Текст книги "Пять её мужчин"

Спиной молодая Хауард чувствовала на себе родительский взгляд. Люди, до этого самого момента бывшие самыми важными в жизни, вдруг, но по её собственной воле сошли с пьедестала первенства, однако, не покинув его, а уступив место человеку, который вёл за собой жизнь новую, жизнь другую.

Они встали лицом к лицу:

– Привет! – первым сказал Эрик, и этим вырвал её из оцепенения.

Привет! – ответила она, почему – то до крайности смутившись, может быть, потому, что на перевес он держал букет роз. Он был рыцарем, спасшим её, но, вероятно, в день своего спасения, она навсегда его обезоружила.

Он взял её за руку, подбадривая, повёл назад, к месту, где сидели, благосклонно глядя на своих детей, родители Сары.

– Мистер Хауард… – молодой Говард пожал руку отца возлюбленной.

Потом кивнул, протягивая букет, матери Сары:

– Миссис Хауард, это Вам!

– Очень мило, Эрик! Спасибо тебе! – мать Сары легко приняла Говарда, и теперь признавала в нём давнего члена своей семьи. И кажется, не зря…

Эрик крепче сжал руку Сары, уже сам нуждаясь в поддержке. Кто сказал, что она не нужна мужчинам в ответственный момент? Он сказал, обратившись к чете супругов:

– Я хочу попросить у вас руки Сары! Я пришёл официально представиться: я хочу жениться на вашей дочери… Если она скажет: «Согласна!»

На заключительной фразе он кратко взглянул на возможную невесту. Она смотрела на него глазами такой красоты, какой он не видел ни у кого, она невероятна… Смотрела, подтверждая пока что секретное согласие.

– Я даю своё согласие, дети! Я хочу, что дочь была счастлива, Эрик! – отец Сары помолчал: – Думаю, ты для её счастья сделаешь всё… и невозможное тоже!

Эрик кивнул, но не нашёл, чем подтвердить эту правду.

Сара даже почувствовала, как воздухом наполнились лёгкие любимого, но ей оставалось самое лучшее – наполнить счастьем его жизнь, отогнать одиночество и неприкаянность. У неё хватит сил? Да!!!

Он смотрел на неё, вынимая из кармана кольцо, встал на одно колено:

– Сара Хауард, ты станешь моей женой?

– По– моему, не долго мне быть Хауард! – ответила она и это было весомее любого «Да!».

Её будущий муж надел ей на палец кольцо, поцеловал её руку, поднялся на ноги и, не сводя с неё взгляда, сказал:

Обещаю любить тебя, обожать тебя, ценить тебя…

Он обнял её, а она уткнулась лицом в его грудь:

– Я обещаю быть для тебя всем: подругой, женой, советчицей… Буду женщиной, которая даст тебе семью! Обещаю!

При слове «семья», Говард, бывший одиночка, сильнее стиснул невесту в объятиях.

Было лето 1965.

Никого не было счастливее их.

***

Месяц спустя Сара в первый и последний для себя раз надела подвенечное платье. И замерла перед зеркалом, оглядывая себя с единственной мыслью: «Уже сегодня!»…

Девушка не спала ночь, и непонятно что удержало её от желания вскочить с постели и метаться по комнате до рассвета. Она ворочалась, то накрывалась жарким одеялом с головой, то откидывала его, ненавистное.

Горло её, пересохшее, словно Сахара, требовало воды, но не принимало её, подступающую к кадыку рвотой.

За сутки до полнейшего счастья она думала, уж не умирает ли! А потом думала, что это было бы очень обидно —умереть, когда сильнее, чем раньше, хочешь жить!..

***

Длинная дорога к алтарю то ещё испытание и мука! Но её ждала величайшая награда, большой подарок! Она знала, всё будет хорошо…

Узкий проход между рядами скамей в церкви, казался тоннелем в законные объятия любимого, который теперь будет носить статус её мужа, и она сама станет женой.

