Текст книги "Претерпевшие до конца. Том 1"
Автор книги: Елена Семенова
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Покидал Родион Царское со смутным чувством на душе. Тревожно было за них… Не за Династию. А за светлых этих людей, так непоправимо выпавших из реальности, отчуждившихся от этого мира. Хрустальный мальчик-наследник. Хрустальные княжны. И весь их мир – хрустальный. Прекрасный, чистый и хрупкий. Тронь и разлетится на осколочки мелкие. И что будет с ними? С этими юными девушками, так похожими на Христовых невест?..
Этих людей обвиняли в отрыве от народа… Кто? Завсегдатаи цюрихских и женевских кафе. Думские витии. Завсегдатаи столичных рестораций с белыми билетами. Народа не знавшие. И народ презиравшие. Никогда ни капли крови, ни слезы горячей о нём не уронившие.
Эту публику Родион ненавидел всей душой. И когда грянул Февраль, грезил о том, как бы добраться до наглых изменников и… и… Вот, только слишком много оказалось их. С кем наперёд разделываться по-эссеровски, не разберёшь. В Октябре, впрочем, яснее стало. Марать руки об того же мерзавца Керенского было бы противно. Но на смену ему пришёл Враг настоящий. Только доберись до него…
Такие лихорадочные мысли, впрочем, не захватывали Родиона, рождаясь от отчаяния и боли. От бессилия. От стыда за то, что даже почтенные генералы, старшие офицеры отступились. Другая мысль укоренилась в голове прочнее – надо освободить Государя. Спасти всех их…
В лихорадочной борьбе подобных идей и стремлений прошли, как в дурмане, несколько позорных месяцев. В отличие от многих Родион не срывал дорогих сердцу императорских вензелей с погон. Эти погоны он заботливо сохранил и довёз до дома, когда после «корниловских дней» всё-таки подал в отставку. Здесь и оставил на сохранение матери. Может, даст Бог чудо, и приведётся ещё носить их…
Уезжая в Петроград, Родион искал не только обрести там единомышленников, но всё та же навязчивая идея гнала: добраться до Царского и освободить Августейших узников. И никак невозможно, чтобы не нашлось союзников в этом благородном деле.
Но опоздано оказалось… Уже не было их в Царском. Увезли в Тобольск, не дав даже просимой поблажки – позволения жить в любимой Ливадии. В Тобольск! В Сибирь… С больным Наследником… Подальше от верных…
Заметался Родион. Что ж дальше-то? В Тобольск следом мчаться? Одному – глупо. Нужно сперва союзников сыскать. Должны же быть верные, кто бы рискнуть был готов. В поисках таковых немало времени ушло. Уже и большевики захватили власть, арестовав последних остававшихся на свободе князей, а Родион всё не мог вырваться из столицы. Теперь это и вовсе сложно было – свирепствовали «товарищи», ища врагов.
Наконец, всё же составилась группа. По подложным документам просочились в Тобольск. Даже и весточку сумели передать узникам через верных людей. Немного осмотревшись в незнакомом городе, стали разрабатывать план операции. Но…
Снова, словно рок какой-то препятствовал, опоздали на считанные дни. Увезли Государя в Екатеринбург. А через день арестовали одного из членов группы. Пришлось срочно покинуть город. Да по одиночке, разными путями, чтобы больше шансов иметь просочиться сквозь пальцы «товарищей».
Что стало с другими членами группы, Родион не знал по сей день. Сам же он поступил на службу в Сибирскую армию, чьи части начали успешное наступление на большевиков. Одно только коробило. Даже здесь, на антибольшевистском фронте, в армии русского сопротивления оказывался он под началом… всё тех же «учредиловцев», «временщиков», эсеров, которые заправляли антибольшевистскими правительствами как в Сибири, так и на Урале. Монархической идее эти люди были враждебны. Историческому духу России – чужды. Какое же тогда русское сопротивление? Выходит, никакое не русское оно в основе своей. А просто одна антирусская партейка, менее удачливая, жаждет поквитаться с другой, более удачливой. А армия, народ для всех них лишь средство…
Ни одно антибольшевистское образование, ни одна белая сила не смела поднять монархическое знамя, обратиться к святым для глубинного народного сознания понятиям. И выходило что-то аморфное, что-то блёклое и беспомощно неискреннее в своём существе. Сыпали пустыми словами, подгоняя их под революционный размер, чтобы не рассердить прогрессистов и «союзников». Даже теперь боясь прослыть ретроградами (и кто только напугал их всех так?). Говорили, будто генерал Дитерихс открыто исповедует монархические взгляды и глубокую религиозность. И тут же высмеивали его, как отсталого фанатика и психически больного.
