Текст книги "Он и я"

Глава 31

Сплю, очевидно, недолго. Не больше пятнадцати минут. Вздрагиваю и разлепляю веки, когда автомобиль прекращает движение.

– Где мы? – спрашиваю, когда Тарский выбирается со мной из салона. – Чей это дом?

Территория мне незнакома, но волнения нет. С Гордеем я спокойна.

– Друзей.

В холле нас встречает высокая женщина в длинном темно-синем халате. Быстро окинув нас взглядом, никаких эмоций не выказывает, хотя я знаю, что мы оба в крови. Особенно, Тарский.

– Проходите сразу в кабинет, – говорит на немецком. – Я переоденусь и спущусь.

– Это врач? – шепчу, едва мелькает догадка.

– Да.

– Зачем? – начинаю беспокоиться. – Со мной все хорошо. Давай просто поедем домой…

Гордей молча вносит меня в помещение, которое по обстановке напоминает больничный кабинет, и опускает на высокую кушетку. Приходится ловить простынь, в которую завернута, чтобы не обнажиться. Вцепляюсь в ее края пальцами, сжимаю со всех сил. Судорожно и учащенно дышу. Лихорадочно бегаю глазами, пока не ловлю взгляд Тарского.

– Зачем? У меня ничего не болит!

Вру, конечно. Но совсем немного. Боль терпимая. Уверена, что справлюсь с ней.

– Нужно убедиться, что нет серьезных повреждений.

– Пожалуйста, нет… Я грязная… И… Не хочу, чтобы меня трогали…

– Карлу кровь не смущает. Это ее работа.

– Да, но… – не знаю, как выразить все, что чувствую. Эмоции сбились и застряли комом в горле. – Ты будешь присутствовать?

– Хочешь, чтобы я вышел?

Замираю, глядя на то, как высоко вздымается его грудь. Чувствую, что он тоже кипит. Вот-вот крышка взлетит и… Что тогда будет?

– Нет… Не знаю… – не могу решить. Смущаюсь, но отпускать Гордея не хочу. – Наверное… Лучше останься.

Он кивает и прислоняется к стене напротив кушетки. Как будто умышленно заставляет себя сохранять неподвижность, а внутри… ощущаю, что так же, как и у меня, все трещит и рвется. Скольжу взглядом по окровавленной рубашке, поднимаюсь обратно к лицу и вздрагиваю. Не из-за крови… Сейчас это вообще неважно. Встречая бурлящую темноту глаз Таира, пытаюсь справиться с хлынувшими на тело приливами дрожи. Хочу что-то сказать и не могу.

Из него выходит напряжение, из меня – оцепенение. Трудно предположить, что получится, если позволим всему этому выйти. Тарский подавляет, и я чувствую, что тоже должна. Пытаюсь.

– Итак, – бодро врывается в кабинет Карла. – Полный осмотр, я правильно поняла?

– Да, – резко бросает Таир.

– Хорошо, – кивает врач и, фокусируясь на мне, улыбается. – Как тебя зовут?

– Катя, – отвечаю машинально.

Спохватившись, вновь испуганно ищу глазами Гордея. Он сухо кивает, давая понять, что ничего страшного не произошло, и я немного расслабляюсь.

– Катя, – повторяет Карла с той же улыбкой. Если бы мы находились в какой-то другой ситуации, ее произношение меня бы позабавило, но сейчас я не могу даже улыбнуться в ответ. – Давай снимем это, – прихватывает край простыни пальцами. Я разжимаю свои и через пару секунд оказываюсь полностью обнаженной. – Угу, – оценивая меня взглядом, на мгновение становится абсолютно серьезной.

Затем бросает перепачканное кровью белье в пластиковый контейнер и, ополоснув руки, натягивает перчатки.

– Приляг на спину, Катя.

Выполняю указание, радуясь, что при этом могу смотреть на Тарского. Его взгляд как будто еще чернее становится. Стеклянным, горячим и колючим ощущается, но не отталкивает.

– Ты любишь цветы? – с улыбкой спрашивает Карла, начиная осмотр с лица. – Какие цветы тебе больше нравятся? – уточняет после моего растерянного кивка.

Быстро и вместе с тем осторожно прощупывая каждую косточку, попросту отвлекает меня, и я с удовольствием ведусь.

– Розы.

