Текст книги "Пандемия любви"

Она покачала головой с таким горестным видом, что он устыдился своих нотаций, поэтому быстро сказал:

– Отлично. В таком случае скажите родителям, что вы наконец поняли, как они были правы, посему ушли от мужа и сняли комнату. Пока. А с подробностями разберётесь позже.

– Да. Пожалуй, то же самое надо завтра сказать и на работе. Там тоже расспросов хватит, – кивнула Лена и сделала последний глоток. – В общем, Володя, спасибо вам за предложение. Я подумаю, конечно, поговорю, с кем могу. Выбор у меня не очень велик. Ну я полагаю, так не бывает, чтобы вообще не найти решения. Рано или поздно всё уладится. Просто ещё раз спасибо за то, что теперь я какое-то время смогу чувствовать себя более или менее спокойно.

Коновалов смотрел на неё с улыбкой.

– Был, если помните, такой театральный режиссёр в середине двадцатого века, Акимов. – Лена кивнула, а он продолжил: – Так вот он сказал однажды, что безвыходное положение – это то, простой и ясный выход из которого нам не нравится. Это почти про вас.

– Пожалуй, – улыбнулась она. – Где вы это вычитали?

– У Довлатова. В одном из его писем к отцу.

– Так вы, значит, Довлатова любите? – почему-то обрадовалась Лена. Ей всегда казалось, что знакомый и любимый писатель сразу как-то сближает, позволяет лучше понять собеседника и проложить тропинку в его внутренний мир.

– Зачитал до дыр, – серьёзно сказал Владимир.

– Я вас понимаю, – снова обрадовалась Лена.

– Он пишет как дышит, поэтому и рождается такая гармония. Да, – она опять вздохнула, – наверное, вы правы. Просто у меня такой характер, что я вечно всё усложняю. Но вы должны меня понять, – всё произошло слишком стремительно, чтобы я успела осознать… А теперь, если вы не возражаете, я всё-таки уберу со стола.

– Я помогу, – с сожалением поднялся Коновалов. Ему очень не хотелось, чтобы этот вечер так быстро заканчивался. – Кстати, во сколько вам надо быть на работе? – спросил он.

– В девять. – Она взглянула на него вопросительно.

– Вот и хорошо, – кивнул он. – А мне завтра к десяти. Так что я отвезу вас. Заодно покажу, как добираться на транспорте.

* * *

К обеду Лена закончила писать предисловие и положила его на стол перед завредакцией.

– Неплохо, – сказал он. – Внятно. А главное, мало прилагательных. Не выношу относительные прилагательные, они способны опошлить любой текст. Всякое там «кружевное, бархатистое и тюлевое». – Сложив стопкой, он протянул ей листки. – Сократите до двухсот строк и отдайте ребятам, пусть доверстают в макет. И так затянули.

И редактор уткнулся в кипу бумаг.

В зарплатный день редакционный коридор всегда заполнялся народом. У окошка кассы толпилась очередь. Лена подошла и пристроилась в конце, рассеянно кивая на приветствия.

Светка подскочила к ней с выпученными глазами.

– Слушай, что это за роскошный мужик привёз тебя сегодня утром? Бабы попадали.

– Просто знакомый, – уклончиво ответила она.

– С утра пораньше? – не отставала Светка. – То-то я смотрю, вид у тебя невыспанный. Рядом с такой красотой о сне думать грех. А муж как, не против?

– Не против, – подумав, ответила Лена.

– С чего это вдруг такие милости? – хихикнула подруга. – Я бы на его месте хорошенько задумалась.

Лена расправила плечи и, внимательно контролируя выражение собственного лица, спокойно сказала:

– Мы разводимся.

– Как разводитесь? Ты с ума сошла? – подпрыгнула Светка. – Что случилось? Ведь ещё в пятницу всё было нормально. Ну ничего себе! Разыгрываешь, что ли?

– Нет, не разыгрываю. Это правда.

– Бред какой-то. – Она прижала руки к груди.

– Из-за него, что ли? Ну ты даёшь! Хотя… я б из-за такого тоже…

– Свет, да перестань, ну что ты говоришь… – Лене было неловко, она не знала, как сказать правду, а врать подруге не хотелось.

Света блаженно зажмурилась.

– Ладно, дай помечтать-то! Эх, такую красотищу надо в музее выставлять. А тачка какая! Мой на такой «крузер» уже два года облизывается. Везёт же некоторым! Тихоня называется.

Лена болезненно прищурила глаза.

– Муж сказал то же самое.

– Да что у вас произошло-то? Нет, правда, что ли, из-за этого? – Светка смотрела на неё совершенно круглыми глазами, отказываясь верить в происходящее. Она слишком хорошо знала подругу, чтобы поверить, будто та ввязалась в сомнительную амурную историю и из-за этого ушла от мужа.

– Знаешь, Свет, – пожала плечами Лена, чем удивила Светку ещё больше. – Если честно, можно и так сказать. А можно и нет. Просто, видно, время пришло. Ладно, потом объясню. Это такая запутанная история, что в коридоре не расскажешь.

Света прижала руки к груди.

– Меня ж разорвёт от любопытства! Вот пожалуюсь главному, что из-за твоих пенок работать не могу. Пусть у тебя вычтет. А я вечером на домашний звонила, между прочим, не подходил никто. И мобильный был отключен.

– Я там больше не живу, Свет. Переехала.

– Куда? Уж не к этому ли?

– Боюсь, что именно так, – со вздохом кивнула Лена.

– Нет, ну это просто бомба! – Подруга снова подпрыгнула так, что едва не выронила зажатую под мышкой папку. – Да за такими в Голливуде очередь стоит. Старина Арни отдыхает! Где ты его выкопала?

– Не поверишь, Свет, – вздохнула Лена, – под собственной дверью. В чём мать родила.

– Охренеть, уважаючи! – тряхнула светлыми кудряшками Светка. – Нет, ну я просто в шоке! Я ж не досижу до конца работы. Ладно, побегу, у меня сегодня такой аврал, не представляешь. Ты, когда освободишься, звякни, ладно?

Она чмокнула её в щёку и умчалась по коридору.

Когда Лена вернулась в комнату, редакционные дамы чаёвничали.

– Леночка, к вам Света-корректор заходила, – подняла глаза Ираида Григорьевна. Возле неё на листе белой бумаги горкой лежали сушки и два миндальных пирожных.

– Я её встретила, – кивнула Лена, – спасибо.

– Чай будешь? – встряла Марина. – Я пирожные принесла. Миндальные.

– Что-то празднуешь? – удивилась Лена. Марина вечно худела и от всего отказывалась, хотя была ужасная сладкоежка. Бесконечные диеты изнуряли её дух, но, на беду, никак не сказывались на фигуре.

– Да нет, свекровь вчера привезла. – Марина с досадой поморщилась. – Она назло мне сладости возит. Тебе, говорит, серотонин вырабатывать надо, а то вечно всем недовольна. А для меня самый серотонин, когда я её не вижу. Вот это и есть гормон счастья. Так что пирожные я принесла вам. Ешь.

Лена налила себе чаю и устроилась за собственным столом, потеснив бумаги.

– Ведь знает она, чем меня завести можно, – продолжила Марина, – так специально делает. И денег ей не жалко, лишь бы только позлить меня. И ведь самое обидное-то – не ем же я ничего этого, а вот всё равно толстею. Мой Херардо теперь тоже сладкого не ест, худеет, видишь ли. Конечно, ему гораздо приятнее думать, что брюхо у него растёт от пирожных. От них же ему отказаться гораздо легче, чем от пива.

Марина величала своего мужа Херардо, в честь персонажа какого-то давнего мексиканского сериала, с удовольствием наполняя это имя особым, привычным и понятным для русского уха смыслом.

– Эх, хорошо тебе! – Марина мечтательно завела руки за голову. – Была бы я такая тоненькая, как ты, день и ночь бы шоколад ела. Вот скажи честно, – повернулась она к Лене, – ты шоколад любишь?

– Ну могу съесть кусочек, – пожала она плечами. – Если случайно попадётся. А так и не вспоминаю.

– Вот, Ираида Григорьевна, – захлопнула папку Марина, – видите? Ну вот скажите, есть после этого справедливость? А я день и ночь о нём, проклятом, думаю. Говорят, такой эффект у алкоголиков бывает, которые в завязке. Это же самый настоящий наркотик! Ладно, ничего не поделаешь, воистину сладкая жизнь ведёт к горькой. Пойду в народ, собирать материал для монографии «Как похудеть, объедаясь на ночь». – Марина досадливо шуманула стулом и направилась к выходу.

Ираида Григорьевна посмотрела ей вслед поверх очков.

– Да, интересно устроена жизнь, – сказала она, покачав головой. – Какие разные бывают у людей проблемы, никогда не знаешь, на чём в этой жизни споткнёшься. Вроде бы мелочь, а человеку нервы портит. И, между прочим, на работе отражается.

– Да, – рассеянно кивнула Лена.

Ираида Григорьевна пригляделась к ней повнимательней.

– Что-то вы бледненькая сегодня. У вас всё нормально?

– Спасибо, всё в порядке, Ираида Григорьевна. Устала немного.

– Работали? Вы ведь, кажется, сдали свою рукопись ещё в пятницу.

– Сдала. Это так… мелкие домашние проблемы.

– Да, от них определённо устаёшь больше, чем от работы, что правда то правда, – махнула рукой пожилая редакторша. – Кстати, вы объявление внизу видели?

– Какое?

– По поводу офиса. Не слышали?

– Нет. А что с офисом, Ираида Григорьевна? – не поняла Лена.

– Да поговаривают, съезжаем мы отсюда. Кто-то с кем-то что-то не поделил, и возникли проблемы с помещением. Поэтому нас, похоже, переводят в другое место. Говорят, перед Новым годом перебираться будем. Очень жаль, я привыкла, и к дому близко. Вам ведь, кажется, тоже?

Лена сделала неопределённый жест рукой, могущий обозначать всё что угодно.

– А теперь получается, нам с вами совсем не с руки будет, – продолжила редакторша. – И, главное, место такое, не очень удобное в смысле транспорта. Где-то на Фрунзенской.

– Где-е?.. – рука Лены дрогнула так, что чай немного пролился на стол. Она промокнула пятно салфеткой.

– Вот я и говорю, неудобно, – по-своему истолковала она Ленину реакцию. – С пересадкой придётся. А это значит – из дома выходить надо раньше. Многие недовольны. Странно, что Света вам не сказала.

– Да мы всего на минуту пересеклись у кассы.

– Получили деньги?

– Да. Повезло. Я думала, в этот раз на меня расписать не успеют.

– Да, девчонки из бухгалтерии сейчас молодцы, стараются. Знают же, что деньги нужны. Как-никак кризис.

Лена аккуратно убрала в стол остатки печенья.

– Ну не знаю, Ираида Григорьевна. По-моему, этот кризис – для кого-то идеальное средство наживы. Если бы о нём столько не трубили, многие бы его даже не заметили.

– Может быть. Только это пока не уволят, – сокрушённо вздохнула редакторша. – Про эпидемии тоже трубят надо и не надо. А мы злимся, пока сами не заболеем. Да, что-то уж слишком много проблем сейчас навалилось…

Лена пожала плечами.

– К сожалению, единственное место, у обитателей которого нет проблем, это кладбище.

– Чур, чур! – замахала руками Ираида Григорьевна. – Что-то вы, деточка, сегодня слишком агрессивно настроены.

– Да так. Настроения нет. Если честно, у меня всякие неприятности. Потом расскажу как-нибудь. Что называется, прогноз «будет хуже» оказался оптимистическим. Как вы думаете, если я сегодня сбегу пораньше, ничего страшного не случится? А то мне ещё к маме заехать надо. Хотя, честно говоря, даже не уверена, что сегодня получится. Что-то я немного замоталась.

– Конечно, идите. Я вас прикрою. Найду что сказать, если спросят.

Ираида Григорьевна с сочувствием покачала головой. Лену она любила, относилась как к дочке. По крайней мере, ей так казалось, и она тянулась к ней всем своим невостребованным женским существом, ибо собственных детей у неё не было, и как к ним следует относиться, она доподлинно не знала.

* * *

Целый день Коновалов провёл в клинике. Дежурство выдалось очень нелёгким. Как назло, тяжёлых больных привозили одного за другим, и ещё более тяжёлыми оказывались их родственники, на которых приходилось тратить больше времени, чем на больных. Коновалов едва сдерживался, но вовремя брал себя в руки, понимая, что это тоже часть его работы, и никуда от этого не денешься.

До обеда он провёл две сложные операции и результатом вроде бы остался доволен, однако, настроение было ни к чёрту, с самого утра одолевали беспокойные мысли и какие-то смутные предчувствия.

Когда он появился в ординаторской, единственным желанием было выпить стакан крепкого кофе и потом спокойно выкурить на лестнице сигарету, не отвечая при этом ни на какие вопросы и не решая ничьи проблемы. Всю дорогу до ординаторской его сопровождала жена пациента из пятой палаты, какого-то средней руки чиновника, и он терпеливо объяснял ей, что сегодня все боксы заняты, и её мужу придётся провести день-другой в двухместной палате, а как только хоть один из них освободится, его немедленно переведут в одноместную. А до этого он с этим вопросом помочь не сможет, и ей абсолютно незачем нервничать, так как рано или поздно всё устроится наилучшим образом. Его всегда удивлял тот факт, что совершенно нормальные, вменяемые люди, стоит им только оказаться в непривычной для себя ситуации, моментально превращаются в невменяемых, и общаться с ними приходится с учётом этого превращения.

Почти вся жизнь Коновалова проходила в этой клинике, где он оперировал, а на другом этаже вёл приём, его личное пространство ограничивалось столом в ординаторской, куда без конца заходили люди, и всем чаще всего нужен был именно он, Коновалов, так что спрятаться было практически негде, его находили везде: в палатах, в коридоре, сестринской и даже в мужском туалете. К вечеру он выматывался до тошноты и, приходя домой, в основном спал или рассеянно щёлкал пультом, – самый ясный, доступный и безотказный мужской способ восстанавливать силы. Силы, которые он, Коновалов, так неэкономно растрачивал, разбазаривал направо и налево, вечно думая о ком угодно, только не о себе.

Поэтому для общения он был человеком не очень удобным, и в плане времени на него было трудно рассчитывать, а на дружбу, как известно, требуется время, которого у него нет, не было и вряд ли появится в обозримом будущем.

Вот и жена тоже не выдержала вечных его заморочек, поздних приходов домой и собственных ожиданий перед накрытым столом. Сама она, Анна, эстетка и острословка, эталон красоты и предмет восхищения всех без исключения особей мужского пола, тоже вечера проводила дома нечасто, но если уж это случалось, и она ждала его, то обязательно готовила что-нибудь изысканное. За такие вечера Коновалов, как правило, платил высокую цену. Потому, что совершенно забывал восторгаться хрустящей корочкой и изящно разложенными листочками рукколы, голова его была занята совсем другим, и вообще от усталости он зачастую абсолютно не чувствовал вкуса того, что ел.

Расстались они по обоюдному согласию, без истерик, слёз и дележа имущества. Анна просто собрала свои вещи и переехала в оставшуюся от матери квартиру, а Коновалов с тех пор стал бывать дома ещё реже.

– Владимир Олегович, – заглянула в ординаторскую постовая сестра Даша, – так что, готовить на завтра новенького из шестнадцатой? Вы просто ничего не говорили, и анализы его ещё не пришли.

– Нет, Даш, на завтра не надо, – отозвался Коновалов. – Принесите его историю, я распишу. На завтра – кардиограмму, и ещё захватите, пожалуйста, снимки, если высохли.

– Хорошо, Владимир Олегович, сейчас принесу. А с Поповой-то что? Готовим на выписку?

– Да. Вы не знаете, за ней приедут? Я хотел бы обязательно поговорить с кем-то из родственников.

– Приедут, Владимир Олегович, это я точно знаю, – кивнула Даша. – Вчера дочка её приезжала, вас спрашивала. Но вы уже ушли.

– Пусть завтра зайдёт обязательно. Дольше Попову мы держать не можем, но ей уход требуется, нельзя на целый день оставлять одну. Все рекомендации я напишу в эпикризе, но пусть всё-таки зайдёт

– Хорошо-хорошо, – часто закивала Даша и, немного помявшись, спросила: – Владимир Олегович, а вы когда в следующий раз дежурите?

– В четверг, кажется. Не помню, а что?

– Ой, хорошо, в мою смену. – Даша смущённо одёрнула халатик. – Я спросить хотела… вы братика моего, оболтуса, не посмотрите? Руку уделал, а мне кажется, у него срослось неправильно. Посмотрите? Днём же всё некогда, а я ему скажу, чтоб вечерком подъехал, ладно?

– Да нет уж, пускай лучше с утра заедет, когда рентген работает. Давай к девяти, до операций.

– Как скажете, Владимир Олегович, – обрадовалась Даша, – спасибо большое! Будет как штык! Ну я побегу, ладно? А то у меня ещё писанины…

– Беги, – усмехнулся Коновалов. – Ты сегодня в ночь, что ли?

– В ночь. Вот как раз покажу вам его утром и сменюсь. А вы ещё в девятую зайдите, там вас этот, у окна, спрашивал. Которого вчера положили, ну, со смещением отломков, помните?

– Помню. Хорошо, зайду. – Коновалов отодвинул стакан и направился к двери. В кармане затренькал мобильный, и он на ходу прижал трубку к уху.

– Слушаю. Коновалов. Да. Ну я же сказал – везите! Чего вы ждёте, пока разнесёт? Давайте, жду. – Он дал отбой, но телефон тут же зазвонил снова.

– Да.

– Привет, Олегыч, – сказала трубка голосом Глотова.

– Да, Игорёк. Ты где, в отделении?

– Нет. Я в «Медтехнике». Слушай, ты в пятницу когда сменишься?

– Как обычно, а что там у тебя?

– Да ничего. Я подумал, может, отоспишься и подскочишь ближе к вечеру? Возьмём шашлычку да накатим помаленьку, разговор есть. Мои как раз на дачу собираются.

– Ладно, посмотрим ближе к делу, если жив буду, – кивнул Коновалов. – Может, действительно… Честно говоря, я и сам думал заскочить, перемолвиться надо. В общем, я позвоню. Давай.

– Счастливо.

Он сунул телефон в карман зелёной робы и отправился в девятую палату.

…Когда Коновалов вернулся домой, Лена, похоже, уже спала. Во всяком случае, света видно не было, только слышалась тихое Вовино сопенье и возня под самой дверью. Он прошёл в кухню, верхний светильник зажигать не стал, а включил боковую лампу. Попугай моментально зашелестел крыльями и затренькал на манер детской балалайки.

– Тихо, брат, не шуми, – Коновалов подошёл к клетке и просунул палец сквозь стальные прутья. Попугай защёлкал клювом, осторожно прихватывая его за ноготь. Он открыл дверцу и подсыпал птице зёрен.

– Ешь, и мне бы чего-нибудь глотнуть не мешало.

Он подошёл к плите и, увидев сковородку, приподнял крышку. При виде котлет у него набежала слюна, но греть было неохота, он сунул в рот холодную котлету и вслед за ней отправил несколько ломтиков картошки. Долго жевал, потом открыл холодильник, достал томатный сок, налил себе полстакана и выпил одним глотком, потом подумал и отправил в рот вторую котлету.

– Теперь, бог даст, до утра доживу, – пробормотал Коновалов и, сполоснув стакан, решительно направился в свою спальню.

Сон не шёл, несмотря на усталость. Перед тем, как заснуть, он чаще всего мысленно возвращался в клинику, оценивая день прошедший и размышляя о завтрашнем, но сегодня заметил, что его мысли, против обыкновения, крутятся не только вокруг пациентов. Ещё днём заметил. Ему всё время виделось узкое личико в форме сердечка и удивительные глаза, такие печальные и такие серьёзные. Тонкая гибкая фигурка с трогательно прямой, как у балетных, спиной и устремлённый вверх подбородок – признак достоинства. Именно достоинства, а не чванства и пустого превосходства, от которых он ещё не успел отвыкнуть. И ни грамма кокетства. Ни грамма женских ухищрений. Это поразило его ещё там, в чужой квартире, когда она не побоялась ранним утром впустить его в свой дом в весьма неприглядном виде и проявляла доверчивую заботу до тех пор, пока сама не оказалась в ещё более затруднительной ситуации, чем он. И после всего этого она сохранила те же достоинство и рассудительность, хотя большинство женщин на её месте повели бы себя совершенно иначе.

Он попробовал представить в подобной ситуации собственную жену, и губы искривила усмешка. А тут – ни единой жалобы, ни единой претензии. Он прекрасно видел, как ей было страшно, но ни одной секунды не помышляла она воспользоваться им, извлечь хоть малейшую выгоду. Эта девочка проста и естественна, как травинка или цветок, растущий у пыльной дороги. И так же беззащитна. Одно неверное движение, и она окажется под колёсами. Он всем своим существом чувствовал, что не может допустить этого.

* * *

Анна сидела на застеклённой веранде итальянского ресторанчика в Трёхпрудном переулке и нетерпеливо поглядывала на часы. Алиса, как всегда, опаздывала. Они не виделись три года, но ничего не изменилось. Три года работы в модельном агентстве Парижа не прибавили Алисе пунктуальности. За время разлуки они друг по другу скучали, созванивались, делились новостями. Алиса стала модельером, а она, Анна, сейчас на телевидении. Её утренняя воскресная программа о моде и стиле хоть и шла на канале третьего порядка, но, тем не менее, считалась довольно рейтинговой.

Официант подходил уже дважды, принёс меню, потом аперитив. Она попросила джину, но ужин так и не заказала, ждала подругу. Просто сидела и курила. Нет, не просто сидела, она думала. В зеркальной витрине напротив отражалась её стильная светлая стрижка, волосок к волоску, и безупречной формы губы, идеально прорисованные помадой цвета фуксии, так актуальной в этом сезоне.

Анна взглянула на свои часики «Луи Виттон» и в нетерпении поморщилась. Подруга опаздывала уже на полчаса, меню изучено, хотелось есть, и официант, стоящий у противоположной стены, раздражал своим скучающим видом.

Сидящая за столиком у колонны девица непрерывно сюсюкалась с пристроившейся у неё на коленях крохотной собачкой в попонке, отороченной розовым мехом. Собачонка без конца подпрыгивала, пытаясь тоненьким, как жало, язычком дотянуться до губ девицы, отчего кисточки на её почти прозрачных ушках противно тряслись.

«Идиотка. Корчит из себя Пэрис Хилтон. Такая же пучеглазая и безмозглая, как эта глупая тварь, которую она таскает под мышкой, потому что это, видите ли, модно. Наверняка попонка стоит дороже её безвкусного платья. Удивляюсь, как в таком платье ей удалось захомутать придурка, который согласен всё это оплачивать».

Собак она ненавидела всей душой, и сюсюкающая девица бесила её чрезвычайно.

Алиса влетела минут через десять, когда Анна уже начала терять терпение. Подруга с сияющим видом чмокнула её в щёку и шумно уселась напротив, дыша духами и туманами.

– Прекрасно выглядишь! Ты стала ещё красивее, ужасно рада тебя видеть! Есть хочу смертельно! – возвестила Алиса и немедленно уткнулась в меню. – Что здесь есть вкусненького? Надеюсь, нас не отравят?

Анна молча пожала плечами. Алиса Кричевская любила устраивать маленькие спектакли, режиссировать их и сама же выступать в главной роли. То же самое любила и Анна. Поэтому каждая их встреча невольно превращалась в борьбу за эту самую главную роль в очередном маленьком спектакле.

– Ну не дуйся, – состроила милую гримаску подруга. – Ты же знаешь: женщина никогда не опаздывает, она либо приходит, либо не приходит. Но ведь я же пришла!

Официант принял наконец заказ и удалился, а они стали жадно разглядывать друг друга.

– Ты всё хорошеешь! – Алиса достала зеркальце и придирчиво осмотрела своё лицо. – А я что-то сегодня не очень. Не выспалась, наверное.

– Лукавишь, милая, – спокойно сказала Анна. – Ты выглядишь на «пять» и отлично это знаешь.

– Да ладно! – просияла Алиса. – Не успокаивай меня. В общем, неважно, это всё чепуха. Расскажи, как ты, что ты.

Когда принесли заказ, они уже знали друг о друге всё, поэтому сосредоточились на еде, отдавая должное местной кухне, которая и вправду была очень хороша. Итальянская кухня – царство ароматов, праздник вкуса и заведомый враг хорошей фигуры – неизменно привлекала их, и периодически, правда, нечасто, они позволяли себе эту маленькую слабость.

Насытившись, они вновь обратили взоры друг на друга. Алиса сияла, а Анна выглядела задумчивой, курила и прихлёбывала джин, время от времени поглядывая на подругу. В конце концов, исподтишка внимательно наблюдая за ней, Алиса пришла к выводу, что с Анной что-то происходит, но расспрашивать не торопилась, всё ждала, когда подруга сама выложит ей свои новости. Но Анна молчала, рассеянно гоняя соломинкой льдинки в стакане с джином.

– Ну хватит уже мучить меня! – не выдержала наконец Алиса. – Я не пойму, мне кажется, ты что-то задумала.

– В общем, да, – кивнула Анна. – Ты очень наблюдательна. И как, по-твоему, что это может быть?

Алиса издала мелодичный смешок.

– Я слишком хорошо знаю тебя. Так что, судя по твоему лицу, могу предположить, что ты снова выходишь на охоту.

Анна подняла глаза на подругу.

– Можно считать и так. Не стану морочить голову, потому что от тебя всё равно ничего не скроешь. Так что можешь считать, что я действительно сделала стойку.

– Что это значит? – сейчас же заинтересовалась Алиса, придвигаясь ближе. – Появилась кандидатура?

– Да она, собственно, никуда и не девалась, – усмехнулась Анна.

– В смысле?

– А в том смысле, что я решила вернуть Коновалова.

– Как это? – подняла узкие брови Алиса. – С чего вдруг? Вы же только недавно развод оформили…

– Ну и что? – пожала плечами Анна. – Бумажки – это ерунда. Гораздо важнее другое.

– Что же?

– Да понимаешь… похоже, пока всё складывается не лучшим образом. Есть тут одна информация… В общем, у него поселилась какая-то девица. Несколько дней назад.

– Так скоро? – не поверила Алиса. – Зная твоего благоверного, представляю это с трудом. Он же телок, несмотря на всё его внешнее великолепие. И потом, честно говоря, не думаю, что после вашего… как бы это помягче выразиться… проблемного брака он так быстро ввяжется в новые серьёзные отношения. С его тонкой организацией романтического персонажа он ещё долго отходить будет.

– Не выставляй меня монстром, – нахмурилась Анна. – Отчего ему, собственно, отходить? В конце концов, это я являюсь пострадавшей стороной.

– Ну это твоя личная точка зрения, – развела руками Алиса. – Вся беда вашего брака состояла именно в том, что его точкой зрения ты никогда не интересовалась.

– Что правда то правда, – щёлкнула зажигалкой Анна.

– Ну вот видишь! Так что, уверена, он так не думает. Кстати, откуда у тебя эти сведения?

– От консьержки. Не зря же я все эти семь лет её прикармливала. Конфетки-бараночки, сувениры из поездок, восьмое марта и прочие глупости. Она хоть и знает его с детства, но в её сердце стыдливо нашлось местечкои для меня.

– И что она говорит? – Алиса заинтересованно уставилась на подругу, предвкушая интересную сплетню. Она была уверена, что затея подруги окажется абсолютно провальной, но говорить этого ей не спешила, зная, что та всё равно не отступится. Не в характере Анны было менять свои решения.

– Якобы поселилась родственница, – начала Анна. – Но я отлично знаю, что никаких родственниц у них нет, и селиться у него юной леди, сама понимаешь, было бы достаточно абсурдно, особенно если у матери имеется огромная дача, где она благополучно и проживает. И надо знать его мамашу, вряд ли бы она разместила эту самую леди в холостяцкой квартире своего непутёвого сына.

– Не думаю, что она считает его непутёвым. Скорее тебя. – Алиса прихлебнула капучино.

– Это уж разумеется, – сердито дёрнула плечом Анна. – Я всегда была у неё врагом номер один. Ей казалось, что я уделяю её сыночку недостаточно внимания. И вообще у меня проблемы с моралью, потому что я, по её представлениям, слишком быстро оказалась в его постели. А это, как ты понимаешь, моветон. По её мнению.

– А что она думала – ты будешь год сидеть с ним на лавочках? – пожала плечами Алиса и засмеялась, представив картинку: Анна, сидящая на лавочке в парке в обнимку с Коноваловым.

– Не знаю. Просто, в отличие от меня, она не считает, что конфетно-букетное начало романа придумали старые девы. И мне трудно объяснить ей, что я предпочитаю коньячно-постельное.

– Так что там с этой девицей? Откуда она взялась и по какой причине? – заёрзала Алиса.

– Я недавно заехала туда… так вот, консьержка говорит: у неё какие-то проблемы, а он якобы их решает. Он сообщил ей, что принимает участие в её судьбе. Как трогательно! В общем, это явная чушь. Я чувствую, что здесь что-то не так.

– Да, странно, – кивнула Алиса. – Во всяком случае, на моей практике мужики редко помогают женщинам, которые им не нравятся.

– Вот именно! – Анна постучала ногтём по пепельнице. – И с большой неохотой принимают участие в судьбе постельно непригодных особей. Да, похоже, недаром мне на днях сон приснился. Я, стоящая на берегу, и Коновалов, уплывающий на лодке по озеру. Как бы действительно не уплыл он у меня из-под носа.

Алиса опять засмеялась. Она видела, что подруга явно нервничает. Анна не терпела поражений и относилась к этому очень болезненно.

– А ты её хоть видела? – спросила она, переходя на серьёзный тон. – Что эта клюшка собой представляет?

– Понятия не имею. Консьержка говорит: хорошенькая. Но полагаться на её вкус я бы не стала. Она и про свою сменщицу, хохлушку, говорит «хорошенькая», – скривилась Анна. – Ты же понимаешь. Короче, мне надо убедиться самой. Я должна её увидеть.

– Как? – удивилась Алиса.

– Очень просто. Пойти в квартиру, – заявила Анна.

– Но у тебя же больше нет ключей.

– Конечно, есть. Неужели ты думаешь – я так глупа, что не сделала запасные?

Алиса расхохоталась и захлопала в ладоши.

– Браво, Энни! Ты – чудо. Твой Робин Гуд просто не понимает, какое сокровище потерял!

Анна нервно бросила в стакан с джином ещё несколько льдинок и добавила тоник.

– На самом деле всё не так просто, Алиса. Ведь я хорошо знаю его. Боюсь, он не захочет начинать всё сначала. И… он никогда не простит меня.

– За Горского?

– Да не только. Тут много всего. А измена… здесь уж, я думаю, мы оба хороши. В последнее время, уверена, он тоже изменял мне.

– Почему ты так думаешь? – удивилась Алиса.

– Я слишком хорошо изучила его, – вздохнула Анна. – Полагаю, таким способом он лечился от меня. Так легче было закончить отношения. Понимаешь, ведь я совсем чуть-чуть опередила его, это был вопрос дней. И я сделала это первой, иначе могла бы не успеть – не хватало мне позора оказаться брошенкой. Я почувствовала, что он уже готов к этому, вот и сделала первый шаг. И знаешь, это уязвило его мужское самолюбие. Он был не против, но, уверена, ему хотелось сделать это самому. Вовремя я тогда Горского подцепила. А то, что удержать не удалось, так, может, это и к лучшему. С его характером, боюсь, я бы долго не выдержала. Тут коса на камень.

Здесь Анна кривила душой. Она шла ва-банк и в своей победе нисколько не сомневалась. И никак не ожидала, что рыбка так ловко соскочит с крючка. Будучи прекрасно осведомленной об отвратительном характере своего нового избранника, она с лёгкостью научилась лавировать и подстраиваться под его капризы, поэтому за своё будущее была относительно спокойна. По крайней мере, игра стоила свеч. Горский был пропуском в тот сияющий огнями мир, ради которого она готова была вытерпеть любые неудобства.

– Не знаю, Анют, может, ты и вправду поспешила? – покачала головой Алиса. – На самом деле, Коновалов – неплохой мужик. Надёжный. И опять же, муж всё-таки. Что называется, постельная принадлежность из трёх букв.

– Это как раз меня заботило меньше всего. Таких принадлежностей мне и в миру хватало.

– Так то любовники, – тяжело вздохнула Алиса. – Это пшик один. Сегодня есть, а завтра поминай как звали. А тут свой. Без фокусов, терпеливый, порядочный, да и не бедный вроде.