Текст книги "Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз"

В микрофоне послышался свист; вряд ли это был технический шум. Горобова оглянулась на Печёнкина и посмотрела осуждающе, затем поправила берет и произнесла строго:

– От колхоза… как и от совхоза, – Наталья Сергеевна запнувшись, усмехнулась, – из студентов освобождаются только, – декан выставила руку и стала загибать пальцы, – аспиранты – раз, члены сборной – два. Ты, Кашина, член?

Ира, удивлённая тем, что декан так быстро запомнила её фамилию, растерянно помотала головой:

– Кандидат. Пока. В мастера спорта.

Горобова выдохнула, улыбнулась, распустила зажатые пальцы и развела руками:

– Вот когда станешь членом сборной и мастером спорта, тогда и поговорим. Ещё вопросы?

Руку из толпы протянул Малыгин, только что подошедший к толпе сзади и потому незамеченный студентами.

– Что тебе, Витя? – глаза Натальи Сергеевны, разглядевшей со ступенек высокого красавца блондина, засветились добрым блеском; этого абитуриента декан запомнила на всю свою жизнь; был для того повод. Студенты оглянулись разом, загудели, приветствуя парня. Малыгин замешкался с ответом, отвечая товарищам. В микрофоне раздалось покашливание. Виктор вздрогнул и по-военному вытянулся:

– Наталья Сергеевна, а почему сборникам в колхоз нельзя, тем более, что это совхоз? Обидно.

– Вот! – Горобова гордо обвела толпу рукой, – Вот, друзья, поведение, достойное лидера, большого спортсмена и человека. Виктор, хотя и освобождён партийными властями от колхоза… то есть от сельхозработ, но не согласен с тем, что не может выполнить свой гражданский долг. —Поучитесь, товарищи, – Горобова приглушила голос, поворачиваясь к рядам сослуживцев, всё ещё сцепивших губы и несогласных с решением партии.

Малыгин перестал тянуть спину и засмущался. Печёнкин снова прошмыгнул к микрофону:

– Наталья Сергеевна, ну если товарищ сборник так хочет, может удовлетворим его просьбу в виде исключения? – взгляд Печёнкина напоминал удушье питона, обвивавшегося медленно вокруг шеи Малыгина. Виктору даже показалось, что не хватает воздуха. Но спасение пришло из женских уст. Решительно отодвинув парторга, декан спортивного факультета произнесла гордо и чётко, глядя Малыгину в глаза издалека уверенным взглядом:

– Нет уж, никаких исключений, Владимир Ильич. Виктору Малыгину предстоит честь защищать страну на Чемпионате Европы по лёгкой атлетике в январе. Времени осталось всего ничего, так что…

Многоточие повисло в воздухе завидным вздохом многих, перекрестившись с облегчённым выдохом единиц.

6

По всей длине дороги от главного корпуса института до ворот стояли ЛиАЗы, в которые начали садиться студенты. Двухдверные городские автобусы были модифицированы для междугородних перевозок: на задней площадке стояли теперь сидения. Именно туда водитель и предложил сгрузить все сумки, и, чтобы избежать завалов, лично встал на погрузку. Студенты подходили к задней двери, подавали багаж, водитель ставил сумки и рюкзаки аккуратно, стараясь занять не всё сидение.

Ира Кашина, подавая свою небольшую сумку, предупредила:

– Ставьте прямо, иначе, если разольются мои духи, я на вас в суд подам.

– Иди, модница; в суд она подаст. – Шофёра такие угрозы не пронимали, но сумку капризной девицы мужчина всё-таки поставил подальше и поровнее.

– Эх, жаль, что не «Икарусы», – покрутила головой другая Ира – Станевич, и тут же дала отмашку Юлику, державшему две сумки сразу: свою и девушки, – Грузи давай, а я пошла занимать места.

Всем сразу было объявлено, что задняя дверь открыта только для загрузки багажа, после чего будет заблокирована, а вход и выход пассажиров предполагался только через переднюю.

