Текст книги "Мышка Йоле (книга первая)"

Справа вся стена была зеркальная, с непонятно откуда идущим светом, а слева оказался стенной шкаф, размером с её комнату в квартире отца или гораздо больше, с вешалками, полочками и шкафчиками – пустыми. Дальше был большой зал с огромным из гранёного прозрачного стекла джакузи посередине, душевой кабиной в углу, невероятный туалетный стол в полстены с умывальной раковиной посередине, а над столом зеркало и много пустых полочек и шкафчиков. Завершало картину панорамное окно на две стены, на полу живые цветущие розы в вазонах и орхидей в висячих кашпо, возле окна массажный стол и кофейный столик с двумя бамбуковыми креслами. Из окна открывался бесподобный вид на разноцветный лес.

– Это что это такое, санузел? – Йоле растерялась. Чистота стерильная, еле заметный запах роз и ванили. Это помещение было явно больше всей её квартиры раза в полтора.

– Тебе не нравится? Только скажи, что и я всё переделаю.

– Нет, мне всё нравится, только… Я привыкла к более скромным условиям, а это меня, здорово пугает. А почему так пусто, где твои вещи?

– Мои, как ты выразилась санузел и гардероб, в другой стороне. По-моему, нельзя сталкиваться в таких интимных местах случайно. Согласна?

– Эрик, мне страшно. Я боюсь что-нибудь сломать. Наверное, всё это стоит целое состояние. И всё такое красивое и стерильное!

– Не бойся, ломай, не проблема. Я закажу новое, если не починим. Завтра привезут плазму и музыкальный центр, вон там установим. Сможешь расслабляться в джакузи с мыльными пузырями и слушать Жан-Мишель Жара, или мультики смотреть. Интернет и спутниковые программы есть во всех помещениях дома и усадьбы.

– Усадьбы? Кто же ты такой, Вельден? – Йоле с подозрением уставилась на него, потом стало стыдно. Покраснела и перескочила на другую тему: – Мне очень неловко, но не буду, же я всё время ходить в твоей майке? Может, съездим ко мне за одеждой?

– Не-а. Мне и так нравится, – он притянул её к себе за рукав. – А без одежды ещё больше понравилось бы.

– Прекрати, пожалуйста, не надо, – Йоле сразу сникла и попыталась отстраниться.

– Я размечтался не вовремя, прости меня, язык мой – враг мой, – он опустился на колени, прижался носом к груди. – Мышка, я каюсь, между прочим.

– Перестань. Вставай.

– Не встану, пока не простишь, – он так жалобно посмотрел, что сердце скромницы дрогнуло. Она наклонилась, поцеловала в лоб.

– Но не говори так, пожалуйста.

– Договорились, но говорить буду про себя, глубоко в мыслях. А кое-что на первое время из одежды я на днях уже купил. Вон там в пакетах, – он кивнул на кресло возле окна. Пакеты, свёртки самого разного размера и разных цветов заполонили всё пространство под столиком и на обоих креслах. Йоле удивлённо глянула на него, потом перевела взгляд на свёртки. А Эрнст пристроился на край массажного стола, скрестив руки на груди, предвкушая её восторженную реакцию.

– Знаешь, я, наверное, потом, что-то мне как-то, нехорошо, – голова кружилась и комната вместе с нею. Эрик поймал её возле самого пола. Уложив на кровать, вытер салфеткой испарину со лба.

Не открывая глаз, Йоле тихонько прошептала:

– Намучаешься ты со мной. Наверное, не надо было спешить уезжать из больницы, Валида же больше нет. Он сказал, что скоро придёт твоё и Кирилла время, что вами займутся другие. Эрик, значит это ещё не конец? И я жива, дело не завершено, понимаешь?

– Ничего, мы вместе, и мы справимся. Забудь, о Валиде, забудь обо всём. Его больше нет, а Ланской лучший в своём деле. Здесь ты в полной безопасности. Всё будет хорошо, верь мне, – Эрнст провёл пальцами по шее, странно, пульс замедленный и слабый. Руки и ноги стали ледяными. Проверил температуру тела – 35,5 градусов, давление так же снижено. Метнулся к бару, достал бутылку перцовки. Налив себе щедро в руку начал быстро растирать сначала ступни, потом руки. Разогрел их до почти нормальной температуры, укутал в шерстяной плед. На скулах его Мышки появилось подобие румянца, и пульс стал учащённым, но довольно сильным. Отдал распоряжение на кухню по внутренней связи и через пару минут принесли чашку бульона и закрытый термос. Сначала с ложки, потом по нормальному, заставил её выпить очень крепкий и обжигающе горячий, ароматный куриный бульон с небольшим добавлением красного перца.