– Какие? – не прекращая улыбаться и попутно исследовать меня визуально, спускает ладони к груди. Перебирает пальцами ребра. Я периодически морщусь и охаю, но в целом выдерживаю процедуру достойно. – Белые? Розовые? Красные? Кремовые?

– Разные, – выдыхаю с трудом, когда ее теплые пальцы прикасаются к животу. Тут не больно, просто непривычно. И немного неловко. – Красные, наверное, больше.

– Мне тоже, – улыбается еще шире. – Проникновение было? – так же легко спрашивает, скользнув пальцами между моих бедер.

Резко вдохнув, нахожу взглядом Тарского. То, что читаю в его глазах, заставляет подавиться проглоченным воздухом. Я не кашляю, а как будто умираю. Все внутри меня стынет. По телу проходит жаркая волна. А следом, ей вдогонку, летит ледяная. Стягивая кожу, вызывает отчетливую дрожь. Вместе с этими конвульсиями происходит инстинктивное движение диафрагмы. Дышу громко, часто и отрывисто.

Смотрю в потолок, когда сообщаю:

– Нет… Он не успел… Только трогал…

От стены отлетает тяжелый выдох.

– Тогда у меня все. Поднимайся, Катя, – говорит Карла и помогает мне сначала сесть, а после спуститься с кушетки. – Пока я буду писать назначение, можешь воспользоваться ванной. На тумбочке найдешь чистую одежду.

Стянув перчатки, отходит к столу. А я спешу скрыться за указанной дверью. Несмотря на слабость, хочется поскорее смыть с себя грязь. Шагаю в душевую и выкручиваю смеситель на полный напор. Голова кружится, поэтому держусь ближе к стене. Ладони от кафеля практически не отрываю. Просто стою и собираюсь с силами, чтобы взяться за губку.

Прикрываю глаза и вижу эту проклятую рожу, ощущаю мерзкие прикосновения, фантомно испытываю боль… Очень хочется разреветься, только боюсь, что прорвет меня, как плотину, и снесет все. Нет, нельзя расклеиваться… Желаю забыть этот день, как будто никогда его и не было.

Я смогу… Смогу…

Дергаюсь и пошатываюсь, теряя равновесие, когда дверь отворяется. Смотрю на вошедшего сквозь толщу воды.

– Помогу тебе, – как-то слишком уж холодно сообщает Тарский.

Я молчу, и он ступает в кабину. Ни брюки, ни рубашку не снимает. Прикасаясь, действует относительно деликатно и абсолютно равнодушно, но то и дело причиняет боль. Дышу рывками и приглушенно попискиваю, пока длится процесс мытья.

– Боишься меня? – вибрирует над ухом после очередного сдавленного шипения с моей стороны.

– Нет.

– Хорошо.

Не знаю, зачем ему это спрашивать, и зачем озвучивать этот краткий вывод. Да и нет сил ломать голову. Просто стою и жду, когда с купанием будет покончено.

– Клара ждет в кабинете. Проводит тебя в спальню.

Отступает, чтобы я могла выбраться, но я не спешу уходить.

– А ты?

– Помоюсь и тоже приду.

Такой ответ меня устраивает и я, выказывая одобрение, киваю.

– Мы останемся до утра?

– Да.

– А потом?

– Уедем, – отвечает лаконично. Медлит и все же добавляет: – В Берлин.

– Но… Мое лицо…

Несмотря на то, что этот псих старался истязать тело, лицу тоже досталось. Вряд ли в таком виде можно без проблем пройти регистрацию на рейс.

– На машине.

– Хорошо, – еще раз киваю и выбираюсь из кабины.

Клара оставила для меня пижаму и халат. Только я не уверена, что смогу натянуть брюки, поэтому ограничиваюсь халатом. Слышу, как Таир раздевается, но не оглядываюсь. Вернувшись в кабинет, принимаю лекарства, которые подает Клара, и поднимаюсь вместе с ней в спальню.

Дождаться Тарского не удается. Очевидно, один из препаратов действует, как седативное, и я снова буквально проваливаюсь в сон.

Пробуждение выдается ужасным. Обрушивается жестокой, яркой и болезненной реальностью. Психологически оглушает больше, чем физически. Хотя и физически пронизывает иглами все тело.

