Текст книги "Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз"

3

Общежитие института физкультуры кипело ещё с вечера второго сентября. В комнате, где поселились Серик Шандобаев и Армен Малкумов, побывала половина третьего этажа: радушные армянин и казах угощали новых друзей привезёнными из дома национальным коньяком и сочной дыней. Света Цыганок, Лиза Воробьёва и второкурсница Рита Чернухина разместились в комнате с Таней Маршал и Сычёвой, которые должны были приехать к отправке из своих подмосковных городов только завтра. Разложив ненужные для колхоза вещи по шкафам, а нужные заранее упаковав в сумки, девушки пришли к ребятам сразу после ужина. Устойчиво отнекиваясь от спиртного в пользу витаминов, отдохнувшие за август студентки громко галдели наперебой о завтрашнем отъезде. Из соседней комнаты пришли Ира Масевич и Ира Станевич. Лена Зубилина, проживающая с ними в комнате третьей, от мероприятия отказалась. Юлиан Штейнберг, Миша Ячек и Миша Соснихин, заглянувшие с нижнего этажа ещё до похода в столовую, взяли на себя ответственность по уничтожению коньяка. Ребята весело дегустировали напиток, хвалили, смеялись. Никто не напивался – за этим особо следил Армен, наперебой делились предположениями о том, что и как будет завтра.

Впрочем, тему колхоза обсуждали на всех этажах. Студенты, съехавшиеся на учёбу со всей страны, собирались на сельхозработы кто как мог. Заранее предупреждённые первокурсники предусмотрительно запаслись тёплыми вещами и непромокаемыми резиновыми сапогами и теперь опасались только бытовых трудностей. Старшекурсники, для которых письма с уведомлением о поездке в колхоз ушли так поздно, что некоторые их не успели получить до самого отъезда в Малаховку, новость об обязательной сельхозпрактике явилась профилактической клизмой. Поэтому они взволнованно бегали по общежитию в поисках лишней пары шерстяных носок, курток-ветровок и сумок похуже, куда нужно было складывать вещи и провизию на первые дни переезда. Казалось бы организованный выезд всегда в последний момент давал сбой и перекочевать за полторы сотни километров от Малаховки в Рязанскую область, куда чаще всего посылали студентов МОГИФКа, получалось частями, с доставкой и доукомплектовкой общего состава в несколько дней.

– Не, ну этот колхоз – просто беспредел, – махал руками Савченко, волоча накануне по коридору второго этажа новый шкаф. Волейболисту помогал гимнаст Миша Ячек. С Геной его поселил студком только вчера утром, когда оказалось что свободных мест в комнатах с первокурсниками, как сам Миша, уже нет. Вообще-то до последнего момента Савченко, перешедший на третий курс, надеялся, что жить в своей комнате будет один, на крайний случай с каким-нибудь четверокурсником, который потом переберётся на дачу или в Москву. Но на поселение в общежитие всегда было много запросов, поэтому хитрость Гены не прошла. Из всех неопределённых по местам студентов Савченко выбрал себе в сожители именно Ячека, памятуя как весело разговаривает Миша и какой у него лёгкий характер. Валентин Костин, комсорг института, похадатайствовал в студкоме о том, чтобы просьба Савченко о подселении была удовлетворена.

Вчера утром, как только ребята внесли вещи, комната, пустующая летом, превратилась в полигон. Кровати раздвинули к стенам и ближе к столу, освободив место у входа для шкафа. Лишние стулья раздали по соседним комнатам.

Сегодня в комнате царил хаос. Шкаф зиял пустыми полками. Стол был завален книгами, которые гимнаст привёз с собой. На кроватях стояли раскрытые сумки с вещами, из которых то вытаскивали ненужное, то снова укладывали то, что могло пригодиться в колхозе. Тут же валялись вещи, совсем для колхоза непригодные: зимние полушубки, туфли, сапоги, брюки, свитера, рубашки, галстуки, пиджаки…

Попутно Савченко консультировал первокурсника что брать, что оставлять. К хаосу добавлялась суета. Общий сбор был через несколько минут, а сумки ребята до сих пор не собрали; докладывали последнее.