– Спасибо, мне уже лучше, только холодно, – Йоле начало морозить так, что стучали зубы и её ощутимо трясло. Температура уже в норме, значит запоздалая реакция нервной системы. – Не надо из-за меня что-то менять, пожалуйста. И плазму не надо. И одежды столько тоже не надо. У меня и так всё есть, дома.

– Надо, всё только для тебя, Мышка. Давай-ка выпей ещё вот это и сразу же согреешься, – Эрик налил в другую чашку из термоса жидкость цвета болотной тины с запахом душистых трав, мёда и корицы. Йоле отпила глоток, и её желудок устремился вверх, вместе со всем содержимым. Но обошлось.

– Это что такое? Компот из дуриана наоборот? – Йоле уворачивалась от чашки как могла.

– Почти. Тибетский чудо-чай, спасший немало любителей острых ощущений в горах. У альпинистов и спасателей он в заслуженном почёте. Нужно всё выпить, а через два часа ещё. Не самый приятный напиток, но действенный. Сам не раз пил и Ланского в прошлом году поил. Все выжили. Пей, давай быстренько.

Ленка предпочла поверить. Заставила себя проглотить горячую противную жижу практически залпом, подавляя рвотный позыв. Эрик же, раскутав, стянул с неё футболку. Йоле вытаращила глаза, не в силах сопротивляться и даже говорить от такой неслыханной дерзости. Доктор же разделся, лёг рядом, укрыл себя и её сначала пледом, потом сверху одеялом и крепко прижал к своему невозможно горячему, подрагивающему телу.

– Ты что творишь, извращенец?! – к Ленке вернулась способность говорить, но не двигаться.

– Милая, даже не рассчитывай, пока. Просто метод согревания наших далёких предков, проверенный ни одним поколением. Что на свете лучше всего разгоняет и заставляет кипеть кровь? Что вселяет жизнь в остывшее тело, от чего каждой клеточке становится жарко? Правильно, горячее тело любящего человека, – он сильнее прижал Йоле к груди, растирая спину и лихорадочно целуя губы, лицо. – Любимая моя, девочка моя. Столько лет мечтал оказаться с тобой в одной постели, и вот сбылась мечта идиота. Господи, неужели я не сплю?! Йолечка, малышка моя.

Йоле вздрогнула, попыталась отстраниться, но легче сдвинуть Эльбрус с места. Ей было очень не по себе:

– У меня сейчас швы разойдутся, ты же, как медведь сильный.

Он ослабил захват, и Ленка смогла повернуться на другой бок, спиной к спасителю. Свинство, наверное, но лежать на оперированной стороне было больно, да ещё и уткнувшись в его щёку. Но лучше не стало, прижал так же сильно и грудь попала в его ладонь. Эрнст легонько коснулся губами шеи, плеча, как-то судорожно вздохнув. Йоле чувствовала, как от жара его тела к ней возвращается жизнь. Другая ладонь на её животе стала невыносимо обжигающей и подрагивала. Йоле снова попыталась освободиться, но как это сделать, не обидев, не придумала. Однако сопротивление вернуло Вельдена в реальность, не очень радужную.

– Что было ночью?

– Ничего, просто плохой сон приснился.

– Где болело? Ты упокоилась после укола обезболивающего, – Вельден повернул её к себе лицом.

– Везде. Валид сказал, что из-за тебя и Ланского он был в тюрьме. Ничего не хочешь рассказать?

– Не сейчас. Это не интересно и было давно.

– Как сказать. А ещё он говорил, что до этого чуть не лишился ноги из-за моего отца, перед тем как попасть к вам. Я уже ничего не понимаю. Как такое могло быть?

– Это не совсем так. И что схватили его при помощи Яна Владиленовича, я не знал. Там мы с ним не встречались. Твой отец уже был на пенсии, и жили вы уже здесь. Это было пять лет назад.

