Текст книги "Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз"

21

Рудольф Александрович, раздосадованный тем, что третий студент, вверенный ему деканатом для доставки в колхоз, почему-то не появился вовремя, мерил коридор кафедры лёгкой атлетики широкими шагами и зачем-то открывал, а потом снова закрывал двери кабинетов.

– Ну, где этот балбес Шумкин, скажите пожалуйста? Мне ещё и прессу свежую нужно для колхоза купить, – почти с негодованием проговорил преподаватель вслух, не задумываясь над тем, что рядом стоят Николина и Андронов.

– Нашли чему удивляться, Рудольф Александрович. Этот ваш Шумкин —личность совсем ненадёжная, – Лену раздражало любое опоздание, тем более, когда из-за этого приходилось менять собственные планы. В данном случае, отсутствие Миши на кафедре в девять часов задерживало выезд всех. На реплику Николиной Бережной хмыкнул, несколько раз посмотрел через окно в сторону ворот, но через деревья ничего не увидел и тоже проворчал:

– Вот и верь после этого людям. А ведь мы пошли ему навстречу; всё-таки дед умер, кто ж не понимает? А он – вон что. Может в общежитие сходить, хоть узнать вообще приехал он или нет? – спросил он вроде как самого себя.

– Не надо, Рудольф Александрович, ходить в общежитие, – Андронов зашёл в учебный класс, на пороге которого они с Николиной стояли, и тоже подошёл к окну, посмотрел на преподавателя, упёршегося двумя руками в подоконник, отрицательно покачал головой, – Кроме нас двоих в общаге никто не ночевал.

– Так а как же тогда быть? – Бережной нахмурился. Похоже, что проблема с Шумкиным представлялась более сложной, чем показалась ему изначально; преподаватель не имел права не привезти студента в колхоз: отсутствие на сельхоз практике без уважительной причины грозило отчислением. Тем более, что абитуриент Шумкин был зачислен по результатам общего голосования комиссии: он еле-еле набрал проходной для вступления бал.

– А позвонить ему никак нельзя? – надоумила Николина; в деканате в личном деле каждого студента обязательно был указан домашний телефон его родителей, если, конечно, таковой у оных имелся.

Подумав над вопросом, Бережной согласно кивнул; всё равно другого выхода не было. Он вышел из класса, прошёл к наружной двери, открыл её, зачем-то впёр взгляд в спокойное небо, вздохнул. Снаружи дул лёгкий приятный ветерок, солнце светило ласково и вовсю щебетали птицы, словно на дворе было не начало осени, а весны.

– Ладно, подождём пока. Может в пути где застрял, если сразу из дома едет. Утро, поезда, электрички, автобусы… Я схожу в институт, а вы пока вот что: возьмите там в подсобке под лестницей мётлы и грабли и подметите вот эту дорожку, а то у нас как в непроходимом лесу.

Бережной указал на дорожку, ведущую к кафедре; после ночной бури она вся была засыпана листьями и ветками. Студенты послушно отправились за необходимым инвентарём. Рудольф Александрович одобрительно кивнул, когда Игнат и Лена появились с граблями и мётлами, и пошёл по своим делам. Студентам было дано неукоснительное распоряжение никуда с кафедры не уходить и, в случае если появится опоздавший, приобщить его к уборке тоже.

Бережной направился по дорожке к кафедре лыжного спорта, намереваясь оттуда свернуть к центральной аллее, как вдруг со стороны общежития на горизонте нарисовались поварихи Марина и Люба. Зная девушек в лицо, Рудольф Александрович им в этот момент не обрадовался, а выслушав их просьбу снова повернул к кафедре. Бережной был прав: вопрос о возможности отъезда поварих в колхоз мог решить либо проректор по хозчасти Блинов, который сам уже находился в колхозе, либо, в его отсутствие, ректор института. Молча сжав губы, Бережной зашёл на кафедру и отправился в свой кабинет звонить, сделав знак всем оставаться снаружи. Игнат и Лена, уже принявшиеся за мётлы, остановились, стали добродушно поддерживать инициативу поварих, уверяя, что вопрос, скорее всего, будет решён положительно. Бережной отсутствовал не более десяти минут. Когда он вышел из здания наружу, вид его был совсем удручённый.

