Текст книги "Нил Сорский"

О падении Царьграда

Боже, приидоша языцы в достояние Твое, оскверниша храм святый Твой.

(Пс. 78: 1)

Бывают события в мировой истории, которые становятся фактами биографии каждого человека. Таким событием для русских людей стало падение в 1453 году под ударами турок столицы Византийской империи – Константинополя. На Руси его звали Царьградом. Вероятно, известие о падении Царьграда настигло Нила уже в монастыре.

Русские люди тяжело переживали это событие. С тех пор, как крестилась Русь, ее судьба была неразрывно связана с православной Византией. Читать и писать, строить храмы и рисовать иконы, совершать Божественную литургию, молиться и устраивать монастыри – всему Русь училась у Византии. Царьград был хранителем священных реликвий. Здесь находился престол византийских императоров, помазанных на царское служение в храме Святой Софии для защиты Вселенского Православия. Вся слава Константинополя, вся его неизреченная красота создавалась во славу величества Божьего, была отблеском на земле Его небесной славы и красоты. Паломник Стефан Новгородец так писал о Константинополе: «Много я видел в Царьграде, но не возможно всего описать. Так Бог прославил Святые места, что невозможно расстаться».

Теперь, после падения Царьграда, необходимо было объяснить себе, как Господь мог допустить такое осквернение «двора и святилища своего». Ответ напрашивался сам по себе: измена Православию, Флорентийская уния стали причиной падения великой христианской империи.

После памятного Флорентийского Собора события развивались следующим образом. В мае 1452 года бывший митрополит Киевский и всея Руси Исидор был назначен Римским папой легатом (посланником) к императору Константину XI. Византия должна была подтвердить свою верность Флорентийской унии, за что понтифик обещал императору военную помощь в борьбе с турками. «По пути в Константинополь Исидор, задержавшись в Неаполе, нанял там на деньги папы двести лучников. Он остановился также на Митилене, где к нему присоединился архиепископ Хиосский Леонард, генуэзец по происхождению. 26 октября Исидор прибыл в Константинополь. Его военный эскорт был, несмотря на свою немногочисленность, символом того, что папа не оставит своими заботами народ, который признал его главенство, и этот жест не остался незамеченным»¹¹⁴.

Население Византии разделилось, большинство отказывалось принять унию. В Константинополе появились воззвания, призывающие народ не предавать веру отцов в надежде на призрачную помощь. Но 12 декабря 1452 года в соборе Святой Софии была отслужена униатская литургия в присутствии императора Константина и всего двора. В молитвах поминали имена патриарха и папы Римского, а кардинал Исидор провозгласил Флорентийскую унию. Однако предательство не принесло желанных плодов. 2 апреля 1453 года турки осадили Константинополь. Город остался один на один со своим могущественным врагом, без помощи Запада и без помощи Божией. «Против султанской армии примерно в 80 тысяч солдат, не считая орд ополченцев, великий город, окруженный стенами протяженностью 14 миль, должны были защищать менее 7 тысяч человек»¹¹⁵.

Интересно, что многие подробности осады Константинополя мы знаем со слов русского очевидца тех трагических дней. Некий Нестор Искандер, в молодости попавший в плен к туркам и обращенный в ислам, вел записки во время осады. Наиболее подробно Нестор Искандер освещает то, что происходило в турецком лагере, поскольку оттуда наблюдал за военными действиями. Его записки послужили основой Повести, которая вошла в состав русских летописей. Исследователи не раз отмечали ее достоверность. Повесть существенно дополняет сведения, сообщаемые другими свидетелями осады.