Она не боялась уйти из родительского дома, зная, что Эрик не потребует от неё ничего, что было бы выше её сил, печальней самого безнадежного предприятия, самой хрупкой идеи. Она не боялась принять новую себя, когда бы то не начало происходить. Всё, что ей дарует её новое положение, она сейчас у алтаря приемлет, сделает своей новой целью, слоганом, фетишем, возрадуется этому. Не потому, что должна, но потому то желает…

Он меня любит! И это – всё…

Было немного гостей с её стороны, и совсем никого – с его. Да и какая разница?! Главное для Эрика – видеть Сару, главное для неё – Боже, помоги! – не споткнуться, следуя к алтарю, где он замер без движения рядом со святым отцом, замер, очарованный ею и её красотой.

Нет, конечно, это не главное! Она пошутила, и ей нечего было бояться. К алтарю её сопровождал стареющий, но ещё сильный мужчина, первый что держал её на руках, поддерживал всегда и теперь на столь важной дороге, дороге к обретению самой себя.

Эрик ждал невесту у алтаря, и припоминал все моменты своей жизни, думая о том, что вряд ли всё когда – то было лучше, чем сейчас. Глядя на Сару, забавно путающуюся в подоле красивейшего белоснежного платья, спешащую к нему, небывало окрылённую приятными мыслями о предстоящем таинстве наречения. Она стремилась к нему, он —к ней, и не было уже преград, а может, они не встретили не одной? Что ж, судьба, как никогда, к нему благоволит!

Прекрасная, Сара —всё о чём он всегда мечтал, словно ангел в обличье девушки. И её, эту девушку-ангела, стоило и хотелось ждать. Хоть веками…

***

Неустанные речи священника и гул в собственных сердцах было всем, что они слышали, держась за руки. Видели пропасть там, где на скамьях должны были сидеть их гости. Мир исчез, а они остались вдвоём на единственном оставшемся клочке того, что чудом не обратилось в хаос.

Их новый мир, только создаваемый, вмещал в себя не так уж много: улыбку Эрика, красивое лицо Сары, её дрожащие пальчики, отражения друг друга в глазах, а потом не первый, но первый поцелуй.

Отсчёт лет семьи Говард начался 15 июля 1965 года.

Глава 3.

Руины.

5 марта 1966.

Это место встречало неласково, но открывало безмолвные объятия забвения.

Эрик под руку с женой шёл за гробом в числе тех, кто был и будет до своего конца семьёй умершего ребёнка. Он любил мальчика, как и его жена, а, может быть, именно благодаря её любви. У них ведь одинаковые вкусы и одни и те же привязанности.

У них теперь одна и та же боль.

И не намётанным взглядом, не зная, что так может быть, он понимал, что вместе с похоронами сына вершатся в семье Калеба Хауарда похороны чего – то ещё, чему тоже не будет воскрешения. Он от всей души надеялся, что интуиция впервые обманывает его…

А потом потекло время, и Хауарды действительно расстались, отдалились, распались во всех смыслах. Эти люди стали не нужны друг другу, больны каждый своей болезнью, удручаемы разной болью.

А он тогда смотрел на Сару, пылая любовью, и получая то же взамен.

***

Любовь бесконечная…

И то, что она дает необходимо тогда, когда ты получаешь дар.

Сара сидела в гостиной того дома, который единственно почитала теперь родным, их с Эриком супружеским гнездом. Предместье Ливерпуля. Муж принёс ей чаю, и принялся разводить огонь в маленьком, но уютном камине. Отпивая из чашки, она видела его спину, следила за движениями:

– Мне так нравится, когда ты такой!

– По-моему, я всегда такой, любимая! Если ты, конечно, имела в виду надежность и хозяйственность?!

Она усмехнулась, сморщила от смешка нос, но Эрик этого не увидел, а она ответила, не скрывая шутливого настроя:

– Нет, я, скорее, имела в виду необычную для мужчины скромность и некоторый нарциссизм!.. Обычный для мужчин…

Он закончил возиться с огнём. Подошёл к жене и присел рядом.

– Ах, вот как?!

– Да… – протянула Сара, потянувшись за поцелуем. Муж исполнил её желание.

Когда она улыбнулась прямо в его губы, Эрик почувствовал, как Сара взяла его руку и приложила к своему животу. Под мягким джемпером он ощутил перекатывание, а потом что – то странное, маленькое, круглое и твёрдое на ощупь, что угадывалось даже под одеждой.

Он перевёл взгляд с лица жены на свою руку, и Сара проследила за его движением глазами. Смежила веки, и опять улыбнулась, наслаждаясь минутами такой гармонии, какую вряд ли испытывала раньше:

– Пяточка! – пояснила она.

