Текст книги "Любит – не любит"

Максим… Он появился на работе ближе к обеду. К этому времени посетителей в приемной поубавилось. Ни выяснения отношений, ни обмена испепеляющими взглядами или, напротив, проникновенных, берущих за душу признаний. Для чего тогда поминутно спрашивать, не пришел ли Латышев, не найдется ли сахарку, можно ли угоститься кофе? Словом, коллектив затаился в ожидании, очень надеясь, что с появлением еще одного действующего лица всеобщее любопытство будет удовлетворено.

Увидев Максима, Тина медленно поднялась со стула и кивнула, как марионетка:

– Здравствуй.

Она не чуяла под собой ног. Дрожащими руками машинально перебирала на столе бумажки.

– Здравствуй. Как прошел отпуск? – спросил Максим. Спросил так, как если бы ничего не произошло. Как если бы они никогда не собирались жить вместе долго и счастливо.

Но Тина успела его хорошо изучить, чтобы по едва уловимым признакам понять: подобная сдержанность дается Максиму с огромным трудом.

«Бедненький мой, что же я наделала?» – мысленно ужаснулась она и, пока силы и решимость ее не оставили, спросила еле слышно:

– Можно зайти к тебе?

– Конечно, можно. Что за вопрос? – ответил Максим и распахнул перед ней дверь кабинета.

Секретарша проводила их взглядом орлицы, готовой разорвать на мелкие кусочки недруга, собирающегося обидеть ее птенца. Кто-то заходил в приемную и что-то спрашивал, непрерывно звонил телефон. Альбина исправно отвечала, находила нужные бумаги, советовала, посылала куда надо, но при этом всеми помыслами была за закрытой дверью кабинета. Если бы в сейфе у нее хранились документы государственной важности, вполне возможно, она выдала бы их по первому требованию и даже не вспомнила бы потом об этом. К счастью, агенты вражеских разведок и конкурирующих фирм не шастали тем днем по этажам фирмы.

Она надеялась… неизвестно на что. Но только не на чудо. Чудо всегда связывают с чем-то приятным. Все складывается из рук вон плохо – и вот оно, дивное волшебное нечто, от которого все вокруг преображается и становится похожим на сказку наяву. У Тины же все было как раз наоборот. Хорошо, очень хорошо, лучше некуда – и вдруг катастрофа. Волшебное нечто растаяло как дым, осталась лишь реальность, о которой хочется забыть, да не получится…

Словно давая Тине время успокоиться и собраться с мыслями, Максим не спеша доставал какие-то документы из кейса и аккуратно раскладывал их на столе. А она не знала, с чего начать, потому что не имела ни малейшего представления о том, что известно Максиму.

– Знаешь… – произнесли оба одновременно, и их взгляды встретились.

Наступила пауза, которой, казалось, не будет конца. Наконец Максим сказал:

– Прости, я тебя перебил.

– Нет, это ты меня прости. Это я тебя перебила! – воскликнула Тина и поняла, что перед смертью не надышишься. Она вздохнула и продолжила, не глядя на него: – Знаешь, по-моему, нам не стоит больше встречаться.

– Тебе виднее, – спокойно произнес Максим.

Она невольно подняла на него взгляд. Неужели он с такой легкостью готов с ней распрощаться? Обидно, что ни говори. Где-то в глубине души Тина все-таки ждала, что за нее будут бороться. И самое обидное – Максим это понял.

– Прости, – снова произнес он, но уже с оттенком иронии. – Как выяснилось, я не герой твоего романа.

Максиму удалось всего одной фразой дать ей понять, что ему известно если не абсолютно все, то вполне достаточно, чтобы сделать невозможным продолжение их отношений. Конечно, в любой другой ситуации Тина могла бы кинуться ему на грудь, умолять простить, обещать, что ни на кого больше даже не посмотрит. А сейчас ей оставалось только повернуться и, понурившись, побрести к двери.

Но у самого порога она вдруг обернулась и сказала:

– Ты самый хороший человек из всех, кого я знала. Не думаю, что когда-нибудь в жизни мне еще посчастливится встретить…

Тина не договорила и поспешно вышла.

Максим не без облегчения откинулся на спинку кресла. Он боялся предстоящего выяснения отношений, боялся слез, истерических уверений, что больше такого не повторится. Все это было бы тягостно для них обоих, поскольку для себя он уже все решил. И решение было не в пользу бывшей невесты.