В комнате все еще темно. Я, должно быть, спала всего несколько часов. Не в силах сдержаться, тихонько постанываю и, перемещаясь, пытаюсь подняться.

Вспыхивает прикроватный светильник, и я вижу сидящего рядом Тарского. Он протягивает мне лекарства и стакан с водой.

– Выпей.

Когда послушно проглатываю и запиваю, так же приглушенно добавляет:

– Постарайся не двигаться, сейчас попустит.

– Мне кажется… Даже дышать больно…

– Знаю, – выдыхая, садится и смотрит на меня.

Я закрываю глаза. Спустя пару минут открываю, Таир продолжает разглядывать.

– Почему ты не спишь? – ничего не могу поделать с тем, что голос дрожит.

Улавливаю, что его дальше разбирает. Все это время, пока я спала… Он даже не попытался лечь. И сейчас… У меня волосы на загривке встают дыбом, когда он срывается, яростно с надрывом орет:

– Ты хоть представляешь, чем это могло закончиться? Понимаешь, что я чувствовал, пока искал тебя? Меня на куски разбросало, когда узнал, что ты у него! А если бы не успел? Если бы он тебя изнасиловал?! Представляешь, как бы это было? Он бы на тебе живого места не оставил! Часами измывался бы, разрывая твое тело по миллиметру, а после придушил бы и бросил в какой-нибудь канаве! Ты это, мать твою, понимаешь? Катя?!

Вместо ответа из меня вырывается судорожное всхлипывание. Часто-часто киваю, соглашаясь сразу со всем. А Тарский, будто избавившись, наконец, от бродившего внутри него ужаса, шумно выдыхает и, склоняясь, осторожно загребает меня руками и опускает к себе на колени. Я тут же обвиваю его руками и прижимаюсь к горячей груди мокрым лицом.

– Ты когда-то спрашивала, есть ли у меня кто-нибудь из родни. Сестра была. Ульяна, – теперь его охрипший голос настолько тихий, что приходится тормозить всхлипывание и прислушиваться.

– Почему была? Что с ней произошло?

– Ее изнасиловали, а после убили и выбросили в лесополосе.

Осознаю, что криком, а затем этим сухим, словно выжатым тоном, душу передо мной вывернул. Догадываюсь, что спроецировал это несчастье на меня. Представляю, что ощущал – он дает это прочувствовать. Через меня эти эмоции выпускает.

Все осознаю, но сказать ничего не могу. Просто всхлипываю и, крепче прижимаясь, продолжаю плакать.

– Урсула – это Ульяна, – добивает, складывая еще одну крошечную частичку пазла.

– Мне жаль, – выдыхаю, как только получается. – Мне очень жаль…

– Больше не смей никуда без меня уходить, – сдавить меня не может. Вместо этого сгребает в кулаки халат на спине. Тот под жуткий хруст костяшек сползает по моим плечам. Но мне плевать, даже если Тарский его совсем на лоскуты разорвет. Не ударит же… Сознательно боль не причинит. А все же страшно и тяжело ощущать его гнев. – Не смей, Катя.

– Не буду, не буду… Обещаю.

Глава 32

Берлин, Германия.

– Ты хоть иногда спишь? – спрашивает Федор, когда я в третий раз прохожу мимо него в ванную и обратно.

– Иногда, – бросаю на автомате. – Когда Тарский рядом, – добавляю так же бездумно. Затянув потуже пояс на халате, словно это должно помочь мне собраться с духом, откидываю волосы за спину. Наконец-то движения не причиняют боли. Вот бы душевные травмы так же быстро заживали. – Долго он еще?

Федор переключает канал, задерживает взгляд на экране, затем снова переключает и только после этого смотрит на меня и дает предсказуемый ответ.

– Недолго.

Для нас с ним это, очевидно, разная растяжка времени. Зная, что не усну, пока Гордея нет, присаживаюсь рядом на диван. Телепередача о племени Майя меня мало интересует. Выждав пару минут, вновь инициирую диалог.

– Давно вы знакомы? С Тарским, – стараюсь, чтобы голос звучал нейтрально.

– С пеленок.

Ответ неожиданный.

– Как это возможно?

– Как и все остальное в этом мире, – улыбается Федор. – Невозможного нет.

– Хорошо… – замолкаю, подбирая нужные слова. – Как давно Тарский живет в Европе? – упускаю те три года, которые он совершенно точно находился на родине.