И под такими-то блёклыми знамёнами должен был теперь сражаться капитан Аскольдов. За Россию – под верховодством её предателей. За Веру – под началом чуждых ей. За Царя – под началом его врагов. Что за несчастное положение! Смирял себя тем, что теперь всё же главное – свалить большевиков. А с эсерами можно будет разобраться позже. Таких, как Любич, среди офицеров мало, а, значит, преимущества в силе у них не будет. Вот, только хитры бестии… И что-то подсказывало, что они скорее переметнутся к красным, чем позволят усилиться национальному сопротивлению. Всё лучше бы было уже теперь покончить с ними… Таскать крыс в обозе – беды не миновать. Неужто не понимает это военное начальство?
И ещё одно было. Екатеринбург. До него уже считанные дни оставались. И только обрывалось сердце от мысли – не опоздать бы и сейчас…
Любич сатисфакции требовать не стал. Что же, его счастье. Промахов капитан Аскольдов не давал даже в детстве, охотясь с отцом. А тут, распалясь, точно бы не промазал. Ни к чёрту стали нервы от этой жизни расколотой. Казалось бы, что такого сказал Любич? Впервой ли слышать и одёргивать пришлось? А так разобрало, что и сон упрямо не шёл! А ведь позади – не один день боёв. А завтра – решающее наступление. Перед ним выспаться – ой как надо бы! А не шёл сон. Лежал Родион, вперив взгляд в темноту, мелькали в наплывах время от времени гаснущего сознания обрывки прошлого.
Почему-то вспомнилась жена. Само слово это не стало привычным до сих пор. Жена… Не чувствовал её. Как была чужой, так и осталась. И зачем только венчался с нею? Только жизнь испортил ей… Разве муж он стал Ксении? Слова-то толком не сказали друг с другом. Не будь войны, как бы ещё жили с нею? Вот уж, знать, надоели бы друг другу до смерти… Нет, нельзя было на Ксении жениться. Решил тогда спьяну да с огорчения, со зла. Объявил отцу, а тот – Клеменсу. На попятную поздно оказалось идти! Всё же тянул, на фронте отсиживаясь. И даже когда в лазарете лежал, отбоярился. Но и нельзя же до бесконечности было тянуть…
Нельзя… Надо было просто разрубить решительно. И закончить эту дурную пьесу. Ведь и в Москве ещё не поздно было. Особенно, после того, как не одобрил этого брака старец Алексий Московский.
Это Родионово решение было – в Москве венчаться. Не хотелось – в Глинском. Там, где всё к памяти взывает. И где с нею можно глазами встретиться. Родным пояснил, что отпуск слишком краток, чтобы лишнее время тратить на дорогу до имения. Думал, эта накладка остановит их. Ан нет. Приехал отец с матерью и сестрами, невестушка с будущим тестем. И как будто не только из-за венчания, а по приглашению профессора Кромиади (сиречь его дочери Лидии и его супруга Сергея). Профессор минувшим летом сам гостил в Глинском, и ответный визит с той поры стоял в планах. Отец, само собой, категорически не желал останавливаться у брата, поэтому просторный дом Кромиади пришёлся весьма кстати.
Профессор жил на Маросейке, недалеко от неприметной, притулившейся меж домов церкви Николы в Клённиках. Церковь эта, ещё четверть века назад пребывавшая в запустении, с некоторых пор приобрела всероссийскую известность, благодаря своему настоятелю – отцу Алексею Мечёву, слава которого немногим уступала славе Иоанна Кронштадтского и оптинских старцев. Оптинский старец Анатолий так и говорил иным из приезжавших к нему из Москвы: «Зачем вы приезжаете к нам, когда у вас есть старец Алексий?»