– Чего? Не разрешил Орлов? – Люба, старшая и побойчее из двоих поварих, не смолчала. Марина, увидев лицо Бережного, тоже заранее расстроилась.

Рудольф Александрович молчал, разглядывая девушек, словно видел в первый раз.

– Не разрешил? – повторилась Люба.

Вместо ответа Бережной посмотрел строго:

– У вас сапоги резиновые есть?

Обе девушки от неожиданности растерялись и ответили также вопросом и синхронно.

– А зачем?

– Затем, что вы не у тётки на даче яблоки собирать будете. Неужели не понятно?

– Ура! – воскликнула Николина, принявшись требушить обеих поварих, – Вы поедете с нами! Да, Рудольф Александрович?

– Разрешил ректор, чтобы они поехали? – Игнат тоже был рад известию; в компании длинная дорога до колхоза представлялась более весёлой. Но все же предпочёл уточнить. Бережной кивнул и пробурчал:

– Разрешить-то разрешил. А вот на чём теперь туда ехать – не сказал. Теперь нужен как минимум восьмиместный УАЗик, легковушка всех нас не вместит, – Рудольф Александрович принялся жевать губы и массивно наморщил огромный лоб. Предварительно было договорено, что опоздавших студентов и Бережного отвезёт в колхоз завхоз Мирон, оставленный в институте по возрасту и вместо Блинова для всяких непредвиденных хозяйственных случаев. Теперь же стало очевидным, что личного «запорожца» завхоза явно не хватит. Бережной ломал голову, где и у кого попросить более вместимый транспорт; машины подобного типа могли быть в службах скорой помощи, милиции или у военных. Мужчина мысленно перебирал список своих знакомых из данных ведомств.

Николина, всё ещё подталкивая поварих по-дружески, весело предположила:

– А может всё-таки обойдёмся без УАЗика, если Шумкин не приедет? – Девушка говорила весело, совершенно не расстраиваясь отсутствием Миши. Но Бережной на её слова даже подскочил на месте:

– Как это не приедет? Это по какой же такой причине студент Шумкин не приедет? Да ты знаешь, что это значит? Да я же его в свою группу зачислил. Что же получается: он не приедет, а мне нагоняй от начальства? Никак невозможно.

Тон заведующего кафедрой был столь взволнованным, что улыбка исчезла со всех молодых лиц. Все задумчиво нахмурились.

– И что же делать? – Марина робко выдвинулась из-за Любы.

– А? – казалось, Рудольф Александрович забыл, что стоит на улице не один; он посмотрел на повариху с удивлением, затем с таким же удивлением оглядел остальных, задержав взгляд на мётлах в руках Игната и Лены. И уже наконец сообразив, к чему относится вопрос, выдохнул, – А-а. Ты про это. Так, а что тут сделаешь? Ждать надо, пока этот оболтус не приедет. Без него нам в колхоз соваться не стоит. И так нагоняй будет от Натальи, что опоздали, а если ещё без Шумкина явимся – это уже просто ЧП. Не было ещё в истории института случая, чтобы кто-то на практику в колхоз не поехал. Это хуже, чем дезертирство в армии. Понимаешь? —Бережной обращался только к Марине, словно самой бестолковой в компании была она. Девушка от прямого взгляда преподавателя и его пессимистических прогнозов густо покраснела, стала потеть и даже подкашливать.

– Ну да, ну да, – согласилась с доводами преподавателя Люба, когда Бережной замолчал, – Но сколько ждать? И куда нам пока деваться?

– Домой идите, – махнул рукой Бережной в сторону ворот. Обе девушки отпряли:

– Как это домой? – Люба уже заранее расстроилась, надула губы.