– А зочки и сонтик брать? – дизлексик Миша протянул руки с футляром для очков и зонтиком.

– И панаму не забудь, – зло усмехнулся Гена, – Эх, беда с этим колхозом. Зачем сажать столько картошки, что самим не убрать? Тоже мне – коллективное хозяйство. Будем теперь там месяц грязь месить. – Вчера всем было объявлено, что студенты едут на сбор картошки ориентировочно на месяц и в район с необнадёживающим названием Луховицы.

– Ага, в таком месте кроме как «лухо вить» больше делать нечего, – гыгыкал вечером на ужине раскрасневшийся от спиртного Соснихин. Его каламбуру смеялись. То и дело вспоминали вывески других населённых пунктов, которые приходилось встречать, путешествуя по огромной стране, и от которых живот сводило от смеха: деревня Чуваки или Бодуны, посёлок Давыдов конец или Лобок, речка Вобля, населённые пункты Бухалово или Тупицыно. Такие названия давали широкий простор для фантазии студентов, особенно после выпитого коньяка и приговорённой дыни.

Соснихин, будучи местным, сумел обеспечить половину нуждающихся старшекурсников необходимым тёплым обмундированием, раздев не только свою семью, но и соседские, – Понимать надо, дорогая редакция, куда мы едем: как-никак – Указ Облкома! Не хухры-мухры, – разглагольствовал хоккеист довольно, вручая кому сапоги, кому ветровки. Савченко под экипировку Соснихина не попал, как и не попал на дегустацию конька, ибо вчера после обеда был в Москве и добрался до Малаховки уже после восьми часов, когда пирушка закончилась и все разошлись. Вечером, всё ещё блуждая по общежитию как дрейфующая льдина: ленивая и то и дело натыкающаяся на стены, Миша пообещал Гене попробовать найти для него хотя бы кирзачи. Но пообещал без всякой уверенности. Утром, с надеждой выискивая Соснихина в столовой на завтраке, Савченко, не найдя «снабженца», расстроился. Теперь Гена ломал голову как быть: тёплой одежды ему явно не хватало.

В комнату осторожно постучали. Гена пошёл быстрым шагом, распахнул дверь в надежде, что пришёл Соснихин. На пороге стояла сияющая Цыганок. Девушка блестела от пота и загара. Светлые рыжие кудри отросли за месяц и болтались распущенными по плечам. Выглядела девушка прекрасно: в длинных штанах, светло-зелёной майке и со свитером на плечах.

– Привет, хлопцы, – улыбка пышных губ в перламутровой помаде была предельно приветливой, – Как дела?

– Хорошо, Света, – махнул Ячек, – Привет. Гы тотова? – они были знакомы ещё с момента слачи экзаменов по спортивной практике.

– Тотова, не видишь что ли? Только что с пляжа явилась, – Гена от возникшего раздражения отвернулся; несмотря на то, что сам он жил в Севастополе, ему этим летом бывать на море пришлось мало – работал в библиотеке, куда его устроила на каникулах мать, отрабатывать деньги за дорогу до Москвы. Оттого парень и злился сейчас на девушку из Евпатории.

Света осторожно заглянула в комнату, увидела раскрытый шкаф, покрытый пылью, и тут же сориентировалась:

– Хлопцы, а может вам тут уборочку быстро забабарить? У нас в комнате всё есть: и ведро, и тряпки… – у девушки всё было просто, без осложнения ситуации. И работы Света никакой не боялась.

– Не надо, – Гена села на свою кровать и стал перебирать одежду.

– Почему?

– Потомуша. Через месяц придёшь с тряпками; всё равно тут без нас всё запылится заново.

Света стала по-деловому предлагать:

– А вот и не запылится. Дверцы закроем, зато сможете положить всё, что не берёте.

Девушка смотрела доброжелательно, вызывая в Гене ещё большее раздражение от того, что любую ситуацию воспринимала с оптимизмом. Волейболист, посмотрев зло, буркнул:

– А мы всё берём.

– Мы бсё верём, – поддержал Ячек.