– Ясно! – казалось, сам его голос улыбался, был счастлив. – Ты, должно быть, на седьмом небе?

Говард погладила его руку на своём животе:

– Да! – ответила просто.

– Хочешь рассказать? – Эрик подпёр щёку ладонью, состроив гримасу любопытного ребёнка, приготовившегося слушать сказку.

Сара щёлкнула его по носу:

– Если ты не будешь паясничать, милый!

– О, конечно… – он весь превратился в слух, но не смог не прыснуть от смеха, видя, как жена строит из себя строгую мать, хотя именно строгости ей никогда не хватало. Наверняка, их малыш будет баловнем судьбы.

Итак, … – она заправила волосы за уши, собираясь с мыслями, пытаясь найти слова, подходящие её чувствам, ощущениям и представлениям. – Это необычно…

Она замолчала, закатила глаза и продолжила с сарказмом:

– Это… чертовски необычно… – усмехнулась. – Мне так хорошо, Эрик!

Она стала вдруг серьёзной, словно кто – то щёлкнул пальцами.

– Всё это для меня…

Пожалуй, она сказала то немногое, что он смог бы понять.

***

Они спорили целый день. А повод….

Имя!

И, кажется, её отъезд к родителям. Навечно, Эрик, понимаешь?! Ты вообще слышишь? Я собираю вещи, видишь! Прекрати улыбаться, я не шучу!

Внезапно недовольно изнутри толкнулся будущий малыш. Сара, охнув скорее от неожиданности, чем от чего – то ещё, потёрла поясницу, села на кровать, вытянула ноги, враз затекшие.

– Генри, тихонько! Мама ещё не привыкла к такому…

Муж, не сводящий с неё взгляда и забавляющийся тем, как она, вещь за вещью, набивает до отказа маленький чемоданчик, подошёл к ней:

– Генри… пф… У нас дочь, София!

Эрик сел на корточки, принялся стягивать с ног жены изящные туфельки:

– Ты уже передумала спасаться бегством, как я погляжу? – он глянул на неё искрящимися глазами.

Сара повела ногой, высвобождая её их рук Говарда.

– Вот захочу и сбегу! —упрямо заявила она. —Мы сбежим!

Она положила одну руку сверху живота, а вторую – снизу.

– Взбалмошная бунтарка! – буркнул вполголоса Эрик. – София, твоя мама чудит сегодня!

– Генри, а твой отец никак не может смириться, что ты мальчик! – она не выдержала и расхохоталась, а следом добавила: -Не верит тому, кто знает!

– А мы собираемся остановиться на одном ребёнке? – поинтересовался мужчина, вставая на ноги, оставив попытку снять с Сары обувь, дать отдых её ногам.

– Ни за что! – отозвалась его жена.

– Тогда Генри ты назовёшь нашего второго ребёнка, который будет мальчишкой!

Он посмотрел Саре в глаза:

– А сейчас ты носишь нашу Софию!

– Упрямец! – снова расхохоталась Говард, жизнерадостная и цветущая.

***

Всё случилось так быстро, что они и не поняли, в какой момент рухнула их тщательно оберегаемая мечта.

Сара всегда боялась ночей, а теперь, будучи не одна и ответственна не только за своё благополучие, страшилась из вдвойне, подозревая во тьме неизвестные неприятности, расцвет ошибок, которые нельзя исправить, неизбывную боль, с которой жить не научишься.

Муж убеждал, а, вернее, пробовал, попытку за попыткой, убедить любимую в том, что в темноте нет ничего осязаемого, разумного, ничего, чего она опасалась. В темноте есть только покой и возможность чуть– чуть отдохнуть перед новой дневной кутерьмой. Эрик утверждал, темнота – может ласкать, дать совет, утешить! И Сара почти ему верила.

Но тогда…

Та ночь была виновна во всем, что случилось и чему случиться было не дано. Непроглядная и молчаливая, как глухонемая, заглядывающая в окна без спроса тревожными глазами, в которых только и можно было разглядеть, что чёрные колодца бездны. Она, как остерегающая седовласая старуха грозила, словно руками, ветками деревьев, которые скрежетали по стеклам, предостерегала воем ветра в каминных трубах. От чего?