– За вещами, – пробурчал преподаватель рассеянно, – Не поедете же вы в колхоз в платьях и туфлях, – иногда Рудольф Александрович имел такую странную манеру ставить ударения в словах не там, где было нужно, выставляя собеседника за неотёсанного простака. Заметив, что поварихи топчется, не веря, он произнёс уже приказным голосом, – Так что идите, готовьтесь, но только быстро чтобы мне. Одна нога там, другая – здесь.

Обрадованные девушки тут же подхватились и побежали, пообещав Николиной перед уходом обязательно раздобыть для Игната среди родни сапоги и куртку потеплее.

22

Время на картофельном поле после перерыва тянулось ещё медленнее. Когда на часах показало без десяти час, Наталья Сергеевна сделала всем знак остановиться. По цепочке приказ был передан до самых дальних рядов.

– Пойду, посмотрю какой у ребят урожай, – проговорила декан, не желая оставаться рядом с преподавателями; давняя идея парторга поехать в колхоз самим и собственным примером агитировать молодёжь теперь казалась женщине кощунственной и бездумной и раздражала. В их-то возрасте, мотаться по колхозам!? Когда ломит поясницу даже от лёгкого сквозняка, заставлять себя стоять в три погибели по шесть часов на холоднющем ветру? Когда, не зная как избавиться от бессонницы или мигрени в привычных-то условиях, обречь себя на сожительство по соседству с коллегами, к тому же подчинёнными, которые через стенку храпят, охают, сто раз в день задают вопросы, на которые нет ответа или не хочется отвечать? При этом перед всеми утром чистить зубы у общего «корыта», ловя руками тонкую струю горячей воды, и всего три раза в неделю мыться в бане? Не говоря уже про туалеты, куда в любой момент могли войти не только женщины, но и студентки? От досады на парторга, которого теперь считала причиной своих мучений, Наталья Сергеевна не разбирала куда шла, ставила ноги то в проходы между рядами, то в сами картофельные грядки, взрыхлённые плугами тракторов. По пути декан услышала, как парторг распекает двух второкурсниц: волейболистку Катю и легкоатлетку Риту за то, что девушки вышли в поле без рукавиц и теперь жаловались на озябшие руки. Суя под нос студенткам свои тёплые вязаные перчатки, пожертвованные для колхоза, Печёнкин громко голосил про несознательность, ведущую к срыву общественного плана. Высокая Катя уворачивалась от порывов ветра, прикрывая собою маленькую Риту, вязанная шапка которой скрывала не только лоб, но и часть широких скул. Узкие глаза Чернухиной бегали волчком по парторгу, выражая только одно: ненависть к внезапно устроенной выволочке; стоять было гораздо холоднее, чем работать, пусть даже и без перчаток.

«Все тут ляжем от холода, как французы под Москвой в восемьсот двенадцатом», – Наталья Сергеевна куталась в полы куртки, подтягивала повыше воротник свитера и зябко оглядывалась, даже не пытаясь скрыть недовольство. Перепалка с парторгом закончилась тем, что на помощь беззащитным студенткам пришёл Попинко, пообещав снабдить девушек недостающими деталями рабочего гардероба.

«Господи! Спасибо тебе, что ты посылаешь мне на помощь вот таких, как эта длинновязая и нескладная кладезь добра и заботы», – женщина возвела глаза к небу. Проходя мимо Андрея, Горобова в благодарность похлопала парня дважды по руке; до плеча не дотянулась.

– Мне не жалко, – ответил Попинко без пафоса, поняв жест.

Маршал, работающая рядом в тройке с Цыганок и Савченко, перестала вязать мешок, выпрямилась и посмотрела на высокого Андрея широко раскрытыми от обожания глазами.

