Текст книги "Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз"

9

Опустевшее общежитие пугало тишиной и сразу показалось Николиной махиной. После посещения малаховской поликлиники Лена весь день спала. Домой в Химки не поехала, так как повода для освобождения от колхоза у местного фельдшера не нашлось. Тем более не нашлось, что медработник среднего звена услышал от пришедшей студентки про общую мобилизацию. Зайдя в аптеку за предписанным анальгином, Николина приняла лекарство и вернулась на кафедру, спросить у Бережного когда нужно быть для отъезда. Узнав, что остаток группы должен выехать не позднее, чем завтра, Николина решила остаться в общежитии. Время после обеда прошло незаметно: сон при сохраняющейся высокой температуре был провальным, долгим. Но к вечеру жар спал, общее состояние улучшилось и, глядя на пустую комнату в пять кроватей, просторную, светлую, с потолками в три с половиной метра и высокими окнами, Лене захотелось выть волком. Чтобы не быть одной, девушка прошлась по третьему этажу, где была комната, в которой жили Цыганок, Маршал, Воробьёва и другие. Все двери были плотно прикрыты. Лене стало даже страшно от мысли, что она находится в общежитии одна. Она поспешила спуститься с этажа к столовой, в надежде, что там есть кто-то живой. На проходной девушку встретила приветливой улыбкой дежурная Анна Леонидовна.

– Лучше бы я поехала с ребятами сразу, – пожаловалась Николина, спустившись. Пожилой женщине тоже было непривычно сидеть на посту вечером за вязанием; обычно, ближе к ужину, только и начиналась самая работа по отслеживанию на проходной «чужих». Тётя Аня, перебирая спицами, принялась рассказывать про всякие случаи выявления нарушителей правил общего проживания. Для того, чтобы обмануть дежурную, у студентов было припасено много разных способов. Самой классической была попытка выдать кого-то из приглашённых за родственника и пытаться разжалобить пожилую женщину разговором, что гостю негде переночевать. Иногда пытались задобрить, иногда обмануть её внимание, нагло доказывая, что на фотографии пропуска в общежитие изображён именно тот, кто предавался сомнению ответственной работницы проходной, просто фотография оказалась неудачной.

– Ой, ваш народ студент такое вычебучить может – сроду не додумаешься. Однажды привели мне почти в полночь пьянющую вдрыск девицу. Она не то что стоять, говорить не могла, но на вопрос где живёт чётко махала рукой на этажи.

– И что же вы сделали? – Николина села на ступеньки, ведущие на второй этаж, стоять не было сил. Не отрываясь от вязания, тётя Аня пожала плечами:

– А что? Ничего. В своей подсобке уложила отоспаться. А утром восвояси отправила. Девушка, кстати, порядочная оказалась, долго меня благодарила, как протрезвела, что я её с ребятами на этаж не пропустила. Они, четверо обалдуев, напоили её где-то, с понятно какой целью. Так что, вот так. Получается, я ей если не жизнь, то хотя бы порядочность спасла.

Разговор умолк и Лена не знала что делать, крутила голеностопы, то и дело поглядывая на часы на руке; времени было половина седьмого. Ужин обычно начинался с семи, но как работала столовая сегодня и работала ли, девушка не знала. Чтобы не молчать и не уходить снова в комнату, где совсем был нечего делать, Николина вежливо поинтересовалась:

– Что вяжете?

– Пояс зятю. Молодой, а спиной мается, как я. А ты чем приболела? – спросила она заботливо, не для формальности.

Лена встала, протянула руку, потрогала колючую собачью шерсть, смотанную в лохматый клубок:

– Не знаю. Накануне живот сильно болел, как при женских делах. Потом вроде отпустило, но температура поднялась. А теперь ничего нет. Фельдшер сказал вирусная инфекция или перегрев.

Дежурная кивнула, принялась рассуждать с важным видом:

– Ну, это не страшно. Вирусная теперь у всех бывает. Это не то, что раньше. Помню, перед войной, сильная ветрянка всех косила, прямо эпидемия была в Малаховке. А теперь что? Прививку малышу в роддоме делают и здоров на всю жизнь.