– Ну, как хотите, – Света почувствовала себя лишней, – Тогда я пошла. Меня Танюха с Сычёвой ждут, только что приехали из дома, – потряхивая кудрями, легкоатлетка пошла на выход.

– Давай, – Гена проводил студентку взглядом, встал и с яростью захлопнул дверь, – Шо приходила? Лучше бы спросила не нужны ли нам лишние сапоги.

– Нет у неё сапог, – решил Ячек, рассматривая старые кроссовки; мать сунула их парню в последний момент, предполагая, что если сильно запачкает, то можно будет бросить обувь в колхозе при отъезде. – Не пежеривай, Гена, может брязно не гудет, – Ячек явно не понимал куда его везут. Волейболист посмотрел на рыжего парня хмуро, на его улыбку скептически поджал губы:

– Ага, как же, не гудет… – в колхоз Гене предстояло ехать в третий раз. Обида, что именно в этот год объявлена общая студенческая модилизация, парень матернулся в полголоса, откидывая подальше на кровать красивую вязанную жилетку и жалея, что она без рукавов.

В это время в коридоре общежития раздался гул: к выходу шла толпа студентов, переговаривашихся громко, со смехом и шутками.

– Пошли, что ли? – Ячек сунул кроссовки поверх сложенной одежды, напялил на голову кепку, на глаза надел очки от солнца.

– Иди. Я догоню, – Гена задумчиво смотрел на Мишу, – Дачник, – проговорил он вслед парню и стал поспешно запихивать в сумку новую коричневую аляску на меху; никакой другой тёплой одежды «похуже» у Гены не было

4

У кафедры лёгкой атлетики толпилось около восьмидесяти студентов с сумками и рюкзаками. Абитуриенты вспоминали как отдыхали летом, опрашивали друзей какие оценки они получили по вступительным письменным, выставленным через неделю после окончания экзаменов, когда все уже разъехались, осматривали старшекурсников, знакомых и незнакомых. Бывалые студенты делились впечатлениями о предыдущих поездках в колхоз, рисуя новичкам неприглядные картины размокших полей и бани, одной на весь отряд. Особую острастку рассказы о питании в колхозе приобрели в устах маленькой блондинки Риты, абитуриенты знали девушку по работе в приёмной. Вытаращив глаза и доведя и без того скрипучий голос до скрежета, второкурсница предрекала молодёжи изжогу на второй неделе пребывания в колхозе, тошноту и понос не далее как через месяц.

– А под конец у вас вообще будет несварение кишечника из-за того, что пища однообразная и совсем нет фруктов, – Чернухина убедительно махала маленькими ручками с красиво разукрашенными ноготками разных оттенков красного: от бледно-розового, до кроваво-бордового. Глядя на них кто-то из девушек вслух пожалел, что от работ на земле грязь забьётся под ногти. Рита тут же вытащила из сумки на плече большую косметичку с разными лаками и большим флаконом ацетона и заявила, – Меня врасплох не возьмёшь. Учтите, девочки, женщина начинается с ногтей.

– А я думал, что все-таки с головы, – не то упрекнул, не то подначил студентку бегун на средние дистанции Толик Кирьянов. И тут же парень посоветовал Рите спрятать косметичку подальше, дабы не злить руководство института в лице парторга Печёнкина для которого эстетика тела для студента-комсомольца заключалась в одном только определении – «скромность». А оно крашенных ногтей, ресниц или щёк не предусматривало. По идеологическим определениям образ юного коммуниста предполагал если и выделяться на общем фоне, то исключительно умственными способностями. Красота или ухоженность были тут явно лишними.

– Мрак, да и только, – вздыхала Кашина, слушая переговоры старшекурсников и вылавливая глазами Бережного. Рудольф Михайлович должен был появиться с минуты на минуту, пересчитать своих спортсменов и отправиться с ними на линейку к главному корпусу. Там уже вытянулись в ряд десять ярко-жёлтых автобусов ЛиАзов; толкались неровными рядами студенты других кафедр, взволнованно бегали вдоль рядов преподаватели, то и дело устраивая перекличку. Перевезти в колхоз предполагалось без малого четыреста человек – студентов и преподавателей спортивного факультета. Ректор по хозчасти Сергей Сергеевич Блинов деловито опрашивал водителей автобусов про колёса, бензин и прочие технические детали, вполне способные стать причиной остановки во время трёхчасового переезда.