– Это прекрасно, Наталья Сергеевна, что у нас есть в группе такие ребята, как Попинко, правда? – голос Тани звучал высокопарно, как на слёте комсомольцев города, а может даже области. Андрей от таких слов сгрудился в кучу, сжавшись почти вдвое, шикнул на «защитницу» и уткнулся в грядку. Горобова, от которой, несмотря на неважное расположение духа, не ускользнул нюанс отношений между двумя студентами, твёрдо встала на защиту девушки.

– Правда, Маршал, правда, – женщина дождалась пока молодой парень, смущённый до этого похвалой, повернёт в их сторону ещё более удивлённое лицо и, увидев как ценят его заслуги на самом высоком уровне, сменит зажатость на довольную улыбку. Улыбнувшись в ответ, Наталья Сергеевна кивнула Маршал, – Ну, как вы тут управляетесь? – декан ткнула на Савченко, не особо себя утруждавшего: пока девушки натирали руки о пеньковые верёвки, затягивая мешки, заполненные картошкой, потуже, Гена держал между ног три пустых ведра, всунутых одно в другое и положенных на бока. От агронома Эрхарда исходил очень важный приказ: головой отвечать за каждое врученное ведро. Утром предлагалось даже написать на ёмкостях краскою фамилии чтобы, на случай воровства или потери, знать кого винить. Но потом от такой меры отказались, понадеявшись на сознательность приехавших.

– Это ваш сбор? – Горобова всё ещё была мыслями далеко.

– Наш, – с гордостью пропыхтела Цыганок, завязывая очередной узел, – Неплохо да, Наталья Сергеевна: почти по четыре мешка в шестьдесят кило на каждого.

– А норма? – напомнила Горобова.

– А норма дана на день. А мы пока только полдня отработали. Так что то, что стоит – не в счёт, – пробасила Маршал, оглядывая одиннадцать мешков, составленных рядом. Все прекрасно помнили слова Сильвестра про десять мешков в день на человека.

– А вас, к тому же – трое, – Горобова с подозрением посмотрела на Савченко: парень казался свеженьким, совсем не уставшим.

– И шо што трое, Наталья Сергеевна? Как можем, так и работаем. Нас с детства никто не учил картошку собирать. Спасибо пусть скажут, что и так корячимся. Задарма.

– Да? И где это ты, Савченко, так накорячился, что сапоги как с танцплощадки? – заметила декан на такое зубоскальство.

Гена с любовью оглядел обувь, намазанную ваксой, потом посмотрел на заляпанные кроссовки девчат, грязные резиновые сапоги Горобовой, обстучал один полусапог о другой и фыркнул:

– Так и шо я теперь ради трудовых подвигов должен в самую грязюку лезть? Не буду.

Горобова потрясла головой, словно избавляясь от наваждения:

– Погоди, погоди, что-то я не поняла. А где ты картошку собираешь?

– Как это хгде? Вот тут с краёв и собираю, – Гена ткнул ногой в бортик земли, образованный плугом при выкорчёвывании корнеплода. От пинка земля провалилась и наружу показалась картофелина. Гена наклонился, вытащил овощ, гордо протянул декану. Но Горобову это не умилило:

– А кто будет собирать то, что внутри ряда? – брови декана постепенно перемещались к центру лба, настолько ощутимо, что Наталья Срегеевна словно видела себя в зеркало: ползут, гадючки, формируя преждевременные морщины и выявляя её гнев. Парень на изменение выражения лица начальницы не реагировал, улыбался в ответ:

– А шо? Там и внутри тоже шо-то есть?

Савченко гнал дуру. Горобовой мгновенно всё стало ясно. Она прошла несколько метров вдоль гряды, на которой работал Савченко, всмотрелась в землю и всплеснула руками:

– Нет, ну скажите мне где такой недоделанный взялся: он одну берёт, пять оставляет. Это что за брак? Савченко, откуда у тебя руки растут?

