Текст книги "Нил Сорский"

Старец и ученик

Блажен, егоже избрал еси и приял, вселится во дворех Твоих.

(Пс. 64, 5)

Новоначальный инок жил в монашеской келье вместе с опытным монахом, который именовался старцем. Этим словом на Руси обозначали не возраст, а степень духовной мудрости.

Получив новичка из рук игумена, старец приводил его в свою келью и объяснял, как он должен себя вести, показывал его место в сенях и в келье, где ему сидеть и где спать. Ученик не должен был садиться на место старца или другого инока, переставлять предметы с места на место или брать чужое. А если все-таки случалось воспользоваться, например, чужой иголкой, то надо было немедленно попросить прощения: «Старец (или брат), господин, Бога ради прости, по грехам случилось».

Если ученик и старец вместе входили в келью, то сесть можно было только после того, как сядет старец. Спрашивать и отвечать на вопросы разрешалось только тихим голосом. Будущего монаха приучали к тому, что монашеский (ангельский) сан – это «безмолвное житие» и все «хождение, говорение и седение» должно быть тихим. Даже выходя или входя в келью, надо внимательно смотреть, чтобы не скрипнула дверь, дабы не побеспокоить (не смутить) брата в соседней келье. При входе в келью полагалось сначала трижды поклониться иконам, благословиться у старца и только после этого заниматься делами.

Первое, чему учил старец, – это послушание. Ученик не мог ступить и «перечнем ступени» ни на какое дело без благословения старца. Перед любой работой ученик спрашивал: «Отче, во имя Божие, прости меня и благослови». А выполнив всю работу, снова просил благословения. Святые отцы говорили, что послушание выше, чем пост и молитва. В древних патериках есть немало назидательных рассказов об иноческом послушании. Некий послушник по благословению своего старца ходил за водой каждый день по раскаленной пустыне за несколько поприщ от монастыря, хотя был источник неподалеку. Изнемогая, он стал роптать на старца, но увидел ангела, который считал его шаги. Ангел сказал ему, что сообщает Богу о каждом дне послушника, а капли его пота приравниваются к крови мученика.

Случалось, что старцы отдавали одно приказание нелепее другого, а ученики должны были, не рассуждая, выполнять их. Почему? «От послушания смирение», – говорили святые отцы. Симеон Новый Богослов считал, что послушание, оказываемое духовному отцу, освобождает человека от всех забот. Попечения и пристрастия являются причиной развлечения на молитве, а гордость – причиной ожесточения сердца, при котором молитва мертва. Послушание же уничтожает и рассеянность, и ожесточение. В свой сборник, предназначенный для личного (келейного) чтения, Нил переписал отрывок из душеполезных бесед преподобного Зосимы «О ярости». Они написаны от лица Зосимы, который вспоминает в них о начале своего монашеского пути: «Когда я пребывал с отцом Захарией, тот иногда гневался и оскорблял меня. Я же только смотрел на него и ничего не отвечал. Однажды после приступа гнева я захотел показать ему, что ничего не имею на сердце против него, и сказал: “Я не скорблю из-за сказанного”. Он, удивившись, ответил: “Прости меня, радость моя и свет мой! Кто еще может вытерпеть меня, как ты терпишь!”»²⁹.

Живя в келье со старцем, ученик служил ему: приносил дрова, щипал лучину, высекал огонь камнем и топил печь, старательно размешивая при этом дрова кочергой, чтобы они горели весело. Когда дрова прогорали, надо было их тщательно разворошить, чтобы не осталось головни. Несмотря на простоту, наставления старцев новоначальным инокам не были пустым делом, так как из житий известно немало случаев, когда незначительные оплошности приводили к страшным пожарам. Монастыри буквально выгорали дотла.

Предостерегая новоначальных, старцы понимали, что все происходит по воле Божией, но здравый ум и житейская осторожность никогда не мешают.

Управляясь с несложным келейным хозяйством, молодой инок Нил приносил воду, наливал ее в рукомойник, выносил лохань и подметал в келье. Монах должен был любить чистоту в келье, но и не проявлять ненужной ретивости.