Дежурная так быстро шевелила спицами, что Николина не успевала следить. Лена и сама немного повязывала, но бралась за это занятие исключительно от нечего делать. Петли выводила медленно, засыпая на ходу от собственного темпа. Носок требовал у девушки месяц. Шарфик – поменьше, там вязать было по прямой, не морочаясь. На большие вещи Николина не посягала, заранее зная, что терпения закончить начатое, не будет. Рассказывая про свои успехи в нитоплетении, Николина продолжала поражаться:

– Надо же! Вы, наверное, свитер за неделю осилить можете, Анна Леонидовна?

Польщённая дежурная раскраснелась. Из двери столовой вышла старшая повариха тётя Катя, вразвалку подтянула тело на тумбовых ногах, затянутых толстыми чулками. Поздоровалась.

– Это ещё что? – кивнула повариха на вязанье, ухватив на слух окончание разговора, – В прошлом году она дочке целое пальто вот тут на посту связала.

– Так а чем же ещё себя ночью занять? Спать не положено, телевизор не положено, транзистор то работает, то нет. А на одних студентов смотреть – глаза повылезут. Ты уж прости, дочка, – Тётя Аня оторвала взгляд от спиц и посмотрела на Николину поверх очков. Лена согласно кивнула.

– Тётя Катя, а что у вас на ужин? – спросила она у поварихи, почувствовав, как жмёт желудок от голода.

– А чёго хочешь. – повариха была сейчас доброй, улыбалась, – Никого ведь нету, всех как метлой повымело, так и не готовим. Так что, хочешь блинчики, хочешь оладушки, заказывай – сварганим по-быстрому.

– А картошку жареную можно? – в обед у Николиной аппетита не было, а теперь, говоря о еде, стало даже покалывать в пустом животе.

Повариха готовно кивнула:

– Нет вопросов. Счас девчат разбужу, спят от нечего делать, на ходу, – она доковыляла до двери, открыла её, крикнула в глубь кухни, – Эй, девчата, а ну-ка сковородку картошки нажарьте по-быстрому. Счас мигом будет, – улыбнулась Екатерина Егоровна, возвращаясь, – Только чего вдруг картошку? В колхозе наешься ты этой картошки… по самые уши.

– Разве можно наесться жареной картошки? – удивилась Николина заявлению, – Мне хоть каждый день её готовь – не много.

– Погодь вот, вернёшься оттуда, расскажешь какой овощ самый любимый. Я-то уж знаю. Ладно, девоньки, пошла я. А то метёлки эти, Любка с Маринкой, ой и нерасторопные девахи. Всё их подгонять надо, всё покрикивать. Вот кому мужики нужны с помелом. – уже дойдя до двери, повариха уточнила. – Ань, так точно что ли совсем никого в общежитии нет? Такой угомон, аж жуть берёт.

– Как никого? Вот она, я, да ещё парнишка какой-то приехал после обеда. Опоздавший.

– Шумкин? – обрадовалась Лена; почему-то сейчас увидеть Мишу казалось ей приятным известием.

Тётя Катя задержалась, интересуясь новеньким тоже:

– Какой такой Шумкин? В смысле шумит?

– В смысле – фамилия такая: Миша Шумкин, коренастый такой парень, – Лена показала примерный рост Миши, подняв руку едва чуть выше своего виска, – каченный, с залысинами?

Тётя Аня замотала головой:

– Не-а. Не тот. У новенького волосы все на месте, а сам он высокий и щуплый. Аж глаза ввалились. Тоже в колхоз с тобой завтра едет. Сумищу волок – в дверь еле пролез.

– А с курса какого?

– Первый. Наверное. Раньше его никода не видала, – уверила дежурная и кивнула на этажи, —А пойди познакомься. На ужин позови. Сковородку-то тебе самой не осилить. Да и есть в компании приятно, – тётя Аня отставила спицы и, не вставая со стула, посмотрела в журнал, чтобы прочесть вслух как зовут новенького и в какой комнате он поселился.

– Зови, – согласно махнула повариха, прежде чем скрыться.