Со стороны зелёного домика появилась группка ребят, направляющаяся к кафедре лёгкой атлетики: Стальнов, Галицкий, Кранчевский, пожелавший проводить ребят, и Добров, который брёл с поникшей головой последним. Юра, кроме чемодана, нёс через плечо гитару. У Стальнова на одном плече висела спортивная сумка, на другом на верёвке тяжело болтались четыре пары резиновых сапог. Виктор нёс сумку с провизией. Стас волок на спине рюкзак, глубоко согнувшись вперёд и сутулясь под тяжестью.

Девушки, окружённые Ритой, при виде процессии оживились, заулыбались, стали перестраиваться. Старшекурсницы вышли навстречу, окружили ребят, здороваясь. Вертлявая блондинка проскользнула к Стальнову, трижды расцеловавшись с парнем, удостоившим Чернухину мимолётной короткой улыбкой и тут же забывшим о ней, осматриваясь. Новобранки, среди которых стояли Николина, Цыганок, Маршал, Сычёва, и Воробьёва, наоборот спрятались за спины. Кашина в этот момент разговаривала с Кирьяновым, которого уволокла поближе к кафедре. Подкарауливая Бережного, Ира уточняла можно ли в институт носить золотые украшения; во многих советских школах это было категорически запрещено, во избежание подчёркивания социального неравенства. Подошедших старшекурсников Ира не видела.

Озарённые высокопарным «здрассьте вам, девушки», брошенным Стальновым в их сторону, первокурсницы ответили кто робко и тихо, кто погромче и посмелее. Воздержалась лишь Николина, которую Володя фиксировал взглядом. Почувствовав, как у неё подгибаются ноги, Лена отвернулась от толпы и облокотилась на Лизу.

– Что? Плохо? – подруга обеспокоенно оглянулась на Лену; та, появившись утром в общежитии, пожаловалась на боли в животе. Николина сделала знак рукой, дающий понять, что что-то не так, и опустила голову, не глядя ни на кого. Лиза, напрягая руку для поддержки, снова принялась рыскать глазами по толпе, разыскивая Шумкина. Но Миши не было нигде.

– Может он тоже заболел? – тихо спросила она у подруги.

Николина отвлечённо пожала плечами:

– Не знаю. Может и заболел. А может просто не поступил. Ты списки видела?

– Видела. Он там, – списки Воробьёва проверила как минимум три раза: в день приезда и дважды вчера. То, что Миша поступил девушку очень обрадовало. А вот что его не было сейчас среди отъезжающих, казалось непонятным и расстраивало. Все каникулы девушка мечтала об их встрече.

– Тогда появится. – успокоила Лена. Она стояла сжавшись; с вечера девушку морозило, а утром, проснувшись дома, она поняла, что у неё поднялась температура. К тому же, в самом разливе была циклическая месячная функция, заставлявшая постоянно думать о ней и предпринимать меры, чтобы держать себя в сухости и тепле. Так как предупредить из Химок никого из преподавателей или студентов Лена не могла, пересилив себя она поднялась с кровати и отправилась в Малаховку. Родителям про своё плохое самочувствие ничего не сказала, чтобы не волновать, благодарно кивнула на их пожелание хорошо трудиться и пообещала по возможности прислать из колхоза телеграмму.

– Может тебе сказать Бережному, что нездорова? – Лиза потрогала лоб подруги и нахмурилась; показалось, что у прыгуньи в высоту температура.

– Пройдёт, – буркнула Николина. Привлекать к себе внимание в первый же день не хотелось. А ещё больше не хотелось оставаться дома. Несмотря на страсти старшекурсниками про практику, Николина предпочитала одиночеству коллектив.