Понимая, что взять мощные стены города будет трудно, турки хорошо подготовились. Венгерского инженера Урбана с почетом приняли при султанском дворе. Под его руководством зимой 1452 года было отлито несколько пушек. Одна из них казалась современникам настоящим чудовищем – каждое ядро весило 1200 фунтов. Пушку тащили к Константинополю 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать повозку в равновесии. 2 апреля под стенами города показались первые вражеские солдаты. Самым слабым местом обороны был квартал Влахерны. Этот участок заметно выступал за общую линию сухопутных стен, к тому же стена здесь была одинарная. Под углом она соединялась с тройными стенами, возведенными при императоре Феодосии. Этот участок назывался Мириандрион. Именно здесь и на соседнем Месотихионе разыг-рались основные события исторической драмы, название которой – падение Константинополя.

Мириандрион защищал знаменитый генуэзский кондотьер Джованни Джустиниани Лонго, который во главе отряда из семисот солдат по собственной воле прибыл в город в конце января 1453 года. Джустиниани был особо искусен в защите крепостей, поэтому император Константин назначил его командующим обороной сухопутных стен. Сам император защищал второй опасный участок – Месотихион, где городские стены пересекали реку Ликос. Кардинал Исидор с двумястами солдатами занимал позиции у мыса Акрополя. Причудливые зигзаги вычерчивала линия его жизни. Судьба была неизменно благосклонна к бывшему митрополиту всея Руси. Исидору удалось бежать не только из московской тюрьмы, но и из разгромленного Константинополя. Но события тех трагических дней обнажили некую червоточину его души. Когда город оказался в руках турок, Исидор отдал свое пышное облачение кардинала какому-то нищему в обмен на его лохмотья. Нищий был схвачен и обезглавлен, и его голову выставили как принадлежавшую кардиналу. А Исидор за гроши купил молчание узнавшего его купца из Перы. Впоследствии ему удалось переправиться в Италию и продолжить свою церковную и политическую карьеру¹¹⁶. Но эти события были впереди. А 6 апреля началась первая бомбардировка города. К вечеру стена в районе Мириандриона уже была серьезно повреждена, но защитники за ночь сумели ее восстановить. 12 апреля бомбардировка возобновилась, основным ее объектом теперь стала низкая стена над руслом Ликоса.

Первый выстрел из пушки Урбана сразу разрушил стены на пять саженей, второй снес еще 7 зубцов. Но осажденные метким выстрелом своего орудия сумели повредить зелейник турецкой пушки, чем привели в ярость султана Мехмеда II. Он повелел починить пушку и отдал приказ о штурме города. 18 апреля после мощного артобстрела началось сражение. Под бой барабанов и звон цимбал янычары, экипированные крюками и лестницами, пошли на приступ стен Месотихиона. Защитники не слышали друг друга от грохота пушек и свиста пищалей, от криков и стонов раненых и умирающих. «И от множества огня и стреляния пушек и пищалей обоих стран дымное курение, сгустився, покры град и войско все, яко не видети друг друга, с кем ся бьетъ, и с зелейнаго духу многим умрети» – так описывал штурм русский очевидец тех событий. Император повелел звонить в колокола, чтобы все, кто мог носить оружие, поспешили на помощь защитникам города. Глубокие рвы вокруг городских стен заполнились доверху трупами людей, так что турки пробивались к самым стенам: «мертвыа бо им бяху мост и лестница ко граду». Наутро император Константин отдал приказ похоронить погибших, но некому было его исполнить: воины, утружденные тяжелым боем, спали прямо на своих постах. Тогда патриарх повелел священникам и диаконам собрать убитых. Понимая, что город продержится недолго, Джустиниани уговаривал Константина покинуть свою столицу. Но император решительно отказался.

7 мая начался новый штурм Месотихиона. Накануне всю ночь турки опробовали новую пушку, отлитую взамен прежнего монстра инженера Урбана. Они обстреливали полуразрушенные стены Месотихиона, не давая защитникам сооружать укрепления. На рассвете несметное число турок, вооруженных приставными лестницами и крюками за поясом, устремилось к стенам. Очевидец этого штурма описал подвиг греческого солдата по имени Рангавис, который разрубил надвое личного знаменосца султана Эмир-бея, но сам был окружен и убит.