– А, и правда, схожу, – кивнула Лена, подумав, – Уж не кусается он, думаю?

– На вид – нет. Мирный парень. Глаза вот только какие-то… затравленные. У меня у пса такие были… перед тем, как издох.

«Ну вот тебе здрасьте», – Лена мысленно передёрнулась. Общаться с затравленным псом, да ещё с таким странным именем, не хотелось; у самой кошки на душе скребли. Но данное обещание тяготило. Нехотя Николина стала подниматься по лестнице.

10

Маша пригласила Ларису отужинать с ними. Из Москвы Маша привезла свежий батон и икру минтая на ужин, докторской колбасы для бутербродов на утро и банку варенья. Сладость была для неё; Виктор вообще сладкое не любил. В еде Кранчевский был очень умерен, довольствовался тем, что есть. Маша себя избалованной не считала тоже: из-за постоянной нехватки времени москвичи привыкли не есть, а перекусывать в любое время суток. Гостеприимно сделав предложение, теперь Маша переживала: достоин ли имеющийся у них ассортимент неожиданной знакомой. Привычек девушки Маша совсем не знала, а судя по даче…

Оглядываясь на богатство строения, полёт фантазии можно было распустить на долгие мили. Да и одета Лариса была явно не из ЦУМа.

«Такую юбчонку кроме как за границей или в „Берёзке“ нигде больше и не купишь, – Маша сразу заметила качество ткани, кружева, строчки. На отечественной фабрике из такой фурнитуры не шили, – Что же мне теперь на ужин выдумывать? Наверняка у Виктора в холодильнике лёд звенит.», – Маша посмотрела на жениха. Кранчевский, словно угадав её мысли, зачесал бороду:

– А правда, Лариса, оставайтесь. Я сейчас в магазин быстро сбегаю, хлебца подкуплю.

– Уже купила, – Маша требовала взглядом большей проницательности.

– Ну, тогда колбаски.

– И это есть, – Маша указала на принесённую сумку.

Виктор сдался:

– Тогда чего?

– Картошка в доме есть?

– Конечно! – быстро обрадовался юноша, засуетился, – Должна быть… точно.., – он затоптался на месте, словно забыл где у них может лежать картошка и стал размышлять вслух, – Мужики мои не всю ведь перед отъездом съели? – Извинившись, Виктор пошёл в дом на поиски. Не доверяя его убедительности, девушки проследовали за ним. Придя на кухню, картошку разыскали быстро, но её оказалось на жарку только на маленькую сковородку.

– Ничего, – заверил Виктор Ларису, – Вам хватит, а я себе макароны сварю. Мне привычно. Там ещё должны быть перцы, Юрок хотел мариновать, но уксуса не нашлось. А вообще маринованный перчик – это прелесть, правда, Лариса?

Ответить гостье не дала Маша, заявив, после поисков, что перцев нигде нет. Виктор с досадой зачесал затылок, глядя на Ларису из-под очков извиняющимся взглядом. Но Королёва совсем не расстроилась и, посмотрев с благодарностью на Виктора, потом на Машу, присела, как в поклоне перед царями, широко развела полы юбки:

– Спасибо вам, хозяева, за предложение, но я – на диете. Две недели в августе провела в Прибалтике, а там всё такое вкусное, что отказаться от мороженного или сливок не могла. К тому же спутник мой оказался специалистом по местным блинам, так что мы ими каждый вечер объедались. А блины в Паланге – с картошкой да со сметаной, да с грибами. У-ух, – Лариса сладостно зажмурилась. Виктор сглотнул слюну. Маша посмотрела на жалкий пакетик картошки в руках и вздохнула. Лариса открыла глаза, протрезвела, – Так что, спасибо, но картошки я не хочу. И вообще ничего не хочу, – Ларисе было ясно, что ребята живут небогато. Объедать не хотелось. И, как её не уговаривали, собралась уходить. Но не успела Королёва дойти до двери, как в зале раздался звонок входной двери.

– Ой, что это? – испугался Виктор, незнакомый со звуком.