5

Группа преподавателей примерно из сорока человек стояла за спинами ректора института Ивана Ивановича Орлова и декана спортивного факультета Натальи Сергеевны Горобовой и изучающе оглядывала многократно превосходящую количеством толпу студентов. В отличие от взрослых, нахмуренных, строгих, серьёзных или просто сдерживающих свои эмоции, молодёжь галдела: встрече со знакомыми с разных кафедр все были откровенно рады. Толпа смеялась и осматривала преподавателей не украдкой, а откровенно, не стесняясь высказывать мнение по любому субъекту, привлекшему внимание.

– Господи, как это Дыдыч на запарится в своей фуфайке? – Миша Соснихин указал на преподавателя по гимнастике – Гофмана Владимира Давыдовича, которого все звали просто «Дыдыч», сбросил с плеч лёгкую ветровку и утёр лоб. Время перевалило за девять часов, утреннее солнце теперь грело откровеннее, хотя и набегали на него тучки, предвещающие тот самый обещанный дождь. Заведующий кафедрой гимнастики стоял перед всеми со злющим выражением на лице и придерживал руками полы стёганой ватной куртки, перекрещенные на животе.

Армен Малкумов, находящийся рядом с Мишей, покачал головой:

– Старый он уже. А старым жар костей не парит.

– Не не парит, а не ломит, – поправила Кашина, строя Малкумову глазки. Армен с непониманием нахмурил брови, но тут же недоверчиво улыбнулся. Прыгунья в высоту горделиво повела плечами и протянула, переводя взгляд с права налево, – А Дыдычу нашему не жарко не потому, что он старый, а потому, что вредный. Желчи в нём много, а она, как известно, жиры расщепляет.

– Кто бы говорил? – усмехнулась тихо гимнастка Лена Зубилина. Иру она невзлюбила с первых моментов знакомства во время сдачи вступительных экзаменов за претенциозность и высокое самомнение. Перед крыльцом института недавние абитуриенты, представляющие разные кафедры, смешались в общую кучу, делясь воспоминаниями о лете. О колхозе никто из поступивших первокурсников не думал. Цыганок троекратно расцеловалась с Маршал, соседкой по комнате в общежитии, которая приехала из дома из подмосковного Калининграда только сегодня, и теперь тараторила Тане про то, как пролежала весь август на пляже. Таня тоже была рада видеть и Свету, и Николину, и Лизу Воробьёву, и даже Сычёву. Девушки из Подмосковья делились впечатлениями о закрученных за лето банках варенья, компотов и прочих делах, переделанных на родительских дачах. Маршал кивнула на сумку, обещая дегустацию взятого с собой разносола в виде ассорти из красных перцев и помидор.

– У моей мамы «лечо» получается лучше чем у всяких «Глобусов», – похвалилась Таня, на что Цыганок облизала пухлые губы, а Воробьёва аппетитно почмокала.

«Счастливые, – качнул головой на такую беспечность Стас Добров, – Не знают пока какой кошмар их ждёт. Нет, братцы, колхоз – это как марафон – всегда больно».

Мысленно рассуждая, Добров вдруг заметил, как стоящая справа от него первокурсница с длинной русой косой вот уже трижды как провела по нему взглядом, как рукой, отвечая на вопросы статного кавказца. Теперь лоб нахмурил Стас. Девушка была привлекательная, высокая, сторойная. Бодров медленно оглядел нарядный прикид студентки и понял, что она не из тех, кто проживает в общежитии.

– Это кто? – тихо толкнул Стас Галицкого, косящего направо то и дело.

Юра также тихо ответил, не глядя в сторону девушек:

– Лена. Николина. Высотница.

– Высотница? Это прикольно. Высотниц у нас ещё не было… – Стаса как подменили; грустное выражение сменилось явным интересом к новенькой. Добров любил знакомиться с девушками и обещать им вечную любовь чуть ли при первой встрече. Галицкий за это обзывал друга «болтуном и повесой». Голос друга показался Юре мечтательным, но расстроиться Галицкий не успел.

– Леночка, скажите пожалуйста, а вы в колхоз личного парикмахера для такой роскошной косы выписали, – Стас потянулся рукой и притронулся к волосам Кашиной. Девушка фыркнула и увернулась. Народ захохотал, Галицкий улыбнулся.

