сего момента, она не имела. Про знаменитые фильмы только слышала, мечтая их посмотреть. Наклонившись к Доброву, Кашина прошептала, что Сталлоне – её любимый американский актёр. Но прошептала так, что её услышали рядом стоящие. Галицкий, тоже понявший о чём речь, хмыкнул:

– Нет, лучше будем звать агронома «Герасим». Судя по его сурьёзному виду, он не одну Му-Му утопил, – грустно добавил он, вызвав в рядах громкие девичьи вспрыски. Громче всех засмеялись маленькая Рита Чернухина и опять же Ира Кашина.

Блондин поправил шляпу, волосы, воротник ветровки, оглядел студентов по обеим от себя сторонам медленно, словно запоминая их лица, потом оглянулся на руководство:

– Наталья Сергеевна, может пусть ребята сначала позавтракают? А то, боюсь, на голодный желудок им никакие указания не полезут, – голос мужчины, зычный, звонкий, показался внушающим доверие. Горобова, охрипшая с утра, ибо проснулась рано, поспешив туда, где скоро должны были оказаться пробуждённые студенты, а потом также рано выйдя из барака в холодный туман на звуки подъехавшего грузовика с поварихами, согласно кивнула. Толпа удовлетворённо зашуршала голосами, с утра негромкими, растяжными, и пошла половина по направлению к столовой, другая в сторону барака, так как ели в две смены.

– Нет, лучше все же «Сталлоне», – в ходьбе подвёл итог спору друзей Стальнов, подбодрённый одобрениями разного рода относительно выбранной «кликухи» для агронома.

– Вовочка, а тебе бы тоже подошло такое имя – Сильвестр, – маленькая Рита Чернухина поравнялась со Стальновым. Обычно сухой голос второкурсницы шелестел сейчас мягко, ласково. Глаза блондинки смотрели масленно.

– Почему? – Володя на девушку даже не оглянулся, спросил, как огрызнулся.

– Потому, что ты тоже высокий блондин и красивый. Не хватает только шляпы и кудри отрастить.

– Ритуля, у тебя всегда было плоховато с логикой, – сухо отметил Стальнов, наконец посмотрев на скуластую блондинку. Снизив голос почти до шёпота, Володя спросил, пронзая недовольством, – Разве мы с тобой не все вопросы выяснили?

Ответить второкурсница не успела: пару нагнала смеющаяся Кашина; ответа Стальнова Ира не расслышала.

– Ты бы ему, Чернухина, ещё кирзовые сапоги предложила и звание агронома, – Ира смотрела на Володю с восхищением, на Риту – с пренебрежением.

– Девушки, я не в том мажоре, – то ли предупредил, то ли подсказал Стальнов, уходя вперёд с поднятыми вверх руками и оставляя двух кусачек на месте.

– Стремишься быть первой? – Рита указала взглядом на спину уходящего Володи.

– Нет. Стремлюсь быть лучшей. Я ведь на из Засранска, как ты, а из Москвы. А нам, москвичам, быть лучшими – привычно. К тому же тут других ребят полно. На всякий случай, чтобы не скучать, – Ира смотрела на маленькую Риту с высоты своего роста, надменно усугубив разницу гордо задранной головой.

Коверкание названия её родного города Саранска вызвало в Чернухиной мгновенный гнев, захотелось схватить наглую девицу за косу и потаскать её по земле; сил на это у маленькой Риты хватило бы, не зря в своей группе прыгунов в длину девушка считалась самой сильной. Но, предпочитая рукопашную войну тактической и особенно там, где силы были равны, блондинка усмехнулась:

– Вот за «всякий случай» и хватайся, пока не грохнулась с пьедестала, на который громоздишься. Ма-а-асвкичка. – Зуб за зуб, глаз за глаз, и уж если нельзя было кощунствовать над названием столицы, поглумиться над говором москвичей показалось блондинке доступным.

– Угрожаешь? – Кашина посмотрела зло. Рита Хмыкнула:

– Предупреждаю, дура. Больно надо с тобой связываться, – не дожидаясь ответа, длинновичка пошла к столовой, оставляя Иру в раздумьях.

– Ну, мордва вреднючая, – ответила высотница с опозданием, тут же решив для себя, что приезжие – все противные.

Столовая была строением с огромным обеденным залом в виде квадрата, разлинеенного четырьмя столами, каждый из которых мог вместить до пятидесяти человек. Вторая комната предназначалась для кухни. Разделяли два зала стена с окном раздачи и дверь в техническое помещение. Окон в обеденном зале было всего три: два на стене входной двери и одно на стене, параллельной кухне. Уже вчера с местами определились, поэтому сегодня каждый пошёл туда, где сидел вчера. Длинные столы были окружены стульями с двух сторон, так что ели друг напротив друга.

– Как на Малашкиной свадьбе, – пошутил вчера Соснихин, зайдя в большой зал последним и протискиваясь сквозь ряды стульев на место, забитое ему Малкумовым и Шандобаевым. Кто такая Малашка и почему в данной ситуации подходило сравнение с её свадьбой, Миша тут же принялся объяснять Серику, принявшему для себя решение во что бы то ни стало понимать всё, что говорят вокруг. Соснихин улыбался, говорил громко, смотрел сразу на всех за столом и одновременно с удовольствием зачерпывал жирную рисовую кашу; по краям тарелки очерчивал жёлтый масляный ободок. Несмотря на предупреждение председателя о сухом пайке, покормили студентов вчера всё же горячим: местный кочегар затопил общую котельню, из трубы бани повалил дым, печи в столовой накалились, в комнаты пошло тепло.

Прислонившись к батарее, около которой стояла её кровать, Кашина вчера поморщилась:

– Совсем с ума сошли, что ли? Лето на дворе, а они отопление врубили.

Но зато сегодня утром, проснувшись и обнаружив за окном серое холодное небо, Кашина потрогала ту же самую батарею с удовлетворением. И в столовую вскочила, с радостью обнаружив, что внутри помещения тепло.

Сегодня утром тоже была каша, пшённая, и тоже с масляным ободком. Студенты рассаживались, весело переговариваясь, обмениваясь шуточками по поводу рациона.

– Хлеб да каша – пища наша, – продекламировал Галицкий, с аппетитом набрасываясь на еду.

– Каша – это всегда хорошо, – поддержал его Стальнов. По сравнению со вчерашним днём настроение Володи улучшилось, парень улыбался и дважды подмигнул Кашиной. Это заметил Добров и закапризничал, прожёвывая очередную ложку:

– Только вот жирная она какая-то, эта их каша. Есть невозможно.

– Да уж, масла на нас не жалеют, – Кашина, прежде чем есть, вытащила из кармана куртки бумажную салфетку и протёрла ложку себе и Масевич, сидящей рядом. Добров оценивающе посмотрел на салфетку, улыбнулся, одобряя чистоплотность Иры выставленным большим пальцем. Масевич незаметно толкнула тёзку в бок и хмыкнула. Кашина поняла намёк подруги, раскраснелась и поторопилась опустить взгляд в тарелку. За их большим столом, стоящим далеко от входа и сразу возле стены без окон, воцарилось всеобщее молчание. За таким же столом, но у двери, деля его с преподавателями, куражились штангисты, намазывая кашу на толсто нарезанные ломти хлеба, посыпая «бутерброды» сахаром, поставленным в гранённых стаканах из простого стекла, и поедая таким образом. Средние два ряда занимали представители других спортивных кафедр: пловцы, гребцы, конькобежцы, гимнасты, лучники, борцы… Средние ряды если и шумели, то редко, а всё больше либо оглядывались на веселящихся тяжелоатлетов и молчаливых преподавателей, либо негромко переговаривались. Многие друг друга знали, а с первокурсниками познакомились по время переезда и за вчерашний вечер. Спортивная среда никогда не была натянутой, зашнурованной рамками положения старшекурсников по отношению в новичкам. Поэтому каждый мог обратиться к любому и без всяких стеснений. К тому же в столовой, лучше чем где-либо, можно было рассматривать малознакомых людей, поэтому многие за едой зыркали глазами, изучая контингент и обстановку. Кто-то перемигивался, кто-то махал друг другу с одного конца зала в другой, кто-то кричал, задавая вопросы или делая комментарии на услышанное. Гул стоял приличный. Столовая вмещала одновременно только половину студентов, тех, что жили в первом, ближнем к ней бараке. Вторая смена из двухсот человек дожидалась своей очереди, вернувшись в комнаты. Студенты это знали, поэтому с завтраком не затягивали. С выбором мест не мудрили, расселись теми же компаниями, какими жили: юноши с юношами, девушки с девушками. Соседей по столу напротив тоже не выбирали; как получилось, так и вышло. Лиза Воробьёва и Света Цыганок приберегли место для Николиной, Горобова заверила, что Бережной и запоздавшие студенты приедут не позднее полдника. Между Добровым и Галицким пустовало место, оставленное для Шумкина.

Посреди завтрака в обеденный зал вышла повариха, женщина круглая, какими зачастую бывают кулинары, с добрым, улыбчивым лицом. На её голове высоко сидел белоснежный колпак, талию огибал такой же белизны фартук.

– Приятного аппетита, ребята, – громко поприветствовала повариха студентов, словно они были детишками в детсаду. Голос у женщины был грубый, низкий, привлекающий внимание. – Меня зовут тётя Маша. Если какие проблемы с едой – обращайтесь ко мне.

Студенты сфотографировали повариху мгновенными взглядами, посчитав, что на данном этапе подобного внимания женщине достаточно, и снова принялись за еду. Тётя Маша подошла к столу в глубине столовой:

– Как вам каша? Нравится?

– Нравится, – Армен облизал ложку, доставляя женщине видимое удовольствие. Тётя Маша расплылась. Но тут со стороны девушек выступила Кашина:

– Скажите, а нельзя ли в эту кашу класть поменьше масла? А то нам нужно за фигурой следить, мы же всё-таки спортсмены, а не курортники.

Повариха обернулась к Ире и, улыбаясь, выпучила глаза для выразительности:

– А масла тут, детка, совсем нет. Это у нас молочко такое жирное, – тётя Маша была очень довольна тем, что сказала, это показывал весь её добродушный вид. Такие женщины редко могли сердиться.

– Что значит «такое жирное»? Не на сливках же вы кашу варите? – не поверила Ира.

– То, что в Москве сливки, детка, в деревне – цельное молоко. Хотя, для вас, городских, непонятно что это такое. Непривычные вы к нему. —Повариха продолжала улыбаться, а Кашина снова не верила, хмурила лоб. В детстве Ире не раз приходилось бывать в пионерских лагерях, потом, став постарше, она часто ездила на спортивные сборы, на соревнования и поэтому была абсолютно уверена в том, что общепитовской каши без воды не бывает:

– Так и что вы молоко для каши не разбавляете?

– А зачем, детка? У нас и скоту неразбавленное молоко сливаем на скорм, а людям-то зачем еду портить?

– Как это сливаете? Почему? – не поверил Савченко, посмотрев возмущённо сначала на повариху, потом на Цыганок. Света перестала есть и ответила Гене взглядом, означавшим полное разочарование сказанным; не хотелось, чтобы в очередной раз парень оказался в дураках. «Лучше бы молчал», – говорил взгляд девушки. Но волейболист упёрся и не сводил с поварихи глаз, ожидая ответа. По натуре Гена был жаден, поэтому представить себе не мог того, о чём шёл разговор. Особенно учитывая, что в городских магазинах всегда был перебой с молочными продуктами. Но объяснение поварихи показалось ещё более грустным, чем начальное заявление. Несмотря на большие удои молока, колхозы редко располагали базой для переработки и изготовления широкого ассортимента молочной продукции. Для деревенских никто ничего не производил, потому как в каждом дворе стояла своя корова, а в город отправляли только то молоко, на которое хватало тары и транспорта, да ещё отсепарированные сливки. Пахту – молочную сыворотку после сепарации, отправляли частично на скотный двор, поить телят, частично на хлебзавод для дрожжевого теста. Остатки молока скармливали свиньям, коням, скоту и даже птице, замешивая на нём корма. Но и при таком деловом подходе молока оставалось много и поэтому его излишки просто сливали.

– Жаль, – подвёл итог рассказу Гена, представляя какие сумасшедшие деньги теряются на одном только потерянном молоке в размерах всей страны. Глядя на кофе с молоком, тоже насыщенный, Савченко взял из хлебницы толстый ломоть, принялся жевать хлеб, продолжая размышлять про это теперь уже вслух перед Цыганок. Света только согласно кивала.

Сразу после завтрака первый барак пошёл на «прогулку», уступив место второму. К девяти часам все четыреста студентов стояли перед трибуной с агрономом и руководством института. Белокурый «Сталоне» заговорил по-деловому и без вступлений, вся суть которых была уже давно понятна: раз приехали в колхоз, значит придётся пахать.

Питание студентов предполагалось четырёхразовое: традиционные завтрак, обед и ужин в столовой за столами, а полдник – горячим пайком, получить который можно было тоже в столовой во время часового послеобеденного перерыва. После полдника снова нужно было выходить в поле.

– Никаких опозданий на работу не приемлю. В каждую бригаду из двадцати человек необходимо назначить бригадиров, которые лично мне будут докладывать про любые нарушения в рабочем графике. Проверять вас буду два раза в день: в обед и вечером. Особенно буду обращать внимание на выработанную норму, – после завтрака голос «Сталоне» звучал строже и категоричнее, и Стальнов мысленно пожалел, что не остановил выбор относительно агронома на версии Галицкого. Глянув на Юру, Володя пожал плечами, мол, «кто же знал». Галицкий засмеялся, сморщил одну половину лица и махнул рукой, что означало « да брось расстраиваться». Перекинувшись всё объясняющими взглядами, ребята снова обратились в слух.

Из сказанного всем запомнилось несколько цифр: дневная норма на человека – по десять мешков собранной картошки, на бригаду – двести мешков, что составляло в среднем двенадцать тонн на бригаду или двести сорок тонн на весь коллектив за день. Площадь полей, с которых нужно было собрать картофель за всё время пребывания в колхозе – около ста пятидесяти гектаров. Общие нормы были завышены агрономом намеренно, дабы изначально внушить приехавшим, что они не укладываются в предполагаемый трудовой график. Но на это никто не обратил никакого внимания. Студентам было всё равно сколько полей удастся убрать, сколько останется неубранными с обречённым на гниль урожаем. Молодёжь мерила жизнь мерками удовольствия, но никак не жизненной необходимости. А, значит, и колхоз был для студентов скорее местом времяпровождения, но никак не обязательного принудительного труда. Поэтому цифрам удивились, языками поцокали и снова принялись за шутки в рядах, обсуждая рабочий прикид взрослых, готовых выйти на поля: сапоги, шапки, варежки, тёплые куртки. Преподаватели же, большей частью жители городские, не представляли много это сто пятьдесят гектаров или мало. Словно предупреждая подобный вопрос, агроном Эрхард указал на землю сбоку от колонн: бескрайнюю, уходящую вспаханными рядами посадок далеко под горизонт.

– Это поле в двадцать гектаров нужно будет закончить за две недели, – тут агроном снова дал лишку, заранее зная, что убрать поле за намеченный срок не удастся, но по-прежнему ориентируясь на «запас времени». Студенты согласно загудели, стали выкрикивать «Даёшь поле за две недели!», «Двадцать гектаров за десять дней!» и им подобные. Эрхард спокойно переждал инициативу крикунов и продолжил, – А через две недели, когда весь картофель будет убран здесь и я лично это проверю, вам придётся приступить к следующему. Пока на работу и с работы будете ходить пешком. Потом наладим транспорт. Выезжать будем бригадами в четыре автобуса по сто человек.

Агроном вел привычное для него организационное планирование, а студенты, постепенно начиная понимать что их ждёт, от смеха и шуток перешли сначала на тихие переговоры, потом и вовсе на причитания и присвистывания.

– Да, народ, бесплатно нас тут никто кашей на цельном молочке кормить не будет, – подумал вслух Штейнберг; он стоял рядом со Станевич, которую ещё вчера, когда узнали, что работать будут парами, выбрал в партнёрши.

– Не бойся, Юлик, это только первые два дня страшно просыпаться по утрам в половине восьмого, а потом привыкнешь, – усмехнулся Галицкий; он, Стальнов и Кирьянов приезжали на сельхозработы в четвёртый раз, поэтому устрашения агронома на них не действовали.

– И вообще, человек – такая тварь, что ко всему привыкает, – подтвердил Добров, для которого, как сказал он сам, это была уже третья ходка в колхоз.

– Что и к грязи – тоже? – капризно попробовал возразить Кашина; девушка вышла на работу в красивых полуботиночках, тех же, в которых приехала, а из одежды поменяла только модные брючки на спортивные штаны.

На вопрос Иры Стас криво усмехнулся и молча пошёл за ведром и мешками, которые заранее привезли на телеге, запряжённой лошадью.

За Добровым последовали остальные. Кашина, неудовлетворённая разговором, надула губы, но тут же улыбнулась – её взял под руку Стальнов и наклонился, чтобы подбодрить.

– Не переживай, Ирочка, ты останешься прекрасна даже по локти в навозе.

– Ну уж, надеюсь, навоза тут не будет? – Кашина всё ещё не понимала, где находится.

– Будет, – ответил Володя, не оставляя сомнений.

– Кагыда ест лошадь, тагыда ест и навоз, – широко улыбнулся Серик, издалека рассматривая запряжённую в телегу кобылу.

– Ай, да ну вас! – отмахнулась от ребят Кашина и, вырвав руку у Стальнова, быстро ушла догонять группу девушек, возглавляемых бригадиром Зубилиной; у каждой двадцатки студентов был назначен свой бригадир и курирующий преподаватель.