Кромиади с дочерью были давними прихожанами церкви отца Алексея и членами образовавшейся вокруг неё общины, маросейского братства. Учёные друзья подчас не понимали такой религиозности старого профессора, но, побеседовав с батюшкой, многие из них меняли своё мнение.
Именно старец Алексей, венчавший Лиду с Серёжей, должен был теперь венчать Родиона и Ксению. Думал было Родион прежде побеседовать с батюшкой, поделиться своими сомнениями и спросить совета, но, увидев, сколько жаждущих духовного утешения ждут своей очереди под его дверями, решил, что собственные его терзания не столь важны, чтобы отнимать на них время старца.
Зато свёл знакомство с его сыном Сергеем, недавно возвратившимся с фронта, куда ушёл медбратом в первые месяцы войны, оставив учёбу в Университете. Теперь он намеревался учёбу продолжить. С Сергеем Родион легко и сразу нашёл общий язык. Оба ещё не успели отойти от фронтового ритма жизни, оба многое успели увидеть и пережить на войне – им было, о чём говорить. Правда, удивлял Родиона кругозор молодого поповича. Он и в медицине был сведущ, учился прежде на медицинском факультете, и в философии и истории, к которым обратился, оставив медицинскую стезю. Тонко разбирался в психологии и, само собой, был сведущ в вопросах вероучительных. Думал прежде Родион, что это лишь матушкиного крестника Серёжку так крепко Господь в темечко поцеловал, а, оказывается, есть и другие даровитые. Не ему, Родиону, чета. Ему, что в детстве, что теперь, от наук и философий рот, что от кислоты, сводило. Тем уважительнее относился он к тем, кто столь мудрёные вещи разбирал и понимал.
Так и не пошёл к старцу. И тем более поражён был, что Ксения пошла. И за день до венчания, когда остались наедине, заговорила с ним впервые сама.
– Как же это вы меня, Родион Николаевич, под венец поведёте? Вы ведь даже ни словечка мне не сказали почти… Даже руки не предлагали. Будто бы теперь пятнадцатый век, родители меж собой сговорились, а жениху с невестой и незачем. Добро, что хоть не в церкви впервые друг друга увидим.
– Что же вы, Ксения, не хотите моей женой быть? – спросил Родион.
Ксения глубоко вздохнула, села на самый краешек тахты, по-детски кусала ногти от волнения. Её вдруг показавшаяся детскость совсем не сочеталась с образом мраморной красавицы. И это трогало. Наконец-то что-то живое, настоящее проявилось.
– А разве вы хотите, чтобы я была вам женой?
Врасплох застал этот вопрос. Как и ответить ей – язык костенеет.
– Если бы я не хотел, то меня бы здесь не было сейчас… – начал Родион, стараясь придать голосу искренность. Ему стало жаль Ксению, хотелось утешить её.
– Я у батюшки была…
– У отца Алексея?
– Он сказал, что не быть нашему браку счастливым. И что лучше бы вовсе нам отказаться от свадьбы. А ведь он прозорливый, он знает… Да и я – знаю. И вы…
– Вы хотите отменить венчание? – спросил Родион и сам почувствовал, как безразлично прозвучал его вопрос.
– Нет, не хочу, – откликнулась Ксения, утирая слёзы, катившиеся из вмиг покрасневших глаз. – Я лишь хотела вам сказать… Что если вы… Пока ещё не поздно… – она запнулась, закусила подрагивающую губу, и не глядела на него.
– Почему же вы сами не разорвёте, если вам посоветовал старец?
Ксения вскинула голову:
– Потому что у меня нет сил…
– Из-за отца? – спросил Родион.
Подобие сожалеющей улыбки скользнуло по лицу Ксении:
– Из-за вас… – проронила она и, резко поднявшись, выбежала вон.