– Где там? Я ничего не понимаю, я совсем запуталась. Валид что-то говорил о Ближнем Востоке. Ты что, тоже там был? Воевал вместе с Ланским? Почему он сказал, что придёт ваше с Кириллом время? Я боюсь за тебя и Кирилла. Валид расспрашивал меня, а тот снайпер слушал, возможно, ни он один. Для кого это делалось?

– Йоле, не надо пока ворошить прошлое. В нём боли через край. Потом, когда-нибудь с Кириллом мы сможем кое-что рассказать. Многого не обещаю, гриф секретности ещё никто не отменял. А во всём остальном пусть профессионалы разбираются.

– Так ты на самом деле воевал? С Кириллом вместе? И хорошо знаком с моим папой? – Йоле никак не могла уговорить мысли не душить полученную информацию, а запомнить, потом переварить. Кое-что начало становиться на свои места и на горизонте непонятного появился лучик света. – Среди бандитов из подвала нашли врача? Я уверена, что там был медик, женщина.

– Мышка, не заморачивайся. Тебе сейчас нужен только покой и положительные эмоции. Оставь это всё. Ты довольно уверенными шагами идёшь на поправку и не только физически, так что не сбавляй темпа.

Вскоре пришлось опять давиться чудо-чаем, который со второго раза показался ещё противнее. Эрик же, убедившись, что его пациентка достаточно согрелась, оделся и опять закутал её в одеяло до самого носа:

– Поспи, тебе нужно.

– Я не хочу спать.

– Йолька, не вредничай. Доктор сказал спать, значит – спать.

– Я боюсь засыпать.

– Не надо бояться, нужно пересилить страх. Я буду всё время рядом. Закрывай глазки и думай о чём-нибудь приятном, можешь даже обо мне. А я пока пойду, распоряжусь на счёт обеда. Что ты хочешь?

– Жареной хрустящей картошечки с зелёным лучком, сосиску, как тогда давно, и стакан молока. Вкуснее жареной тобой картошки, никогда не ела, я её всё время помнила.

– Картошку обеспечу, сам пожарю. Доставлю даже с солёным огурчиком и сосиской. А вот на счёт молока – это проверка или изощрённая попытка самоубийства? Для тебя же молоко – яд, я всё помню.

– Коровье.

– Хорошо, сейчас пошлю кого-нибудь за козой.

Йоле грустно улыбнулась:

– Извини, я пошутила неудачно. А почему Лиза тебя бароном обозвала?

– Потому что это мой родовой титул. Барон фон Вельден, подданный государств Австрия, Германия и Россия, к вашим услугам, сударыня!

– Офигеть! Ещё и это…

Глава 13

The art of medicine consists in amusing the patient while nature cures the

disease.

(Voltaire)

Искусство медицины заключается в том, чтобы развлекать пациента, пока природа занимается лечением болезни.

(Вольтер)

Эрнст Генрихович оказался действительно очень строгим и заботливым доктором. Не оставлял Йоле одну в бодрствующем состоянии ни на минуту. То ли боялся, что она сбежит, то ли ещё чего. Перевязки, приём лекарств и пищи строго по расписанию, сидеть не более часа в день, ходить как можно больше и ещё больше спать. Ходить разрешалось только по спальне и холлу, обязательно под надзором и при поддержке доктора. Кошмар какой-то! Йоле начала себя чувствовать немощной бабушкой в доме престарелых. Но поделать ничего не могла, Вельден был твёрдо убеждён, что как только он отвернётся, то пациентка грохнется и сломает себе что-нибудь.

Можно было бы уговорить выйти на балкон, но погода стояла холодная и ветреная, всё равно бы не разрешил. Но Йоле нашла способ быть не очень послушной. В пять утра Эрик уходил на пробежку и в тренажёрный зал, в общей сложности на час. Он сам проболтался. Йоле стала делать вид, что крепко спит в это время и как только он оставлял её одну, закутывалась в плед и крадучись выбиралась на запретный балкон. Очень уж хотелось подышать вне помещения и хоть немного осмотреть окрестности. Главное, чтобы хозяин не засёк. Постояв минут пять-десять, иногда больше, возвращалась обратно в кровать. Рассмотреть мало что удавалось, ещё было темно. Была ещё одна проблема. Обманывать не хорошо, но как только она заикнулась о желании попасть в душ, Эрик категорично заявил, что не позволит без посторонней помощи. Этого ещё не хватало! И что подразумевается под посторонней помощью? Его помощь или медперсонала, или ещё кого? Это уже, ни в какие рамки не влезало! Что она королева на пенсии и с запущенным маразмом? Вот и пришлось партизанить, заменяя дважды вылазку на балкон походом в душ, быстрой стиркой белья и ускоренной сушкой феном волос и того же белья. Скорее всего, он догадывался, но молчал – и отлично! Пусть знает, что хоть она и не спорит, а сделает всё равно, как сама считает нужным.