– Как откуда, отсюда, – Гена помотал руками, для иллюстрации покрутил плечами вперёд, потом назад. Декана это снова не впечатлило. Гена указал в поле, – А за деталями – это вам, Наталья Сергеевна, к Павлу Константиновичу. Он вам это, в личной беседе, лучше объяснит, – Гена противно улыбался, сузив глаза. Горобова оглянулась туда, куда махнул рукой наглый студент, одновременно думая почему он хитро щурится.

Лысков, оказался вблизи случайно: чтобы сократить путь к столовой, он шёл по проходу между рядами картошки, на которых работали студенты, и внимательно глядел под ноги. Услышав своё имя, преподаватель анатомии весело поднял голову и посмотрел на говорящих с задором:

– Помощь потребовалась, Наталья Сергеевна?

Горобова молчала. Вокруг декана и группки собиралась толпа любопытных. Лысков счёл молчание за согласие и стал вспоминать, приняв деловой вид:

– Артикуляция хумери. То бишь – плечевой сустав, – Павел Константинович нахлобучил пустое ведро, которое нёс, себе на правое плечо.

– Хумери? – Горобова с удивлением смотрела на преподавателя, не понимая откуда он тут и что является причиной его хорошего настроения.

– Ну да, хумери: хумерус, по латыни, – плечевая кость. Отсюда и название. Не нравится? Но это не ко мне, – ведро вернулось в руки.

– Понятно, – Горобова не стала далее вдаваться в подробности анатомических структур, отвернулась от Лыскова, строго приказала Савченко после обеда переделать работу и на этот раз выбрать картошку со всей гряды, а не только с её бортов. И тут же заторопилась навстречу УАЗику главного агронома, замаячевшему на дороге; было совершенно необходимо приказать местному кочегару Матвею затопить на вечер баню.

Дождавшись, пока декан удалилась, Маршал злобно посмотрела на Савченко:

– Ну и хитрый же ты, Гена. Мало того, что работаешь как попало, так ещё и нормы нам занижаешь своим присутствием. Ты, Света, как хочешь, а я с ним работать больше не буду. Лучше сама. Или вон к ребятам пойду, – Таня указала на пару Попинко-Попович.

– А что? Давай, Танюха, к нам, – широкий штангист растянулся в добродушной улыбке, по привычке поигрывая мышцами лица и передёргивая телом.

– А можно? – девушка не верила сказанному. Ей очень хотелось бы, чтобы приглашение исходило от Андрея, но высотник молчал.

– Не можно. Шо это ты, Танюха, подругу в беде бросаешь? – фальцетя на всё поле, Цыганок вцепилась в рукав куртки Маршал, подтягивая девушку поближе к составленным мешкам, – Не переживай, я ему сейчас такое устрою, – Света зыркнула глазами на Савченко, – Работать будет как пионер на линейке: отдавая салюты после каждого лозунга с моей стороны. Во всяком случае, не хуже твоего Андрюшеньки, – последнюю фразу Цыганок почти прошептала, заговорщически вращая глазами в сторону Попинко и вызвав у подруги недовольство. Выдернув рукав, Маршал цыкнула на Цыганок, приказав немедленно замолчать, пригрозив иначе прекратить дружбу. Затем она решительно вытащила одно из вёдер, лежащих на земле сиротливо, бросила туда стянутые перчатки, пошла с ведром за остальными; девушке очень нужно было до обеда попасть в барак по своим женским делам. Цыганок осталась с подопечным Савченко один на один и приготовилась к разговору, уставив руки в боки. Гена нагло похмыкивал и смотрел на «воспитательницу» с ухмылкой.

– Ну что, как дела, Наталья Сергеевна? – улыбнулся Горобовой Эрхард, соскакивая с машины, едва она только притормозила.

– Да какие тут дела, Сильвестр Герасимович? Одни недоделки: вокруг и кругом, – Горобова оглянулась на поле; посреди него стоял с опущенной головой чубатый Гена Савченко, а бойкая в кудряшках Света Цыганок распекала его так, что до столовой доносились недовольные высокие нотки девичьего голоса.