Бедная, милая Ксения… Оказывается, под этим видимым бесчувствием трепетало в ожидании ответа любящее девичье сердце. А природная застенчивость мешала чувство показать. Лишь раз и прорвалось тогда. Даже став женой ему, она так и не решалась вновь раскрыть себя. Может, именно потому, что и он так и не увидел в ней жены, не смог помочь ей преодолеть себя, разбудить в застенчивой девушке полнокровную женщину? Связал её узами и бросил, обрёк на одиночество. Ведь даже если суждено ему вернуться живым, ничего не изменится. Он не сможет быть с нею по-настоящему.
Весь этот брак был изначально ложью. И, конечно, не мог прозорливый старец не понять этого. Оттого и остерегал, вразумлял. Да только не послушали мудрого совета… А теперь обратно не вернуть. Опоздано!
Так и не сомкнул Родион глаз этой ночью. Лишь под утро зыбкий туман дремоты всё же окутал его, но и тотчас разогнан был громоподобным рыком-рёвом Головни:
– Родион Николаич, беда! Беда, Родион Николаич!..
Всколыхнулись, как птицы ночные, растревоженные мысли. Какая там ещё беда? Фронт прорвали? Ударили в тыл? И вдруг пронзила догадка, и словно знал наперёд, что грохнет тучный ротмистр с непривычно смятённым лицом:
– Государя ночью… – и перехватив воздуха, рванув узкий ворот, стеснивший горло: – расстреляли…
Опоздали всё-таки… И здесь… И всегда, всегда… Роково…
Глава 7. «Мы восходить должны…»
– Колесницегонителя фараоня погрузи чудотворяй иногда Моисейский жезл, крестообразно поразив, и разделив море, Израиля же беглеца, пешеходца, спасе, песнь Богови воспевающа.
– Преподобне наш отче Сергие, моли Бога о нас.
Мерно, чётко читал Иоанн стихиры канона. И хором вторили ему все. И с особым воодушевлением – тётя Элла9. Завтра – день памяти Преподобного. День ангела дяди Сергея… Особый праздник для неё.
– Христа нас ради волею смирившагося, даже до рабия образа подражав, возлюбил еси смирение, и зельным бдением и молитвами, душегубныя страсти умертвив, на гору безстрастия возшел еси, Сергие пребогате.
– Преподобне наш отче Сергие, моли Бога о нас.
Иоанн на всех молебнах домовых, которых пленники не пропускали никогда, вычитывал подобающие правила и каноны чередно с тётей Эллой, с которой с давних пор они были очень близки, благодаря редкому духовному родству. Как и она, был он глубоко религиозен. Впрочем, религиозность отличала всю семью покойного дяди Константина.
Благочестие и патриотизм прививались им с малолетства. Быт их был почти спартанским: подъем в 6 утра, обливание холодной водой, прогулки в любую погоду, ежедневная молитва, посещение служб и занятий… Иоанн рассказывал, что особенно любили они бывать в мемориальной Ореандской Покровской церкви, построенной их дедом – Великим Князем Константином Николаевичем в память российского флота. Ее крест служил своеобразным маяком и горел «как жар». В изготовлении мозаик для Покровской церкви принимала участие тётя Элла, впоследствии специально приезжавшая туда говеть и исповедоваться.
Все члены семьи хорошо знали весь ход Литургии, могли воспроизводить его наизусть, исполняли многоголосные хоровые песнопения. Готовясь к службам в сельском храме их подмосковного имения Осташево, Иоанн как регент разучивал хоровые партии с братьями. Впоследствии он стал регентом хора в храме Павловского дворца.
Иоанн обладал музыкальным талантом. Специально ко дню освящения церкви Спасо-Преображения, построенной в память трёхсотлетия Дома Романовых в поселке Тярлево, он сочинил духовное музыкальное произведение под названием «Милость мира». Это сочинение отличалось рядом достоинств: логичная гармония, удобные для исполнения регистры партий. Во время войны Иоанн вернулся к сочинению духовной музыки. Он очень любил её благолепие и имел свой маленький хор под руководством знаменитого профессора Санкт-Петербургской консерватории Николая Кедрова, отец которого протоиерей Николай Кедров был настоятелем Стрельнинской придворной Спасо-Преображенской церкви, и князья Константиновичи знали его с детства. Исполнительское искусство этого вокалиста, регента, дирижера отличалось такой красочностью и выразительностью исполнения, что квартет казался полноценным большим хором. Николай Николаевич Кедров был не только регентом и певцом, но и преподавал Иоанну аранжировку и голосоведение.