В десять часов утра приезжал господин Чжоу, и целый час выделялся на массаж и лечение ноги, и полчаса на спину. Сначала было неловко и очень больно. Но потом стало ощутимо легче дышать, ноги перестали подгибаться и слабеть после нескольких шагов. Вывихнутый сустав господин Чжоу массажировал тёплыми и холодными гладкими камнями поочерёдно, а потом ещё и руками. Через пять дней такого лечения, Йоле уже перестала сниться боль. Вельден всегда сидел рядом и следил за тем, как она переносит процедуру, беседуя с мастером в одностороннем порядке. По всем правилам современной медицины массаж был ей в данное время категорически противопоказан, но она уже поняла, что у Эрика во всём есть своё мнение, оправданное опытом.

На третий день, его срочно вызвали в клинику, на экстренную операцию. Тогда, чтобы подстраховаться, Вельден попросил присмотреть за ней Ланского. Йоле аж подбрасывало от возмущения! Что за чёрти что?! Неужели настолько можно не доверять, чтобы няньку приставлять?! Эрик долго хохотал над её возмущением. А потом заявил, что он не доверяет ни ей, а обстоятельствам, которые могут Мышку сподвигнуть на подвиги.

Кирилл принёс ноутбук и записи отца Йоле. Вместе обосновались на диване у огромного окна.

– Ну, давай с тобой вместе попробуем открыть этот ящичек Пандоры, – майор потёр руки, подмигнул Йоле и включил компьютер.

Сначала ей было очень тоскливо смотреть на записи, которых касалась рука папы, а теперь их бесцеремонно, но аккуратно листал Кирилл, которого она видела всего третий или четвёртый раз в жизни. Но поймала себя на мысли, что он её даже не настораживает. А когда заметила, что Ланской, как и папа в минуты напряжённой работы жуёт спичку и ерошит волосы левой рукой, то стала внимательнее вглядываться в его лицо. Такие же тёмно-русые коротко стриженые волосы, серые тёплого тона глаза, мощная шея и очень крупные сильные руки с длинными пальцами, аккуратными ногтями.

– Ну и чего ты так на меня уставилась? – улыбнулся Кирилл.

– Ой, прости, – Йоле покраснела и потупилась, – ты очень на моего папу похож.

– Лестно. Но если Вельден заметит такой взгляд, то меня уже даже Валерка не сошьёт, – Ланской снова улыбнулся. – Однако время идёт. Мне через пару часов нужно в управлении быть. Давай, Мышонок, помогай. Я с этим вашим семейным замороченным шифром скоро полысею.

– Да ладно?! Всё очень просто. Вот этот знак обозначает мягкие гласные, идущие после непарных согласных, – Йоле ткнула пальцем в закорючку, напоминающую морковку с ручками. – А вот этот…

В итоге Кирилл позвонил в управление и остался до позднего вечера. Но не зря, расшифровать получилось все заголовки папок, отдельных документов и записей на полях блокнота.

Приехал Эрик, развозмущался, что у Йоле нарушился весь распорядок дня, а это – не порядок. Выставил Ланского, а провинившуюся Мышку загнал в постель после совместного ужина на троих, сервированного экстренно на журнальном столике, не переставая ругаться и ворчать.