– Я не «леночка», а Ирочка, – обиделась Кашина и отвернулась.

Стас выпучил глаза и оглянулся на Галицкого. Юра, всё ещё улыбаясь, смущённо опустил взгляд и пробасил, еле шевеля губами и выразительно тараща глаза:

– Дурень, я тебе про соседку.

– Ах, про соседку? – Стальнов толкнул Галицкого со своей стороны; объясняя до этого Кранчевскому как поливать цветы и на сколько оборотов закрывать на ночь замки, Володя не слышал начала разговора. Но когда все засмеялись, обернулся.

– Привет, Лена, – помахал Галицкий вместо ответа другу.

Николина вяло улыбнулась сразу всем, глядящим на неё ребятам.

– У неё температура скачет, – поспешила объяснить состояние подруги Воробьёва, – А ты не знаешь, Юра, где Миша Шумкин? – недостача друга занимала Воробьёву не меньше, чем состояние подруги.

– Знаю. Приедет завтра. У него любимый дед умер, – Галицкий отвечал Лизе, но смотрел на Николину. Впрочем, на неё теперь смотрели все.

– Какой пылахой тамператур, – покачал головой Серик, – Зашем сыкакат, если в колхоз нада ехат?

Стальнов, попросив Кранчевского подождать с каким-то очередным вопросом, вышел из толпы, подошёл к Николиной, смело приложил руку ко лбу девушки и тут же засвистел:

– Фью-ю… Да у тебя тридцать девять, не меньше, – Володя посмотрел в мутные глаза, Николина извинительно улыбнулась. Ей хотелось поблагодарить парня за внимание, но сил хватило только на улыбку. Лена опустила взгляд. Толпа студентов зашебуршилась, пошла голосами. Следом за Стальновым ко лбу Николиной смело приложилась Чернухина и тоже засвистела. Бегун на средние дистанции Толик Кириллов, впечатлённый мимикой Риты, засуетился:

– Ребята, надо Рудику сообщить, – легкоатлет кивнул на заведующего кафедрой легкой атлетики Рудольфа Александровича Бережного, тренер юноши, – Я щас всё скажу.

– Мы сейчас вместе всё скажем, – удержал первокурсника на месте друг по спортивной группе, удивительно похожий на него, Толик Кирьянов. Он решительно отодвинул Риту, тёзку, вышел на первый план и кивнул головой в сторону преподавателей. Оба Толика стояли в керзовых сапогах и голубых шерстяных спортивных костюмах, кофтами которых подпоясались. Близорукие взгляды средневиков устремились через очки к крыльцу с преподавателями.

Бережной в этот момент что-то усердно объяснял коллегам: Панасу Михайловичу Бражнику, Михаилу Михайловичу Михайлову и Тофику Мамедовичу Джанкоеву. Тофик Мамедович, в костюме лыжника, без лыж и в широких синтетических полусапогах, слушая Рудольфа, менял выражение лица с удивлённого на расстроенное. Бражник и Михайлов эмоций не выражали. Занятость Бережнова остановила намерения двух бегунов сообщить о здоровье Николиной.

– Ребята, а как вы думаете, Рудольф Михайлович тоже с нами едет в колхоз?

Вопрос прозвучал от Сычёвой. Во время летних экзаменов все запомнили девушку по широким кедам и целлофановому пакету, который сопровождал абитуриентку повсеместно, даже на беговой дорожке. Сейчас она стояла в строю на заднем плане и нетерпеливо перебирала ручку саквояжа. Откуда провинциалке из Загорска пришла идея взять в поездку в деревню эталон дорожной сумки для путешествия, например, по Европе, догадаться было трудно. Всем бросилось в глаза несоответствие аксессуара и наряда Сычёвой: штаны шаровары с завязками на щиколотках, как у гуцул, покрывал до колен тяжёлый свитер ручной вязки. Штаны были натянуты поверх войлочных полусапожек, откровенно напоминавшими ортопедические ботинки: на толстой непромокаемой подошве и с молнией от носка и по всему подъёму. Переговоры толпы при виде Сычёвой, снаряженной как на Крайний Север, носили столь же недоумённый характер, что при осмотре Бережного, шевелящего пальцами в растоптанных сандалиях на римский манер и то и дело поправляющего длинные шорты. Из экипировки, пригодной для колхоза, Рудольф Михайлович, похоже, предпочёл только толстый спортивный пуловер, завязанный на поясе.