Будучи женат на принцессе Сербской Елене Петровне, князь придавал войне с Германией ещё большую значимость, чем другие. На фронте благочестивость Иоанна вызывала одновременно уважение и добродушную иронию. Солдаты в шутку называли своего командира «Панихидный Иоанн», поскольку после каждой потери, будь то его приятель или простой солдат, он старался выполнить долг перед погибшими защитниками родины…
– Яко светильник света, твою душу слезными потоки украшая, и другаго Исаака подобно сам себе вознесл еси, Преподобне, и сердце твое Богу пожерл еси.
– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.
Причудливо сложилась судьба. Никого из этих людей, столь родных и близких по духу, Володя Палей почти не успел узнать прежде. Из-за морганатического брака его отец, Великий князь Павел Александрович, был изгнан из России. Его дети от первого брака остались на воспитании у дяди Сергея и тёти Эллы. Отец переживал этот разрыв, но приходилось смириться и строить новую жизнь за пределами Родины. Именно поэтому детство Володи прошло в Париже. Способный от природы и наделённый редкой памятью, он быстро научился играть на рояле и других инструментах, читать и писать одинаково бегло на французском, немецком и русском языках, проявил большие способности к рисованию и живописи.
Несмотря на невзгоды, вся атмосфера в отцовском доме была пропитана, любовью, уютом и радостью.
Нам хорошо вдвоем… Минувшего невзгоды,
Как тени беглые, теперь нам нипочем:
Недаром грустные и радостные годы
Мы вместе прожили… Нам хорошо вдвоем!
Среди опасностей извилистой дороги
Мы в Бога верили и помнили о Нем,
Пускай еще порой стучатся к нам тревоги —
Мы дружны и сильны… Нам хорошо вдвоем!
Нежно любивший родителей Володя всегда тосковал по ним во время разлук. Вот, и теперь ныло сердце. Что-то с ним? Как переносит отец заключение в Петропавловской крепости? Как выдерживает несчастья мама? О себе не было страха… О себе он давно уже знал, что будет. Знал, как предельно ограничен срок. Это нисколько не угнетало его, а лишь побуждало работать больше и старательнее. Перед революцией Володя часами сидел за пишущей машинкой, печатая свои стихи. Моментально слагающиеся в уме, они не нуждались в исправлениях. Казалось, что вдохновение не покидало его ни на миг. Такая лихорадочная работа беспокоила сестру. Мари пробовала увещевать его:
– Володя, нельзя так утомлять себя! Свой мозг. Это может привести к болезни. Не спеши так, пожалуйста. Лучше отшлифуй уже написанное.
Володя грустно улыбнулся в ответ:
– Нет, так нельзя… Я должен писать скорее, потому что всё, что переполняет мою душу, должно быть высказано теперь.
– Да зачем же?
– Потому что после двадцати одного года я писать уже не смогу.
Сестра только недоумённо пожала плечами, заподозрила расстройство нервов, вызванное перенапряжением. Но он знал точно, что будет именно так. Лермонтов был счастливец. Ему было подарено целых двадцать семь лет!
На служение Поэзии Володю благословил отец Иоанна, дядя Константин, прочтя выполненный им французской перевод своей драмы «Царь Иудейский». Обняв его, умирающий поэт К.Р. сказал:
– Володя, я чувствую, что больше писать не буду, чувствую, что умираю. Тебе я передаю мою лиру…
Велика была ответственность такую лиру принять! Володе было в ту пору восемнадцать. Отец лишь недавно получил высочайшее прощение, а мать титул княгини Палей, и он только-только привыкал к своей Родине, где, согласно семейной традиции, поступил в Пажеский корпус.
По окончании его Володя, как и князья Константиновичи, отправился на фронт. В день своего отъезда он присутствовал на ранней литургии вместе с матерью и сестрами. Кроме них и двух сестер милосердия в церкви никого не было. Каково же было удивление, когда обнаружилось, что эти сестры были Императрица Александра Фёдоровна и её фрейлина Анна Вырубова. Государыня поздоровалась с Володей и подарила ему напутствие – маленькую иконку и молитвенник.