– Это, Виктор, к вам кто-то пришёл, – Лариса указала на звонок под потолком, – Идите открывать ворота.

– Ты ещё кого-то ждёшь? – Маша подбоченилась, откладывая пакет с картошкой в сторону. Виктор почему-то покраснел, пожал плечами. Он, оказывается, совершенно не умел оправдываться:

– Да кого я жду, Маша? Может кто из соседей пришёл? Тогда, Лариса, может лучше вам их встретить? – Виктор встал за лестницу, ведущую на второй этаж, как спрятался. Проход к двери освободился полностью. Лариса кивнула и уверенно пошла к выходу.

– А может вас проводить? – крикнул Виктор вслед, когда девушка была уже снаружи. Маша тут же одёрнула юношу за руку и обожгла взглядом. Лариса, не видя этого, поспешно отказалась:

– Я не из боязливых, Виктор. Спасибо.

11

Делегация студентов и преподавателей, командированная на сельхзработы, приближалась к конечной точке прибывания – деревне Астапово, расположенной недалеко от границы Московской и Рязанской областей. Время перевалило за три часа пополудни, явно перебивая все прогнозы о продолжительности пути. Автобусы, гружёные и неторопливые, растянулись по дороге почти на километр друг от друга, попыхивая отработанным мазутом из старых, прогорелых труб. Чем больше продвигались на юг, там реже становились леса Подмосковья. Сначала, после Раменского, исчезли берёзовые колки, после Воскресенска стали реже видны хвойные. Доехав до Коломны все чаще на границе водоёмов живописные лиственные рощи из ольхи, вяза, ив раздвигали огромные равнины безлесья, пестрящего даже сейчас, осенью, разнотравьем. Выехав из Малаховки по Новорязанской трассе почти в одиннадцать, в час дня остановились где-то по пути, сразу за Луховицами, среди зарослей непаханых лесостепей пообедать кашей с мясом из консервных банок и хлебом, намазанным маслом. Перекусив, студенты весело забегали по кошме трав, где вперемешку со злаковыми сорняками, в виде неизменного мятлика, шуршащего метёлками семян, или прибитого к земле ковыля, предвестника сухого климата, прорастали подорожник, клевер, островками вклинивались кустики мать-и-мачехи, отчасти ещё в жёлтых цветах, отчасти в опустошённых ветром хохолках семян, повисших нарядно на листьях жёсткой осоки. Девчата сентиментально бросились собирать луговые цветы: находили в сплетении трав фиолетовые свечечки иван-чая, метёлки розги, большие жёлтые корзинки кипрея, клейкие ветки манжетки с закрытыми, кружевными по краям, коробочками, которые, когда их потрясывали, побрянькивали. Воробьёва набрала маленький букетик из низкорослых маслянистых лютиков, маргариток и цветов клевера. Маршал и Сычёва надёргали кустистые ветки цикория, предполагая, что растение пригодится для украшения комнаты, в которой придётся жить. Мальчишки смотрели на подруг с умилением то и дело отпуская реплики типа.

– Не губи природу своей слюной.

– Оставь красоту сусликам.

– Прекрати рвать подорожник впрок, он всё равно несъедобный.

В траве и вправду шуршали то и дело насекомые, грызуны, вспархивали птички, один раз даже проскочил заяц. Поля при приближении холодов пахли больше сеном, горечью, чем ароматами летнего разноцветья, но, уставшая в дороге молодёжь, словно обалдела от этих запахов и, после часового перерыва, с трудом снова впихалась в автобусы.

Продолжили путь вдоль многочисленных речушек и озерков. Дорога шла однополосная, земляная, местами как обычная тропинка, проложенная среди зарослей кустарников и высоких трав. Казалось, что автобусы всё дальше увозят людей от цивилизации. В островках лесопосадок проскакало стадо косуль, в пойме речки пробежали среди высокой травы куропатки, а с высокого берега попрыгали в воду бобры. Студенты, мало знакомые с дикой природой, выхватывали глазами любую её картинку, радуясь увиденному, как дети в зоопарке, представшие впервые перед вольером белых мишек.