– Не похоже, чтобы ваш Рудик в колхоз намылился, – конькобежец Юлиан Штейнберг поправил на Ире Станевич, фигуристке с его же кафедры зимних видов спорта, шерстяной жакет на пуговицах и воткнул в его петлицу цветок клевера, который держал до этого в руках. Ира застенчиво заулыбалась и тоже поправила воротник куртки Юлиана, что-то отвечая ему на ухо. Улыбка на лице Штейнберга превосходила широтой Босфорский пролив. Глядя на парочку, остальные первокурсники зашептались, предполагая, что первая пара курса уже сформирована.

Рассуждения студентов прервал голос ректора Орлова из микрофона.

– Доброе утро, дорогие мои! – Иван Иванович был как обычно улыбчив и вселял доверие, – Рад видеть вас здесь отдохнувшими и за лето ещё больше помолодевшими, – Орлов обернулся на преподавателей, вызвав смех в рядах студентов, – Сегодня мы все отправляемся не в колхоз, как вы думали, – ректор сделал театральную паузу, осматривая лица. Недоумение одних протягивалось по ряду удивлением других и далее радостным ожиданием. Решив, что эффект достигнут, ректор вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то листок и утопил в нём взгляд, продолжая говорить в микрофон, – Так вот, едем мы совсем не в колхоз, а в совхоз, – ректор поднял указательный палец, – Совхоз Астапово в посёлке с таким же названием Астапово, который находится в нашей же Московской области, но только в районе города Глуховицы.

– Луховицы, – поспешила поправить Горобова, кивавшая до этого. И хотя декан пыталась говорить тихо, микрофон ректора сработал чётко: Наталью Сергеевну услышали все. Смех зазвучал теперь и за спиной говорящего.

– Да? А я думал Глуховицы, от слова «глухо». Ну, тем лучше, – Орлов тоже смеялся и никто так и не понял то ли он ошибся, то ли заготовил шутку заранее для поднятия настроения. Проговорив ещё несколько фраз про необходимость думать о возложенной на всех ответственности за сдачу хорошего урожая и про то, что ректор надеется на благополучный исход мероприятия, что вызвало смех менее оптимистичный, Орлов передал слово Горобовой. Наталья Сергеевна стояла перед рядами студентов в большом берете и с шарфом на шее, повязанном поверх лёгкого джемпера, как будто уже сейчас была готова выйти в поле. Не хватало только ведра в руках. Голос декана зазвучал строго, особенно на фоне доброго тона предыдущего оратора:

– Так. Программа дня следующая: сейчас ответственные преподаватели ещё раз проверят списки своих студентов, доложат мне об отсутствующих, затем поведут вас в автобусы. Заполнение автобусов произвольное, у нас тут не детский сад, чтобы ребятишек к воспитателям клеить. Салоны не забивайте: транспорта достаточно. А то привезём давленные помидоры, вместо бойких студентов, – Горобова подождала пока смех на шутку стихнет, – Время в пути ориентировочно три-четыре часа. С остановкой на обед. И учтите, если окажется, что кто-то сгруппируется, чтобы вести себя в дороге недостойно: кричать, орать непристойные песни, просто ныть, то, по прибытию в колхоз, я с этими студентами разберусь сама лично. Владимир Ильич Печёнкин, наш парторг, – Горобова в полуобороте протянула руку назад, сделала многозначащую паузу, позволявшую новичкам понять важность освещаемой фигуры. Затем, ощутив за спиной одобрительное кряканье парторга, продолжила, – а также ректор по хозчасти Сергей Сергеевич Блинов и комсорг спортивного факультета Валентин Костин сядут в разные автобусы, чтобы, так сказать, было к кому обратиться в случае, если что.