В 1915 году Гусарский полк участвовал в оборонительных операциях Северо-Западного фронта и только после тяжелых потерь отошел в резерв. Несколько раз Володю посылали в опасные разведки, а пули и снаряды постоянно сыпались вокруг него. С фронта он писал матери: «На прошлой неделе у нас была присяга новобранцев и – довольно, я скажу, неожиданно – наша офицерская. Все эскадроны собрались в колоссальном манеже. Была дивная торжественная минута, когда эти сотни рук поднялись, когда сотни молодых голосов выговаривали слова присяги и когда все эти руки снова опустились в воцарившемся гробовом молчании… …Как я люблю такие минуты, когда чувствуешь мощь вооруженного войска, когда что-то святое и ненарушимое загорается во всех глазах, словно отблеск простой и верной до гроба своему Царю души.
Мамочка! Я в херувимском настроении после говения и придумал массу стихов. Как-то лучше пишешь после церкви – я это совсем искренно говорю – все мысли, все строчки полны кротостью тихого блеска восковых свечей, и невольно от стихов веет вековым покоем икон. Грезы чище, благороднее и слова льются проще…»
За участие в боевых операциях Володя получил чин подпоручика и Анненское оружие за храбрость. На фронте он не переставал писать стихи, из которых особенно удалась «Молитва воина»:
Огради меня, Боже, от вражеской пули
И дай мне быть сильным душой…
В моем сердце порывы добра не заснули,
Я так молод еще, что хочу, не хочу ли,
Но всюду, во всем я с Тобой…
И спаси меня, Боже, от раны смертельной,
Как спас от житейского зла,
Чтобы шел я дорогой смиренной и дельной,
Чтоб пленялась душа красотой беспредельной
И творческой силой жила.
Но, коль Родины верным и преданным сыном
Паду я в жестоком бою —
Дай рабу Твоему умереть христианином,
И пускай, уже чуждый страстям и кручинам,
Прославит он волю Твою…
Первый сборник его стихов вышел в 1916 году и получил много отзывов. Федор Батюшков писал: «Трудно предугадать дальнейшее развитие таланта, которому пока еще чужды многие устремления духа и глубины души, но задатки есть, как свежие почки на молодой неокрепшей еще ветке. Они могут развернуться и окутать зеленью окрепший ствол». В ту пору Володя свёл знакомство со многими известными поэтами, в частности, Осипом Мандельштамом и Николаем Гумилёвым. Он успел выпустить ещё одну книгу, готова была и третья, но революция помешала её выходу.
Грядущую трагедию Володя предчувствовал, как и свою судьбу. Ещё за год до революции родились сами собою горькие строки:
Ты весною окровавлена,
Но рыдать тебе нельзя:
Посмотри – кругом отравлена
Кровью черною земля!
Силы вражьи снова прибыли,
Не колеблет их война.
Ты идешь к своей погибели,
Горемычная страна!
А в самый разгар февральской трагедии другие:
Мы докатились до предела
Голгофы тень побеждена:
Безумье миром овладело
О, как смеется сатана!
После отречения Государя по приказу Керенского он вместе с родителями оказался под домашним арестом. Гнев «временщика» был вызван написанной на него Володей сатирой, сопровождавшейся им же нарисованной карикатурой.
Он всё также лихорадочно продолжал писать, всем существом откликаясь на творившиеся вокруг события, в которых зримо читались знамения Антихриста. В октябре Семнадцатого в Царском Селе большевики жестоко убили священника Иоанна Кочурова, лишь за три месяца до кровавого буйства февраля ставшего настоятелем Екатерининского собора. Рассказывали, что мученика били, затем отвели к Федоровскому собору, выстрелили несколько раз, а затем раненого, но ещё живого таскали за волосы, глумились над ним. Володя записал в дневнике: «Но что может быть хуже разстрелов, служба церковная в Царском запрещена. Разве это не знамение времени? Разве не ясно, к чему мы идем и чем это кончится? Падением монархий, одна за другой, ограничением прав христиан, всемирной республикой и – несомненно! – всемирной же тиранией. И этот тиран будет предсказанным антихристом… Невеселые мысли лезут в усталую голову. И все-таки светлая сила победит! И зарыдают гласом великим те, кто беснуется. Не здесь, так там, но победа останется за Христом, потому что Он – Правда, Добро, Красота, Гармония». Тогда же родилось и стихотворение «Антихрист»:
Идет, идет из тьмы времен
Он, власть суля нам и богатство,
И лозунг пламенных знамен:
Свобода, равенство и братство!