– Вот и на хитрый лис, нашёлся свой охотник, – проговорил Серик, подмигивая Малкумову и кивая в сторону разборки. Армен прищёлкнул языком и ввинтил рукой в воздух:

– Ах, какая же Свэточка прэлесть! Вах-вах! Сердце моё точно пропало!

– Корвалолчика попей, – посоветовала проходящая мимо Масевич. В голосе девушки явно прослушивалась обида: после вчерашних заигрываний в автобусе, сегодня Армен Иру словно не замечал.

– Это что сейчас тут было? – спросил Армен Серика, глядя художнице в спину и растирая застывшие руки.

– Ты сам джигит, быратан, зынашит тебе и лошадь выбирать, – ответил Шандобаев восточной мудростью, над которой, переглядываясь, задумались все, кто его услышал.

23

Виктора Малыгина преследовал невидимый рок: едва он сел в электричку и задумчиво уставился в окно, как перед ним возникла Лена Капустина – хозяйка дачи, на которой Малыгин собирался жить с Сашей Поповичем. Виктора встреча совсем не обрадовала, хотя бы только потому, что всего минуту назад, стоя на платформе, Малыгин оглядывался по сторонам, избегая встретить в этот час на вокзале именно эту женщину. Причину своего нежелания Малыгин объяснить не мог, только подсознательно чувствовал, что не хочет никаких встреч с ней, а уж тем более объяснений. С первого же дня знакомства Виктор чувствовал со стороны Капустиной притязание к себе и его тяготило, как может тяготить любого неразделённое чувство или неоправданные надежды на обыкновенную дружбу. Малаховская дачная хозяйка очевидно пыталась доминировать в отношениях с Виктором, беря на себя любую инициативу и очень видимо форсируя их, словно уже имела уверенность в том, что нравится Малыгину. Самому парню упрекнуть себя в этом плане было не в чем: повода так думать Лене он не давал. К женщинам Малыгин относился с одинаковой спокойностью и осторожностью, не бросаясь в какие бы то ни было отношения бездумно. Вчерашний поступок с возвращением в Малаховку, чтобы просто увидеть Николину и поговорить с ней, показался даже самому Виктору странным и нехарактерным для него. Поэтому, весь вечер вчера и всё утро сегодня Виктор, глядя на Николину, пытался понять почему всё бросил в Москве и приехал в Малаховку, сломя голову. Стремление к телесным отношениям поступка не объясняло: Лена не выказывала лёгкости связей с ней. Более того, глядя на Николину и сравнивая её с уже знакомыми женскими психотипами, Виктор никак не мог определить девушку в нужную категорию: ни скромница, ни выскочка, ни красавица, ни простушка, ни глупая, ни заумная, а в разговорах настолько неуязвимая, что застать её вопросом врасплох удастся вряд ли. И кокеткой не назовешь, а с другой стороны, как посмотрит в самую глубину тебя, так ноги подкашиваются. А ещё эта улыбка: красивая, откровенная, добрая, как у знатных женщин на портретах, что Малыгин видел не раз на репродукциях. Неотягощённая бытом, неопошленная благосклонностью почитателей, неподдающаяся эмоциям. Истинный ангел! «Может это и есть любовь, когда начинаешь человека идеализировать?» – думал Виктор, глядя на Николину и всё больше пропитываясь необходимостью быть с Леной рядом. Такое с Виктором было точно впервые. После того, как Малыгин с Поповичем уже дали согласие на проживание в на даче в Малаховке, Виктор пожалел о сделанном не раз. Не далее как сегодня утром он опять и опять засомневался не зря ли отказался от общежития, тогда и Николину видел бы ежедневно; вчера Лена обмолвилась, что ездить из Химок в Малаховку далеко и она будет просить место в комнате с Цыганок и Воробьёвой. У них пустовала одна кровать. Но тут же Виктор понял, что разрешить этот вопрос теперь удастся вряд ли: даже если бы для сборника Малыгина и нашлось бы место в общежитии, то третьекурснику Поповичу никто такой привилегии в уже начавшемся учебном году обеспечить не мог. Особенно учитывая, что всё руководство института уехало до октября в колхоз и заниматься вопросом расселения просто-напросто некому. В думах об этом, парень с тяжелым сердцем прошёл мимо дорожки, ведущей от станции к даче, на которой пришлось бы жить, оглядываясь, словно вор: повсюду мнилось присутствие смазливой крашеной молодухи, её блестящий до боли, стального цвета плащ, высокие сапоги ботфорты, бирюзовый шарф электро, накинутый вокруг шеи. Такой Виктор помнил Лену по первому знакомству в электричке. И вот теперь, как на зло или по чьей-то недоброй воле, Лена-хозяйка стояла перед Виктором, и это была реальность. Малыгин даже вздрогнул и уставился на явление с непониманием.