Спали в монастыре всегда одетыми: в свитке и камилавке. Монаху не разрешалось обнажать своего тела, дабы не отгонять тем Ангела-хранителя, который охраняет человека во сне. Переворачиваясь во сне на другой бок, надо было перекрестить себя два раза крестным знамением и прочитать Иисусову молитву. В бессонницу тихо лежали в постели, творя Иисусову молитву, и размышляли о Боге. Когда случалась болезнь, старец не сразу благословлял ученика ложиться в постель. Полагалось сначала прочитать молитвы Богородице с тремя земными поклонами, молитвы разным святым и Иисусову молитву. «Направь свой разум от всех земных помышлений к Богу, вспомни Страшный Суд и ад и тогда ложись в постель», – наставлял старец свое духовное чадо.

Придя в келью после богослужения или трапезы, инок Нил всякий раз творил 12 земных поклонов (или поясных, если не полагалось в этот день земных). И если в монастыре умер кто-то из иноков, то столько же за него.

Обычно без дела в келье никогда не сидели: монахи читали Священное Писание, занимались рукоделием или выполняли другую работу. В келье проводили немного времени. Понятия отдыха в монастыре просто не существовало. Старцы говорили, что «истинному иноку нет на земле ни праздника, ни Пасхи. Пасха наступит тогда, когда он перейдет от суеты в вечный покой»³⁰. Более восьми часов монахи находились в церкви за богослужением, около двух часов – за трапезой. Немало времени уходило на попечения о монастырском хозяйстве. Наверное, никто из новоначальных не избежал послушаний в поварне и хлебне. В поварне Симонова монастыря долгие годы трудился Кирилл Белозерский. «И часто, глядя на огонь, говорил он себе: “Терпи, Кирилл, этот огонь, чтобы с помощью этого огня смог ты избежать огня тамошнего” (то есть огня вечных мучений. – Е. Р.)»³¹.

Послушание в поварне и хлебне старцы считали настолько полезным и благословенным занятием для монаха, что советовали новоначальным инокам почаще трудиться там, особенно когда досаждают помыслы уныния³².

И еще одну важную науку должен был освоить новоначальный инок – искусство общения с братией. Привыкая жить в обители, он должен был осознать себя самым недостойным, а всех остальных почитать как святых. Встречая брата, инок Нил первый кланялся неразлененным поклоном и смиренно просил его святых молитв: «Благослови, господин, помяни меня в молитве своей к Богу». На это другой брат отвечал: «Бог да спасет тебя своей благодатью». При встрече с игуменом по монастырским правилам полагалось сделать земной поклон и потом, со страхом взирая на игумена как на Самого Христа, стоять и мысленно произносить Иисусову молитву, пока игумен не пройдет. Разговаривать с игуменом, если тот сам не спросит, не разрешалось.

Уважение к личности другого монаха и уничижение своего «я» были основными правилами монашеского общения. Если кто-то хотел посетить другого инока в его келье, то он, встав под окном, произносил Иисусову молитву. Еще на подходе к келье можно было кашлянуть, чтобы загодя предупредить о своем приходе. Брат в келье отвечал: «Аминь». Если ответа не было, то молитва повторялась, и так до трех раз. На третий раз разрешалось постучать тихонько в окошко. Если все-таки никто не отвечал, полагалось уйти, чтобы не искушать брата. В свою очередь инок, услышав, что к нему пришли, после первой или второй молитвы отвечал: «Аминь». Просунув голову в окно, но так, чтобы не было видно всего лица, он спрашивал: «Для чего ты пришел, господин?»

Входя в чужую келью, брат произносил молитву и кланялся, а если хозяин кельи был старше, то падал пред ним ниц и просил благословения. Только после этого можно было излагать свою просьбу или вопрос. Уходя, гость снова кланялся и просил благословения: «Господин, помяни меня, грешного в твоих святых молитвах Богу нашему, Гос-поду Иисусу Христу и Пречистой Божьей Матери». На это хозяин кельи отвечал: «Бог, Который любит всех людей, научая и воспитывая их по своей воле, да помянет тебя и меня так, насколько посчитает полезным. Аминь».