Примерно в три тридцать дня въехали в село Астапово и узнали, что это деревня, о чём оповещала табличка на въезде – обычная деревяшка с названием поселения и предшествующей ему прописной «д» с точкой, написанном от руки краской, но останавливаться не стали. По единственной центральной дороге, перерезавшей деревню на две части, проскочили поселение довольно быстро. Дома по обе стороны дороги стояли разные: где добротные, крепкие, в тесовыми воротами выше человеческого роста и скрывающими дворы, где с просевшими крышами и разболтанными штакетниками, сквозь которые просматривалась нехитрое деревенское хозяйство: земляные дворы с птицей и скотиной. И снова студенты засудачили про непростую жизнь на селе; не многим нравилась перспектива такого образа жизни, где всё указывало на тяжёлый труд деревенского жителя, от ведер у колодцев, до перевязи вблизи коровников, у которой привязывали животных для корма и дойки.

Деревня осталась далеко позади, а автобусы всё ехали и ехали теперь мимо бескрайних распаханных полей нечерноземья, на которых кое где были видны трактора. Вдруг слева от дороги блеснула речка, пробудив у студентов надежды на возможные купания и отдых.

– И не мечтайте, – обрубил подобные речи Гофман, – Поход на реку, в деревенский магазин или на танцы, а также любая связь с местными жителями – строжайше запрещены.

Студенты притихли и ждали объяснений.

– Иначе побьют вас тут местные удальцы. Им, как водки напьются, всё равно кого лупить: своих, а ещё лучше чужих, – без всяких ответил шофёр и свернул от речки в сторону нескончаемых полей. Гофман подтвердил эти объяснения молчаливым кивком. В автобусе стало тихо. Горобова сначала хотела рассеять испуги, но потом подумала, что подобные страшилки пригодятся для профилактики. По опыту прошлых лет декан знала, что любые нарушения режима всегда заканчивались ЧП: драками буйных, алкогольными отравлениями бесшабашных, разбитыми коленями бесстрашных, а также тонущими романтиками, решившими сплавать на середину реки за кувшинками для понравившейся девушки. Представители перечисленных психотипов были на каждом курсе. Предупредить или удержать от происшествия таких можно было либо слишком строгими наказаниями, вплоть до обещания отчислить из института, либо вот такими запугиваниями, в надежде, что на девушек они повлияют вернее и станут сдерживающим от глупостей фактором. Поэтому Наталья Сергеевна промолчала.

После километра от съезда к полям и по дороге совершенно размытой и разбитой тяжёлой полевой техникой, подъехали к заасфальтированной площадке перед небольшим домом – баней, как объяснил тут же шофёр. Чуть подальше перед ней стояли два длинных жилища, повёрнутые друг к другу навесами над террасами. Здания были длинные, одноэтажные, побеленные, в одну кладку кирпича, с множественными окнами без подоконников и ставней, что отличало их от любых других строений для массового проживания. Террасы шли по всей длине зданий и ограничивались сплошными деревянными барьерами. Вход в строения был через крыльцо по центру. С ближнего, от стоянки, торца жилищ, ровно посередине от каждого, было построено вытянутое здание с огромной трубой и двумя выходами – баня, по всей ширине перед которой и была заасфальтированная площадка для остановки автобусов. Справа от стоянки и перед первым жилищем маячила большая столовая с окнами по трём сторонам. Подъезд к столовой тоже был заасфальтирован, но не фасадным квадратом, а узкоколейкой, напоминающей обычный городской тротуар. Асфальтовую дорожку удосужились проложить в обход столовой, резко оборвав его перед «трибуной» между жилищами, после которой дальше пройти к ним можно было только по гравию. Вся местность проглядывалась на многие мили вперёд. Уже в ста метрах от лагеря, почти сразу за жилыми строениями, начинались поля. Это было понятно по взрыхлённой земле, следам тракторных гусениц и разбросанным тут и там пустым ящикам. На линии горизонта поля разделялись редкими и удалёнными друг от друга посадками лесополосы из кустарников и молодых деревьев. Пейзаж был настолько унылым, что выгружались студенты молча.