Молодая женщина вырядилась на этот раз в красные легинсы, над которыми едва нависала чёрная мини-юбка, а до колена натянула шерстяные чёрные гетры. Сверху на моднице была смоляная блестящая куртка спортивного типа с широкими шерстяными манжетами и такой же резинкой в талию, с большим капюшоном, отороченным меховой опушкой. На ногах надеты осенние туфли на высоком толстом каблуке. Маленькая и щуплая, женщина смотрелась в наряде как подросток. Виктор задержался на фигуре будущей хозяйки, особо отмеряя взглядом длину ног, подчеркнул про себя наличие талии, представил объём груди, скрытый воздухом куртки, и слабо улыбнулся, вопреки своим мыслям.

– Приве-ет, – голос юноши звучал томно, в глазах с поволокой кроме усталости был явный интерес. Все старания Лены по привлечению к себе внимания были проделаны не зря. Виктор указал глазами на лавку напротив себя, пустующую и скорее всего холодную, так как воздух в электричке был непрогретым. Лена согласно кивнула, поставила на лавку квадратную, мешковатого вида сумку, положила на деревяшки руки, уселась на ладони почти голыми ляжками и оказалась совсем близко к Малыгину:

– Привет, привет! А ты разве не уехал на сбор в Леселидзе? – Голос женщины звенел, глаза блестели радостным блеском. Виктор удивился цепкости памяти будущей хозяйки; абхазскую спортивную базу при Лене он упоминал всего единожды, когда объяснял почему, в отсутствие Поповича в колхозе, сам не может заселиться к ней на дачу в сентябре и октябре.

«О! Да с ней надо держать ухо востро», – пронеслось в голове Малыгина, как тревожный сигнал. Откуда была настороженность юноша не знал, но доверился предчувствию.

– Вот – еду, – ответил он коротко и теперь пожалел, что расплылся в улыбке. «Пора завязывать со всей этой либезой. На голову сядет», – пронеслось в голове новое предупреждение. Но ответить ссупоненными бровями на миролюбивый тон не смог:

– А ночевал в Малаховке?

Лена смотрела вроде бы дружелюбно и хотела казаться безразличной, но Виктор уже немного знал женщин, поэтому согласно кивнул и снова усмехнулся себе: « Сейчас спросит где именно?»

– У знакомых?

– В общежитии.

– Так ведь там никого нет? Все в колхозе…

– Значит есть, раз я там ночевал.

Малыгин продолжал смотреть изучающе, так было проще общаться, следуя знакомой аксиоме: «нападение – лучший способ защиты». Лена под таким взглядом растерялась, поёрзала на ладонях, затем вытащила руки из-под ног, принялась растирать их, слегка затёкшие, холодные:

– Жаль, что ко мне не заглянул.

– Кому жаль? – Виктор старался теперь быть безжалостным, он давно уже понял, что приглянулся молодой женщине, но в этом-то и состояла проблема: он не любил лёгкой добычи. Впрочем, женщина, тоже не без опыта общения с мужчинами, судя по возрасту её сына, тут же кокетливо заблестела глазами, выдавая желание за беспечность и опуская голос до низких, пробирающих нот:

– Тебе, конечно: пропустил хороший ужин и ещё более лучший завтрак.