Ею владело некое беспокойство, необъяснимое и бегущее всякий раз, когда к его причинам Сара стремилась приблизиться, разобраться в них.

Он держал её за руку, и когда разговор оборвался, а нервозность молодой женщины только усилилась, поцеловал, обнял за плечи, желая дать не ощущение, но знание того, что она в безопасности, а то, что творится за окном не касается ни её, ни их обоих.

– Ты хорошо себя чувствуешь, родная? – иногда спрашивал он, и жена кивала головой.

И ложью это не было. Сара Говард была здорова, ничто не беспокоило её существования, разве, что непонятные терзания перед отходом ко сну.

Эрик поднялся с места, протянул к жене руку:

– Идём, я тебя уложу! Хочешь?

– Она опять кивнула, на этот раз в знак согласия:

– Да, я утомилась! Прости!

***

Говард и впрямь уложил жену в постель, накрыл одеялом и расположился рядом, притянув её в свои объятия. Всего несколько минут спустя дыхание её выровнялось, а муж почувствовал, как Сара закрывает уставшие глаза. Тихо засыпает, удобнее уложив голову на его грудь.

Он, поглаживая её по руке, чтобы окончательно успокоить и уравновесить её минувший страх с нахлынувшей гармонией, тоже задремал или провалился в глубокий здоровый сон.

Ночь вступала в свои права в полной тишине…

Сара проснулась задолго до рассвета от собственного крика. Вырвавшись из объятий мужа, которые вдруг стали пленом, она, впрочем, так и не смогла отдалиться от него, наблюдая, как разбуженный, он резко сел и глянул на неё. В темноте глаза его казались безумными, белки их светились ослепляющей глянцевой белизной.

– Я не понимаю… – это была первая связная фраза, какую он услышал, а потом голос её опять потонул в сплошном сгустке вопля. Похоже было, словно она долго готовилась, собирала силы, чтобы сказать это не важное.

Молодая женщина была на двадцать третьей неделе первой беременности. Она не наблюдала за собой ничего неординарного последние дни, беременность приносила ей только радость и спокойствие. Малыш вёл себя хорошо и она, та, что только собиралась принять на себя важнейшую функцию, примерить, как самое красивое, точно для неё скроенное платье, роль мамы, хоть и вслушивалась внутрь себя, прислушивалась к ощущениям и силе их остроты, не могла уловить ничего необычного, что вызывало бы волнение и требовало прояснения…

– Это похоже на схватки, Эрик! – её опять скрутила боль. – Это очень похоже на схватки!

Его будто швырнуло к шкафу. Он вынул дорожную сумку, которую безо всякой задней мысли о скором разрешении собрала в больницу Сара. Собрала с любовью и особой аккуратностью, не подозревая, что понадобится она может совсем не тогда, когда она рассчитывала.

– Мои документы в комоде! – её голос перемешался с рычанием сквозь зубы, но рукой, трясущейся и слабой, она указала на нужный ящик. – Как хорошо, что ты есть у меня, милый!

Он, конечно, всегда ею поражался, но теперь с каким-то особым восхищением взглянул на женщину, что, казалось, прямо сейчас готова родить, несмотря на ужасно маленький срок и шокирующе большие риски и опасности. У неё нашлись силы и нежность сказать что – то, обращённое к нему! К нему, который вверг её в это положение и в эту страшную, отравленную непониманием и страхом темноту перед рассветом, вверг по прихоти, неизвестно кем и когда вложенным в сознание инстинктом продолжения рода.

Время стало хищником, грозило в несколько прыжков настичь свою жертву – будущую мать Сару Говард. Прямо поверх пижамы она надела тёплое пальто и под руку с мужем выскользнула в ночь. Шла медленно, ковыляла, сгорбившись, до машины. Эрик помог ей усесться на заднее сидение, но только захлопнул дверцу и занял место водителя, как раздался душераздирающий её крик. В зеркало заднего вида Эрик видел, как Сара почти упала на сиденье не в силах сидеть ровно.

– Помоги, Боже! – пробормотала она, закрывая глаза. Лицо покрылось блестящей плёнкой пота, и больше она не шевелилась…

***

Он хотел опередить скорость света, стать сверхзвуком, сверхсилой. Сверх защитником.