– До реки километр, до деревни пять, не меньше, а до ближайшей цивилизайии, обозначенной как Луховицы – все сорок. Выселки, одним словом. Не хватает только колючей проволоки, – пробурчал Добров, подытоживая. Как бегун, он на глаз мог определить любой преодолённый километраж. Парень вытащил сумку из багажника и встав в строй, как все. Лицо его было хмурым.

– Зашем? – Серик осматривал просторы и тоже не особо радовался. Солнце, допекавшее большую часть пути, теперь спряталось за плотные тучи, ветер стал усиливаться. Далеко-далеко небо было располосовано сверху донизу серыми неравномерными линиями; там, наверняка, шёл дождь.

– За тем, чтобы было как в концлагере, – Добров совсем сник.

Шандобаев с ужасом в глазах посмотрел на Стаса:

– Ты шито, братан, сапсем дурак? Какие слова говориш? Тебе шито институт пизической культуры – фашист, да? – Серик говорил эмоционально, глаза увлажнились. Добров посмотрел на парня с недоумением, хмыкнул:

– Да ладно ты, казах, не разоряйся. Я пошутил. Держи пять. Меня Стасом зовут.

– Меня Сериком, – Шандобаев протянул руку, сжал пальцы Стаса едва-едва, тут же выдернул руку, посмотрел с обидой, – А шутка тывой – сапсем дураский, – Серик взял сумку и отошёл подальше, туда, где колготились у автобусов девушки с цветами в руках. К нему подошёл Армен:

– Ты что так расстроился, Серик? Он ведь и вправду пошутил. Видишь же как тут… – нужных слов для описания своих впечатлений от увиденного, Малкумов не нашёл.

– Зашем он такой гылупост сыказал? Мой дедушка погиб в концелагере. Вот вы такой кырематорий, – Серик ткнул на здание с длинной трубой и отвернулся. Армен замолчал. Рядом с ребятами стояли Ячек и Сычёва с ветками цикория, язычки которого свернулись. Девушка оглянулась на Стаса, наблюдавшего за отошедшим Шандобаевым и, видимо, все-таки переживавшего за сказанное. Увидев, что Сычёва смотрит на него, Добров вопросительно кивнул. Сычёва положила указательный палец поперёк губ.

– Что означает: «рот закрой» или «не зная броду, не лезь, Стаска, в воду», – тихо откомментировал ситуацию Галицкий, тоже слышавший переговоры и теперь пристроившийся с сумкой за Добровым. Через плечо Юры висела неизменная гитара. Сапоги он передал по эстафете Стальнову.

– А? Вы про что, ребята? – Попинко суетился, не зная, что делать: корзина в руках не позволяла взять в руки сумку, тяжесть которой на плече сгибала вдвое, а поставить ношу на землю было жалко: повсюду была непроходимая грязь. Даже на асфальтированной стоянке.

– Давай, я отнесу твою сумку на крыльцо, – сжалился Галицкий, ничего не поясняя. Он взял сумку Андрея и двинулся в сторону ближайшего строения с террасой и навесом. Там же надеялся оставить свои вещи и особенно гитару, так как воздух стал вдруг резко влажным. Андрей охотно расстался с поклажей, продолжая держать большую корзину в руках; из-под плотной белой ткани, укрывавшей её, теперь выглядывали тёмно-бортовые цилиндры травы кровохлёбки.

– О, Юрочка понёс вещи под навес. Может и нам тоже можно? – прокричала Ира Кашина громко, ей надоело стоять в строю с вещами в руках. Никто свои сумки на землю не ставил. Горобова, прошедшая к крыльцу ближайшего строения, оглянувшись на Кашину и, увидев спешащего под навес Галицкого, одобрительно махнула. Толпа без разбору ломонулась к домам по гравиевой дорожке между зданиями, приобретя вид стада, в котором действует только одно правило: быстрее достичь цели. Инстинктивно разделились на два потока: правый и левый.

– Да не толкайтесь вы, – попробовал регулировать лавину рвущихся к строениям студентов робкий Михайлов, оставшийся у автобусов. Но его слабый голос потонул в общем шуме. Горобова, наблюдая за картиной перемещения из-под навеса, нахмурилась и уже открыла рот, чтобы призвать к порядку.