На следующий день он перетащил в спальню кипу бумаг, доставленных из клиники для изучения и ноутбук. Обосновался за столом возле большого окна и пытался работать, когда Йоле засыпала. Она начала подозревать, что Эрик что-то подсыпает ей в питьё или колет снотворное, потому что никогда в жизни столько не спала. Раньше для полноценного отдыха ей достаточно было четырёх-пяти часов сна в сутки. Но выяснить и отвертеться не получалось, пришлось смириться. А может организм так восстанавливался, ведь сон – это лучшее лекарство. Вельден тихо разговаривал с кем-то по телефону на разных языках, отдавал распоряжения прислуге по дому и подчинённым в клинике. Он знал гораздо больше языков, чем она. Интересно, а кому можно давать распоряжения на французском, английском, чешском, иврите, арабском, финском языках в приказном тоне? Подчинённым? У него, что по всему миру есть подчинённые? Если так, то кто же ты такой, барон фон Вельден? Мозги закипали, но ответов пока не было. А если открыто спросить, то скорее всего скажет, чтобы не заморачивалась, потому как это не интересно, а ей нужен полный покой. Ладно, будет ещё лучик света во мраке оврага, а уж она его использует, чтобы добыть интересующую информацию. Ленка иногда притворялась, что спит, а сама наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц, пока действительно сон не побеждал. Из-за снотворного или ещё чего, но ей сны перестали сниться вообще, чему она оказалась несказанно рада.

И ещё он «приручал» её. Во всяком случае, у Йоле сложилось такое впечатление. Целовал слишком часто, иногда слишком горячо. Она почти всё время просыпалась в его объятиях и постепенно перестала шарахаться от прикосновений. Эрнст тупо укрощал её, а она к своему удивлению была не против. Даже стала находить приятными его прикосновения и поцелуи. Вечерами он читал стихи по памяти, а Йоле только и оставалось, что изумляться. Хотя тоже вспомнила своё любимое стихотворение Генриха Гейне «Золотые ножки звёзд», заслужив похвалу за чистое берлинское произношение.

Stern mit den goldenen Füßchen

Wandeln droben bang und sacht,

Daß sie nicht die Erde wecken,

Die da schläft Schoß der Nacht.

Horchend stehen die stummen Wälder,

Jedes Blatt ein grünes Ohr!

Und der Berg, wie träumend streckt er

Seinen Schattenarm hervor.

Doch was rief dort? In mein Herz

Dringt der Töne Widerhall.

Was es der Geliebten Stimme,

Oder nur Nachtigall?

Чтобы спящих не встревожить,

Не вспугнуть примолкших гнёзд,

Тихо по небу ступают

Золотые ножки звёзд.

Каждый лист насторожился,

Как зелёное ушко.

Тень руки своей вершина

Протянула далеко.

Но вдали я слышу голос –

И дрожит душа моя

Это зов моей любимой

Или песня соловья?

Но тут же парировал одним из своих любимых стихотворений Фридриха Шиллера «Театр жизни».

Wollt ihr meinen Kasten sehn?

Des Lebens Spiel, die Welt im Kleinen,

Gleich soll sich Aug’ erscheinen;

Nur müsst ihr nicht zu nahe stehn,

Ihr müsst sie bei der Liebe Kerzen

Und nur bei Amors Fackel sehn.

Schaut her! Nie wird die Bühne leer:

Dort bringen sie das Kind getragen,

Der Knabe hüpft, der Jüngling stürmt einher

Es kämpft der Mann, und alles will er wagen.

Ein jeglicher versucht sein Glück.

Doch schmal nur ist die Bahn zum Rennen:

Der Wagen rollt, die Achsen brennen,

Der Held dringt kühn voran, der

Schwächling bleibt zurück,

Der Stolze fällt mit lächerlichem Falle,

Der Kluge überholt sie alle.

Der Frauen seht ihr an den Schranken stehn,

Mit holdem Blick, mit schönen Händen

Den Dank dem Sieger auszuapernden.

Вот ящик мой! Открылся он!

Марионетки, балагуря,

Представят жизнь в миниатюре.

Театрик ярко освещён.

Но пусть любовь зажжёт вам свечи,

Пусть факел держит Купидон.

Смотрите! Сцена не пустует!

Вот мать ребёнка привела с собой,

Вот мальчик скачет, вот юнец бушует,

Вот зрелый муж идёт отважно в бой.

Гремя, в пыли несутся колесницы.

К удаче каждый здесь влеком,

Но слишком тесен ипподром.

Вот трус героя обойти стремится,

Гордец упал под общий смех,

А умный обгоняет всех.

И женщины теснятся у барьера.

Блестящ и томен их прекрасный взгляд,

Они героя лаврами дарят.