– Ишь, захотела! Здесь тебе не Венгрия, а у нас, – обиделся шофёр на слова Иры, – Туда, куда я вас везу, и этого много. Там только лошадь с телегой хороша. А она – «икарусы», – мужчина скопировал недовольное лицо Станевич, но тут же упёрся в жёсткий взгляд Юлика. Поняв по сощуренным глазам, что сказал лишнее, шофёр решил реабилитироваться и кивнул в сторону спортсменки, уже скрывшейся в автобусе, – Красивая. Одна фигура чего —ух!

– Фигуристка, – коротко объяснил Юлик, тут же извинив мужичка, и закрутил головой, осматриваясь, – Слышь, дядя, а мы через сколько поедем? Покурить бы успеть, – Юлик нащупал в кармане куртки пачку «Столичных».

– Так кури тут, племянничек. Кто не даёт? – закидывая сумки, шофёр отвечал громко, не понимая сложности ситуации, и начал соображать только тогда, когда Штейнберг зашипел:

– Ты что, дядя? Без ножа режешь. Мы же – спортсмены, а не какие-то там автодорожники или «стали и сплавов», – из крупных ВУЗов Юлиан вспомнил только эти: МАДИ и МИСС. Отчего-то по названию казалось, что там студенты только и делают, что курят. Штейнберг огляделся, объясняя, – Нам курить нельзя – спортивный режим, – Юлиан ещё раз внимательно осмотрелся, не услышал ли кто слов водителя, но ничего подозрительного не увидел. Одни преподаватели были заняты водой и провизией на дорогу: тётя Катя развозила на тележке приготовленный сухой паёк и небольшие пластиковые канистры воды. Другие – просто стояли кучками и переговаривались с озабоченным видом, обсуждая предстоящую дорогу, да и вообще всю практику. Юлик выловил взглядом из толпы Соснихина и с намёком кивнул за автобус. Миша ответил одними глазами, скосив их за деревья на заднем плане. Именно за них парни незаметно улизнули. Посадка продолжалась. Шофёр, усмехнувшись словам конькобежца, размышлял про себя хороший парень спортсмен или нет, раз курит. Поговаривали, что в сборной страны по хоккею вообще все курят. А они – олимпийские чемпионы. Что уж тогда с этих жмуриков брать. И подумав, шофёр решил, что особо хороших в колхоз не посылают. Но все же сомнение точило и мужчина решил спросить при случае дорогой про курение и результат хотя бы вон у того пузатого мужичка, которого все звали Коржиком. Кажется, он был тут ректором. Шофёр посмотрел на суетливого Блинова. Студенты тем временем уже почти расселись. Редко кто бегал от одного автобуса к другому, выискивая удачную компанию. Таковой считалась любая, где не было парторга. Даже с грозной Горобовой ехать было веселее, чем с занудливым Владимиром Ильичом, способным в любой момент не просто придраться к кому-то, но и с негативными последствиями для избранного.

Наконец ЛиАЗ, в который погрузились преимущественно легкоатлеты и стоящий в колонне первым, запыхтел: шофёр закончил погрузку багажа и, убедившись, что коллеги готовы к отправке, завёл мотор.

– Всё, Стан, я понял, если она придёт, всё передам. Не волнуйся, – Кранчевский в очередной раз пожал руку Стальнова, задержавшегося на ступеньке автобуса. Виктор думал, что это от нежелания уезжать. Володя то и дело смотрел по сторонам, словно выискивая кого-то. Его новая модная причёска с коротко остриженными волосами по боками и немного удлинёнными сверху, как в каталогах западных стран, шла юноше на удивление и освежала. Чёлка, педантично уложенная на бок, придавала всегда серьёзному лицу Стальнова примерный вид. За поведением Володи из автобуса следило несколько пар девичьих глаз, среди которых откровенно заметным было внимание Кашиной. Ира, сопровождая взгляды Стальнова своими, даже забывала отвечать на расспросы Масевич, устроившейся перед ней, о каникулах. Володя действительно с самого утра высматривал в толпе провожающих Ларису. Вчера, докладывая девушке по телефону что заселились они нормально и за дачей остаётся следить Виктор, Володя понял по голосу, что Лариса хотела бы быть утром в Малаховке. Прямо Королёва про свой приезд не сказала, но, уже немного зная её характер, Стальнов мог предположить подобный сюрприз.