Идет в одежде огневой,
Он правит нами на мгновенье,
Его предвестник громовой –
Республиканское смятенье.
И он в кощунственной хвале
Докажет нам с надменной ложью,
Что надо счастье на земле
Противоставить Царству Божью.
Но пролетит короткий срок,
Погаснут дьявольские бредни,
И воссияет крест высок,
Когда наступит Суд Последний.
Последний Суд… Какой-то предстанет на нём Святая некогда Русь? Народ её? Сила сатанинская укреплялась день ото дня. И не мог постигнуть Володя, неужели те, кто бескорыстно создал революцию, кто следовательно таил в душе блаженные и светлые идеалы, надеясь на возможность осуществления этих идеалов, неужели эти русские люди не чувствуют, сколько страшен и ужасен переживаемый Россией кризис? Творимое вырвалось из рук творителей… Всей России грозит позор и проклятие.10
Уже здесь, в Алапаевске, мудро утешала тётя Элла:
– Святая Россия не может погибнуть. Да, Великой России, увы, больше нет. Но Бог в Библии показывает, как Он прощал Свой раскаявшийся народ и снова даровал ему благословенную силу. Жизнь полна ужаса и смерти. Но мы ясно не видим, почему кровь этих жертв должна литься. Там, на небесах, они понимают всё и, конечно, обрели покой и настоящую Родину – Небесное Отечество. Мы же, на этой земле, должны устремить свои мысли к Небесному Царствию, чтобы просвещёнными глазами могли видеть всё и сказать с покорностью: «Да будет воля Твоя». Полностью разрушена «Великая Россия, бесстрашная и безукоризненная». Но «Святая Россия» и Православная Церковь, которую «врата ада не одолеют», существуют, и существуют более, чем когда бы то ни было. И те, кто верует и не сомневается ни на мгновение, увидят «внутреннее солнце», которое освещает тьму во время грохочущей бури.
Светлая, уже воистину не принадлежащая миру сему тётя Элла! Сколько незабываемых часов прошли здесь в беседах с нею, и сколько духовной радости было в них! Тётя Элла много молилась, вышивала, работала на огороде, который был отведён пленникам подле занимаемой ими бывшей Напольной школы. Она любила эту простую, умиротворяющую работу, в которой нередко помогал ей Великий Князь Сергей Михайлович. Сын наместника Кавказа, офицер-артиллерист, генерал-инспектор артиллерии, он ещё в Тринадцатом году предупреждал Государя о том, что Германия готовится к войне, лично побывав там. А в Шестнадцатом предупреждал, что немцы, обречённые на поражение, непременно спровоцируют революцию в России, чтобы его избежать. Всё понимал и видел этот старый, мудрый генерал, но ничего не мог изменить даже в высокой своей должности. Сознавая и это, он, ещё находясь в Ставке, успокаивал нервы тем же мирным трудом – выращиванием капусты и картофеля.