Конечно, у немца по рождению, выросшего в окружении германоговорящих людей, выходило естественнее и душевнее, да ещё и на австрийском немецком. Йоле смогла выяснить, что постоянно он живёт в России с восемнадцати лет. Хотя для человека, ездившего по делам по всему миру «постоянно» весьма абстрактное определение. Уже что-то. Решила не гнать коней, а выяснять всё постепенно. Вообще Эрик оказался замечательным рассказчиком, хотя о себе рассказывал в основном смешные эпизоды из своего и Валеркиного детства. Друзья оказались ещё теми проказниками. Эрик был отчаянным сорвиголовой, постоянно куда-то встревал, а получал за это гораздо чаще Королёв, как оказалось. Йоле впервые за долгое время искренне засмеялась, она уже, и сама не помнила, когда смеялась последний раз. С Эриком ей было легко. Они могли разговаривать на любые темы, часами спорить о философии, об эстетических моментах пластической хирургии и вместе смеяться, смотря старые советские комедии. Слушали Виктора Цоя и «Аквариум». У них было столько общего, но и много отличий в восприятии мира и своей роли в нём. С ним было действительно легко, весело и интересно, как когда-то и обещал. Почему она раньше этого не замечала? Почему шарахалась от него как от прокажённого, или как будто сама была прокажённой? Загадка. Или просто всему своё время и место. «Kommt Zeit, kommt Rat» – как говорят немцы. Наверное, она была на самом деле слишком ребёнком, тогда, десять лет назад.

Но вот лечение и бездействие стало конкретно бесить. Йоле имела крайне неприятную для себя черту – она вообще не умела отдыхать. Наверное, раньше умела потому, что помнила что-то подобное и приятное, но много лет подряд намеренно лишала себя отдыха. Она не была трудоголиком, просто привыкла занимать руки, чтобы в голову меньше глупых мыслей лезло. В основном по поводу отношений с Вельденом. Сейчас необходимость в этом почти пропала, но легче не стало.

Другое мешало привыкать к вынужденному отдыху и безделью – нужно было всё вспомнить до мельчайших подробностей. Не хотелось, но лучше сейчас, чем потом. Но пока вспомнить всё не получалось. Если бы попасть в место, где это происходило, то вероятнее всего вспомнила бы всё и сразу. Но в данный момент даже заикнуться о такой мысли, значит надолго шокировать доктора, пытающегося сделать максимум для того, чтобы она забыла, а не вспоминала. Использовать пока можно только свой мозг и тишину, когда оставалась в относительном одиночестве. Йоле настойчиво складывала у себя в голове обрывки, но склеить их воедино не могла – слишком много пробелов. Она иногда задумывалась, не сразу реагируя на окликающего её Эрика. Это явно ему не нравилось и сильно тревожило. Ленка не стала скрывать, а рассказала всё, что удалось вспомнить, повергнув его в нервозное и подавленное состояние. Но пообещать не вспоминать не сумела.

Он придумал своё решение. Принёс сборник стихов Шиллера и заявил, что просто необходимо разбудить мозг, заучивая стихотворения. Спорить с ним оказалось, сложно и Йоле смирилась. Спрашивал урок Эрик строже, чем Ребекка Ильинична оперативную хирургию и профессор Овсяников клиническую фармакологию. Самому ему было достаточно прочесть один раз. Но Йоле не обладала такой феноменальной памятью, и пришлось постараться, но это отнимало много времени и воспоминания пришлось отложить. Шесть дней, и она уже готова была выть, кусаться от этого режима. Еле уговорила врача-надсмотрщика всё-таки разрешить самостоятельно, без привлечения обещанной на такой случай посторонней помощи, принять душ после неудачной декламации для успокоения нервной системы. Голова уже трещала, язык заплетался и настроение портилось. Эрик сдался, улыбнулся и повёл к кабинке:

– Даже, если будешь возмущаться, я здесь, подсматривать не буду. Буду присматривать.