– Пусть пободаются, – ухмыльнулся зрелищу Гофман, непонятно как оказавшийся за спиной Натальи Сергеевны. Он смотрел на толпу сложив руки крестом под грудью, выставив вперёд одну ногу и с прищуром, как гладиатор перед боем, заранее выбирая для себя тех, на ком можно будет отрабатывать воспитательные способности. Тёмно-синий тяжёлый свитер Гофмана казался на нём снятым с чужого плеча. Горобова закрыла рот, поправила берет и шарфик и продолжила наблюдение, не отвечая заведующему кафедрой гимнастики, спиной ощущая его взгляды и по ней, – Зря вы, Наталья Сергеевна, дали добро. Ничего бы с ними не случилось, если бы постояли пять минут с вещами, – добавил Гофман, откровенно сожалея, что построение прибывших поручили не ему.

– Ничего, всё равно председателя я пока не вижу, – Наталья Сергеевна рассеянно оглядывалась по сторонам; руководство совхоза Астапово предупреждено было заранее, оттого странным казалось почему на месте расположения никого нет.

Двери всех зданий были закрыты, никаких признаков людей на месте прибытия колонны автобусов не наблюдалось. В ожидании студенты и преподаватели сгрузили вещи, молодёжь снова выстроилась в шеренгу, но только теперь перед строениями. Преподаватели тоже разделились на две группы и оставались на террасах строений, под навесами. Само собой получилось, что первое здание предпочли преимущественно представители индивидуальных видов спорта, второе – в основном игровики. Преподаватели кафедр разделились соответствующе. Все смотрели по сторонам, в ожидании представителей местной власти тихо переговаривались, предполагая будет ли сегодня дождь или пройдёт стороной, едва оросив землю. Автобусы, оставшиеся в ста метрах позади, не отъезжали, водители ждали на то указаний от Горобовой. Наталья Сергеевна все так же стояла на крыльце первого строения и осматривалась. Кто-то из преподавателей попробовал открыть двери общежитий, но они были плотно заперты. Окна комнат, расположенные со стороны крылец, выходили по всей длине строений на узкие террасы так, что из комнат одного строения можно было видеть комнаты другого, задние же стены общежитий, выходили окнами в поле или к стене без окон здания столовой. Навес над террасами был низким, тоже узким и от дождя укрыл бы вряд ли. Об этом тут же заговорили все старшие, принявшиеся оглядывать строения и имевшие опыт проживания во время сельхозработ. Прогулка по террасе позволяла подсматривать снаружи всё, что происходит внутри. Печёнкин, Костин и Гофман, отправившись на разведку, заглядывали в окна и переглядывались с пониманием: повсюду были навешаны изнутри решётки. Блинов тоже принялся за осмотр, но второго строения.

– Без штор не обойтись, – словно предложил вслух Валентин, тыча в мутное стекло.

– Ага, обязательно, – голос Гофмана был суровым, губы предельно сжаты, – Ты бы ещё торшеры запросил и биде.

Печёнкин, услышав странное слово, никак не относящееся к обиходу советских граждан, напрягся:

– Владимир Давыдович, зачем вы разлагаете дух бойцов? И без ваших комментариев понятно, что тут не отель «Калифорния».

Костин и Гофман резко обернулись на парторга. В голове первого тут же зазвучали выученные наизусть строки одноимённой песни:

«On a dark desert nighway

Coll wind in my hair…»

Валентин, любивший песню до фанатизма и через это начавший серьёзно учить английский, еле сдержался, чтобы не пропеть знакомый мотив. Что же касалось Владимира Давыдовича, то он оглядел парторга с сомнением, удивляясь откуда коммунисту со стажем, невыездному и забубённому идеологией, было известно о месте отдыха буржуазных противников? Может, из программы «Клуб кинопутешественников»? Вместо пояснений Печёнкин зачем-то постучал по стеклу, потом развернулся и облокотился на раму всем телом. Окно не поддалось.