Стремясь во что бы то ни стало разрушить стены Константинополя, турки пытались вести тайные подкопы, но эти работы заметили осажденные. Они предпринимали контрподкопы. Тайная война завершилась блестящей победой греков. Около рва были врыты сосуды с порохом, а на стенах приготовлены горючие смолы. Когда во время очередного штурма турки подступили к стенам, защитники подожгли горячей смолой взрывоопасные сосуды, и земля буквально взорвалась под ногами турок. На воздух взлетели люди, огромные деревянные туры, в которых нападавшие прятались от выстрелов осажденных. После взрыва начались переговоры о мире. Султан предложил императору сдать город и выехать беспрепятственно со всем двором, император настаивал на возобновлении прежде заключенного мирного договора. 23 мая было отвергнуто последнее предложение турок, сделанное Константину, – королевство на Пелопоннесе. Судьба города и империи была предрешена.

В эти майские дни жители Константинополя напряженно всматривались в ночное небо. Необычные атмо-сферные явления тревожили людей. 24 мая, в ночь полнолуния, произошло лунное затмение и в течение трех часов над городом царила полная темнота. На следующий день было решено обойти крестным ходом весь город: так всегда поступали в Константинополе в дни военных опасностей и моровых поветрий. Но 25 мая 1453 года над городом разразилась такая страшная гроза с градом, что крестный ход пришлось прекратить. «На следующий день, 26 мая, город окутал густой туман – явление, совершенно невиданное для этих мест в мае. Словно Богоматерь окутала себя облаками, чтобы не заметили, как она покидает город. Ночью вокруг купола храма Святой Софии заметили какое-то странное сияние». Согласно описанию русского очевидца, из верхних окон храма вырвалось пламя и собралось в единый столп вокруг купола церкви. Так продолжалось долгое время. Затем огненный столп достиг небес и стал невидим. Об этом необычном явлении упоминает не только автор русской Повести, но и секретарь императора Константина – Георгий Франтца. Его воспоминания заслуживают самого серьезного внимания. Всю осаду он провел в городе рядом с императором. После падения Константинополя Франтца попал в плен к туркам. Впоследствии ему удалось выкупиться из плена, около 1462 года он постригся в монахи на острове Корфу. Франтца упоминает, что поначалу свет над Софией испугал больше турок, нежели защитников города¹¹⁷. Лишь впоследствии, уже после падения Константинополя, это небесное явление в понимании людей, переживших катастрофу, приобрело свой символический священный смысл: в виде пламени от Святой Софии отошел ангел, охранявший Царьград со времен основания города.

В эти последние дни приближенные сделали еще одну попытку уговорить императора покинуть город, но он ответил: «Сколько великих и славных царей, бывших здесь прежде меня, пострадали за свое отечество; неужели я, последний, не поступлю подобно им? Нет, я умру здесь, с вами». Этот ответ был смертным приговором самому себе. Он потребовал от Константина такого напряжения душевных сил, что, произнеся эти слова, император упал без чувств.

Вечером 28 мая султан Мехмед II объезжал свои войска: он решил предпринять еще одну, решающую атаку, и если она не удастся, – отказаться от Константинополя. В осажденном городе узнали об ожидавшемся нападении. Вечером того же дня торжественный крестный ход прошел по улицам и площадям Константинополя. Он завершился литургией в храме Святой Софии. «Император молился с великим усердием. Покинув императорский трон и приблизившись к иконостасу, он распростерся перед иконами Христа и Богоматери… На глазах своего духовенства, своих солдат, своего народа он готовился в час этой смертной литургии предстать перед Богом. Когда последний христианский император Константинополя повернулся и отошел от алтаря, где на протяжении стольких веков совершали богослужение его предшественники и их народ, все, бывшие в церкви, разразились громким рыданием… Затем все вернулись на свои посты между внешними и внутренними стенами и заперли за собой ворота во внутренних стенах, так что никакое отступление уже не было возможно.