Однако не было ни слез, ни покаяния. И от этого Максим проникся к Тине чуть ли не уважением. Если у него от напряжения дрожали пальцы, то каково пришлось ей, бедняжке? «Что бы там ни случилось, Тина вела себя весьма достойно», – подумал Максим. Но, странное дело, он не испытывал того горького чувства утраты, которого так опасался.

«Неужели и впрямь мы, мужики, – собственники по натуре? Нам надо обладать, а не любить. Ведь любить – значит понимать и прощать… Или я не прав?»

Максим постарался прислушаться к тому, что творится внутри него. Но тут в кабинет, предварительно постучавшись, вошла секретарша. На губах – улыбка, во взгляде – тревожное ожидание, в руках – чашечка с кофе.

– Я не вовремя? – спросила она.

– Ты всегда вовремя, – машинально ответил Максим и неожиданно понял, что банальная «проходная» фраза как нельзя лучше соответствует состоянию его души.

Вот те на: не успел распрощаться с одной девушкой, как уже выдает авансы другой! Чем же тогда он отличается от таких, как, скажем, тот же Вениамин Диктов?

Глава 11

– Слушай, а мне ее жалко, – сказала Альбина, ставя чашку перед ним на стол, и мысленно добавила: «Теперь жалко, когда я догадываюсь, чем кончился их разговор. Это ж надо такого парня упустить, и исключительно по собственной глупости!»

– Да мне, по правде говоря, тоже… Но сделанного, как известно, не воротишь, – ответил Максим и вопросительно посмотрел на Бину: – Поедем вечером ко мне?

Она собралась уже было согласно кивнуть, как он поспешно добавил:

– Ты только не подумай ничего такого. Ну, мол, не успел с одной расстаться, как уже…

– Да все я понимаю, – перебила его Альбина. – И ничего такого думать не собираюсь. Только давай сделаем так, чтобы никто ничего не заметил. И слухи пойдут, и перед Тинкой как-то неудобно. Ей и так сейчас несладко, а мы еще будем душу травить. – И подумала: «Боже, как легко и приятно быть великодушной, когда судьба тебе благоволит».

– Ты такая чуткая, – растроганно произнес Максим. – Тогда после работы жди меня за углом, возле универсама. Там всегда машин полно, на нас никто не обратит внимания.

Альбина наконец сделала то, что собиралась сделать с самого начала их разговора, – кивнула. И сказала, как выдохнула:

– Договорились.

Вообще-то по законам жанра ей следовало возненавидеть бывшую лучшую подружку. Классическую лучшую подружку, которая увела у нее из-под носа большую и светлую любовь. Но сейчас, по прошествии месяца, Альбина уже сомневалась: а была ли эта любовь? Да, слов нет, Венчик будоражил ее воображение, очень хотелось превзойти всех его девушек, доказать всем и каждому, что ей, простой секретарше, удалось то, что было не под силу всем этим актрисулькам и прочим длинноногим девицам театрально-киношной тусовки.

Но когда казалось, она крепко держит за хвост самого журавля, а не пресловутую синицу, наступило прозрение. Ее Венчик был вовсе и не ее, а «всехний». Точнее, он по-прежнему не мог пропустить ни одной юбки.

Конечно, Бина переживала, воочию убедившись в его предательстве. Но в первую очередь ей было бесконечно жаль душевных сил, затраченных впустую на приручение неисправимого бабника и эгоиста. Ни секунды в его присутствии она не принадлежала себе. Впрочем, и в отсутствие Венчика Альбину занимали мысли исключительно о нем: как сделать так, чтобы он понял: лучше, чем с ней, ему не будет ни с кем. Совсем как по системе Станиславского, она пропускала ситуацию через себя и не знала ни минуты покоя.

На что стала бы похожа жизнь, добейся Альбина желаемого – обручального кольца, она не задумывалась, а, наверное, стоило бы. Вряд ли ее хватило бы надолго. Когда новизна и прелести семейного очага приелись бы Венчику, он вновь пустился бы во все тяжкие. И что тогда? Взывать к совести, которой нет? Изводить ревностью, которая вызывает у мужчин лишь раздражение?.. Недели, проведенные в погоне за мечтой, оказались по сути временем, вычеркнутым из ее жизни, а Венчик воспринимал суету и хлопоты вокруг него как само собой разумеющиеся.