– Он живет здесь периодически.

Очень уклончивый ответ. Не знаю, на что рассчитывала. Знаю ведь, что Бахтияров, несмотря на свою природную словоохотливость и открытую доброжелательность, выдает ровно то, что мне можно знать.

Но как я могу не изумиться тому факту, который вскрылся, когда мы приехали в Берлин? Все квартиры, в которых нам доводилось жить, принадлежат Йену Ланге, то есть Тарскому. На двери берлинского лофта значилась табличка с фамилией. Корреспонденция, которую он извлек из ящика и не спрятал, как обычно, в стол под ключ, тоже была вся на фамилию Ланге.

– А мы надолго здесь?

Федор пожимает плечами.

– Думаю, не меньше, чем на месяц.

– А ты… Может, слышал, – я постоянно прерываюсь, и сам Бахтияров отчего-то заметно начинает нервничать. – У Гордея… Он… с кем-то… я не знаю… У него кто-то есть?.. В том плане, что… Женщина есть?

– Где ж ему взять на это время?

– Ну… Вот сейчас его нет…

– Сейчас он работает.

– Что это за работа? Расскажи мне хоть часть…

– Катя… – Федор вздыхает, прежде чем, как мне кажется, толкнуть длинную вразумляющую речь.

Дверной замок дважды проворачивается, и мы с ним, будто застигнутые врасплох за чем-то неприличным, подскакиваем на ноги. Тарский входит. Привычно оцепляет все пространство. Невольно замираю без движения, словно этим взглядом он меня сковал. Да он просто заполнил собой все помещение.

Федор первым отмирает. Снимает со стула пиджак и с улыбкой отбивает на прощанье:

– До завтра, Катя.

– Доброй ночи.

Ухожу в спальню, прежде чем за ним закрывается дверь. Улавливаю, как о чем-то тихо переговариваются, но настроения прислушиваться нет.

С того ужасного вечера прошло больше недели. И за это время мы с Тарским практически не разговаривали. Находились вместе: спали в одной кровати, завтракали, занимались какой-то повседневной ерундой, нередко обедали вместе. И все молча. Причина в том, что обычно именно я нарушаю тишину, а тут мне просто не хотелось. Тарский приносил книги, ими я и забивала время, когда спать уже не получалось. Он тоже что-то читал, изучал, писал. Периодически выходил. На время отсутствия приставлял всех Бахтияровых по очереди. С Федором, конечно же, как обычно, было приятнее всего. Но, в принципе, я и с компанией Элизы свыклась. Один раз нам даже удалось вполне нормально поговорить, нащупав общее пристрастие к творчеству Стивена Кинга.

В обществе Януша я либо уходила спать, либо читала. Но и его молчаливость перестала напрягать. Я вдруг поняла одну простую истину: принимая людей такими, какие они есть, я в первую очередь облегчаю жизнь себе. Необязательно выбирать между двумя вариантами – конфликтовать или подстраиваться. Не нужно пытаться понять и стремиться вызвать какую-то реакцию. Достаточно просто принять, во мне это ничего не изменит.

Какое-то время седативное влияние оказывали лекарства. Вчера я выполнила последние предписания, и все побочные эффекты пошли на спад. Вот говорят: по щелчку пальцев ничего не меняется – пусть так. И все же перестраивается очень быстро! Выхожу из этого вязкого ощущения застоя. Сердце разгоняется. И я не могу его остановить.

В самый разгар фейерверков в комнате появляется Тарский. Мокрый, только после душа. Вижу, как крупные капли воды стекают по его мощной груди и оседают влагой на обернутом вокруг бедер полотенце.

– Почему не спишь? – очевидно, что рассчитывал на обратное.

Судя по положению стрелок на часах, которое я неосознанно запомнила, мурыжил меня долго своим отсутствием. А я в пылу раздумий и не заметила.

– Беспокоит что-то?

– Нет, у меня ничего не болит, – знаю, что о физическом состоянии справляется. – Просто днем выспалась. Вот теперь и кукую, – говорю это в надежде, что сердцебиение постепенно начнет стихать. Только оно ни на один призыв не реагирует. Напротив. – Мне скучно.

Тарский отворачивается. Как будто для того, чтобы достать из комода белье, но я понимаю, что на самом деле от меня отгораживается.

Вот это больно.