– Да? – вопрос питания мог оставить равнодушным редкое количество мужчин; Малыгин к ним не относился, – И чем же у нас кормят?

Произнося «у нас», Виктор указал на Лену. Женщина весело рассмеялась, ибо поняла, что ответ получился не просто выстрелом в десятку, так как привлёк внимание, а ещё и мог оказаться благоприятной перспективой. Она принялась перечислять, глядя теперь в окно, словно делала одолжение:

– Маслины с маслом, жаренные гренки с тонко нарезанным овечьим сыром на помидорах, перетёртых с чесноком; печёные в духовке кабачки под сливочным соусом и с укропом и зарумяненная на сковородке индюшечья вырезка под шампиньонами, например? Под хорошее «Ркацители». Как тебе?

Виктор удовлетворённо кивнул, вытянув губы, как настоящий гурман. Лене это придало ещё больше фантазии:

– А утром – м-м-м, шикарный, варенный в турке кофе и тоненькие канапе с молочной колбаской. А на сладкое домашний творог с вареньем из свежей чёрной смородины, перетёртой с сахаром.

– И апельсиновый сок? —завтрак соответствовал меню любого западного отеля высокой категории.

Лена перевела взгляд, спокойно утверждая:

– И апельсиновый сок.

– И всё это в одной кухне?

– И даже для одного человека.

– А для домашнего творога сама коровку держишь? Какая умница! И чернику по лесам своими ручками собирала? Трудяжка. – Виктор глумился. Впрочем, тон его шуток был безобидным и глаза искрились улыбкой. Ответ парень получил чёткий и почти сухой:

– Ничего не в тягость для себя, любимой. И вообще, разве умение устраиваться в жизни – это плохо? – Лена смотрела теперь протяжно, накручивая на палец длинный локон крашенных волос оттенка красного дерева. Виктор не отпускал кокетку взглядом, отмечая про себя, что она совсем не так глупа, как может показаться:

– Учту.

– Когда? – женщина, похоже, привыкла брать быка за рога не откладывая.

Вопрос оказался вызовом, отступить перед которым могло быть оценено как слабость. И хотя Виктор вполне мог сослаться на занятость, отчего-то в этот миг захотелось поиграть на грани фола; ох уж эти спортсмены высокого уровня:

– Может быть даже сегодня вечером. Если не отправят на сбор именно сегодня, – расплылся Малыгин улыбаясь: и своей смелости, и полученному приглашению. Ничего нет лучше, чем еда, приготовленная для человека, которого очень ценишь. Парень это знал и нередко этим пользовался. Он смотрел, выжидая ответа. Вроде бы ничего и не пообещал, а в то же время вселил надежду. «Станет ли она рисковать, готовя ужин и не зная наверняка, что я заявлюсь, – размышлял юноша с каким-то непонятным самому садизмом. Почему-то хотелось не просто играть с женщиной, но делать ей больно. Отчего самому стало за себя страшно: он ли это, ласковый и мягкий Витюша, как его называла ещё полчаса назад Николина? Или же он со всеми разный, в зависимости от типа женщины, что перед ним? Да, про такое парень уже где-то слышал. „Подобному – подобное“. Что-то, как-то так. Или это было про лечение?» – Малыгин молчал, выжидая ответа, путаясь в мыслях, осуждая себя за наглость и тут же подбадривая за кураж. Губы женщины, сидящей напротив, сжались в тугую трубочку, её щёки втянулись внутрь, взгляд стал хищным и поглощающим, с прищуром:

– Замётано. И, думаю, ты об этом не пожалеешь.

«Посмотрим, – успокоил Виктор самого себя, посчитав, что в любой момент сможет отразить натиск претендующей на него женщины. Чего-чего, а уж самоуверенности высотнику было не занимать.