Текст книги "Нил Сорский"

Ковчег Страстей Христовых стал главной святыней московского княжеского дома. Не случайно он упоминается на первом месте в духовных грамотах князя Василия I Дмитриевича: «А благословляю сына своего, князя Василыя, страстьми болшими…»⁵⁴ В 1446 году, в ходе борьбы за московский стол, ковчег вместе с другой «святостью» и казной Василия II был захвачен мятежными князьями Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским. Вопрос о его возврате особо оговаривался в «докончальной» и «перемирной» грамотах враждующих князей. «А что яз, князь Дмитрии Юриевич, и князь Иван Андреевич поимали есмя князя великого кресты и страсти Спасовы… и нам то все отдати брату своему стареишему, князю великому, поцеловав крест, как нас князь велики примет в любовь», – обещали мятежники Василию II в сентябре 1447 года⁵⁵. Однако в декабре святыни все еще оставались у них. В это время русское духовенство обратилось к Дмитрию Шемяке с призывом помириться с великим князем. Доказательством искренности его покаяния и добрых намерений должен был послужить возврат захваченной им «святости», а в особенности «Страстей Спасовых». В противном случае епископы грозили мятежнику отлучением от Церкви, проклятием и вечными муками: «А аще ли единаче в своем жестосердии тако и хощеши пребыти и брату своему стареишему великому князю челом не имешь бити… а его не отдаси святости, честные кресты и святые иконы и Страсти Спасовы и казны великого князя… ино то не мы тобе учиним, но сам на себе наложишь тягость церковную духовную… И аще не обратишися к Богу и ко своему брату… чюжъ будешь от Бога и от церкви Божией, и от православныя християнския веры, и чясти не имаши с верными, и не будет на тобе милости Божией и Пречистыя Его Богоматери и силы того честного и животворящего креста… и по святым правилом проклят да будешь… и в конечную погибель поидеши… временно же и будуще»⁵⁶. Святыни, видимо, удалось вернуть к весне 1448 года. По крайней мере, в «докончании» Василия II с князем можайским Иваном Андреевичем, состоявшемся между 31 марта и 6 апреля этого года, они уже не фигурируют. Впоследствии реликвии хранились в алтаре Благовещенского собора. Скорее всего, их выносили на поклонение верующим в Великий четверг, как это было в константинопольском храме Святой Софии. Отрок Нил был свидетелем и участником этих торжественных и скорбных богослужений. Всякий раз, с трепетом прикасаясь к святыням, он думал о той великой цене, которую уплатил Христос за спасение людей. Уже перед кончиной, в своем «Завещании», Нил Сорский упомянул о принадлежавшем ему кресте с камнем «страстей Господних». Трудно сказать, о какой святыне шла речь в этом тексте. Камень от гроба Христа, от плиты Помазания или от колонны бичевания Нил мог приобрести во время своего паломничества на Восток. Но не исключено, что он хранил у себя частицу из знаменитого реликвария Дионисия Суздальского.

В Московском Кремле находились цареградские чудотворные иконы. В соборе Вознесенского монастыря, основанного в 1406 году великой княгиней Евдокией Дмит-риевной, москвичи молились перед образом Пресвятой Богородицы «Одигитрия». Он был написан в Константинополе в точную меру со знаменитой чудотворной иконы и прислан на Русь, вероятно, в 1381 году все тем же архиепископом Суздальским Дионисием⁵⁷. Желание русских людей иметь у себя список самой почитаемой иконы Византийского мира зиждилось на их несомненной вере в то, что копия заключает в себе благодать подлинника. По преданию, цареградскую «Одигитрию» написал евангелист Лука. Исторические свидетельства об этой иконе, действительно, очень древние: они относятся к рубежу IV–V веков. На берегу моря, в восточной части Константинополя, около Большого дворца находился целебный источник, вода которого излечивала болезни глаз⁵⁸. Поводыри приводили сюда слепых. Однажды мимо источника проходили двое слепцов. И едва несчастные зачерпнули воды и умыли свои лица, тотчас был дарован им свет. Они рассказали, что их вела Богоматерь. С тех пор это место стали называть «Одигон» (от греческого – проводник, поводырь)⁵⁹. Императрица Пульхерия, узнав о чуде, повелела построить близ источника храм во имя Пречистой Девы. Другая императрица, Евдокия, жена императора Феодосия II Младшего (408–450), которая в результате дворцовых интриг была вынуждена удалиться из Константинополя и поселиться в Иерусалиме, прислала в столицу икону, подаренную ей палестинскими монахами. В Константинополе святыню поместили в храме у источника Одигон, поэтому икона получила именование «Путеводительницы» («Одигитрии»). Каждый вторник с «Одигитрией» совершались торжественные процессии по городу, сопровождавшиеся «великими почестями, пением и гимнами». Их описал русский паломник Стефан Новгородец, побывавший в византийской столице в 1348–1349 годах: «Ту икону каждый вторник выносят. Удивительное это зрелище: тогда сходится весь народ, и из других городов приходят. Икона же эта очень большая, искусно окованная, и певцы, лучшие перед нею, красиво поют, а весь народ с плачем восклицает: “Господи, помилуй!” Одному человеку поставят икону на плечи стоймя, а он руки распрострет, словно его распяли, и глаза у него закатятся, так что смотреть страшно, и по площади бросает его туда и сюда, и вертит его в разные стороны, и он даже не понимает, куда его икона носит. Потом другой подхватывает ее, и с тем бывает так же, а затем и третий, и четвертый подхватывают, и они поют с дьяконами пение великое, а народ с плачем взывает: “Господи, помилуй!“ Два дьякона держат рипиды, а остальные киот перед иконой. Дивное зрелище: семь человек или восемь поставят икону на плечи одному человеку, а он, изволением Божиим, ходит, будто ничем не нагруженный»⁶⁰.

На протяжении веков «Одигитрия» почиталась как палладиум Константинополя. Она не раз спасала столицу во время нашествия иноплеменников: в 626 году от аваров и славян, в 717 году – от «агарян». Император Иоанн Комнин (1118–1143) поместил икону в императорский дворец и завещал ежегодно приносить ее в монастырь Пантократора в день его кончины, а также в дни памяти других погребенных здесь представителей императорской семьи⁶¹. В XIV веке установилась традиция брать священный образ во дворец накануне Вербного воскресенья и возвращать его в понедельник после Пасхи. Императоры не жалели средств для украшения иконы. Согласно описанию испанского паломника Клавихо (1403–1406), доска иконы была покрыта серебром, «и в нее вделано много изумрудов, сапфиров, бирюзы, жемчуга и других разных камней»⁶². В день взятия Константинополя, 29 мая 1453 года, янычары, делившие драгоценный оклад иконы, разрубили ее на несколько частей. Об этом сообщает византийский историк Михаил Дука⁶³.

Московский список «Одигитрии» сильно пострадал во время пожара 1482 года, уцелела только доска. В том же году художник Дионисий возобновил святыню, полностью сохранив ее иконографию и композицию⁶⁴. В это время Нил уже жил на Соре. В детстве же ему посчастливилось видеть цареградский образ в его первозданном виде. Икона написана на широкой почти квадратной доске. На ней фронтально представлен поясной образ Богоматери с Младенцем, сидящим на Ее левой руке. Лик Марии слегка повернут к Сыну. Правой рукой Христос благословляет, а в левой держит свиток, поставленный на колено. Особенностью иконы являются крупные полуфигуры поклоняющихся архангелов Гавриила и Михаила, написанные в верхних углах. Почти белый фон иконы придает образам бесплотную легкость, удивительную чистоту и нежную созерцательность⁶⁵. Московский образ «Одигитрии», как и его цареградский прототип, освящал самые торжественные и важные события, связанные с правящей династией. Так, например, 8 апреля 1498 года, в Вербное воскресенье, икона сопровождала крестный ход, в котором принимали участие великий князь Иван III и его недавно коронованный внук Дмитрий Иванович. Это событие увековечено на шитой пелене, заказанной княгиней Еленой Волошанкой по случаю коронации ее сына⁶⁶. Возможно, процессия следовала из храма в великокняжеский дворец. Исследователи пелены заметили, что при перенесении иконы были соблюдены все особенности древнего византийского чина: «Ее бородатый носильщик (видимо, диакон. – Е. Р.), одетый в длинную красно-коричневую тунику, так же простирает руки в обе стороны. Икона закреплена на треугольном древке; центральный вертикальный штырь, очевидно, вставлен в ремень, который крест-накрест опоясывает грудь носильщика. Другие участники процессии несут два широких полукруглых опахала или хоругви и два ромбовидных опахала поменьше, а также дюжину разноцветных длинных ветвей…»⁶⁷ Их число, скорее всего, не было случайным, поскольку именно 12 ветвей сопровождали икону Одигитрии в монастырь Пантократора⁶⁸.

В Благовещенском соборе Кремля находилась еще одна Богородичная икона, связанная с Константинополем. Она была привезена митрополитом Пименом в 1381 или 1388 году и получила название Пименовской. В Москве образ почитался чудотворным, существовал обычай посещать с ним дома горожан, «иже от веры мнози желаху тогда видети в дому своем образ той Богоматери». Летописная запись за 1404–1407 годы повествует о том, как московский купец Тютрюм упросил соборных священников принести святой образ в его дом и отслужить перед ним молебен⁶⁹. Во время службы «миро шло от главы Ее». Возможно, свидетелем таких чудесных посещений случалось быть и отроку Нилу.

Храмы, иконы и фрески, дошедшие до нас с тех далеких времен, свидетельствуют о высоте духовной культуры, формировавшей русских святых. Однако в каком обществе им доводилось жить? «Нужно сказать, что расцвет русской святости и искусства контрастировал с тягостной действительностью не только в плане государственном, но подчас и в плане церковном», – точно заметил Л. А. Успенский⁷⁰.

Год 1425-й, в который закончилось правление великого князя Василия Дмитриевича, был своеобразным рубежом, отделившим одну эпоху от другой. К концу 1420-х годов друг за другом завершили свое земное поприще ученики преподобного Сергия Радонежского, создавшие множество монастырей в городах и в лесной глуши. Они были создателями Святой Руси. Монастыри, основанные в начале XV столетия, к середине века еще не утратили того духа подвижничества и горячей веры, который вдохнули в них святые основатели. В это время в любой обители можно было встретить преподобных среди монастырской братии. Однако Святая Русь – это понятие исключительно духовное. Само человеческое общество продолжало жить по законам греха, мало меняясь к лучшему. И этот полярный контраст двух миров простым, незатейливым образом, и даже ненамеренно, показан в Житии малоизвестного северного святого – Иродиона Илоезерского. Там есть один примечательный эпизод. Подвижник построил себе келью на берегу озера Ило для уединенной молитвы. Но этот же берег облюбовали для своих развлечений жители села, находившегося за озером. В праздничные дни они приплывали сюда на лодках целыми семьями, пели, плясали, прыгали через костры, пили и сквернословили. Святой Иродион, хорошо слышавший через стены своего жилища происходившее на берегу, продолжал возносить свои молитвы, а мир вокруг был поразительно глух и равнодушен к обитателю кельи.

Святые были людьми непонятными, чужими – «не от мира сего», поэтому мир ненавидел их. Многие подвижники погибли в своих лесных пустынях от рук разбойников и жителей соседних деревень. Иову Ущельскому после долгих пыток отрубили голову, Агапита Маркушевского убили и бросили в реку. В возрасте пятидесяти лет погиб вологодский святой Симон Воломский: крестьяне кололи его ножами, прижигали огнем, а потом отрубили голову. Адриана Монзенского задушили, привязав к полозьям саней. Преподобные Григорий и Кассиан Авнежский были убиты в своем монастыре. И этот скорбный список можно продолжить. Убийцы наверняка были крещены в церкви и носили нательные кресты под рубахами, однако Евангелие так и осталось для них закрытой книгой. Историки говорят, что воцерковление русского общества началось только в середине XIV века. Вопиющим выглядит поведение воинов и князей на землях соседних княжеств. Они жгли храмы и монастыри, убивали священников и монахов, продавали в рабство своих же соотечественников. Игумен Кирилло-Белозерского монастыря Христофор потратил немало средств из монастырской казны на выкуп русских людей, попавших в плен во время княжеской междоусобицы. Правда, однажды звенигородский князь Юрий Дмитриевич из уважения к кирилловскому игумену отпустил пленных даром.

Преподобный Кирилл Белозерский в своем послании к белозерскому князю Андрею Дмитриевичу перечислил основные язвы русского общества. Увы! С тех пор мало что изменилось. На первое место святой поставил неправедный суд – суд с использованием взяток, ложных свидетельств, подметных писем. Проблема стояла, видимо, настолько остро, что святой Кирилл обещал Царство Небесное всем «судящим праведно, без мзды», невзирая даже на их личные грехи. Другое зло, на которое обратил внимание князя Кирилл Белозерский, – это пьянство православных христиан. «Следи внимательно, – писал он, – чтобы корчмы не было, потому что, господин, великая от нее пагуба душам: христиане… пропиваются, и души гибнут»⁷¹. Несправедливые поборы и разбои довершали картину русской жизни, нарисованную святым. «И если не уймутся преступники делать свое злое дело, то ты вели их наказывать своим наказанием – чего будут достойны» – так строго и бескомпромиссно завершил свои наставления преподобный.

Неустройство общественное усугублялось княжескими распрями и междоусобицами.

О княжении Василия Темного

Не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения.

(Пс. 145, 3)

Нил рос в смутные годы «феодальной войны». После смерти Василия I Дмитриевича его брат, князь Звенигородский и Галицкий Юрий Дмитриевич, основываясь на древнем праве наследования «от брата к брату», немедленно заявил свои права на великокняжеский стол. Его поддержали сыновья: Василий Косой, Дмитрий Красный и Дмитрий Шемяка. Тлеющие угли вражды разгорелись в костер по случайному поводу на свадьбе семнадцатилетнего князя Василия Васильевича и великой княжны Марии Ярославны в феврале 1433 года. Вспомним, что это был год рождения преподобного Нила. В разгар свадьбы княгиня Софья Витовтовна, мать Василия, сорвала с князя Василия Косого золотой пояс, украшенный драгоценными камнями. Оказалось, что этот пояс некогда подарил своему зятю Дмитрию Донскому его тесть Дмитрий Константинович Суздальский. Но в 1367 году, на свадьбе Дмитрия, пояс тайно подменил тысяцкий Василий Вельяминов и дал своему сыну Микуле, женатому на старшей дочери Дмитрия Константиновича, Марии. Переходя из рук в руки, пояс достался Василию Юрьевичу Косому. Ничего не подозревая, тот надел его на свадебный пир. Здесь пояс опознал наместник ростовский, князь Петр Константинович Добрынский, и сказал о том великой княгине. Софья Витовтовна, не любившая Юрьевичей, не смогла или не захотела сдержаться. Оскорбленные таким обращением, братья, «роззлобившися», покинули княжеский дворец и помчались в Галич к отцу. По дороге они разграбили Ярославль и дворы ярославских князей, союзников Москвы. Сюда же в Галич прибыл обиженный московским двором боярин Иван Дмитриевич Всеволож.

Заступаясь за опозоренных сыновей, Юрий Галицкий двинулся на Москву. Известие о выступлении Юрия вызвало панику в столице. Навстречу мятежнику выслали послов. Однако боярин Всеволож расстроил переговоры. Князь Юрий «миру не восхоте, но таки поиде; а Иван Дмитреевич не дал о миру ни слова молвити. И бысть межи обоих бояр брань велика и слова неподобные, и тако возвратившеся послы великого князя безделни»⁷². 25 апреля 1433 года войско великого князя, которое не готовилось к серьезному сражению, было разбито в 20 верстах от Москвы, на берегу реки Клязьмы. О причине поражения русский летописец записал так: «С князем же Юрьем множество вои, а у великого князя добре мало, но единако сразишася с ними, а от москвич не бысть никоея помощи, мнози бо от них пьни бяху и с собою мед везяху, что пити еще»⁷³.

Василий II вместе с женой и матерью бежал сначала в Тверь, а потом в Кострому. Здесь его и пленил Юрий Дмит-риевич. Проявив великодушие, звенигородский князь дал Василию в удел Коломну, а сам сел в Москве. «Юрий, пришед в Москву, начат многи грабити и казнити, что ему преж не помогали»⁷⁴. Поэтому московская знать и служилые люди стали перебираться в Коломну. Сыновья Юрия, недовольные тем, что на службе у отца не осталось никого из москвичей, бросили его и бежали в Кострому. Оставшись один, Юрий послал гонца к Василию II с такими словами: «Поиди на Москву на великое княжение, а яз иду в Звенигород»⁷⁵. Иван Дмитриевич Всеволож после отъезда Юрия оказался перед тяжелым выбором: ехать в чужой Галич или на поклон к Василию. Он понимал, что Юрий Дмитриевич упустил свой единственный шанс стать великим князем, да и Галич был ему чужим, вся жизнь Всеволожа прошла в Москве, под стягами московского князя на Куликовом поле воевали его отец и тесть. И старый боярин поехал с повинной в Коломну. Но приговор Василия II был жесток: старого боярина ослепили. Он недолго прожил после страшной казни и вскоре умер. После расправы над Всеволожем междоусобная война приобрела вероломный, зловещий характер, поскольку ее участники окончательно отказались от соблюдения каких-либо христианских законов.

Между 25 апреля и 28 сентября 1433 года Василий заключил мирный договор с Юрием и вернул себе великое княжение. Москва успокоилась, но ненадолго. 20 марта 1434 года Юрий, разбив у села Никола-на-горе в Ростовской земле войско Василия II, вновь начал осаду Москвы. На этот раз москвичи добровольно открыли ворота. Князь Юрий приказал отправить великих княгинь Софью Витовтовну и Марию Ярославну, по одним сведениям, в Рузу, по другим, – в Звенигород, и захватил казну великого князя. А сам Василий II после поражения на поле битвы бежал в Новгород Великий, потом в Тверь и, наконец, в Нижний Новгород, чтобы оттуда последовать в Орду.

Однако 5 июня 1434 года Юрий Звенигородский неожиданно умер. На память о его княжении москвичам остались монеты с изображением святого Георгия, убивающего дракона. После смерти Юрия Дмитриевича ситуация изменилась с точностью до наоборот. Согласно родовому принципу престолонаследия, который раньше отстаивали галицкие князья, все права теперь переходили к Василию II – старшему среди князей следующего поколения. А по семейному праву от отца – к сыну, которого держались московские князья, власть должен был наследовать старший сын Юрия – Василий Косой. Тот немедленно объявил себя великим князем, но его братья Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный отказались его признавать и встали на сторону Василия II. 6 января 1435 года Василий Косой потерпел поражение в битве на реке Которосль. Но еще два года он своими партизанскими набегами не давал покоя московскому князю. В один из таких тревожных дней зимы 1435/36 года, когда Василий Косой совершал свой очередной рейд по Заволжью, в Москву приехал Дмитрий Шемяка, чтобы пригласить Василия II в Углич на свадьбу с дочерью князя Дмитрия Заозерского Софией. Но великий князь, заподозрив неладное, велел заковать Шемяку и отправил его с приставом в Коломну. Отныне отношения между двоюродными братьями были испорчены бесповоротно. 14 мая 1436 года московский князь разгромил Василия Косого в решающем сражении, которое произошло в Ростовской земле на реке Черехе. Мятежник был пленен, а затем ослеплен в московской тюрьме, где провел остаток своих дней. После этого Василий II велел выпустить Шемяку и заключил с ним договор, который, однако, таил в себе повод для новой войны. Василий II оставил за собой города Звенигород и Дмитров, относившиеся к уделу Василия Косого, «что вынужден был сквозь зубы признать законным сам Дмитрий Шемяка»⁷⁶. Назревала новая схватка за власть, едва не стоившая Василию II жизни и великого княжения.

Татары, пользуясь враждой среди русских князей, тоже не прекращали свои набеги. 3 июля 1439 года под стенами Москвы появился татарский хан Улуг-Мухаммад. Великий князь заблаговременно город покинул, оставив его на попечение своего шурина, литовского князя Юрия Патрикеевича. Десять дней продолжалась осада. Взять Московский Кремль татары не сумели, но разграбили и пожгли все посады. В городе стоял такой смрад от непогребенных, разлагавшихся тел, что Василий II в Москве жить не стал: «…а сам поживе в Переславли и в Ростове до зимы»⁷⁷.

Беда, как известно, не ходит одна. Зимой 1442 года от нестерпимых морозов погибло много людей. Что переживали москвичи в ту страшную зиму, можно представить по запискам англичанина Флетчера, который так вспоминал о зимней Москве: «Когда вы выходите из теплой комнаты на мороз, дыхание ваше спирается, холодный воздух душит вас. Не одни путешествующие, но и люди на рынках и на улицах в городах испытывают на себе действие мороза, одни совсем замерзают, другие падают на улицах; многих привозят в города сидящими в санях и замерзшими в таком положении; иные отмораживают себе нос, уши, щеки, пальцы, ноги и прочее. Часто случается, что медведи и волки (когда зима очень сурова), побуждаемые голодом, стаями выходят из лесов, нападают на селения и опустошают их: тогда жители вынуждены бывают спасаться бегством»⁷⁸.

Весной того же года от таяния «великих снегов» началось наводнение. Но настоящим злым роком Москвы, от которого не было никакого спасения, были страшные опустошительные пожары.

Летом 1445 года москвичам опять пришлось пережить дни смертельной угрозы. 7 июля войско великого князя было разбито татарами под Суздалем. Сам великий князь попал в плен, хотя сражался мужественно. По словам летописца, «на великом князе многи раны быша по главе и по рукам, а тело все бито вельми»⁷⁹. «Плененный татарами, Василий II подвергся унизительной процедуре. С него сняли нательные кресты. Некий “татарин Ачисан” отвез их в Москву и передал жене и матери великого князя. Этот зловещий “подарок” привел в ужас весь двор. Весть о случившемся мгновенно распространилась и по городу. Началась паника, порожденная слухами о скором приходе татар»⁸⁰. Великие княгини Софья Витовтовна и Мария Ярославна поспешили выехать со своим двором и боярами в Ростов. Это вызвало волнения в столице. Собравшиеся горожане завалили городские ворота, а «хотящих из града бежати начаша имати, и бити, и ковати». Когда попытки бегства были пресечены, жители сообща стали укреплять городские стены и сооружать временное пристанище для беженцев, которых в городе собралось множество. Они надеялись пережить нашествие под защитой белокаменных стен. Из-за летней жары и большого скопления людей в Москве начался пожар. За ночь город выгорел так, что в нем не осталось ни одного деревянного строения, рухнули некоторые каменные церкви и часть городских стен. «…а людей многое множество изгоре священноиноков и иноков, и инокинь, мужей и жен, и детей», – кратко и скорбно записал о том пожаре русский летописец.

Впоследствии Нил Сорский составил помянник усопших православных христиан. За основу он взял текст синодика святителя Кирилла Иерусалимского, но значительно дополнил его. Реалии, проступающие сквозь строки поминальной молитвы, оказались так похожи на русскую действительность, что русские книжники назвали ее «творением» старца Нила. Конечно, Нил переписал для себя эту молитву не случайно. В 1445 году будущему преподобному исполнилось 12 лет. Впечатления, полученные в эту пору жизни, глубоко западают в душу. И только молитва могла утолить пережитую скорбь: «Помяни, Господи, души всех людей православных, на ратях убитых и от язв умерших, и в городах и селах огнем пожженных, оружием и мечем убитых и всячески погубленных, тех, кто от рук безбожных и от междоусобной брани нужную (насильственную. – Е. Р.) смерть во благочестии принял. Помяни, Господи, души православных, которые за правду господ своих верно умерли»⁸¹.

К счастью, в те дни татары не пошли на Москву: полуразрушенные стены новой осады не выдержали бы. Великий князь вернулся в свою столицу только через пять месяцев, 17 ноября 1445 года. «Последствия страшного пожара всё еще давали о себе знать. Для великого князя даже не нашлось достойного пристанища в Кремле. Он вынужден был остановиться “на дворе матери своея за городом, на Ваганкове, а потом оттоле съиде в град, на двор княже Юрьев Патрикеевича”»⁸². Где в это время ютилась семья Майковых, мы не знаем. Вероятно, им приходилось часто покидать Москву и отстраивать свой дом заново после погромов и пожаров.

1446 год стал кульминацией братоубийственной войны. (Нилу тогда исполнилось 13 лет.) Ночью 1 октября 1446 года жители Москвы в страхе проснулись, наблюдая необычное явление: колебались фундаменты домов и церквей. Даже в строениях Кремля ощущались подземные толчки. Казалось, сама природа предупреждала о грядущих несчастьях. «Злой бедой» назвал русский летописец события 1446 года. Накануне Великого поста Василий II поехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. «Заговорщики немедленно дали о том весть Шемяке и князю Можайскому, Иоанну, которые были в Рузе, имея в готовности целый полк вооруженных людей. Февраля 12 ночью они пришли к Кремлю, где царствовала глубокая тишина; никто не мыслил о неприятеле; все спали; бодрствовали только изменники и без шума отворили им ворота. Князья вступили в город, вломились во дворец, захватили мать, супругу, казну Василиеву, многих верных бояр, опустошив их домы; одним словом, взяли Москву. В ту же самую ночь Шемяка послал Иоанна Можайского с воинами к Троицкой лавре»⁸³. Здесь великий князь был захвачен заговорщиками. Князя посадили в голые сани и повезли в Москву. Верные слуги спасли от расправы детей Василия – шестилетнего Ивана и пятилетнего Юрия, которые были вместе с отцом на богомолье. Воспитатель княжичей князь Иван Ряполовский вместе со своими братьями Семеном и Дмитрием вывез их в Муром.

В ночь с 16 на 17 февраля 1446 года великого князя ослепили. «Некоторые летописи сообщают страшные подробности этой казни. Дмитрий Шемяка велел своим людям приступить к делу. Они отправились в комнату, где находился князь Василий, набросились на него. Повалили на пол и придавили доской. Конюх по прозвищу Берестень ножом ослепил князя, при этом сильно поранив ему лицо. Сделав свое дело, палачи ушли, оставив потерявшего сознание Василия “яко мертва” лежать на залитом кровью ковре»⁸⁴. С тех пор великий князь стал носить темную повязку на лице, современники прозвали его Темным.

Князь Дмитрий получил желаемое великое княжение, а двоюродного брата сослал вместе с женой Марией Ярославной в Углич. Здесь 13 августа 1446 года у Василия Темного родился сын Андрей, впоследствии прозванный Большим. Трагически сложилась его судьба: он родился и умер в тюрьме. Но об этом рассказ еще впереди. В сентябре 1446 года Шемяка выпустил Василия II из заточения и дал ему в удел Вологду. Стремясь любой ценой освободиться из плена, слепой князь дал клятву на кресте в том, что не будет искать великого княжения. Поручителями за него выступили прибывшие в Углич епископы во главе с нареченным митрополитом Ионой. Шемяка отпустил пленника, и 15 сентября Василий Темный со своей семьей и людьми отправился в Вологду, а оттуда – на богомолье в Кириллов монастырь. Для православного человека клятва на кресте была священной. Ее нарушение считалось предательством Христа и воспринималось как грех Иуды. Казалось, ослепленный Василий II навсегда лишился возможности снова оказаться на троне. Так бы оно и было, если бы не поддержка его двора. Князь обладал удивительным даром окружать себя надежными и талантливыми людьми. В какие бы ситуации он ни попадал, неизменно бояре и служилые люди оказывали поддержку своему господину, чем обезоруживали его противников.

Современники по-разному оценивали личность Василия Темного. Кто-то не смог простить ему незаслуженных обид и называл Иудой; кто-то, наоборот, находил в нем множество достоинств. В Житии преподобного Мартиниана Белозерского отношение к Василию Темному неизменно уважительное. Да это и неудивительно: довольно продолжительное время игумен был духовным отцом великого князя. Оценки автора Жития, видимо, восходят к оценкам самого Мартиниана. В тексте говорится, что великий князь Василий Васильевич «во всем проявил себя как благодарный и храбрый человек, твердый сильной верой в Бога»⁸⁵.

Совершенно правы те историки, которые говорят, что за спиной Василия вставал Порядок. Но не тот порядок, который осознается людьми как отлаженный строй жизни. Его при Василии Темном как раз не существовало. Жить в Москве в те годы было все равно, что построить дом на склоне извергающегося вулкана. В любой момент можно было лишиться не только имущества и положения, но и самой жизни. Речь шла о Порядке другого – мистического – уровня. И настоятель Кирилло-Белозерского монастыря Трифон, и ферапонтовский игумен Мартиниан, к которым обратились за помощью бояре великого князя, это хорошо понимали.

Кирилло-Белозерский монастырь с первых лет своего существования был оплотом московских князей. Основатель обители, преподобный Кирилл Белозерский, был родственником Тимофея Вельяминова, окольничего Дмитрия Донского. Он хорошо знал сыновей великого князя. Василию I Дмитриевичу преподобный дерзал давать советы по управлению княжеством. Именно Кирилл Белозерский стоял у истоков формирования идеологической концепции, говорившей о богоизбранности московских князей, о божественной сущности их власти и их ответственности за эту власть. Обращаясь к Василию Дмитриевичу, он писал: «Ты же, господин, сам Бога ради будь внимателен к себе и ко всему княжению твоему, в коем Святой Дух поставил тебя пасти людей Господних, которых приобрел Он честною Своею Кровию (Деян. 20, 28). Ведь раз сподобился ты получить от Бога великую власть, то столь же большим воздаянием ты обязан Ему за это»⁸⁶. «Преподобный Кирилл, называя людей Господними, возводит мысль великого князя от временного и преходящего порядка вещей к порядку вечному, Божественному. Подданные князя не только подданные сего временного правителя, но люди Господни, вечное достояние Царя царствующих, которых Он искупил ценой величайшей жертвы на Кресте»⁸⁷.

На Руси великих князей на иконах и на миниатюрах часто изображали с нимбом, даже если они не были канонизированы. Все человеческое и мелкое, все пороки и недостатки меркли перед святостью их великой миссии – быть государем Русской земли и защитником Православия. К тому же пережитые Василием Темным страдания – ослепление, ссылка, заточение, – несомненно, придали мученические черты его облику. Вскоре в Вологду стали стекаться верные московскому князю люди. «…и поидоша к нему множество людей со всех стран, князи и боляре, и дети болярьские, и молодые люди, кто ему служывал, и паки кто не служывал, вси, иже зряще на нь, плакахуся тако велика государя, честна и славна по многим землям, видяще в толице беде суща»⁸⁸.