– Ложись и постарайся уснуть, – говорит, прежде чем выйти из спальни.

А во мне словно какой-то дьяволенок просыпается. Тот самый, которого Таир лучше меня знает. Жжет внутри, заставляя подпрыгнуть и куда-то сломя голову нестись.

Да я же решила прекратить быть проблемой!

Только эмоции и прочее не спрашивают ведь разрешения. Раскручивают ветряные мельницы.

Нужно это как-нибудь остановить. Куда-то выплеснуть эту энергию.

На чтении сейчас вряд ли смогу сосредоточиться. В надежде, что зрительное восприятие будет сильнее, включаю телевизор. Напоровшись на спортивный канал, действительно немного подвисаю. Экран заполняют полуголые накачанные мужчины. Сначала их показывают толпой, потом каждого по отдельности крупным планом.

– Что ты делаешь?

От неожиданности едва не подскакиваю.

– Думаю, мне нужно заняться спортом. Срочно! – идея рождается так стремительно, что оценить ее на целесообразность возможности нет. – Давай, покажи мне парочку упражнений.

– До утра не ждет? – хмурится Таир.

– Тут сказали: «Не откладывайте на понедельник. Начните прямо сейчас!» – цитирую с самым серьезным видом. Ничего, что дыхание срывается, и голос звучит рвано. – Завтра понедельник, так что…

– Катя, – выговаривает многозначительно. В этих четырех буквах и давление, и просьба, и нагоняй, и жесткий приказ прекращать. – Пора спать.

– Я не усну, не усну, – бормочу, развязывая и отбрасывая на диван халат. Пижама вполне приличная, за провокацию не сойдет. – А ты иди, если хочешь… Отдыхай. Я позже приду.

Тарский сердится. Вижу и чувствую это. Но и оставить меня как будто не может. Не знаю, как к этому относиться, но он действительно не раз сидел при мне, когда мне не спалось. Бдит, словно я ребенок.

Что ж…

Ложусь на ковер, кладу ладони под грудь и замираю. Сердце, будто дурное, в руки бьется. Как же его успокоить?

– Это все? – спрашивает Таир, опускаясь рядом со мной на корточки. Одно колено упирает в пол у меня под боком, второе выставляет в сторону. – Весь спорт?

Хорошо, что вместе с трусами штаны натянул. Жаль только, насчет футболки не подумал.

Вдыхаю его запах. Ощущаю тепло его тела. Скольжу взглядом по выпуклым грудным мышцам, на кубиках спотыкаюсь… Смущаюсь, забывая о важности дыхания.

– Что-то мне дурно, – смотрю в его глаза и чувствую, как мои отчего-то слезятся.

– Что беспокоит?

Взгляд Гордея, приобретая крайнюю степень сосредоточенности, скатывается вниз по моему телу. Если бы мог – внутрь меня забрался. Хотя, по ощущениям, именно это он и делает.

– Дело в том, что я не знаю, – выдаю шепотом. – Не понимаю.

Тарский резко возвращается к моим глазам. Впивается и замирает. Кажется хладнокровным и непоколебимым. Только я уже научилась улавливать незначительные знаки. Слышу и вижу, как глубоко дышит через нос с высокими подъемами грудной клетки. Словно завороженная, наблюдаю за тем, как сгущается во взгляде темнота.

– Я спокойна и благоразумна. Я не проблема, – произношу, как мантру.

Кого я пытаюсь убедить?

Нахмурившись, решаю непосильные задачи. А Тарский… Упирая локоть в колено, трет подбородок и вдруг улыбается.

Ослепляет. Закорачивает. Взрывает.

Что-то внутри меня разлетается искрами. Я ведь думала, что он красивый… Сейчас же попросту поражена величиной своего восторга. Хорошо, что лежу, иначе бы потеряла равновесие. Да я и сейчас куда-то проваливаюсь, теряя опору. В голове возникает шум. В глазах двоится.

Как я могу оставаться равнодушной, если вместе с радостью рвется наружу дикая тоска. Спину осыпает мурашками. Они, похоже, безумные фанатики бессмысленных странствий, неприкаянные. Это их способ жизни.

Отключите эту функцию! Позвольте спокойно дышать!