Из общего строя преподавателей за спиной Горобовой после представления выделились, шагнув вперёд один за другим, Печёнкин, Блинов и Костин. Лица мужчин и комсомольского лидера были не просто серьёзными, но даже скорбными, как перед отправкой на передовую действующего фронта. Печёнкиным вовсю владела инициатива провести во время пути политинформацию о недавней смене правительства Войцеха Ярузельского, которое не только не улучшило продовольственную программу в Польше, но, наоборот, довело страну до распределения продуктов по карточкам. Поляки откровенно голодали вот уже несколько последних лет и советский коммунист Печёнкин никак не мог понять чем же на деле занято правительство, которое довело свой народ до таких испытаний. Рассуждения о Польше как нельзя кстати сочетались с темой предстоящей сельхозпрактики и могли явиться важным мотивирующим аргументом. Заикнувшись на эту тему с Орловым и Горобовой перед линейкой, Владимир Ильич получил откровенное одобрение ректора; сам Иван Иванович предполагал подъехать в колхоз только через пару недель и только на выходные; нельзя было оставлять институт без ректора, поэтому о чём будет идти речь в салоне автобуса, не переживал. А вот Наталья Сергеевна с момента подачи парторгом идеи о политинформации, наоборот, думала только о том, как придётся слушать скрупучий голос парторга во время всего пути, да ещё, не дай бог, отвечать на его заковыристые вопросы. Во избежание тестирования собственных знаний по внешней политике, Наталья Сергеевна на ходу придумала последнее условие – сесть в другой автобус. От одной только мысли провести полдня пути рядом с Печёнкиным, женщине стало не по себе. Декан спортивного факультета была сильным человеком, но категория «парторг» казалась сверх-сложностью для её переносимости. Комсорг Костин и завхоз Блинов, получается, невольно попали под раздел. Печёнкину это, похоже, не мешало. Блинов же вдруг откровенно засожалел, что не взял с собой пару бутылок пива и подушку, чтобы выспаться после него, потому и стоял весь из себя удручённый и томимый нетерпимым желанием опохмелиться после вчерашнего. В голове Блинов прикидывал успеет ли он до отправки сбегать в магазин напротив института, где золотозубая продавщица Марковна всегда оставляла пиво про запас для таких покупателей, как Сергей Сергеевич. Валентин, услышав о решении декана, посмотрел на солнце так, словно прощался с ним навсегда, и вдруг не к месту чихнул, извинился, снова встал в общий строй. Горобова оглянулась на комсомольского лидера, обмахнула взглядом его огромный рюкзак, из которого торчали резиновые сапоги и продолжила:

– Я, соответственно, тоже поеду отдельно. Мало ли что?

Слова Горобовой подтвердил уверенным кивком стоящий в очереди к микрофону парторг. Валентин, тоже вписавшийся в ряды преподавателей, тихо заныл на крыльце, но возражать не имел права. Обильно потеющий Блинов утёр лицо большим тряпичным платком и простонал через сжатые зубы.

– Всем всё ясно? – завершила речь декан.

Из толпы студентов в воздух поползло несколько рук.

– Как фамилия? – ткнула Наталья Сергеевна в сторону одной из них, принадлежащей студеньке первого курса.

– Кашина, – польщённая вниманием, Ира говорила усиленно растягивая гласные и «съедая» части слов на московский лад, – Скажите, а если у меня есть освобождение от колхоза, я могу не ехать?

– А совхоз —это не колхоз, – засмеялся Стас Добров. Ему заранее стало жаль, если студентку освободят от практики в колхозе.

– Кем подписано освобождение? – не удержался вмешаться Владимир Ильич. Его светло-серые брюки дудочкой и коричневая кофта на молнии сморщились, как лицо самого праторга, наклонившегося вперёд.

– Председателем нашего спортивного общества «Трудовые резервы», – голос Иры звучал гордо. На парторга она смотрела с подобострастием.

– У-у, мать, так тебе самый резон трудиться, раз ты в таком обществе состоишь, – снова засмеялся Добров; Стасу теперь категорически не хотелось, чтобы девушку освободили от сельхозработ. Кашина метнула в сторону парня ненавистный взгляд, но, увидев его широкую улыбку, фыркнула и отвернулась.