Устав Кириллова монастыря, в котором инок Нил начал свою монашескую жизнь, был заповедан самим преподобным. Во всем соблюдалось строгое благочиние. В церкви никто ни с кем не беседовал и из церкви прежде окончания службы никто не выходил. На службе, подходя к Евангелию и при поклонении святым иконам, все соблюдали порядок, установленный монастырским сборником правил «Старчество». На трапезу тоже выходили в согласии с этим порядком, каждый сидел на своем месте, все молчали, и никого не было слышно, кроме одного чтеца.

На трапезе, кроме постных дней, всегда подавали три блюда. Устав о посте строго соблюдался, и не могло быть причины, способной разрушить его. Однажды, еще при жизни преподобного Кирилла, в монастырь Великим постом приехала княгиня Агриппина, жена белозерского князя Андрея Дмитриевича. Она привезла много рыбы, которой хотела угостить братию. Но устав запрещал есть рыбу в Великий пост. Казалось бы, чтобы не обидеть княгиню, можно было уступить. Но преподобный ответил: «Аще сице сотворю, то сам аз уставу манастырскому разоритель буду по реченному: “Еже созидаю, сиа сам и разоряю”. Паче же имут и по моем преставлении глаголати, яко Кирилл повеле в пост рыбу ясти»³³. Этот рассказ сохранил нам прямую речь старца Кирилла. Она очень похожа на стиль его посланий: Кирилл Белозерский обычно говорил о себе в третьем лице, что придавало некоторый оттенок пренебрежения по отношению к собственной личности.

Никаких хмельных напитков в монастыре не употреб-ляли и не хранили. «Мед же или ино питие, елика пияньства имут, никакоже в монастыри обретатися повеле». Таким образом, говорит Пахомий Логофет, преподобный Кирилл «сим уставом змиеву главу пианьства отреза и корень его прочее исторже». Вставая после трапезы и помолившись, монахи расходились по своим кельям, не вступая по дороге ни в какие разговоры друг с другом. Стоять на монастырском дворе и разговаривать строго запрещалось, также и заходить в келью к другому брату без важного дела.

Монахи хранили строгое послушание настоятелю. Был и такой обычай: если кто-то присылал некоему брату письмо или подарок, то инок, не распечатав, приносил его настоятелю. Так же, если кто хотел из монастыря отправить послание, то не смел этого делать без благословения настоятеля. Устав обители был строго общежительным. Иноки в кельях ничего своего не держали и своим не называли, но всё имели общее. Драгоценной утвари и посуды, кроме монастырской казны, не было нигде. Даже хлеба и воды в кельях не держали. Если кто-то испытывал жажду, то шел в трапезную палату и там ее утолял. В кельях были только иконы и книги. Умеющие что-либо делать своими руками, всё свое рукоделие относили в казенную палату, себе не оставляя ничего. Одежду, обувь и всё необходимое для жизни братия получала из казны.

Общежительный устав был призван установить между иноками полное равенство, несмотря на происхождение, возраст и характер. Однако в духовной жизни монахов существовало большое различие, ибо каждому образ и меру правила давал настоятель.

Монастырский день

Блажени живущие в дому Твоем.

(Пс. 83, 5)

Сердцевину и главный смысл монастырского бытия составляло церковное богослужение. На молитве в храме или в келье монах проводил большую часть времени. Но церковная молитва почиталась святыми отцами неизмеримо выше молитвы келейной. Преподобный Евфросин Псковский говорил так: «Если и всю ночь простоишь в своей келье на молитве, это не сравняется одному общему “Господи, помилуй”»³⁴. В большинстве монастырей службы были вседневными, то есть совершались каждый день. Из них складывались три круга богослужений: суточный, недельный и годовой. Центром этих трех своеобразных орбит стало главное священное событие мировой истории – Распятие и Воскресение Спасителя. Именно события Страстной пятницы определяли смысл и порядок суточных служб. Время взятия Спасителя в саду Гефсиманском и осуждения Его архиереями и старейшинами на страдания и смерть Церковь ознаменовала богослужением утрени; время ведения Спасителя на суд к Пилату – богослужением первого часа; время осуждения Христа на суде у Пилата – совершением третьего часа; время крестных страданий Христа – шестым часом; а снятие тела Христова со креста службой девятого часа и вечерней³⁵.