«Не хватало ещё, чтобы она перед всей этой толпой засветилась», – думал Володя во время общего собрания, проскальзывая взглядом по студенткам и ловя на себе многочисленные женские взгляды. Теперь же, когда большая часть студентов и преподавателей уже сидела в автобусах, Стальнов удовлетворённо попрощался со старшим товарищем и поспешил скрыться. Уже из автобуса он крикнул Виктору через открытое окно:

– Мишке Шумкину скажешь, что сапоги Юрок ему припас, – Стальнов скинул ношу с плеч прямо в руки друга. Галицкий, «забивший» место, утвердительно выставил в окно большой палец.

– Везёт же вашему Мушкину, – Кашина вытянула губы, глядя кокетливо на Стальнова.

Володя молча усмехнулся и принялся усаживаться. Юра, поднявшийся с места, передал сапоги Доброву.

– Повезёт и тебе, – Стас указал Ире на свободное место рядом с собой, на сидении, стоящим сразу за сидением Галицкого и Стальнова. Но Ира отрицательно покачала головой. Тогда Добров предложил девушке резиновые сапоги, причём не одни, а всю связку сразу. Кашина фыркнула и отвернулась.

– Вот посмотришь, Катя, эту Вовка точно прибомбит, – тихо прокомментировала перегляды между Стальновым и Кашиной вертлявая Рита Чернухина, тоже не перестававшая фиксировать юношу с самого утра.

Громоздкая волейболистка Катя, попавшая в автобус легкоатлетов потому, что дружила с Чернухиной, фыркнула:

– От такой липучки только дурак откажется.

В подтверждение слов второкурсницы Ира снова повернулась и стала поглаживать свою красивую косу, делая вид, что смотрит на преподавателей вне автобуса, на самом же деле буквально хватающей каждый взгляд Стальнова, случайно обращённый в её сторону.

– Ну и кукеза наша Кашина, всё что-то строит из себя, строит, – Маршал, которая сидела на несколько рядов сзади с Цыганок, незаметно скривилась. Напротив девушек вытянул ноги на всё сидение Савченко. Ячеку, пожелавшему сесть рядом, сосед по комнате указал назад:

– Не обижайся, мячик, у меня ноги затекают, так что…

Ячек широко улыбнулся и сел назад, туда, где на половину сидения были загружены сумки, не сразу заметив, что его соседкой оказалась Сычёва. А когда заметил, то тоже широко улыбнулся:

– Гланвое, тчобы не тильно срясло, да?

Сычёва кивнула и протянула Мише «взлётную»:

– Если станет плохо – пососи. У меня много; дядя – пилот, снабжает, – девушка настойчиво всунула сосульку в руку гимнаста и для верности загнула ему пальцы, глядя с настойчивостью.

– Да с чего это вдруг ему плохо станет, гимнасту? – откомментировал слова девушки Гофман, проходивший в этот момент по салону и подсчитывающий студентов, – Сядь уже, Соснихин, не маячь. Фу, что это тут так дымом воняет? – Гофман стал угрожающе приближать лицо к Мише, заметно потягивая носом. Соснихин, как мог принялся отодвигаться к окну. Приблизься преподаватель ещё на пару сантиметров и скандал прогремел бы неминуемо. Но тут Соснихина выручил Стальнов, он похлопал завкафедрой гимнастики по плечу и молча указал в сторону водителя; мужчина курил за рулём, выдувая в открытое окно. Вместо благодарности за подсказку, Владимир Давыдович махнул рукой, но сближение с Мишей прекратил и выпрямился, – И ты, Стальнов, давай уже тоже усаживайся, не заставляй друга грыжу наживать, – ткнув в Галицкого, Гофман продолжил подсчёт, продвинувшись дальше по салону.

Юра терпеливо ожидал окончания переговоров через окно, приняв сапоги сначала от Володи, потом силой забрав их у Стаса и теперь удерживая в руках и соображая куда деть столь ценные обувки.