Уселся в кресло, положив ноги на другое, и достал телефон. Йоле потопталась, но видя, что Вельден основательно устроился и уходить не собирается, вздохнула, стянула одежду и шагнула в кабинку. Вода лилась тёплым, ласковым дождём из большого квадратного рассеивателя сверху. Было так здорово, только никак не удавалось отвязаться от мысли, что за ней именно подглядывают, а не присматривают. Ну, хорошо, господин барон, устроим шоу за стеклом. Сам напросился. Она нанесла побольше геля на губку, повернулась полубоком, начала медленно и осторожно намыливать шею, грудь… Вскоре в запотевшее стекло кабинки постучали. Смыв остатки мыла и выключив воду, бессовестная соблазнительница приоткрыла дверь и обнаружила, что забыла взять хотя бы полотенце, а снятая одежда исчезла. Какая глупость! Но не сидеть же вечно в душе! Она отжала руками волосы и выглянула. Эрнст стоял лицом к окну и разговаривал по телефону. Йоле тихонько вышла и крадучись двинулась к полке с полотенцами возле раковины. Только бы успеть, пока не повернулся и не грохнуться, поскользнувшись. Успела! Теперь нужно добраться до белья, которое она понятия не имела, где лежит. Не успела.

– Куда, сударыня, сбегаете? Ну-ка давай ложись на стол, а я швы оставшиеся посмотрю и с шеи пора пластырь окончательно снимать.

Йоле с несчастным видом вскарабкалась на массажный стол, легла:

– Почему до сих пор все швы не сняли? Насколько я помню, прошло уже больше двух недель.

– Потому что некоторые никак не хотели соблюдать режим лечения, и пришлось накладывать заново. А как вы помните, коллега, швы при вторичном натяжении затягиваются намного дольше.

– Понятно, сама дура виновата. Я готова к экзекуции, док.

Эрнст вымыл руки и занялся осмотром:

– Всё хорошо. Потерпи, я сниму, – обработал рубец и совершенно не больно убрал нити, смазал чем-то. Пластырь снялся гораздо больнее. – Вставай, потихоньку. Замечательно, на твоей очаровательной шейке через пару недель и следа не останется от пореза, а на другом рубце можно потом пластику сделать. Голова не кружится? А не хотели бы вы, сударыня, надеть на себя что-нибудь, кроме полотенца, хотя мне и так нравится. Всё, не сердись, молчу, – и показал на гору пакетов в углу у окна, которая явно выросла за эти дни. На стене появилась большущая плазма, а под ней стоял музыкальный центр. Да, спорить с ним сложно и, наверное, невозможно. Но пытаться стоит.

Глава 14

Manche Männer bemühen sich

lebenslang, das Wesen einer Frau zu verstehen. Andere befassen sich mit

weniger schwierigen Dingen der

Relativitätstheorie.

(Albert Einstein)

Некоторые мужчины на протяжение всей своей жизни пытаются понять натуру женщины. Другие занимаются менее сложными вещами, например, теорией относительности.

(Альберт Эйнштейн)

Йоле заглянула в один пакет, покраснела до корней волос и повернулась к Эрику:

– Это для меня? Скажи мне, что ты не сам это покупал!

– Не скажу. Не всё лично, но всё заказывал и подбирал только я.

– И ты, рассчитываешь, что я буду это носить? Господи, стыд какой! Мужчина покупает мне бельё! И, по всей видимости, страшно дорогое. Ты точно потратил стоимость моей машины на это. Я так не могу, это слишком, да и не нужно столько всего, – Йоле поставила пакет на место и виновато посмотрела на Эрика. – Давай, лучше съездим ко мне домой. Не привыкла я к таким вещам. Они слишком шикарные для серой мышки. Даже если надену, то буду чувствовать себя не очень, примерно, как корова в золочёном седле. Может ещё не поздно вернуть всё в магазин?

– Тебе не понравилось? Я старался выбирать лучшее и то, что подойдёт к такой белой нежной коже, к твоим глазам, к твоему характеру. Мне очень приятно покупать для тебя и делать это буду постоянно. Не спорь и пожалуйста, не думай о деньгах. Я могу себе позволить купить для тебя всё что угодно. Абсолютно никаких ограничений для твоих пожеланий и твоего благополучия нет и не нужно их придумывать. Йоль, пожалуйста, не заморачивайся. Я чувствую реальность происходящего, покупая вещи тебе, принося еду, целуя и обнимая. Не лишай меня этого, пожалуйста. И ничего мы возвращать не будем, тем более основную часть доставили из-за границы, спецрейсом и это дизайнерские эксклюзивные вещи в единственном экземпляре.