В монастырях обычно совершалось семь богослужений в сутки, которые разделялись на три времени: богослужение вечернее (им начинается новый день, поскольку при Сотворении мира вечер предшествовал дню (Быт. 1, 5), утреннее и дневное.

Время каждого богослужения определялось часами, установленными самой природой. Первый час дня наступал с восходом солнца, последний – с заходом, после захода начинался отсчет ночного времени, но в сутках обязательно считалось, как и сейчас, 24 часа.

Вечерня начиналась в монастырях с заходом солнца. Объясняя смысл этого богослужения, святой Василий Великий писал: «Отцы наши не хотели принимать в молчании благодать вечерняго света, но тотчас, как он наступал, приносили благодарение»³⁶. С древнейших времен христиане выражали свою благодарность Богу за прожитый день и дивный вечерний свет в словах одного из песнопений вечерни – «Свете тихий». Когда солнце начинало садиться, пономарь приходил к игумену, а если его не было, то к экклисиарху, и просил благословения на службу. Получив его и поклонившись игумену, он шел оповестить братию о службе, медленно, с интервалами, звонил в колокол или било (деревянную или металлическую доску). В древности в монастырях предпочитали било, считая колокола «латинским» изобретением.

Услышав благовест, монахи должны были все оставить, как будто их укусила змея или случился пожар, и идти в церковь. Поучая новоначальных иноков, старцы говорили так: «Если к тебе пришел брат или даже келарь, а в это время возвестили к службе, оставь беседу и другие дела, не боясь никого обидеть». В церковь шли сосредоточенно, покрывшись клобуком, не озираясь по сторонам и не останавливаясь для разговоров. Руки держали прижатыми к груди, монашеская походка, как учили старцы, должна быть «ни сурова, ни ленива». Входили в церковь со страхом и трепетом, как на земное Небо. У каждого инока в храме было свое место, определенное настоятелем, на чужое становиться запрещалось. В Кирилло-Белозерском монастыре игуменское место находилось справа перед иконостасом Успенского храма, соборные старцы и священники размещались неподалеку от него, а рядовая братия – на левой стороне храма.

Монастырский устав, а также духовные наставления старцев требовали, чтобы монах в храме стоял так, как стоял бы перед земным царем: сосредоточенно, с благоговением, не озираясь по сторонам, не кашляя и не сморкаясь. Однако старцы всегда предупреждали монахов, что одного чинного стояния на службе недостаточно. Можно исполнять все внешние правила, говорили они, но если ум будет занят мыслями о собственных или монастырских делах, такой монах не получит никакой пользы от своего присутствия в храме. Наоборот, он будет осужден, ибо Господь видит сердце каждого человека. Лучше было бы ему тогда совсем не приходить в церковь.

После вечерни до ужина было полчаса; ужин тянулся «час большой». Когда ужина не было, этот час проводили в кельях, но спать не разрешалось. Если одолевали немощь или болезнь, можно было немного отдохнуть. Через час после вечерни снова шли в церковь к «нефимону» («повечернице»), который продолжался немного больше часа³⁷. Подводя итог минувшему дню и готовясь ко дню грядущему, монахи обязательно за вечерним богослужением исповедовали свои согрешения. После повечерия монахи обычно ходили «прощаться» (благословляться) ко гробу основателя монастыря. Здесь у раки преподобного Кирилла читали после обычных начальных молитв кондак и тропарь Успению Пресвятой Богородицы – главному празднику обители – и кондак и тропарь святому Кириллу. Подойдя ко гробу святого, творили три земных поклона с молитвой: «Прости мя, отче святый преподобный Кирилл, благослови и помолись о мне грешнем» и прикладывались к раке. Отступив от нее, опять читали ту же молитву, клали земные поклоны, кто сколько хотел, и в молчании расходились по кельям. До сна уже не ели и не пили, даже воды; исключение делалось только для больных и немощных.

Монастырский устав строго запрещал после повечерия собираться вместе в келье либо стоять «на монастыре» и беседовать, ибо «навечерница – ключ и исполнение (итог. – Е. Р.) всего дня». У преподобного Кирилла был обычай обходить монастырь после повечерия. И если он слышал, что иноки беседовали в келье, то ударял пальцем в окно, сообщая о своем посещении, и уходил. Каждый инок имел еще свое келейное молитвенное правило, которое он вычитывал после повечерия. Ночная молитва, когда стихали все тревоги и заботы минувшего дня, считалась самой дорогой.