Позднее вечером Константин сам покинул дворец, сел на своего арабского скакуна и в сопровождении своей свиты отправился в последнюю проверку. Ночь была темной и мрачной; падали крупные капли дождя, затем дождь перестал. Донеслись звуки с турецкой стороны – турки готовили лестницы по ту сторону крепостного рва. До пения первого петуха император уже занял свой пост у ворот Святого Романа… С первой полосой рассвета 29 мая началось наступление. Снова и снова атаковали турки под звуки литавр и флейт, под металлический лязг оружия, под грохот пушек и грохот снарядов; снова и снова отбрасывали их обороняющиеся, и они откатывались назад только для того, чтобы опять двинуться вперед под напором надвигающихся из тыла войск»¹¹⁸.

В критический момент, когда был смертельно ранен командир генуэзцев Джустиниани, небольшому отряду турок удалось прорваться сквозь потайную калитку в башне Керкопорта, которую осажденные забыли закрыть после очередной вылазки. Одновременно другой отряд янычар под командованием воина гигантского роста и силы по имени Хасан пробился наверх сломанного заграждения. Раздался крик: «Город взят!» И другие турецкие части стали через горы трупов пробиваться на улицы Константинополя, на нескольких башнях появились турецкие флаги. «“Город взят, а я все еще жив!” – таковы были последние слова императора Константина XI Палеолога, с которыми он спешился, отшвырнул от себя знаки царского достоинства, вступил в бой с янычарами и навсегда исчез во время их последнего броска»¹¹⁹.

Защитники города сделали всё возможное, чтобы спасти империю. Они сделали даже невозможное: город долго и успешно оборонялся. «Но что мощно учинити противу такия силы, наипаче же противу гнева Божия грех ради наших?» – воскликнет потом автор русской Повести о падении Царьграда, комментируя эти события¹²⁰.

Верный Франтца рассказал в своих воспоминаниях о судьбе тела последнего императора Византии. Султан приказал произвести розыск, среди обезглавленных трупов было опознано тело Константина по золотым орлам на туфлях, какие имели обычай носить греческие цари. Мехмед II передал тело христианам, и те погребли его с почестями¹²¹. В конце XV века греки, жившие в Константинополе, возможно, еще могли показать могилу императора Константина. До сих пор в стене неподалеку от императорского Влахернского дворца существует тот самый пролом, через который турки прорвались в город. В стенах Семибашенного замка видны бреши от пушечных ядер, которые осажденные в перерывах между атаками заделывали всем, что попадалось под руку, в ход шли даже фрагменты античных колонн. Когда преподобный Нил посетил город, следы недавнего штурма были повсюду. Вполне возможно, что через двадцать – тридцать лет после взятия Константинополя Нил мог еще беседовать с очевидцами тех трагических событий.

К вечеру 29 мая или на другой день в город вступил победитель в сопровождении своих визирей, пашей и янычар. Он подъехал прямо к храму Святой Софии. Спешившись, Мехмед II ступил на порог храма, зачерпнул горсть земли и высыпал себе на голову в знак смирения перед Богом, даровавшим ему победу¹²². Затем он вошел в храм. В алтаре Святой Софии мулла провозгласил поклонение Аллаху. «Так великий храм, посвященный бессмертной мудрости Христовой, сердце христианского Константинополя, символ его глубочайших надежд и упований превратился в мечеть Айя-София мусульманского Стамбула»¹²³. Византийская империя пала. В обращении к потомкам ее жители могли повторить вслед за святым Ефремом Сириным такие слова: «Дело ясно, – сами видите, как наказывает нас Бог посредством нечестивых… Вместо того, чтобы быть пшеницею, мы стали пылью: и вот внезапный сильный ветер от востока развеял нас. Мы не искали убежища в едином убежище спасения; – и нас не спасли самые укрепленные города. Наши пастыри из суетной славы стремились к высшим степеням: и вот они лежат поверженные на земле, или отводятся в страну магов»¹²⁴.

Русские люди буквально оплакали священный город. В Хронографе 1512 года сохранился лирический плач о падении Константинополя. Однако в душах жителей Руси осталась не только боль пережитой трагедии, но и страх. И кажется, из самых глубин сердца в тревожные дни 1480 года, когда татары стояли на реке Угре, у русского летописца вырвались такие слова: «О храбрии, мужествении сынове Русьстии! Потщитеся сохранити свое отечество, Русьскую землю, от поганых: не пощадите своих голов, да не узрят очи ваши пленения, и грабления святым церквем и домом вашим, и убиения чад ваших, и поругания женам и дщерем вашим. Якоже пострадаша инии велиции славнии земли от Турков, еже Болгаре глаголю и рекомии Греции, и Трапезон (Трапезунд, захвачен в 1461 году. – Е. Р.) и Амория (Морея, Пелопоннес, в 1460 году. – Е. Р.) и Арбанасы (Сербия, в 1459 году. – Е. Р.), и Хорваты, и Босна (Босния, в 1463 году. – Е. Р.), и Манкуп, и Кафа и инии мнози земли»¹²⁵.

Часть 2. Монастырь

Послушник

Пути Твоя Господи, скажи ми, и стезям Твоим научи мя.

(Пс. 24, 4)

На берегах Босфора явно и грозно совершался Божественный Промысл о судьбах мира, а в далеком северном монастыре жизнь текла своим чередом. За Сиверским озером садилось солнце, окрашивая воду в нежные оттенки розового и лилового. Тихо и незаметно за буднями повседневности Господь вел каждого инока только Ему ведомыми путями.

Выбор обители чрезвычайно важен для человека, вступившего на монашеский путь. Ведь инок отдает себя в полное послушание настоятелю и братии обители, отныне он уже не властен в собственной жизни. От сделанного выбора во многом зависит, как сложится монашеская судьба. «С преподобным преподобным будеши, и с мужем неповинным неповинен будеши. И со избранным избран будеши, и со строптивым развратишися» (Пс. 17, 26–27).

В середине XV века на Руси существовало много обителей, больших и малых, знаменитых и затерянных в лесной глуши. И почти в каждой из них можно было встретить святых в составе иноческого братства. Но монастырь должен был подойти молодому послушнику по тем методам духовного воспитания, которые были приняты у настоятеля и старцев обители. По словам Иосифа Волоцкого, игумен Тверского монастыря Савва бил нерадивых иноков жезлом. Кому-то такой принцип воспитания, возможно, покажется излишне жестоким, кому-то он будет просто необходим. Нил Сорский выбрал далекую, но знаменитую обитель на Белоозере.

Созерцательная природа, строгая жизнь братии привлекали в Кириллов монастырь многих подвижников. Здесь в свое время подвизались Савватий Соловецкий, Александр Ошевенский, Корнилий Комельский. Может быть, Нил побывал здесь и сам в памятном 1446 году, когда весь двор Василия Темного выехал вслед за князем в Вологду, и обитель тогда запомнилась ему. Возможно, он прислушался к совету своего брата.

Здесь снова наступило время вспомнить про друга Анд-рея Майко – Ивана Гавриловича Заболоцкого. Брат его деда, уже упоминавшийся боярин Иван Дмитриевич Всеволож-Заболоцкий, был женат на дочери Микулы (Николая) Васильевича Вельяминова, погибшего на Куликовом поле. А Микула Вельяминов, в свою очередь, приходился родным племянником Тимофею Вельяминову, чьим родственником и домоуправителем был преподобный Кирилл Белозерский. Наверное, Всеволожи хорошо знали свою родословную. Им было известно, что благодаря давней женитьбе своего прадеда они породнились с великим русским святым.

О Кирилле Белозерском Нил Сорский знал с детства. Живя в Кремле, он часто проходил мимо дома у Тимофеевских ворот, где когда-то жил святой. Ворота получили свое название по имени владельца усадьбы – окольничего Тимофея Вельяминова. Историки до сих пор точно не определили сущность этого придворного чина. «Этимологически термин восходит к слову “около”, а отсюда “окольный” в смысле “приближенный”»¹. Окольничие выполняли важные судебные и управленческие функции при князе. Косма (так звали Кирилла в миру) приходился, скорее всего, родственником не Тимофею, а его жене – Ирине². Родители святого скончались во время морового поветрия, оставив малолетнего сына на попечение Вельяминовых. После совершеннолетия Косма стал казначеем обширного имения Тимофея; он совершал также сделки, связанные с великокняжеской недвижимостью. Сохранилась меновная (обменная) грамота Дмитрия Донского и чернеца Симонова монастыря Саввы, в которой упомянут казначей Косма³. Одни исследователи датируют ее составление временем между 1378 и 1383 годами, другие – периодом между 23 мая 1381 года и 23 августа 1382 года или промежутком между 1380 и 1382 годами⁴. Если учесть, что Кирилл Белозерский родился около 1337 года (он преставился в 1427 году девяностолетним старцем), то становится понятно, что в 1378 году, то есть в возрасте сорока лет с небольшим, он был еще мирским человеком. Это вполне согласуется с рассказом Жития Кирилла Белозерского, где говорится о том, что Тимофей долго не хотел отпускать в монастырь своего управляющего, но тот не оставлял своей мечты.

Однажды в дом к Тимофею пришел игумен Стефан Махрищский. Возможно, требовалось обсудить какие-то хозяйственные вопросы, ведь вотчины Вельяминова находились рядом с селами Махрищского монастыря. Косма, который ждал прихода игумена, припал к его ногам, проливая слезы. Он умолял Стефана постричь его в монахи. Махрищский игумен облек Косму в иноческие одежды – рясу и камилавку (то есть в рясофор) и нарек Кириллом. Однако эти превращения еще нельзя было считать полноценным монашеским постригом, так как Кирилл не давал монашеских обетов.

Преподобный Стефан постучал в дом Вельяминова в полдень, когда хозяин собирался отдохнуть от мирских забот. Когда игумен вошел, Тимофей встал и поклонился ему, прося благословения. Тогда старец сказал: «Богомолец ваш Кирилл вас благословляет». Тимофей в недоумении переспросил: «Какой такой Кирилл?» Стефан ответил: «Косма, бывший ваш слуга. Ныне ему захотелось стать иноком, служить Господу и о вас молиться». Вельяминов пришел в ярость, наговорил игумену всяких нехороших слов. Но Ирина, испугавшись того, что ее муж оскорбил святого, уговорила Тимофея сменить гнев на милость. Тот вернул Стефана, принес ему извинения и сказал, что он «предоставил Косме, нареченному Кириллом, жить по своей воле, как тот хочет»⁵. Так, Косма-Кирилл стал монахом Симонова монастыря, где архимандрит Феодор Симоновский, племянник Сергия Радонежского, постриг его в монашество уже полным чином. Пройдя долгий путь духовного возрастания и все виды монастырских послушаний, Кирилл в 1390 году стал архимандритом Симонова монастыря⁶. Однако в 1396 году из-за неких распрей и нестроений удалился на Старое Симоново – в малый приписной монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, а затем вообще покинул Москву и отправился в Белозерье. Согласно Житию, Кирилл пришел на берег Сиверского озера шестидесятилетним старцем, то есть около 1397 года. По исследовательской версии, это событие совершилось еще позже – в 1407 году⁷, то есть место своего духовного покоя подвижник обрел только в 70 лет.

Когда Нил был еще отроком, Кирилла Белозерского уже причислили к лику святых (в послании русского духовенства к князю Дмитрию Шемяке, написанном в декабре 1447 года, он упомянут как святой)⁸. Кто-то из Оптинских старцев в свое время сказал, что святые, ушедшие на Небеса, внимательно наблюдают за своими родственниками и помогают им в их земной жизни. Нил, конечно, не был родственником преподобного Кирилла. Однако Вельяминовы, Заболоцкие, Майковы составляли общий круг людей, связанных между собой либо дружескими, либо служебными отношениями. Поэтому Нил шел в Кириллов монастырь, как идут к себе домой, уповая на молитвы и заступничество своего кремлевского земляка.

Самый короткий и удобный путь из Москвы на Белоозеро лежал через Дмитров, который стоит на реке Яхроме. Здесь садились в насады или струги и по рекам Сестра, в которую впадает Яхрома, и Дубна попадали в Волгу, а далее по Шексне путь лежал на Белоозеро. Где-то в районе современных Гориц путешественники покидали свои насады и шли пешком около семи верст до Кириллова монастыря. Им было не миновать той самой горы Мауры, с которой когда-то преподобный Кирилл увидел заветный холм над Сиверским озером.

Само место, где стоит монастырь, кажется, отмечено Свыше особою печатью, и каждый, побывавший здесь хотя бы однажды, несомненно, почувствовал душой его необыкновенную благодать. Сербский монах Пахомий Логофет, искушенный красотами Афона, пришел в восхищение, увидев Белозерскую обитель. «Место сие зело красно, ибо со всех сторон яко стенами окружено водами», – записал он в Житии святого Кирилла и поведал монастырский рассказ о чудесном основании обители.

«Когда преподобный Кирилл жил в безмолвии на старом Симонове, ему пришла мысль поселиться где-нибудь вдали от мирской суеты, в глубокой пустыне, и там пребывать одиноко. Много он боролся с этим желанием и постоянно молился Пресвятой Богородице: “Ты веси, яко всю мою надежду по Бозе на Тебе возложих от юности моея. Ты убо, якоже сама веси, настави мя на путь, в нем же возмогу спастися”. Раз он стоял перед образом Божией Матери “Одигитрия” на обычной вечерней молитве, кончил уже правило и стал петь акафист Божией Матери. И вот, когда дошел в икосе до места: “Странно рождество видевши, устранимся мира и ум на небеса преложим”, вдруг слышит ясный голос, обращенный к нему: “Кирилле, изыди отсюду, иди на Белоозеро, там убо уготовах ти место, в нем же можеши спастися”. Вместе с чудным голосом явился яркий свет. В изумлении отдернул преподобный волоковое оконце кельи и видит: сияет великий свет от Белозерской полуношной страны. Тогда он понял, что услышаны его молитвы: целую ночь с радостью в молитве благодарил и славил Бога.

Около того времени пришел с Белоозера инок того же Симонова монастыря Ферапонт, посланный туда архимандритом ради монастырских нужд. Совершив благополучно дальнее путешествие, он поспешил увидеться с преподобным Кириллом, имевшим с ним одно пострижение. В беседе с ним преподобный Кирилл узнал, что в Белозерских краях есть немало мест, удобных для пустынножительства. Согласились и пошли туда оба вместе. После многих дней пути они, наконец, прибыли на Белоозеро и здесь долго ходили, отыскивая удобное место для поселения. Достигши горы Маура, возвышающейся в местности, где теперь стоит монастырь, они взошли на нее. Окинув взором открывшиеся окрестности, преподобный узнал предназначенное ему место для безмолвия. Спустились с горы и остановились на небольшом пригорке, покрытом лесами и вдававшемся полуостровом в воды близлежащего Сиверского озера»⁹.