Продуктами немало помогали пленникам местные жители, жалевшие их. Тёте Элле крестьяне поднесли полотенце грубого деревенского полотна с вышивкой и надписью: «Матушка Великая княгиня Елизавета Феодоровна, не откажись принять, по старому русскому обычаю, хлеб-соль от верных слуг Царя и отечества, крестьян Нейво-Алапаевской волости Верхотурского уезда». Нередко прибегала девочка лет десяти с корзинкой, в которую её мать заботливо клала яйца, картофель, специально испечённые шанечки…
В отличие от своих соузников Володя имел полную возможность избежать такой участи. Сам Урицкий в ЧК предложил ему письменно отречься от отца и получить свободу, либо отправиться в ссылку. Володя, не раздумывая, избрал последнее. Вместе с тремя братьями Константиновичами, Сергеем Михайловичем и тётей Эллой он был сослан сперва в Вятку, затем в Екатеринбург и, наконец, в Алапаевск. Поначалу сохранялась определённая свобода. В Екатеринбурге даже удалось побывать на пасхальной службе. А здесь, в Алапаевске, по специальному разрешению комиссара юстиции города Володе было разрешено посетить местную городскую библиотеку. В заключении яснее понималось, что все модные течения искусства, декадентская живопись, блестящие балеты – суть прах, пустота. Душа искала света и добра, настоящей правды. А правда эта не в страдании ли обретается?
Но тучи сгущались. В июне режим содержания стал совершенно тюремным. Прогулки были строго запрещены. Все слуги удалены из города. Вместе со своим камердинером Володя отправил родителям письмо, понимая, что оно может стать последним.
Немая ночь жутка. Мгновения ползут.
Не спится узнику… Душа полна страданья;
Далеких, милых прожитых минут
Нахлынули в нее воспоминанья…
Всё время за окном проходит часовой,
Не просто человек, другого стерегущий,
Нет, кровный враг, латыш, угрюмый и тупой,
Холодной злобой к узнику дышущий…
За что? За что? Мысль рвётся из души,
Вся эта пытка нравственных страданий,
Тяжёлых ежечасных ожиданий,
Убийств, грозящих каждый миг в тиши,
Мысль узника в мольбе уносит высоко —
То, что растет кругом – так мрачно и так низко.
Родные, близкие так страшно далеко,
А недруги так жутко близко.
Они не просто близко были, их дыхание чувствовалось неотступно. Но Володя привычно ободрял других, следуя в этом примеру тёти Эллы.
Совместная молитва всегда укрепляла узников. Вот и теперь посветлело на душе от святых слов. За окном стемнело уже. Ещё один день миновал… Простились тепло до утра, разойдясь по своим комнатам. Да только спать в эту ночь недолго пришлось. Буквально через несколько часов в комнаты раздался бесцеремонный стук, сопровождаемый грязной бранью. У двери Сергея Михайловича «товарищи» замешкались. Старый артиллерист забаррикадировался шкафом. Крикнул из укрытия своего:
– Убивайте здесь, если достанете! Я знаю, что вы везёте нас убивать!
Но напрасным было это сопротивление. Раненого Великого Князя всё-таки вытащили из комнаты и усадили на подводу, на которой уже сидели все прочие, подчинившиеся безропотно. Покатил последний «экипаж» по разбитой дороге мимо спящих деревень. Вот, и последний путь… Ныне отпущаешь раба Своего… Двадцать один год. Как предначертано. Значит, исполнено всё… И, вот она, высшая ступенька «лестницы к святыне», которою должна стала вся жизнь.
Мы восходить должны, в теченье этой жизни,
В забытые края, к неведомой отчизне,
Навеявшей нам здесь те странные мечты,
Где свет и музыка таинственно слиты…
Скоро-скоро откроется очам эта неведомая Отчизна. Не отринь, Всемогущий, идущих к Тебе, прими в Свои чертоги, отпустив грехи!
Остановились рядом с заброшенным рудником. Снова грязная ругань. Удары прикладами в спины. Даже не расстрел? Более мучительную смерть придумали?
– Господи, прости им, не ведают бо, что творят! – тихо шептала тётя Элла, белый апостольник которой словно светился теперь во мраке. И вдруг исчезла она, толкнутая в спину одним из палачей. И только крик пронзительный раздался откуда-то из-под земли. Рванулся Володя, и легко сбросили его следом. Он успел удариться о торчавшие из стен шахты полусгнившие брёвна несколько раз, прежде чем повис на одном из них. А уже и Константиновичей сталкивали друг за другом. Иоанн, Игорь, Константин… А, вот, возня раздалась. Это Сергей Михайлович снова, несмотря на ранение, бросился на палачей. Хлопок выстрела, и мёртвое тело полетело вниз…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