Перед восходом солнца звон колоколов вновь призывал братию в церковь к заутрени. Если звон заставал инока еще на постели, то он, «от одра вставая», должен был произнести «Душе моя, востани, что спиши» и другие утренние молитвы. Когда одевался, то по обыкновению также творил молитвы. Заутреня продолжалась четыре или четыре с половиной часа. Накануне воскресных дней, а также некоторых великих и больших праздников великую вечерню соединяли с утреней и служили всенощное бдение. Оно могло продолжаться около семи часов. Святитель Игнатий (Брянчанинов), оценивая духовное воздействие этой долгой и трудной службы на монаха, говорил, что «проведший в молитве значительную часть ночи с должным благоговением и вниманием ощущает на следующий день особенную легкость, свежесть, чистоту ума, способность к богомыслию»³⁸.

Служба утрени была построена так, что с первым проблеском утренней зари священник, повернувшись лицом к алтарю, торжественно возглашал: «Слава Тебе, показавшему нам свет». Начиналось «Великое славословие», древнейшая, как и «Свете тихий», христианская песнь. «Вид рождающегося из ночной тьмы утреннего света настраивал молящихся к созерцанию Бога как несозданного света (“во свете Твоем узрим свет”)»³⁹. «В этом прославлении… мысль уже… всецело погружается в благодарное созерцание всей высоты Божией и всего ничтожества и недостоинства нашего перед Ним». Великое славословие является зенитом утрени, во время его пения все монахи, как и во время чтения Евангелия, стояли с зажженными свечами и гасили их, когда заканчивалась песнь.

В конце первого часа утрени совершалось елеопомазание, к которому подходили в обычном порядке: сначала целовали праздничную икону, потом помазывались – святым маслом начертывался крест на челе (на лбу). Служащий священник первым помазывал игумена, затем игумен помазывал священника и остальную братию, через некоторое время священник менял игумена. Помазывая иноков, игумен называл их имена и говорил молитву: «Благословение Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа, на рабе Божием Ниле на здравие и на спасение, на оставление грехов»⁴⁰.

После окончания утрени монахи расходились по кельям или на послушания. Спать после всенощного бдения или заутрени в монастырях не разрешалось. Только в случае крайней немощи, если инок был болен или утрудился на тяжелом послушании, он мог немного отдохнуть после заутрени. Отдыхали обычно после обеда (один-два часа), да и то только летом. Зимой, поскольку день и так короток, спать после обеда не полагалось. Распорядок в монастыре зависел от дневного и ночного количества часов, которое сильно различается в зимнее и летнее время года. Так, например, в Кирилло-Белозерском монастыре 9 декабря на дневное время приходится 6 часов и 18 на ночное. А 7 июня, наоборот, 18 часов продолжается день и 6 часов ночь.

Летом, когда день долог, через четыре часа после заутрени братия собиралась к обедне, зимой обедню служили через два с половиной или три с половиной часа после заутрени. Обедня завершала круг суточного богослужения, обыкновенно она продолжалась два часа, а если службу возглавлял игумен, то два с половиной. За обедней служили литургию – самое важное христианское богослужение, ибо за литургией совершается таинство Евхаристии – приношение Богу таинственной жертвы Тела и Крови Христовой под видом хлеба и вина в воспоминание совершенного Им искупления мира.

После литургии братия всегда ждала, когда вынесут Панагию. «А доколе Панагии не вынесут, и ты с места своего не мози ступати», – сказано в уставе Кирилло-Белозерского монастыря⁴¹. Этот чин иноку не следовало оставлять даже во время путешествия. Слово «панагия» в переводе с греческого языка значит «Всесвятая», так именуется обычно Богородица, но в чине Панагии это название относится к просфоре, из которой на литургии была изъята частица в честь Пресвятой Богородицы. По окончании литургии эта просфора переносится из храма в монастырскую трапезу, где ее полагают на особом блюде в «устроенном месте» – на аналое под иконами. Чин Панагии соединяет трапезу с только что окончившейся литургией настолько, что литургия передает свою благодать трапезе. Благодаря этому монастырский обед превращается в настоящее богослужение⁴².