«Хорошо, что только недели, – утешала себя Альбина. – А если бы я не поднялась тогда в приемную, он бы так и обманывал меня? Конечно, и даже не считал бы это обманом. Если всем хорошо, зачем морочить себе голову какой-то морально-этической дребеденью позапрошлого века, наверняка рассудил бы он».

Непонятным для Альбины оставалось лишь одно: как могла Тина дойти до такого? Позариться на чужого мужчину, когда есть свой, причем не хуже и с серьезными намерениями. Уж кому, как не ей, доверенной Тининой подружке, было знать об этом.

Но, судя по понурому виду, счастья ей это не принесло. Да и с Венчиком они, похоже, после того раза больше не виделись. Получалось, как в популярной песне времен молодости Альбининой мамы: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Выходило, что не Тине.

Альбина возилась в кухне и тихонько напевала себе под нос:

– То неизвестно, кому повезло…

После жуткой нервотрепки последнего времени, после стольких дней лицедейства – во имя вроде бы великой цели – она отдыхала душой. Смеялась, когда было весело, говорила то, что думает, готовила то, что любит, а не с оглядкой на другого человека. Не ловила его взгляды, не толковала его жесты, не искала тайный смысл в самых незамысловатых фразах. Словом, Альбина снова стала самой собой и несказанно этому радовалась. Так, наверное, чувствует себя яхтсмен-одиночка, который, на пределе физических возможностей пережив ужасающий шторм в океане, вдруг оказался в уютной, защищенной от всех ветров гавани и зарекся когда-либо покидать ее.

«Нет, экстрим точно не для меня, – поняла Бина. – Я бы долго не продержалась. Только, чтобы понять это, нужна трезвая голова».

Они по-прежнему много времени проводили вместе, она и Максим, потому что только в обществе друг друга могли не опасаться ляпнуть что-нибудь не то или проговориться в присутствии посторонних.

– Как же здорово, что ты сейчас со мной, – сказал Максим, входя в кухню со стопкой грязной посуды. Они ужинали в комнате перед телевизором. – Даже не представляю, что бы я делал, если бы…

– …Если бы был один, – закончила за него Бина. – И мне в голову приходило то же самое. Причем уже не раз. Но это вовсе не значит, что…

Максим догадался, что она хочет сказать, и возразил:

– Почему не значит? Очень даже значит.

Они уже оказывались вместе в постели. Но каждый раз возникало ощущение, что они там не одни. Образы Венчика и Тины незримо витали над ними, вклинивались в процесс, мешали расслабиться, полностью отдаться эмоциям, опутывали, как водоросли, тянули вглубь, в неприятно волнующее прошлое.

– А пошли они к черту! – бесшабашно воскликнул вдруг Максим. – У них своя жизнь, у нас – своя. Нечего путаться под ногами!

Бина мигом поняла, кто такие «они», и с готовностью подхватила:

– Пусть катятся куда подальше!

– Скатертью дорожка!

– У них своя жизнь, у нас – своя, – повторила Альбина, как припев, слова Максима. И этим они как бы поставили жирную точку на грустном этапе своего существования.

Призраки потоптались, потоптались где-то в пространстве над их головами и с неслышными скорбными стонами исчезли из их жизней. Точнее, теперь уже из их общей жизни…

И ничего нельзя было объяснить ни себе, ни тем более другим. Как и почему это произошло? Откуда появилась эта уверенность, что теперь они – навсегда? Ведь и раньше не было сомнений, что все складывается как нельзя лучше. И сердце трепетало и заходилось при виде любимого человека…

Или это было вовсе не сердце? Что, если это радость от того, что просчитанное и выверенное рассудком счастье, готовое вот-вот сбыться, убыстряло пульс и заставляло неистовыми толчками нестись кровь по венам? Очень даже может быть. Но только кто бы стал сейчас ломать голову над подобным ребусом? Уж точно не Максим с Альбиной…

С этого дня они стали тщательнее скрывать свои отношения от всех. А к Тине Альбина неожиданно прониклась сочувствием. Ведь у нее самой все произошло согласно русской поговорке: не было бы счастья, так несчастье помогло. И виновницей этого счастья оказалась Тина. Поэтому и вела себя с ней Бина как ни в чем не бывало. Бывшая же подружка смотрела на секретаршу так, будто отныне будет ей благодарна до гробовой доски. Но, естественно, о былой откровенности не могло быть и речи. Так что то, что произошло в тот роковой вечер в приемной, оставалось для всех – кроме Тины и Венчика – тайной за семью печатями.

Правда, охранник Борис мог бы поделиться своими соображениями о произошедшем. Но, во-первых, его не спрашивали, а во-вторых, он мечтал стать когда-нибудь следователем и приберегал наблюдения для себя. Оттачивал, так сказать, способность анализировать факты и делать выводы. Но Тине все равно казалось, что он косо смотрит ей вслед, когда она мышкой проскальзывает мимо него. Насколько свободнее она себя чувствовала, когда на посту сидел кто-то из сменщиков Бориса.

Но вообще-то Тине было невообразимо трудно каждый день появляться на работе и встречать там Максима с Альбиной, хотя эти двое и старались свести количество непосредственных контактов с ней до минимума. Причем делали это весьма тактично и незаметно для окружающих.

Словом, самолюбие Тины внешне не страдало. А внутренне она настроилась, что надо с достоинством вынести то, что выпало и еще выпадет на ее долю. О странной размолвке между нею и Максимом посудачили, посудачили и перестали. Но через некоторое время пламя слухов и пересудов вспыхнет с новой силой, когда станет ясно, что она беременна. Вот к этому-то испытанию и готовила себя Тина.

Венчик ни к чему не готовился. Но постоянно пребывал в тревоге и ощущал себя бедненьким и несчастненьким, над которым жестоко посмеялась судьба. Ведь он был совершенно уверен, что его утешат и обнадежат. По правде говоря, за этим дело не стало. Но все было не то. Хотелось чего-нибудь этакого. А точнее, увидеть хоть одним глазком Тину, перемолвиться с ней хоть словечком. Чем не повод для беспокойства о своем психическом здоровье? Живи Венчик в Штатах, уже давно возлежал бы на удобной кушетке у известного психоаналитика и в час по чайной ложке выяснял бы с его помощью, кто виноват и что делать.

Правда, психоаналитики и у нас теперь завелись, но еще не вошли в жизнь так прочно, как за рубежом. И Венчик пока уповал на собственные силы и здравомыслие. А рассудок подсказывал, что надо отвлечься от грустных размышлений, взбодриться и уповать на светлое будущее. Наступит же оно когда-нибудь, черт его побери!

И вот, чтобы скрасить ожидание, продюсер как-то решил просмотреть подряд несколько серий последней мелодрамы под названием «Роковые зигзаги любви». Вообще-то он имел представление о том, чем с его помощью наслаждаются по вечерам и выходным телезрительницы. Однако сам не видел от начала до конца ни одного сериала. Ну и у кого бы из мужчин, спрашивается, язык повернулся бы укорить его за это? Наверняка ни у кого…

Сейчас же Венчик решил, что раз в сказке ложь, но в ней есть и намек, который добрым молодцам урок, то он сможет почерпнуть что-то полезное из хитросплетений судеб героев. Чем, как говорится, черт не шутит, ведь не на пустом же месте пишутся сценарии…

Жгучий брюнет лихо подрулил к фигурным чугунным воротам парка в роскошном кабриолете и, затормозив, вылез из него. Он только что успешно провернул многомиллионную сделку и решил прогуляться среди благоухающих клумб и ровных чисто подметенных дорожек этого зеленого оазиса в центре провинциального российского городка. Сквозь кружевные кроны деревьев просвечивали новехонькие, крытые золотом купола. В пруду среди водяных лилий плавали белоснежные лебеди. По аллеям молодые мамочки в прикидах от-кутюр катили навороченные коляски с обворожительными младенцами…

– Господи, опять, куда ни плюнь, эти дети, – проворчал Венчик, однако совладал с раздражением и стал смотреть дальше. Тем более что сейчас на экране должна была появиться восходящая звездочка, многообещающая звездочка.

И она появилась. Воплощение невинности и наивности, с огромными серыми глазами и… и с девочкой лет пяти-шести, которую она держала за ручку.

Венчик чуть было не взвыл от такой подлости. Он знал, что герои должны неожиданно встретиться в весьма душещипательной ситуации. Но к такому повороту событий был не готов. Тем более что у юной героини просто не могло быть такой взрослой дочери. Впрочем, он сам раньше отмахивался от подобных замечаний помощника режиссера.

– Главное, чтоб за душу брало и смотреть было приятно, – говаривал бывало Венчик. – А на эти мелочи никто обращать внимания не станет.