– Думаю… – надо что-то говорить. – Думаю, когда вернемся на родину, пойти на какие-нибудь дополнительные курсы. Может, живопись, – пожимаю плечами в надежде, что это стряхнет напряжение. Никак не получается. Говорю простые вещи, а взглядами друг друга пожираем, будто я одежду с себя срываю. – Я когда-то хотела… Папа против был. Вот думаю… Еще бассейн не помешает. И может… Может, английский? Неплохо бы еще один язык выучить, – я все болтаю, а он все молчит. Неужели не понимает, что должен отвечать, чтобы развеять этот морок. – Что скажешь?

– Неплохие планы.

– А ты? Что делать будешь? Если сказал, что уйдешь от отца… Что дальше? Уже думал?

– Не могу с тобой это обсуждать.

– Почему? Ну, скажи! Сам авторитетом заделаешься, а? У тебя наверняка есть люди, которые за тобой пойдут… – размышляю, слабо скрывая волнение. – Папа, конечно, будет недоволен. Тут и гадать нечего! Да, – как будто сама с собой соглашаюсь. – И потом… Если вы срежетесь, не найдя компромисса… Если воевать будете… Если дойдет до кровавых разборок… Ты сможешь причинить мне вред?

Вот вроде бы спокойно меня слушает, а по глазам вижу, что неприятна ему эта тема. Она его даже злит, хоть он и сохраняет внешнюю невозмутимость.

– До этого никогда не дойдет, Катя, – не говорит, а чеканит слова.

– Мы сможем видеться? – не сдержавшись, спрашиваю то, что меня больше всего волнует.

– Нет, Катя, мы не сможем видеться.

Ответ меня не то чтобы удивляет. Он меня шокирует и разбивает.

Тарский не выражает сомнения. Не оставляет вопрос не закрытым. Не дает ложных надежд. Выговаривает четко и уверенно, на одном дыхании.

Я цепенею, не зная, как реагировать и куда дальше двигаться.

Он меня размазывает.

Так паскудно я себя еще не ощущала. Кажется, что хуже просто невозможно. Когда удается без психов запереть эти эмоции в груди, понимаю, что чему-то все же научилась. Даже не плачу. Слезы подкатывают к глазам, заполняют на максимум, но так и не проливаются. Изнутри какая-то сухая заморозка шурует. Жжет и колет, нестерпимо болит. И все же не разлетается, как обычно. А как будто в комки собирается. Эти комки быстро превращаются в камни.

– Э-э-э… Я решила, что спорт – не мое. Полежу тут… Просто, – выдыхаю. И снова пытаюсь его отправить в спальню: – Ты иди. Я скоро.

Надеюсь, что Таир уйдет в спальню и позволит мне отдышаться. Но нет… Вместо этого он сгребает меня на руки и несет в спальню. Будто намеренно доламывает мое самообладание… Чувствую его, дышу им, загораюсь… Господи, да он буквально сваливает ту тонкую стену, которой мне только-только удалось оцепить свои чувства!

Если дам слабину сейчас, потом ведь будет хуже. Осознаю это и экстренно строю ограду заново.

Я смогу… Смогу…

Опустив меня на кровать, возвращается в гостиную, чтобы выключить телевизор и погасить свет. А я начинаю судорожно соображать, что должна делать, чтобы, оставаясь гордой, гуманной и благородной – и все это вместе, уберечь Таира от излишней эмоциональности своей взвинченной натуры.

Двинувшись на противоположный край постели, утыкаюсь лбом в стену. Глубоко вдыхаю и медленно-медленно выдыхаю. Буду лежать неподвижно, даже если придется делать это силой до самого утра.

Твердые шаги. Темнота. Тонкий скрип матраса.

– Спишь?

– Угу. Спокойной ночи, – по задушенному и сдавленному голосу, конечно же, понятно, что я от мира сновидений далека, как Юпитер от Луны.

Однако Тарский молчит. Никак не реагирует.

И хорошо…

…Следующая неделя проходит относительно легко. Мне удается полностью обуздать свои эмоции. Топлю в себе глупые обиды и тоску, едва они только посмеют вырваться. Настраиваюсь на позитив и умиротворение. Выхожу с Бахтияровыми в город. С Тарским общаюсь сугубо в случае крайней необходимости. В остальное время, даже если он находится дома, демонстрирую крайнюю заинтересованность выдуманными художественными мирами.

А потом… Таир возвращается домой мрачнее тучи.