– Хорошо построено, – оценил парторг. Он был доволен.

– Хорошо. Давно стоит. Наверняка строили для пленных немцев, – Гофман, безрезультатно попробовал отколупать краску с дерева, – Ведь после войны колхозный урожай собирали в основном только они.

– Вы это только студентам не скажите, Владимир Давыдович, – Печёнкин так посмотрел на обоих спутников, что Валёк тут же убедил старшего по партии, что полученную информацию если и слышал, то уже забыл.

Парторг кивнул и глянул в сторону. Его внимание привлёк трактор, ехавший в их сторону через поле на большой скорости. Пассажир, худющий и прокуренный дочерна председатель совхоза, издали принялся махать из кабины.

– Здрасьте всем, – громко прокричал председатель, подъехав. Соскочив с трактора около автобусов, он мгновенно определил с какой стороны находится начальство и пошёл через строй студентов к Горобовой и кучке преподавателей, ожидающих его на крыльце справа от стоянки. Именно в это время с неба упали первые, редкие капли приближающегося дождя.

После короткого извинения, председатель обратился к студентам. Звали его Николай Петрович Ветров, но сам председатель словно стеснялся имени-отчества, потому что предложил всем обращаться к нему просто по должности: «товарищ председатель». Ветров говорил быстро и громко, видимо, имея привычку напрягать связки, широко открывая рот с чёрными зубами, обветренными губами и скачущими вверх-вниз короткими чёрными усами на смуглом от загара лице. Маленький и щуплый, председатель был на первый взгляд совсем непредставительным, не таким, каким привыкли видеть его коллег в советских фильмах в исполнении, например, Петра Вельяминова – красивого, рассудительного, принципиального, а походил скорее на рабочего завода, причём после смены – с уставшими глазами. Длинные кирзачи Ветрова до середины голенища были извазюканы землёй, а руки – испачканы мазутом, что вызвало у студентов критику и антисимпатию. Но по мере речи Николая Петровича, конкретной, деловой, детальной, не позволяющей терять время на повторах или разъяснениях, болтовня и обсуждения в строю прибывших исчезли сами по себе, в головах звучали только строки обрисованной перспективы предстоящих трудовых буден.

– Товарищи, я очень благодарен вам, что вы приехали к нам на помощь, – кричал председатель, поворачиваясь по сторонам с одинаковой регулярностью, как флигель; что тоже говорило об опыте выступления перед публикой.

– Партию благодари, – тихо ответил мужчине Стас и заткнулся от лёгкого поддыха от Стальнова.

– И комсомол, – поддержала Доброва маленькая Рита Чернухина, надеясь что и ей сосед Стаса уделит внимание. Но Володя только покачал головой, не удостоив девушку даже взглядом.

– Сейчас я расскажу вам, как мы будем жить и работать этот месяц.

– Эти полтора месяца, – язвительно поправила Кашина, шаловливо косанув глазами на Стаса и тут же наградив соперницу по перепалке взглядом суженных глаз. Про то, что срок практики увеличен с четырёх до шести недель, студентов «обрадовали» ещё на привале, во время обеда. С тех пор Кашина не переставала сокрушаться на эту тему. Добров на её слова промолчал, но его одобрение Ира все же заметила.

– Не женщины, а прямо комитет по поддержке, да Стас? – откомментировал сухо Стальнов, закусив верхнюю губу нижней.

– Жить вы будете вот в этих бараках, – мужчина развел руки по сторонам, весело обернулся и посмотрел на унылую толпу преподавателей на крыльце строения, ближнего к стоянке.

– Бараках? – глаза Шандобаева округлились и стали большими, как у европейца, – Мы шито на войне?

– Серик, не обращай внимания, – посоветовал Малкумов. Сам он тоже загрустил и подумал, что мысли о том, что в совхозе легче знакомиться с девушками, чем в институте на занятиях, не совсем верны.

Из толпы уверенно протянул руку Ячек. Председатель приветливо кивнул Мише, разрешая вопрос, но тут же, похоже, пожалел, так как сказанного не понял. Парень проговорил громким голосом, выйдя на шаг вперёд: