Текст книги "Нил Сорский"

Служилые люди помогли вернуть слепому князю престол. «Одновременно тайные гонцы были отправлены к тверскому князю Борису Александровичу и к серпуховскому князю Василию Ярославичу, находившемуся тогда в Литве. Вероятно, послан был надежный человек и в Кириллов монастырь для предварительных переговоров с игуменом Трифоном, – предполагает Н. С. Борисов. – Василий сообщал о своем намерении вновь вступить в борьбу и просил о помощи. Все эти тайные пересылки были, конечно, смертельно опасным делом. Василий Темный знал о том, что среди окружавших его людей были и осведомители Дмитрия Шемяки. Одного доноса или перехваченного письма было бы достаточно для катастрофы. Горький опыт недавнего прошлого требовал крайней осторожности. Поэтому князь Василий, по свидетельству В. Н. Татищева, “вся сия тако тайне содевая, яко ни княгине его о том ведучи, токмо сам и тии послании”»⁸⁹. Обычно такими «надежными людьми» были дьяки. Сам Василий II в свое время жестоко наказал Кулудара, пытавшегося предупредить Шемяку об опасности. История не сохранила имени дьяка, который, рискуя собственной жизнью, вел переговоры с кирилловским игуменом. Трифон снял с великого князя вынужденное крестное целование. Грех за клятвопреступление игумен взял на себя и на свою братию, а московского князя благословил идти против Шемяки. Посетив белозерские обители, Василий Темный в Вологду не вернулся. Он отправился в Тверь к своему союзнику князю Борису Александровичу.

В ночь на Рождество Христово, 25 декабря 1446 года, московско-тверской отряд под командованием боярина Михаила Борисовича Плещеева и тверского боярина Льва внезапным наездом захватил Москву. 17 февраля 1447 года Василий Темный вернулся в столицу, однако война с Шемякой закончилась только в 1453 году. Великий князь, которому уже порядком надоела погоня за своим двоюродным братом, отправил дьяка Степана Бородатого в Новгород с тайной миссией отравить мятежника. Дьяк через новгородского посадника подкупил личного повара Шемяки, который имел весьма характерное прозвище Поганка (нельзя держать подле себя таких поваров), и тот поднес несчастному Дмитрию отраву «в куряти». Современники предрекали скорую смерть Степану Бородатому, однако он прожил долгую жизнь и сделал неплохую карьеру при дворе московских князей. И все-таки возмездие не миновало его, через пять лет после гибели Шемяки он потерял сына. «Илья Стефанов, сын дьяков» погребен в ростовском Воскресенском монастыре. В ростовском Кремле до сих пор хранится удивительной красоты белокаменный крест, который дьяк поставил на сыновней могиле.

Верность друзей и слуг, как известно, проверяется в беде. Все, кто оказал великому князю поддержку в годы династической войны, были им вознаграждены. Во всяком случае, те, кого мы видим в ближайшем окружении Василия II после 1447 года, появились там не случайно. Игумен Трифон был поставлен в 1448 году архимандритом кремлевского Преображенского монастыря в Москве (именно он венчал 4 июня 1452 года сына Василия Темного Ивана с княжной Марией Борисовной Тверской), ферапонтовский игумен Мартиниан стал в 1447 году настоятелем Троице-Сергиева монастыря и духовником великого князя. Летописи сообщают, что весть из Новгорода о гибели Шемяки привез подьячий Василий Беда, – «а оттоле бысть диак»⁹⁰. Позднее он стал доверенным лицом князя, составителем его завещания. Возможно, что среди верных великому князю людей, бывших вместе с ним в изгнании, находился и Андрей Майко. Не случайно именно в 1453–1455 годах он впервые поставил свою подпись под грамотой Василия II.

Страшный суд

Яко несть в смерти поминаяй Тебе, во аде же кто исповестся Тебе.

(Пс. 6, 6)

Мы не погрешим против истины, если скажем, что Нил Сорский родился накануне Страшного суда, хотя звучит это парадоксально. Сегодня мы знаем, что тогда, в конце XV столетия, Апокалипсис не состоялся, но современники Нила осознавали время, в которое им довелось жить, как канун Конца света. Согласно ряду авторитетных пророчеств, известных по богословской литературе, он ожидался на исходе седьмой тысячи лет от Сотворения мира: 7000-й год исполнялся в 1492 году от Рождества Христова. Все пророчества не абсолютны. Отцы Церкви предупреждали, что времена и сроки знает только Господь, сотворивший мир. Однако приметы времени говорили сами за себя, и напряжение в обществе возрастало.

О том, насколько это ожидание прочно коренилось в умах людей, красноречиво свидетельствует такой факт: 1 сентября 1477 года великая княгиня Мария Ярославна вместе со своим дьяком Андреем Майко послала в Кирилло-Белозерский монастырь огромную по тем временам сумму – 495 рублей. «Стоимость же рубля того времени видна из того, что большая волость Буй-город с деревнями стоила полтораста рублей; двенадцать деревень со всеми угодьями в Звенигородском уезде – 200 рублей»; «две деревни с пустошью, и с лесом, и с рыбною ловлею, в Белозерском уезде – 15 рублей»; «лучший конь в седле – 6 рублей, лучший конь княжеский – 10»⁹¹. Деньги предназначались на помин души старца Пафнутия Боровского, великого князя Василия Темного и всех членов великокняжеской семьи сроком на 15 лет. «Все деньги, таким образом, должны были быть истрачены к 1492 г., – заметил А. И. Алексеев. – Это распоряжение великой княгини выглядит разительным контрастом по сравнению с практикой поминального ряда в XVI столетии, когда за сумму такого порядка предусматривалось поминание “ввек, доколе мир вселенная стоит”»⁹².

Проводя много времени на церковных службах, внимательный отрок подолгу рассматривал фрески и иконы. На стене Благовещенского собора Феофан Грек написал Апокалипсис. Эта картина близкого Конца так поразила современников, что о ней сохранились отзывы даже в частной переписке: русский писатель-монах Епифаний Премудрый рассказал о фреске Феофана в послании к Кириллу, игумену тверского Афанасьевского монастыря. Сколько бы раз потом ни перестраивался Благовещенский собор, эту композицию неизменно повторяли в его росписи.

Иконы с изображением Апокалипсиса все чаще стали появляться в московских храмах. Своим ярко-красным колоритом они притягивали к себе взгляд и тревожили душу⁹³. Непростые сюжеты вызывали множество вопросов. Священное Писание рассказывает о событиях Апокалипсиса языком таинственных символов. В толкованиях преподобного Ефрема Сирина можно найти необходимые пояснения. В согласии с описанием сирийского пророка (так традиционно называли святого Ефрема), иконописец изображал, как наступит тот самый День, о времени и часе которого не знает никто. Вот по звуку архангельской трубы на Небе является знамение Креста, приготовляется страшный престол для Судии. В сопровождении ангелов, архангелов, херувимов и серафимов приближается сам Судия. Воскресают мертвые, земля и море отдают своих мертвецов. «Что растерзали звери, что раздробили рыбы, что расхитили птицы, все это явится во мгновение ока», – говорит преподобный Ефрем Сирин. «Ни в одном волосе не окажется недостатка»⁹⁴. В среднем регистре картины Страшного суда изображаются люди, собравшиеся на Суд: «…все привлечены к суду – и епископы, и пресвитеры, и диаконы, и цари и князья, люди всех возрастов»⁹⁵. Вот уже судьи восседают на своих престолах: «…и воссел Ветхий днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его как чистая волна; престол Его как пламя огня. Колеса Его – пылающий огонь. Огненная река выходила и проходила пред Ним; тысячи тысяч служили Ему, и тьмы тем предстояли пред Ним; судьи сели и раскрылись книги» (Дан. 7, 9—10). Согласно Небесной иерархии, под образом Ветхого днями в медальоне Славы изображается Спаситель, и Он же – Страшный Судия. По обеим сторонам от Его престола восседают апостолы. У них в руках раскрытые книги, в которых написаны не только все слова и дела, но и помышления людей. Тогда, во время Страшного суда, говорит святой Ефрем, «потребуются от каждого исповедание веры, обязательство крещения, вера чистая от всякой ереси, печать несокрушенная и хитон неоскверненный».

«Судия отделяет праведников от грешников: первым предоставляет Царство Небесное, вторым назначает муку вечную; последних демоны влекут в ад, во тьму кромешную или в геенну огненную, где скрежет зубов, огненное озеро, червь неусыпающий. Напрасно грешники умоляют Судию о пощаде, напрасно обращаются с мольбой о ходатайстве к пророкам, апостолам, мученикам, патриархам, преподобным, напрасно взывают к кресту, горнему Иерусалиму, раю сладости – Богоматери, отцам и детям»⁹⁶. В ответ на мольбы грешников Господь отвечает им: «…идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его…» (Мф. 25, 41). «А что, братия, горше и тяжелее, чем этот страшный и грозный ответ и зрелище, когда увидим всех согрешивших и не покаявшихся отсылаемыми праведным судом Божиим в вечные муки, и тяжко трепещущими, вскрикивающими и безутешно плачущими», – напишет впоследствии Нил Сорский⁹⁷. Эта картина, поразившая его воображение еще в детстве, постоянно представлялась внутреннему взору святого.

Перед тем, как навсегда оказаться в аду, осужденные «увидят ту радость, от какой отлучены. И увидят оный неизглаголанный свет, увидят красоты райския, увидят в той стране знакомых, увидят великие дары, какие приемлют от Царя Славы подвизавшиеся в добре; потом постепенно отдаляясь от всех праведников, и друзей, и знакомых, сокроются, наконец, и от самого Бога, потеряв уже возможность зреть радость и истинный оный свет»⁹⁸. Ефрем Сирин подробно описал мучения, уготованные грешникам. Они различаются в зависимости от тяжести грехов: «…иное место ад, где пребывают грешники, и дно адово – самое мучительное место»⁹⁹.

От Божественного престола, «подобно свирепому морю», исходит огненная река, поглощающая грешников: «от огня сего реки оскудеют, источники исчезнут, звезды спадут, солнце померкнет, луна мимо идет, “и небеса”, по написанному, “свернутся как свиток книжный”» (Ис. 34, 4). Место мучений изображается в самом нижнем поле картины: «…среди грешников можно видеть и царя с царицею в диадемах, и епископа в омофоре, и монаха, и обыкновенного мирянина. В глубине ада во мраке сидит сам сатана в виде седого бородатого старика, на чудовищном звере; в недрах сатаны Иуда предатель; зверь, на котором сидит сатана, поглощает грешников»¹⁰⁰. Торжествующие праведники стоят по правую сторону от реки. Они изображены в том же регистре картины, что и грешники, но огненную реку, разделяющую их, никому не дано перейти.

Явственные приметы Конца, ощущаемые жителями Москвы и Русского государства, делали более выразительным каждый образ, а слова древнего святого болью отзывались в душе. «Таких великих и страшных чудес не было от начала твари и не будет во все роды», – читал дома внимательный отрок, ближе подвигаясь к лучине. «Нередко ныне бывает, если сильнее обыкновенного блеснет молния, то всякого человека приводит она в ужас, и все преклоняемся к земле. Как же тогда перенесем, как скоро услышим глас трубы с неба, превосходящий всякий гром, взывающий и пробуждающий от века уснувших праведных и неправедных?» И простая молитва «Господи, помилуй!», многократно повторяемая на клиросе в церкви, обретала свой глубочайший смысл.

Детство и отрочество тех, кто завершил свой жизненный путь к концу XV столетия или в начале следующего, прошли в ожидании Конца света. Жизнь в такие времена требует необычайной строгости и внимательности к себе, к своим поступкам и помыслам. Может быть, именно поэтому XV век дал Руси наибольшее число ее святых¹⁰¹. Человеку свойственно искать точку опоры, он стремится создать свой мир, в котором может чувствовать себя в безопасности. Люди Средневековья были беззащитны перед стихиями природы, болезнями, моровыми поветриями. Нашествия иноплеменников и соплеменников в одночасье уничтожали то, что создавалось веками. Княжеская власть так же не представляла собой прочного основания для того, чтобы построить безопасный мир. Поэтому представители человечества чаще, чем сейчас, задавались вопросами о смысле бытия. Понятно, что не все оставляли мир и уходили в монастыри, находя за их мощными стенами искомую точку опоры. Но те, кто обладал тонкой душой и внутренним зрением, ясно видели черную пропасть, разверзающуюся под ногами. А трагедии, которые стали повседневностью, только добавляли резкости этому видению.

Постоянная, нависающая дамокловым мечом угроза вражеских набегов, разрушений и смерти формировала в человеке особое устроение души: она делала его мужественным и собранным. Тот, кто постоянно смотрит в глаза опасности, уже не дрогнет один на лесной дороге или в лесной хижине под вой волков.

О Флорентийской унии

Господь разоряет советы языков, отметает же мысли людей.

(Пс. 32, 10)

Православная вера была единственной точкой опоры русского человека, его прибежищем и надеждой. Без веры жизнь просто теряла всякий смысл и превращалась в страшную фантасмагорию. Когда верховная власть ослабевала, именно Церковь становилась гарантом стабильности. Время Дмитрия Донского не так давно миновало, и в народной памяти еще был жив образ митрополита Алексия, который стал регентом при малолетнем князе. Благодаря его поддержке Дмитрию удалось удержать власть, а потом и собрать силы для борьбы с Мамаем. В 1431 году в Москве были обретены мощи митрополита Алексия, и к раке святителя с мольбой о заступничестве потекли вереницы отчаявшихся людей.

2 июля того же года преставился митрополит Фотий. К усобице княжеской добавились нестроения на митрополичьей кафедре. В 1432 году в Москве был наречен митрополитом Киевским и всея Руси рязанский и муромский епископ Иона, однако константинопольский патриарх Иосиф II поставил на Русь своего кандидата – смоленского епископа Герасима. Осенью 1433 года митрополит Герасим вернулся в Смоленск, который в то время принадлежал Великому княжеству Литовскому. В Москву митрополит не поехал из-за того, что «князи русския воюются и секутся о княжении великом на Русской земли»¹⁰². В дальнейшей судьбе митрополита Герасима много неясного: в конце марта 1435 года он по каким-то причинам был схвачен и обвинен в организации заговора против великого князя Литовского Свидригайло, а 26 июля того же года сожжен в Смоленске. Русская кафедра вновь осталась без митрополита.

После трагической гибели Герасима великий князь Василий II отправил в Константинополь епископа Иону. Но добиться поставления русского кандидата не удалось. Еще до приезда посольства патриарх возвел на Киевскую митрополию грека Исидора. Новый митрополит приехал в Москву 2 апреля 1437 года. Он был весьма образован, знал несколько европейских языков, слыл знатоком античной литературы, особенно любил читать поэмы Гомера и речи Цицерона. Приехав в Москву, Исидор передал великому князю послания византийского императора Иоанна VIII Палеолога и патриарха Иосифа, в которых содержалась просьба отпустить его на Церковный Собор «утвержения ради православныя веры»¹⁰³.

Сама идея созыва восьмого Вселенского Собора была по сути еретической, так как еще на шестом (Трулльском) Вселенском Соборе в 692 году был утвержден состав канонических правил Восточной (Православной) церкви; этот Собор запретил «подделывать, или отвергать, или принимать другие правила, кроме предлежащих (то есть уже принятых)». Седьмой Вселенский Собор восстановил почитание икон, которое пытались искоренить византийские императоры-иконоборцы. Новый Собор, созывавшийся для соединения Греческой (Православной) и Римской (Католической) церквей, был в действительности обусловлен политическими расчетами, а не догматическими и каноническими причинами.

Положение Византийской империи день ото дня становилось все более безнадежным, турки сжимали кольцо вокруг Константинополя. Стремясь добиться от европейских держав военной помощи, император Иоанн VIII пошел на переговоры с Римским папой Евгением IV. В далекой Москве пока молча, но не равнодушно, наблюдали за происходящим. Напутствуя митрополита в дальнюю дорогу, великий князь, как рассказывает летописец, предупредил его: «При наших прародителях и родителях не бывало соединения церковного закона с римлянами, и я не хочу, потому что не принимали мы от греков быть в соединении с римлянами. Мы тебе не повелеваем идти на восьмой собор, да еще в Латинскую землю. Ты же, нас не слушая, хочешь туда идти. Но знай, когда оттуда возвратишься, принеси нам нашу христианскую веру греческого закона, какую приняли наши прародители от грек». Митрополит Исидор дал клятву в том, что будет крепко стоять за православную веру. 5 сентября 1437 года он отправился в Италию. В августе 1438 года русская делегация во главе с Исидором прибыла в Феррару. Однако здесь свирепствовала чума, поэтому в начале 1439 года участники Собора переехали во Флоренцию.

6 июля 1439 года Римский папа Евгений IV и император Иоанн VIII подписали текст унии. Заключив этот церковный союз, греки приняли католический догмат об исхождении Святаго Духа от Отца и Сына (в православном Символе веры сказано, что Святой Дух исходит от Отца: «иже от Отца исходящего»), признали папу Римского главой Церкви. Впервые в истории Византии император преклонил колена перед понтификом и поцеловал ему руку. В обмен на унию Евгений IV обязывался содержать в Константинополе 300 солдат и две галеры, а в случае необходимости выделить дополнительно еще 20 галер (к слову сказать, своих обязательств он не выполнил). Митрополит Исидор был одним из самых активных сторонников унии на Соборе. В награду он получил звание апостолического легата для Литвы, Ливонии, Руси и подведомственных ему мест Польши. На Русь он выехал уже в сане кардинала. Однако в Москву Исидор не спешил. Он отправился в Венецию, а оттуда – через Венгрию в Польшу и Литву (в пути посольство находилось 342 дня)¹⁰⁴. В итоге митрополит отсутствовал в Москве около четырех лет.

19 марта 1441 года (преподобный Нил, наверное, хорошо запомнил этот день) жители столицы наблюдали необычную картину: в город въезжал русский митрополит, перед которым несли большой латинский «крыж» (в отличие от восьмиконечного православного креста он имел четырехконечную форму). В Успенском соборе Московского Кремля Исидор служил литургию не по обычаю Русской земли, на службе поминал папу Римского, а не патриарха Царьграда. После литургии митрополит зачитал буллу Евгения IV с изложением решений Ферраро-Флорентийского Собора. Митрополит поздравил свою паству с воссоединением Греческой и Римской церквей. В послании папы, вопреки учению Православной церкви, говорилось, что Святой Дух исходит от Отца и Сына, что хлеб «бесквасный» и «квасный» одинаково может претворяться в тело Христово. (Православная литургия совершается только на «квасном», то есть дрожжевом, хлебе; католики служат литургию на «опресноках», то есть «бесквасном» хлебе.) После чтения послания первым опомнился великий князь. Он отказался принять благословение Исидора, назвав его не пастырем, а волком.

Василий II передал «папино послание» на рассмотрение Собора русских епископов, которые его отвергли. Митрополит был арестован и заключен под стражу в Чудовом монастыре, откуда в ночь на 15 сентября 1441 года бежал в Тверь и дальше в Великое княжество Литовское. Его конечным прибежищем стал Рим. После изгнания митрополита-еретика Русь на семь лет фактически осталась без высшей церковной власти. Василий II отправил послания константинопольскому патриарху и византийскому императору, где объяснял, почему был отвергнут Исидор: «Не вемы же убо за кое дело (по какой причине. – Е. Р.) нашего естя прошениа не приали, ни грамотам нашим, ни послу нашему… не внясте, того естя нам Иону епископа на мирополию не поставили… о ком к вам ни послахом, ни у вас кого просихом, ни требовахом, того естя к нам послали, а реку сего Исидора»¹⁰⁵. Московский князь пытался получить разрешение на поставление собственного митрополита. Ничего не добившись, Василий II решил проблему сам. 15 декабря 1448 года в Москве, без санкции Константинополя, епископ Иона был возведен Собором русских епископов в сан митрополита Киевского и всея Руси.

О научении книжном

Начало премудрости страх Господень.

(Пс. 110, 10)

Воспитанный в семье московских дьяков, Нил еще в отрочестве получил глубокие знания Священного Писания, любовь к книжному учению. Он был блестяще одарен в области литературы. В Средневековой Руси отношение к книге было совершенно иным, нежели в современном обществе. Книга являлась не развлечением, не отвлеченным чтением, а путеводителем по жизни. Она давала человеку правильную систему координат, сообразуясь с которой он находил свое место в мире и оценивал происходящее. Возможно, именно в детство уходит корнями особенность Нила Сорского выражать свои мысли и переживания чужими словами. Эта черта не имеет ничего общего с бездарным подражательством. Мир Средневековья строился на принципе уподобления высшему Совершенству – Христу. В понимании мировой истории отсутствовало такое понятие, как прогресс. Наоборот, чем ближе к началу, к истокам, тем больше люди знали о Боге, лучше понимали смысл бытия. Апостолы, видевшие Христа, древние святые, знавшие апостолов либо их учеников, – вот кому надо подражать, чтобы уподобиться Христу.

Основной круг чтения составляли книги Нового Завета, жития и поучения святых, толкования на библейские книги и, конечно, Псалтирь. Странники – калики перехожие – пели так: «Псалтирь книга – всем книгам мати». А святой Василий Великий говорил: «Псалтирь болше бо и выше есть всех книг». Псалтирь давала ответы на главные вопросы бытия: как относиться к богатству, внезапной болезни, предательству бывших друзей, несправедливому суду и поношениям врагов. Она давала пример покаяния и дерзновенной молитвы к Богу, живого разговора с Богом. «Вдохновенный, порывистый, полный многообразных красок, интонаций голос царя Давида, обращенный к Богу, заражал своей верой и взыскующим порывом, своей болью и гневом, своим благодарным восхищением»¹⁰⁶. Строки и выражения из Псалтири превратились в русские пословицы и поговорки, прочно укоренились в обиходной речи людей.

Возможно, в доме Майковых была собственная небольшая библиотека, хотя книги в то время стоили чрезвычайно дорого. До Москвы докатывались волны из эпицентра грандиозных событий мировой истории. Они ставили такие вопросы, на которые никто не мог дать однозначного ответа. Это вызывало интерес к древней истории. Книги открывали окно в другой мир, который хотелось увидеть собственными глазами.

Отрочество, проведенное в семье дьяков, значительно расширило кругозор будущего святого. Если обычные люди судили о чужих странах и народах по слухам, много раз пересказанным, то дьяки имели возможность многое видеть своими глазами либо беседовать с очевидцами. Вот такие, к примеру, рассказы доводилось слышать Нилу Сорскому в стенах государевой казенной палаты: «…а за Египтом людей живущих нет, а до Махметова гроба (гробницы пророка Мухаммеда. – Е. Р.) от Египта 50 день ити, пустым местом брести на вельбудех, толко небо да земля, а лесу нет, а сказывал се великаго князя казначей, Михайло Гиреев, был, скажет, в том граде Египте (Каире. – Е. Р.) сорок дней»¹⁰⁷. При всем своем стремлении к уединенности Нил был любознательным человеком. Трудно себе представить, чтобы человек, не привыкший смотреть дальше собственного двора, отправился бы в далекое паломничество.

В состоятельных семьях мальчиков отдавали учиться с семи лет. Возможно, будущий преподобный овладел грамотой дома. В то время учили читать по Псалтири. Грамотный отрок должен был уметь читать и петь псалмы, «стихословити зело добре и стройне»¹⁰⁸. Так, с детства Нил, видимо, уже знал большое число псалмов наизусть. Псалтирь сопровождала его по жизни, с каждой новой ступенью духовного возраста он открывал для себя по-новому ее глубины. Впоследствии ежедневное чтение всей Псалтири стало основой его монашеского правила.

Учеба давалась ему легко. Нил обладал замечательной памятью: в своих сочинениях он часто цитировал по памяти творения святых отцов. И этот вкус к учению, неиссякаемый интерес к книгам он сохранил на всю жизнь.

Авторы житий часто говорят нам о том, что святые в детском и отроческом возрасте не любили детских забав, избегали игр со сверстниками. Подобные рассказы принято считать общим местом житий, топосом, но скорее всего, это тонкое психологическое наблюдение. Сосредоточенность на своем внутреннем мире, свойственная подвижникам, берется не вдруг и не сразу, она присуща им изначально. Будущий святой больше любил книги и домашнее уединение, чем катания с высокого берега Москвы-реки. В зимних сумерках дети резвились во дворе, катали огромные шары из снега, лепили замысловатые снежные фигуры. А юный отрок, задумчиво посмотрев в окно, снова вчитывался в вещие строки Псалтири. Детские картинки через десятки лет отзовутся в духовных сочинениях Нила Сорского. Впоследствии он будет сравнивать «нелепые идолы, во время зимы водруженные» (то есть снежные и ледяные фигуры), с нечистыми помыслами, возникающими у человека во время духовной зимы, когда он оставлен Божественной благодатью¹⁰⁹.

Вскоре отрок начал постигать азы ремесла. С юности ему, как и брату, предназначалось «держать дьяческий чин». Не исключено, что первоначальное профессиональное образование он получил в книгописной школе-мастерской, которая, как предполагают исследователи, существовала при казне Василия Темного в Московском Кремле. Здесь овладевал навыками книгописца будущий государев дьяк Василий Мамырев. Нил Сорский был ровесником Василия, родившегося в начале 1432 года. Во всяком случае, свои первые шаги на дьяческом поприще они делали одновременно. Поэтому любопытно будет познакомиться с историей жизни этого выдающегося человека.

Свой первый делопроизводственный документ Василий Мамырев написал в 1447–1454 годах: это данная грамота мелкого радонежского землевладельца Ивана Афанасьевича троицкому игумену Мартиниану на его вотчинное село Старое¹¹⁰. В это время Мамырев еще только писец, даже не подьячий. Как предполагает Е. Э. Шевченко, именно игумен Мартиниан, духовник великого князя, обратил внимание на каллиграфические способности молодого писца и способствовал его дальнейшей карьере¹¹¹. Уже в 1455 году Василий Мамырев подарил Василию Тёмному переписанную им книгу Октоих¹¹². Эта рукопись скромна по оформлению. «В ней нет пышных заставок, ни миниатюр. Тем не менее она привлекает красивым почерком, замысловатыми лигатурами, строго-геометрическим расположением письма на листах, прежде имевших широкие поля. Во всем этом сказалось мастерство Мамырева как писца-каллиграфа»¹¹³. Василий выучил пермскую азбуку, умел писать по-гречески, владел редким искусством златописца. Такие разносторонние навыки книгописания он получил, изучая книги в казнохранилище великого князя. Исследователи говорят, что «подражать византийскому минускулу XV столетия, раскрашивать инициалы синим, а не киноварью, как было принято на Руси, рисовать в качестве указателей рыбок на полях Василий Мамырев мог в том случае, если был знаком с греческими, сербскими и болгарскими рукописями XIV–XV веков». Подобные книги хранились в казне великого князя.

В 1467 году писец скрепил своей подписью первую великокняжескую жалованную грамоту: она предназначалась Троице-Сергиеву монастырю. А через четыре года, в феврале 1471 года, Мамыреву было официально пожаловано дьячество. С 1474 года он служил при казне великого князя и попутно исполнял множество важных и ответственных поручений.

Таковы были основные ступени карьеры, по которым восходили успешные дьяки Московской Руси. Их в свое время прошел Андрей Майко. Видимо, они же предназначались и Нилу: до пострига он был «книгочием судиям». Это известно из «Повести о Нило-Сорском ските» дьяка Ивана Плешкова. По какой-то странной закономерности именно дьяк первым записал краткие биографические сведения о Ниле Сорском и, проявив несомненную любознательность, составил описание его монастыря.

Обязанности «книгочиев» исполняли подьячие, которые подбирали необходимые документы для судей или прочитывали им готовые, уже написанные грамоты. Привычка к постоянному «книжному учению», точность и аккуратность в любом деле, целеустремленность и последовательность – эти яркие черты характера Нила были выработаны им еще в годы дьяческой службы. Он был усердным и способным книгочием, и «к приказному делу прочным», как говорили тогда. Но душа преподобного жаждала иного. Юный подьячий выбрал ступени монашеской «Лествицы».

Нил рано понял, что мир коварен и преходящ. Об этом он впоследствии напишет в своих посланиях к ученикам, убеждая их как можно раньше расстаться с мирскими привязанностями. Сначала мир, говорил преподобный, ласкает людей, привлекая их к себе своими видимыми благами. Но к концу земного бытия слава, честь и богатство «как сень мимо проходят и как дым исчезают». Одни люди быстро осознают пагубность жизни, проведенной в заботах о приобретении мирских благ. В их душе есть желание вести борьбу со страстями и оставить мир, но они не находят в себе сил избежать его коварства. Другие же, не чувствуя отвратительной (преподобный использует здесь даже эпитет «злосмрадной») сущности мира, думают только о своем телесном покое и о стяжании богатств. Нет безумнее тех людей, которые в земной жизни всё получили, а о будущем и нескончаемом блаженстве не постарались, считал старец Нил. Сам он еще совсем молодым, примерно в двадцатилетнем возрасте, оставил мир и принял постриг в Кирилло-Белозерском монастыре.