Временами он, с всё большими волнами паники в душе, не успевший ещё прийти в себя от ночного сна, смотрел на жену. С момента, как она потеряла сознание, словно прошла вечность, и не было похоже, что она приходит в себя.

И он, довольно быстро погрузившийся в эту мысль, подумал, что Сара прямо сейчас, так далеко от помощи и спасения, умирает.

И он повторял про себя одно и то же:

– Живи, живи, живи…

***

И тогда время почти остановилось, казалось, сама планета перестала вращаться, а жизнь болезненно замедлилась, утратив последние крохи надежды, так необходимой на пути в Ливерпуль.

Дорога была черна, таинственна и неизбежно далека. Но приближался рассвет, и она скоро уже не была так страшна.

Эрик слышал рёв мотора, но за ним не слышал даже слабого дыхания жены.

***

Это была София…

Маленький комочек вымученной с первых же секунд жизни.

Это была София…

Писк малышки, слабый, едва раздавшийся, смолк. Будоражащий лёгкие вдох стал первым, но спустя один короткий миг сердечко её, исступленно бьющееся с непривычки, замерло и сжалось, больше не давая тепла.

Прожив не больше трёх минут, девочка погибла, не способная выжить. В руках врача забившаяся было новая жизнь покинула тело ребёнка, который только что родился.

Существует ли равновесие между жизнью и смертью? Существует ли грань, за которую та тёмная не смеет заходить до времени, и правит там светлая её подруга и только с течением немалых лет, постепенно теряя все права, уступает той, что, напротив, год от года лишь крепнет, укореняется и выжидает так дьявольски терпеливо, что неизменно вознаграждается?

Почему у кого —то, кто не так ревностно любит, не так цепляется за жизнь, существует, но не живёт вовсе, есть так много времени и сил, что, кажется, вечность сменит другую эпоху, а их жизнь так и будет сильна, пусть преисполненная страданиями, но такая же гордая и несгибаемая? Почему есть те, кто, не успев ни разобраться, ни прочувствовать великое счастье, вынужден пойти другой дорогой, с грустью взирая на ту, нехоженую?

Почему же она выжила, а её…

Она не помнила мельчайших подробностей и сожалела. Она не почувствовала тепла Софии и её аромата перед… Тельце дочки оказалось в её руках уже ледяным, кто —то закрыл девочке глазки, и Сара не увидела их цвета….

Она слышала как – то, что едва не первое, что делает мать – пересчитывает пальчики своего малыша!..

***

Когда Сара Говард снова открыла глаза, на пороге в наброшенном на плечи медицинском халате стоял её муж, которого она так хотела сделать отцом. Счастливым…

Видно, он плакал, но не сейчас, а раньше, за дверью, в коридоре, в другом мире, где Софии уже не было, а Саре грозило исчезновение.

Он подошёл к её постели, пододвинул себе стул. Сел и недолго смотрел на жену. А Сара облизнула потрескавшиеся губы:

– Что с нами было?

– У нас намного раньше срока родилась дочь, дорогая! – он не хотел делать ей больно, взял за руку. – Мне сказали, спасти её было нельзя…

– Что с нами будет? – спросила она, уже имея в виду себя и Эрика.

– Мы будем вместе… – он коснулся её щеки, и Саре стало немного, совсем немного легче.

***

Надпись «Милая» появилась на латунной табличке гробика спустя несколько дней. Вся семья снова собралась вместе словно цельная единица, на день или два откинув разногласия, чтобы потом к ним вернуться.

Дом для большой семьи застыл в нерешительном молчании, будто, как живое существо, как человек – исполин, оплакивая понесённую утрату.

И однажды, посреди удручающей тишины, раздался стальной голос Энн Хауард:

– Я думаю, ничего страшно не случилось! – все со страхом и ошарашенно взглянули на ещё молодую, но жёсткую в своих суждения женщину, которая сама похоронила ребёнка, произвела на свет второго, который спал теперь в незанятой и ненужной уже Говардам детской кроватке наверху. – Девочка даже не жила толком, что о ней жалеть, а моему сыну было целых пять лет, он был весёлый, такой хороший, любимый…

Слова её стихли, оборвавшись, она проронила слезу, но никто не захотел её утешить, памятуя, как она обошлась со своей дочерью. Все взирали на неё брезгливо и безжалостно, уж слишком часто она говорила о своей боли, давно не чувствуя её…

И никто не знал, что….