Первым из храма в трапезу шел священник, служивший литургию, он нес на особом блюде Панагию; за ним следовали игумен и вся братия строго по одному («един по единому») с пением 144-го псалма (не умеющие грамоте читали про себя Иисусову молитву). Псалом пелся так, чтобы его можно было закончить со входом в трапезу. Вынутую частицу полагали на панагиаре и ставили в трапезной на аналое. Затем читали молитвы перед вкушением пищи и начиналась трапеза.

По окончании обеда следовало краткое благодарение за трапезу, все вставали и молились, прося благословения на совершение чина Панагии⁴³. После заключительных молитв игумен благословлял братию и благодарил всех, служивших за трапезой. Обычно обед продолжался час-полтора. После обеда все расходились по кельям. Примерно через три – три с половиной часа после трапезы вновь следовала вечерня. Начинался новый день. Так совершался круг монастырской жизни.

Конечно, новоначальные иноки не сразу входили в этот трудный цикл служб и работ. Нил постепенно обучался жизни в монастыре. Он усердно трудился на послушаниях, его ночные молитвы становились все протяженнее, а короткие часы отдыха и сна инок тратил на книги. Он много читал, делал выписки, копировал. Монастырская библиотека была уникальна: книги для северной обители переписывали в монастырях Константинополя и Афона. Невидимые духовные нити связывали далекий монастырь в лесном Заволжье с византийской столицей. Свидетельством тому является древнейшая икона Кирилло-Белозерской обители «Успение», в иконографии которой угадывается фреска знаменитого константинопольского монастыря Хора.

В монастырской библиотеке с особой бережностью хранились рукописи, принадлежавшие ранее Кириллу Белозерскому. В них монах Нил обнаружил сочинения святого, во имя которого был пострижен, – Нила Постника. Все в них было удивительным и отвечало собственным мыслям молодого монаха. Нил Постник определял монашескую жизнь термином «философия», что значило, по его мнению, жизнь «по Богу». Такую жизнь, говорил святой, вели апостолы. Как только они были призваны Христом, то отказались от удовольствий, презрели родину, семью и собственность. Нил Постник считал, что в его время монахи уже начали забывать этот идеал и что необходимо к нему вернуться, а именно уйти из городов, порвать все родственные и дружеские связи, жить в добровольной нищете и подвизаться в меру телесных сил. По мнению святого, идеалы монашеской жизни были преданы из-за небрежности тех, кто скопировал только внешний облик, но полностью отказался от первообраза. Святой обличал монахов, которые не стеснялись приобретать столько земли, сколько могли, скупать стада овец, волов и ослов, заниматься торговлей. Сребролюбие и жадность, вызванные чревоугодием, порождали зависть, а та, в свою очередь, побуждала иноков вести судебные процессы, отнимавшие у них драгоценное время, предназначенное для созерцания и молитвы. Поглощенные земными заботами, монахи надеялись на самих себя и перестали уповать на Бога и Его благой промысл. Нил Постник призывал своих собратьев вернуться к добровольной бедности и жить посредством собственного ручного труда. Однако не только имущество, по мнению святого, отвлекало монахов от их главного делания, но и общение с мирянами. Он считал, что монахи должны забыть о родственниках и друзьях и стараться даже не вспоминать о них. Внутреннее безмолвие невозможно без одиночества и отшельничества.

Говоря о личных сокровенных взаимоотношениях монаха и Бога, Нил Постник советовал научиться терпению и смирению. «Молясь, – писал он в своем «Слове о молитве», – просил я часто себе того, что мне казалось хорошим, и упорствовал в прошении, неразумно принуждая Божию волю и не предоставляя Богу устроить лучше, что Сам Он признает полезным, но, получив просимое, впоследствии крайне скорбел, зачем просил я, чтобы исполнилась лучше моя воля, потому что дело оказывалось для меня не таким, как думал я… Не домогайся немедленно получить просимое, как бы приобретая это силою. Богу угодно, если долго пребудешь в молитве, оказать тебе большее благодеяние»⁴⁴.