Итак, столкновение жгучего брюнета в дорогом длиннополом пальто нараспашку и небесного сероглазого создания в сиротской голубенькой курточке и с ангелоподобной крошкой в придачу было неизбежно. Ибо двигались эти двое друг другу навстречу по аллее, обсаженной ухоженными фигурно подстриженными кустами. Ну, чем не Версаль или, на худой конец, Царское Село!

«А может, пронесет?» – подумал продюсер и молитвенно сложил руки, хотя прекрасно знал, что нет, не пронесет.

И не пронесло. Двое застыли как вкопанные в шаге друг от друга и вытаращили глаза, изображая потрясение. Потом брюнет раскрыл рот и так, как если бы его только что осенило, сдавленно прошептал:

«Это… это моя дочь?»

Девочка тем временем вырвала у матери руку и, отбежав в сторону, стала собирать красивые осенние листья, о чем-то сама себе оживленно рассказывая. Не в пример взрослым, вела она себя куда естественнее.

Блондинка с равнодушными глазами вздернула нос и повела плечом, демонстрируя презрение и некогда попранную женскую гордость одновременно.

«Нет, это моя дочь, только моя, и ничья больше!» – произнесла героиня, и в уголке ее глаза на крупном плане бриллиантом сверкнула прозрачная капля. Видимо, слеза.

«Но как же я? Ты ведь когда-нибудь расскажешь ей обо мне?» – воскликнул брюнет, вне себя от нахлынувших на него воспоминаний о минутах настоящего счастья, которые он познал некогда с этим юным и непорочным существом.

«Да, скажу, – ответствовала молодая мать-одиночка с придыханием. – Скажу, что ты умер, умер для нас обеих. И это будет истинная правда! Идем, Авдотьюшка», – меняя тон с гневного на сладко-проникновенный, произнесла она.

Девочка подбежала к ней и вложила крошечную ладошку в ее руку с длинными, отливающими кроваво-красным ногтями. И в кадре еще долго маячили их удаляющиеся силуэты. Прогуливающихся с колясками молодых мамаш как корова языком слизнула. Неизвестно почему яркий солнечный день вдруг в мгновение ока сменился туманными сумерками. Естественно, заморосил дождь.

– Ну и как идиотку с такими когтищами можно подпускать к ребенку? – неожиданно для себя возмутился Венчик. – Она же его покалечит!

А героя тем временем разрывало на части: то ли бежать вслед за недопетой песней любви, то ли возвращаться в стольный град Москву, к престижной, но, как водится, нелюбимой жене и долгожданным новорожденным сыновьям-близнецам.

Тут Венчик не выдержал и нажал на пульт. Экран послушно погас, а видеоплеер выплюнул диск на подставочке.

– Чушь собачья, – пробормотал продюсер. – И как только такое люди смотрят? Неужели кто-то может воспринимать это всерьез?

Венчик невольно представил себя на месте героя… Он встречает Тину, за ручку она ведет девочку… или мальчика, не суть как важно. Но разве могла бы она нести такую чепуху, так поводить плечиком, так морщить нос? Нет, все наверняка было бы совсем по-другому…

Венчик настолько увлекся, представляя себе эту умозрительную встречу, что очнулся, только когда в груди стало неимоверно больно и возникло ощущение, что он совершил непоправимую ошибку.

– Господи, что же теперь делать? Как жить-то? – прошептал продюсер, и собственный голос привел его в чувство.

Но вслед за этим он не почувствовал облегчения от того, что выдуманная встреча – это пустое, морок, наваждение. От нее нельзя было отмахнуться, как от ночного кошмара. Такое вполне могло случиться… когда-нибудь, в будущем… И неужели у него возникнет это ощущение совершенной непоправимой ошибки, тоски по тому, что могло сбыться и не сбылось?..

Продюсер Вениамин Диктов испытывал чувства, которые ему доселе испытать было не дано. Они донельзя испугали его своей глубиной, силой, какой-то всеохватностью. Словно грозили перечеркнуть все то легкое, светлое, радостное, что наполняло прежде его жизнь.

– Неужели такое может со мной случиться? – спросил он в пространство, надеясь, что откуда-то извне придет ответ, который его успокоит, обнадежит.

Но мягкая мебель, ковры, тяжелые портьеры заглушили взывающий голос, и даже эхо ему не откликнулось. Венчику неожиданно стало так одиноко, как никогда в жизни.

– Что же это такое? – вопросил он, стараясь за кривой усмешкой скрыть овладевший его сердцем страх. – Намек? Предостережение? Предвидение?..