Она накручивает волосы, румянит щёки, подкрашивает красивые губы и сбегает из дома в ночь…

– Замолчи, негодная! – шикала на неё Джоанна Хауард, держащая дочь за руку. —Как ты можешь такое говорить, как смеешь?

Энн поднялась на ноги:

– Я не чувствую вины за собой! – она направилась к выходу из гостиной. —Кто – то же должен открыть Саре глаза, раз Вы способны только без конца жалеть её и оберегать! А правда в том, что такова жизнь, и справедливо, если умирает тот, кто не может жить…

– Уйди прочь, Энн! —вмешался в перепалку отец Сары Говард.

– Мой сын должен быть сейчас жив, нечестно, что он умер, а вместо него мне досталась жалкая девчонка… -закричала женщина, до последнего стоя на своём. – И не я виновата в том, что Сара не заслужила собственное дитя…

Она вышла из комнаты, хлопнув дверью от досады на них, на дочь, но довольная собой.

За дверью, истошный, раздался плач Сары. Молодой женщины, ставшей, но не оставшейся матерью…

***

Сара перестала говорить или отвечала односложно «Да» или «Нет». «Нет» стало любимым словом жены Эрика.

Через раз она ела, не спала почти каждую ночь, и часто муж находил её сидящей на подоконнике и глядящей в темноту далеко за полночь. Она стала курить, он боялся страшного исхода случившегося, он боялся, что она, уже мёртвая, вдруг решится всё закончить…

И однажды, откуда – то вернувшись, где был без неё, вернувшись откуда – то, куда она отказалась идти, он найдёт её в крови, потому что она… О, Боже: перерезала вены в ванной… наглоталась таблеток… сделала петлю из верёвки, и в ней задохнулась…

Напряжение давило и давало о себе знать. В один из дней Эрик, не выдержав беспокойства и страха, опустился перед креслом Сары на колени и взмолился перед лицом чего – то, может, совсем невозможного:

– Я прошу тебя, милая, вернись ко мне! Мы не начнём сначала, но поддержим друг друга… Ничто не вернёт Софию, но у нас ещё родятся дети… Не бросай меня, я ведь так тебя люблю!

Он подумал, что сейчас Сара скажет излюбленное лаконичное «Нет!», а вслед за этим разверзнется пропасть, способная навсегда разделить их, почти неразлучных раньше. Вместо этого, непредсказуемо, она отвела глаза в сторону и сказала:

– Я так хотела, чтобы мы были счастливы… втроём… Я ведь виновата, Эрик! Я была её не достойна, и она ушла!

– Что? – муж не понял её слов, а потом: -Энн внушила тебе такие мысли? Ты ведь так не думаешь, скажи!

Её молчание было красноречиво: думаю!

– Послушай, дорогая! – сказал он ласково. – В детстве, когда я спросил, почему появился на свет, мне сказали, что просто пришло моё время! Потом мама сказала, что за несколько дней до моего рождения у молодой девушки умер новорождённый сын, хотя был здоров! Я спросил, почему он умер! И мама снова сказала, что пришло его время! Я заплакал от обиды за маленького мальчика, который и не успел пожить, а мама, улыбнувшись, сказала: «Зато он был счастлив, пусть недолго! Жизнь, – сказала она, – удивительна, сколь короткой или длинной не бывает!». И теперь я думаю, наша София тоже была счастлива: у неё была мать, был отец, которые даже теперь её родители! И не забудут её, это выше их сил…

– Ты думаешь, есть Рай? – вдруг спросила Сара.

– Я не знаю, Сара! – ответил он честно. – Я не знаю, есть ли он! Может, мы просто возвращаемся назад, умирая?! Я думаю, есть Рай для тех, кто принимает жизнь, отпускает её, и для тех, кого любят…

– Есть шанс, что мы потеряли её не навсегда?

– Когда – нибудь мы обязательно встретимся с дочкой на той стороне! Это случится, ещё никому не удалось обмануть природу, но, я прошу, – он поцеловал её руку, – не стремись ускорить свидание! У нас есть будущее… ещё есть надежда…

***

Она не стала прежней, но свыклась с собою новой, той, что невозможно было отличить от девушки, которую он знал.