– Я привыкла жить по средствам врача из бюджетного учреждения. Но и обижать тебя не хочу, хоть и чувствую себя при этом черепахой без панциря. Выберу что-нибудь, но столько лифчиков явно зря накупил. Я же их не ношу.

– Как вообще? – он, обалдевши, смотрел на неё, потом на грудь, обтянутую тонким полотенцем, и непроизвольно облизнулся. Хорошо хоть Йоле не заметила. – Все носят и не жалуются. А почему? Протест?

– А ты сам попробуй в этой сбруе походить! В ней же дышать невозможно! И я не все!

– Но, это же комплект из итальянского кружева сказали, что самый цимес. А размер на глазок, я же не измерял пока ещё пристально и основательно… – теперь пришла его очередь краснеть, – а Лизку придушу на фиг, консультант хренов!

– А она здесь причём? Ты ж сказал, что сам выбирал! Ах ты, обормот такой! – Йоле запустила в него попавшейся в руку кружевной интимной вещицей. Эрик увернулся, и лифчик очень эффектно приземлился на макушку невесть откуда взявшегося Королёва.

– Привет, я звонил, потом стучался, никто не ответил. Поэтому пошёл на ваши громкие и такие родные голоса. А этот цвет явно мне к лицу, – Валерка взял лифчик двумя пальцами, – классная вещица. У вас уже делёж имущества или просто заняться нечем перед обедом?

– Валера, рада тебя видеть, и ты очень кстати. Лови Вельдена и держи этого нахала, пока я его пинать буду! В сбрую решил меня впихнуть, а я против! Что за дискриминация такая везде! Я тебя сейчас самого запакую, феодал, дискриминатор!

– Мышка, вспомни, ты же добрая, милая и пушистая! Не надо меня пинать, я тебе снова пригожусь, вот увидишь! Да что ж ты делаешь, хулиганка мелкая! – Эрик снова увернулся от очередного летающего интимного предмета женского гардероба, потом поймал саму забияку и, не обращая внимания на хитро и довольно ухмыляющегося друга, долго и непередаваемо нежно поцеловал.

– Кх, кх-кх. Я рад, что у вас всё хорошо и пока все живы, но меня послала моя дражайшая супруга забрать пакет, который она забыла у тебя, шеф, в машине. Думаю – эта деталь из него. Лиза любит кружева, а итальянские – вообще её слабость. А в какую сбрую, простите, кто кого запихивает, я уже запутался?

– Валерка, не встревай! – пригрозила ему Йоле, освободившись. – В лифчик! Представляешь?!

– А?..

– Ага! Ты мне виски проспорил, помнишь? Восемь лет назад поспорили, а я не забыл, – Вельден расхохотался, а Йоле осознав окончательно произошедшее, побагровела от стыда.

– Так вы ещё и спорили на меня?!

– Не на тебя, а на виски. Разницу улавливаешь? И я выиграл! – продолжал веселиться Эрик.

Спустя полчаса бельевое недоразумение было разрешено. Йоле выставила обоих за дверь, разложила покупки на массажном столе, полу. Пришла в полное уныние. Вкус у Эрнста, даже на неискушённый в таких вещах взгляд Ленки, был исключительный. Все вещи, скорее всего, невероятно дорогие, отличного качества, из натуральных волокон и шерсти, шёлка и кашемира. По размеру подходили почти идеально, но… Пеньюар, кружевное белье и все лифчики сразу отправились обратно в пакеты. Следом пошли: коктейльное платье, юбка-футляр, шубка из белого пушистого неизвестного ей зверя, чулки и колготки. Не то чтобы это всё ей не понравилось, просто Йоле чувствовала себя неловко, даже разглядывая эти вещи. Да и похудела очень сильно, платье висело бы на вешалке более элегантно, чем на ней, даже в лучшие времена. С детства привыкла к вещам практичным, а не ко всяким чулкам и пеньюарам. Да и куда в нём ходить? Оставила лыжный костюм, джинсы, и ещё мелочи. Отнесла вещи в шкаф. Из обуви выбрала кроссовки, ботинки и тёплые сапоги без каблука. Довольно долго провозилась, пристраивая их на пустых полках, вешалках. Места много, и куда ни положи, всё равно выглядят одиноко.