За полвека, прошедшие с того времени, на берегу озера уже отстроился довольно большой монастырь. Его опоясывала высокая деревянная ограда. В центре обители на холме возвышалась, как «некое око, взирающее на монастырь», Успенская церковь. Рядом с церковью стояла небольшая звонница, а неподалеку трапезная палата. Монашеские кельи огибали Успенский холм полукругом с восточной стороны, так, чтобы монах в оконце мог всегда видеть храм и его святой алтарь. Все кельи были деревянные. Они были так же просты, как первая келья основателя обители, построенная им на месте его первоначального поселения. До наших дней сохранилась точная копия часовни святого Кирилла, которую кирилловские монахи устроили в XVII веке вместо древней, истлевшей от времени. Николай Константинович Никольский, выдающийся знаток истории Кирилло-Белозерского монастыря, предполагал, что это строение первоначально было не часовней, а кельей основателя обители (поскольку Пахомий Логофет в Житии святого не упоминал о часовне, но говорил только о келье).

Жилище преподобного Кирилла – «это обычная незатейливая северно-русская клеть. Из сосны, четырехстенная, рублено в замок из бревен, обтесанных как снаружи, так и внутри. Покрытие сделано из досок, скрепленных гвоздями со скалою на два ската. Небольшая низкая дверь с окном в виде малого отверстия ведет в помещение, имеющее в длину 3 аршина 14 вершков, а в ширину 3 аршина и 4 вершка и в высоту до кровли 4 аршина. В южной стене прорублено небольшое “оконьцо”, закрывающееся изнутри деревянной задвижкою. Потолка строение не имеет, а пол, находящийся здесь в настоящее время, сделан позже построения всего здания»¹⁰. В такой постройке мог поместиться только один человек. Впоследствии кельи стали делать более просторными, поскольку в них жили по два-три человека. К кельям пристраивали еще сени, в которых сооружали чулан и «предсение» – крытое крыльцо. Снаружи можно было расслышать, что говорили внутри. В верхней части стены делали волоковые окна (название происходит от слова «волочь»). Они были небольшими, чтобы сохранить в келье тепло во время сильной стужи, и в то же время достаточными, чтобы в них просунуть голову и поговорить с пришедшим братом. Рядом с кельями обычно стояли дровяники – сараи, где хранились дрова. Топили по-черному, дым выходил через окна.

С западной стороны обители, там, где на берег озера можно выйти через Водяные ворота, находились хозяйственные службы: поварня, хлебни, ледники, амбары. По справедливому замечанию Никольского, так строили намеренно. Монахи общежительной обители питались только в трапезной, есть в кельях или где-либо еще, а также иметь свои припасы запрещалось. Чтобы оградить братию от соблазнов и искушений, все службы, где хранили продукты или готовили пищу, устраивали в противоположной от монашеских жилищ стороне монастыря.

Стены вокруг обители были выстроены четырехугольником, что имело не случайный, но символический характер. Небесный град Иерусалим, в котором будут жить спасенные народы, описан в «Откровении святого Иоанна Богослова» как «четвероугольник», «и длина его такая же, как и широта» (Откр. 21, 16). «Он имеет большую и высокую стену» и «ворота на все стороны света: с востока, с севера, с юга и с запада» (Откр. 21, 12). Монастырь как земной образ Царствия Небесного строился по плану Небесного Иерусалима. Главные ворота, через которые входили в обитель, назывались Святыми.

В один из дней 1453 года (Нилу исполнилось как раз 20 лет, это был традиционный возраст ухода в монастырь) к Святым воротам подошел юноша и постучал. Привратник открыл ему калитку, он показал письмо для игумена Кассиана. Монах молча впустил его внутрь. Калитка скрипнула и закрылась за спиной юноши. Много раз он будет отворять и затворять эту дверь, пересекая незримую границу между монастырем и миром. Но в тот день она закрылась для него навсегда. Он ступил на первую ступень лестницы монашеских добродетелей, которая именуется удалением от мира.