Она поборола болезнь, оправилась физически, а если в душе остался горький след от пережитого, то теперь он обещал не заживать, как тяжелая рана, но и не точить её силы, которые Сара с невероятным упрямством себе вернула.

Ещё какое – то время она не хотела видеть никого, кроме любимого мужа, ещё какое – то время стены дома были для неё тем пространством, единственно настоящим, за которым не было ничего, кроме пустоты.

Но в Рождество 1970 года резко и сногсшибательно она захотела общения с семьёй. Видно, всё время затворничества, Сара Говард готовила себя к возрождению. И в самый волшебный праздник присоединилась к тем, кто очень любил её.

***

Эмме в тот год исполнилось четыре. Тот год…

За три месяца до приезда Калеба и его дочери в Ливерпуль, у Сары случился выкидыш.

Она была на третьем месяце, снова абсолютно счастлива, превратившись в ожидание. Но снова боялась ночей, ещё сильнее, чем в то время, когда носила дочку. Женщина тридцати четырёх лет от роду, как малое дитя, боялась засыпать, и мужу, любящему и верному Эрику, это не казалось ни милым, ни забавным. Ибо он страшился того же, что и она. Снова проснуться от её крика, снова держать её, теряющую сознание, на руках, снова видеть её сломленной. Любимая, всё будет хорошо!

Однако, хорошего не случилось. И не зря последнее время она была тревожна, вздрагивала от любого шороха, зачастила в больницу, хотя, по собственному признанию, чувствовала себя великолепно. Но природа оказалась хитрее тех, кто должен был перехитрить её – самое страшное случилось, когда после очередного осмотра, который не выявил ничего странного, они вернулись домой. К ночи!

Эрик тогда уложил жену в постель, любя заботиться о ней, как о маленькой девочке, накрыл одеялом, сел рядом и ещё долго, держа Сару за руку, слушал её несвязное, прелестное сонное бормотание. Потом улёгся ей под бок и тоже заснул.

Услышал сквозь сон, как она неясно говорит о боли и страхе. А потом проснулся и увидел, что она даже не открыла глаз. Казалось, ничего не происходило, но его насторожил её тон. Саре и правда будто бы было больно, но проснуться она не могла.

– Милая, проснись! Пожалуйста! – умолял он, увидев, как искривилось не от мнимой боли её, раньше спокойное лицо. Откинул одеяло. – Проснись же, давай!

Последнее он почти прокричал, увидев страшное. По простыням, кипельно белым, расползалось чудовищно красное гигантское пятно. Оно пропитывало всё вокруг, липло к простыням, блестело атласно и влажно. Вещество было кровью, вязкой и склизкой, а источником —Сара!

– Проснись, скорее! – его крик, наконец, её разбудил.

– Что? – женщина не сразу сообразила, что от неё хотят. Но потом боль, которую она ощущала, но могла пересилить во сне, накрыла её, и она закричала, как и в первый раз, дико и неуёмно. – Больно, Эрик, очень больно!

А потоки крови всё не останавливались, скоро она уже не могла пошевелиться, побелев. Эрик Говард наспех оделся, подхватил жену на руки, бросился на улицу к машине.

За супругами потянулся кровавый след…

***

Спасти их ребёнка не смогли. Серьёзная кровопотеря поставила и жизнь его матери под удар. Сара Говард около месяца провела в больнице под присмотром врачей. Эрик коротал дни, волнуясь за жену и присматривая за врачами.

Наконец, спустя вечность, Эрик доставил домой потерянную, раздавленную Сару. Она была ещё очень слаба, даже больна, но сама, доведя до белого каления врачей, настояла, чтобы её отпустили домой.

Дни уныния сменялись для неё ночами непрестанного сожаления. Она корила себя, что не осталась той ночью в больнице, что вообще была слишком беспечна, и теперь оказалась в тупике. Эрик взирал на неё с жалостью, но она ненавидела себя за эту жалость, хотя с мужем стала удивительно нежна.

Они ещё крепче сблизились, решив, что, видно, вторая их попытка должна быть попыткой последней.

Они станут утешать друг друга в горе, но всегда будут помнить строгий запрет доктора – Саре нельзя даже пытаться ещё раз родить, едва, тяжкими трудами восстановленное здоровье балансировало на грани с помощью целых пригоршней лекарств.