– А положу-ка я их вам девчата под сиденье. Идёт? – спросил Галицкий Воробьёву и Зубилину, устроившихся почти в конце автобуса. Лиза кивнула. Лена безразлично махнула, но для порядка заглянула под сидение проверить нет ли там уже чьего-то багажа. Юра аккуратно уложил сапоги, осведомился у девушек не мешают ли они их ногам, отряхнул руки, словно не клал сапоги под лавку, а закапывал их, и широко улыбнулся:

– Чего такая грустная, Лизонька?

– А Миша точно завтра приедет? – Лиза, сразу «обнаружив себя», так как вообще не умела скрывать свои мысли, робко посмотрела на Юру. Галицкий понял ответ на вопрос и принял серьёзный вид. Он вообще всегда и с уважением относился к чувствам людей:

– Обещал. Сегодня похороны, завтра должен прибыть на дачу.

– А в колхоз?

– Рудольф Александрович, а когда вы приедете в колхоз? Ну, то бишь в совхоз, – дерзнул крикнуть Галицкий через окно Бережному, провожавшему автобус снаружи.

– Как всех больных и отсутствующих в кучу соберу, так доложу тебе, Галицкий, о нашем прибытии лично. Телеграммой, – ответ был в шутливом тоне. Настроение у заведующего кафедрой, несмотря на суету, было отличное. Он любил всякие мероприятия, отвлекающие от основного учебного процесса. Во-первых, за тридцать лет практики напреподавался до оскомины. Но главное – это то, что в неформальной обстановке люди раскрывались быстрее, и сразу можно было понять кто чего стоит. Для заведующего кафедрой с очередной армией новобранцев-спартакиадников, где, на кого ни глянь, характеры, да ещё какие!, подобное испытание являлось дополнительной возможностью попрактиковаться в педагогических навыках, отбросив временно учебные.

– Не забудьте предупредить о приезде, нам ведь подготовиться нужно: оркестр, цветы, – отшутился Юра. Бережной только хмыкнул и махнул рукой, показывая, для важности, что ему сейчас не до юмора. В этот момент Рудольф Александрович передавал преподавателю Михайлову канистру с водой, которую приготовили на всякий случай для дороги.

Михайлов занёс канистру в салон, пронёс в конец автобуса, кивнул Ячеку. Миша, поняв о чём речь, ответственно замотал головой. Михайлов дошёл до открытого окна, в котором торчал Галицкий, дал отмашку Бережному, затем прошёл вперёд и сел рядом в Масевич, даже не спросив девушку. Ира растерянно оглянулась на Кашину. Тёзка скривила нос. Художница посмотрела дальше в салон, туда, где сидели Армен и Серик, но они были в это момент заняты каким-то разговором и призыва о помощи не заметили. Масевич выдохнула. Михаил Михайлович ничего не заметил, сидел и обмахивал себя рукой. Кашина полезла в свою сумочку, вытащила оттуда бумажную салфетку, протянула Ире, глазами указывая на её соседа. Михайлов обрадовался салфетке, весело улыбнулся и проговорил громко в отрытую дверь Бережному, повисшему на подножке, оглядывая салон:

– Всё нормально, Рудольф Александрович. Доедем – сообщу.

Бережной мрачно кивнул головой. Всё же, Рудольф Александрович был взвинчен: сразу после общего собрания Горобова прилюдно объявила о том, что для места прохождения практики приехали не все студенты и поручила их доставку в колхоз именно Бережному. А Рудольф Александрович так хотел поехать сразу и со всеми. Попеть со студентами песни, посидеть на привале во время остановки на обед, да и вообще – вспомнить, как говориться, молодость, насыщенную турпоходами с друзьями по спорту и учёбе. С тех пор прошло много лет. Кроме воспоминаний о спуске на плотах по Лене, восхождениях на горные перевалы Кавказа, рыбалке на Байкале и прочее, остались редкие фотографии, слайды и привезённые сувениры. С каждого места – свой. Друзей жизнь пораскидала, кого-то уже унесла, с кем-то развела. Но одиночества, как такового, Бережной не ощущал. Он жил работой и общением со студентами, со спортсменами своей группы. Потому и хотел быть всегда вместе с ними. Но декан приняла единственно возможное в такой ситуации решение: заведующий кафедрой лично отвечал за каждого из студентов, как прибывших, так и нет. И случись, вдруг кто-то из недостающих не появится, решать проблему придётся сразу, на высшем уровне и никому иному, как руководителю кафедры. Поэтому Наталья Сергеевна и предупреждала:

– Про Шумкина, Рудольф Александрович, ты знаешь. Про Андронова я тебе тоже сказала – новенький, тоже высотник, тоже твой, так что – разберёшься.

– А почему после зачисления? – поинтересовался Гофман, всунувший свой нос с разговор, его не касающийся.

– Переводом из Москвы. Там что-то у них на кафедре не устаканилось. Перевели нам, – огрызнулась Горобова на недовольный тон Гофмана. Владимир Давыдович стоял зелёного цвета. Заведующий кафедрой гимнастики в страшном сне не мог себе представить, что его, заслуженного преподавателя и отвечающего за целую кафедру, кто-то, когда-то может заставить поехать в колхоз. Но Печёнкин торчал перед всеми «возмущёнными» личным примером, которым предупреждал возникновение каких бы то ни было недовольств: как среди студентов, так и среди преподавателей.

Перед самым отправлением, Бережной вдруг разволновался от возложенной на него ответственности: мало того, что есть просто опоздавшие, к тому же на него повесили больную: Кириллов и Кирьянов рассказали про температуру Николиной сразу после общей линейки. Горобова, лично убедившись, что девушка действительно больна, подвела к ней парторга и предложила потрогать лоб студентки. Владимир Ильич почти брезгливо приложил руку, поцокал, повозмущался насчёт безответственности некоторых при выполнении важного задания руководства страны, но с решением начальства института оставить больную на месте до полного выздоровления, согласился. Подкараулив Горобову у входа в автобус, Рудольф Александрович схватил декана за руку, останавливая:

– Наталья Сергеевна, а если у неё что-то серьёзное? – кивнул Бережной на Николину, отсевшую в сторону на лавку и провожающую друзей печальным взглядом. Декан поспешно вырвала руку, но, так как это получилось резко, стала говорить, как извиняться, перейдя с преподавателем на «ты», что иногда между ними случалось, как может быть между ровесниками или людьми равными:

– Не мне тебя учить, Рудольф. Примешь решение в соответствии с диагнозом. Кстати, завтра по дороге прессу свежую купи, пожалуйста, личная просьба. Я совсем запурхалась, не успела. А ещё журналы какие: «Крокодил» там и «Аргументы и факты», кроссвордов побольше, а то там в этом колхозе… – просьба превращалась в обращение, требующее иного восприятие. Бережной добродушно поправил:

– Совхозе, Наталья Сергеевна. Ты всё время путаешь, – мужчина смотрел, как младший брат на старшую сестру: принимая указы, но не обижаясь на них.

– Какая разница, Рудольф, пусть «совхозе», все равно от всякой цивилизации за месяц отстанешь, – даже прося, Горобова чеканила слова. Дождавшись положительного кивка от Бережного, декан полезла в автобус, выкрикивая на ходу и жестикулируя в хвост колонны автобусов:

– Грузимся, товарищи. Через пару минут отъезжаем. Поторопитесь!!!

– Та шо ж вы так кричите, Наталья Сергеевна? – недовольно сморщился Бражник, усевшийся на переднем сидении справа от водителя и как раз сразу у двери. На руках мужчина держал кокера, слева от него стояла большая сумка, в которой постелили полотенце, как в люльку. Там же лежала обглоданная добела кость, резиновый цыплёнок, уже не пищащий и откровенно пожёванный, болтался через край поводок с ошейником. Пёс до этого спал, но от крика всполошился. Бражник приподнял собаку, демонстрируя с чем связано недовольство.

– Ничего, проспится в колхозе ваш Золотой, Панас Михайлович. Ему-то картошку не собирать, – Горобова прошла за спину биомеханика и села на отдельное сидение, на котором уже стояли её вещи. Перед ней сидела Михеева, обмахиваясь веером.

– Панас Михайлович, а пёс у вас дорогу хорошо переносит, его не укачивает? – поинтересовалась Галина Петровна, протянув руку через ряд и поглаживая животное, – А то у меня на крайний случай вот, припасено, —Михеева показала из сумки край целлофанового пакета.

Студенты засмеялись. Кто-то стал вслух обрисовывать картину собаки, блюющей в пакет. Бражник зыркнул назад и проворчал, укладывая пса заново:

– Чего бы его укачивало? Скажете тоже, Галина Петровна. Это же охотничья порода.

– А на кого ваша псюха на полях станет охотиться? – Цыганок говорила со смехом, не думая о последствиях. Свете было очень весело и к тому же мало известно о характере Панаса Михайловича, тем более в связи с собачьими вопросами. Девушка просто встала с места, чтобы открыть люк по середине прохода; в автобусе было душно. Панас Михайлович вскочил с места и бешено закрутил глазами:

– Кто это такое спрашивает? У кого мозгов не хватает понять, шо мне не с кем оставить собаку дома? – Бражник сурово шарил взглядом по притихшим студентам. Савченко незаметно толкнул Свету в бок:

– Молчи.

– Да успокойтесь вы, Панас Михайлович, – махнула рукой Горобова, – Никто против присутствия вашего Золотого ничего не имеет. Тем более, что собака у вас – своего рода научный сотрудник. В виде фото-экспоната для изучения. Так? – Бражник согласно хыкнул, но продолжал заркать по салону в поисках виновного. Галина Петровна нашла и успокоила его взглядом. Декан, устраиваясь на сидении, продолжила:

– Ну и всё. Глядишь, эти варвары, что сидят сзади, научат ещё вашу псину чему-то полезному; например, жильё охранять, пока мы в полях будем. Вот и станет присутствие Золотого вполне оправданным, – Горобова говорила без улыбки, но тон был дружелюбным. Автобус выдохнул. Бражник кивнул и сел. Михеева протянула Панасу Михайловичу бутылку с водой. Он намочил руку, приложил ко лбу себе, потом Золотому. Горобова, закончив триаду, осмотрела салон и тут же заметила как ей весело подмигнул Лысков, сидящий напротив с Гофманом. Наталья Сергеевна не поняла жеста, повернулась, наткнулась на молчаливые лица Тофика Мамедовича и медсестры Татьяны Васильевны, устроившихся за ней с другой стороны прохода. Увидев в глазах подчинённых полувопрос-полуиспуг, Горобова догадалась, что подмигивание было адресовано всё-таки ей.

«Это что за регулярность?» – лицо декана насторожилось, но в это время автобус тронулся и студенты одобрительно загудели.

– По-е-ехали! – закричал Соснихин, – Юрок, песню запе-е-вай!

Миша стукнул по плечу Стаса Доброва, сидящего рядом с ним через проход, Стас передал эстафету, пихнув Галицкого, повернувшегося на призыв. Галицкий махнул по причёске Стальнова, едва задев приподнятый чуб. Стальнов дал Доброву щелбан. Стас ответил щелбаном, поставив его Соснихину. И каждый раз действие сопровождалось притворным охом или вскриком, что было смешно.

– Клоуны, – сощурила глаза Кашина, развернувшись и рассматривая ребят пристально. Володя сморщил Ире рожу. Стас послал воздушный поцелуй, засмущав. Юра в это время быстро расчехлил гитару и прикоснулся к струнам, глядя на них с лёгкой грустью: четверостишье, пришедшее в голову в июле, сложилось за месяц отдыха дома в красивую песню.

«Вот только с премьерой теперь придётся подождать», – решил Галицкий, провожая взглядом Николину, одиноко сидящую на лавке и крутящую в руках ключ от комнаты однокурсниц, оставленный ей «на всякий пожарный». Лена грустно смотрела на череду выезжающих за ворота автобусов и никак не могла унять дрожь, пробивавшую её насквозь. Ласковое осеннее солнце согреться не помогало.