Нил Постник критиковал тех монахов, делание которых заключалось лишь во внешних аскетических подвигах (постах, продолжительных молитвах). Святой говорил, что, прежде всего, надо научиться вести внутреннюю духовную борьбу и понимать, как помыслы зарождаются и проявляются в уме человека. Бесы соблазняют монаха через страсти и помыслы, через мысленные образы и воспоминания. Чтобы противостоять этим искушениям, подвижник должен постоянно наблюдать за своими мыслями и за действиями духов злобы в своей душе. Святой не отрицал, что некоторые монахи могут достичь бесстрастия путем телесных подвигов, однако относился к такому подходу весьма скептически, отмечая, что духовная победа, достигнутая подобным образом, оказывается временной, неустойчивой и в конечном счете бесполезной. Главным деланием монаха, по мысли святого, должно быть трезвение, то есть состояние «непрекращающейся кропотливой бдительности», внимание к тончайшим движениям души.

Особенно внимательным следует быть на молитве. «Когда бесы увидят в тебе расположение истинно помолиться, тогда влагают в тебя мысли о чем-нибудь даже нужном и вскоре потом оживляют памятование об этом, побуждая ум к разысканию; и он, не находя искомого, сильно печалится и унывает», – говорил святой⁴⁵. И добавлял: «Подвизайся поставити ум свой во время молитвы глух и нем и возможеши помолитись». Этот совет святого, усвоенный еще в первые годы пребывания в монастыре, Нил Сорский впоследствии повторит в собственном сочинении – «О мысленном делании»: «И подвизатися подобает поставити ум глух и нем во время молитвы, якоже рече Нил Синайскый…»⁴⁶

Главная забота монаха, по мнению древнего святого, – постоянно наблюдать, чтобы дурная мысль не проникла в его сознание. При «первом нападении зла» он должен постараться немедленно его отразить, чтобы сохранить чистоту ума. Если же он проявит беспечность и уступит «безобидному удовольствию», оно может стать привычкой и перерасти в страсть. В трактате «О восьми духах лукавства» Нил Постник описал восемь главных страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Он считал, что помыслы взаимосвязаны друг с другом, так что послабление одной страсти влечет за собой другую. Например, сребролюбие, гнев и уныние являются порождением чревоугодия. Нечистота может возникать как от чревоугодия, так и от гордости, когда монах теряет бдительность и забывает о хранении ума от помыслов. Древний святой показал, какими средствами надо бороться со страстями, противопоставляя каждому пороку добродетель. Для описания состояния, в котором монах оказывается свободным от страстей, Нил Постник использовал слова «безмолвие» или «спокойствие». Истинное спокойствие наступает тогда, когда не только действия страстей, но и воспоминания о них не задерживаются в уме. В таком состоянии наступает созерцание духовных реальностей. Трактат о восьми помыслах получил широкое распространение и стал важнейшей книгой для многих поколений монахов.

Помимо этого сочинения в рукописи Кирилла Белозерского находилась небольшая поэма, авторство которой славянская традиция также приписывала Нилу Постнику, – «О бесстрастии души и тела». Ее переписали в своих личных сборниках знаменитый кирилловский книжник Евфросин и друг Нила Сорского Герман (Подольный)⁴⁷. Возможно, такой интерес к этому сочинению древнего святого был вызван необычной формой произведения и красотой его слога. В поэме содержится призыв к покаянию и стяжанию добродетелей, а также описывается состояние человека, достигшего бесстрастия.

 
В таковой души
река дарований наводняется
и источник живота истекает,
солнце праведное сияет,
звезды блистают,
луна светит,
ангели дивятся,
архангели чюдятся,
серафими дивьством сдержими суть,
начала и власти
сладостию объемлются
и с таковою душею глаголют:
«Свят, свят, свят Господь Саваоф,
исполнь небо и земля славы Его».
И еже: «Слава въ вышних Богу,
и на земли мир, и въ человецех благоволение»⁴⁸.
 

Именно такой желал видеть свою душу молодой кирилловский инок по имени Нил, за тем он и пришел в монастырь. Теперь он был готов не пожалеть трудов и самой жизни для достижения этой заветной цели.