Текст книги "Невероятная одиссея человека. История о том, как мы заселили планету"

Конечно, было бы «проще» и лучше бы соответствовало существующим теориям, если бы хоббиты оказались популяцией современных людей с какой-то патологией: группа несчастных карликов с врожденной микроцефалией. Но, исходя и из формы, и из возраста останков, это маловероятно. В то время как возраст скелета LB1 оценивается примерно в 18 тыс. лет, датирование других обнаруженных останков Homo floresiensis и каменных орудий возвращает их приблизительно к периоду 95 тыс. л. н. [9]. Ученым, утверждающим, что хоббиты являются современными людьми с патологическими изменениями, это мешает, поскольку останки оказываются вдвое старше любых доказательств присутствия Homo sapiens в Юго-Восточной Азии. Таким образом, хоббит явно противоречит принятым взглядам на схемы расселения и миграции и диапазон возможных вариантов анатомического строения гоминид. Дебби Аргью настаивает, что это промежуточный вид между австралопитеками и Homo в момент выхода из Африки, и, следовательно, он должен был покинуть Африку раньше двух миллионов лет назад. Еще раз: выйти из Африки раньше. Видите, почему палеоантропологическое сообщество никак не оправится от удара, нанесенного индонезийским пещерным человеком. Майк Морвуд, убежденный в том, что это Homo, понимает, какие далеко идущие последствия возможны в отношении общепринятого распространения гоминид. В своей книге об открытии хоббита он даже поднимает вопрос о вероятности возникновения Homo в Азии. Звучит шокирующе.

Как и скелеты с Флореса, каменные орудия тоже создают некоторые проблемы. На этот раз – стройным теориям о том, «кто что сделал» в Юго-Восточной Азии. Предыдущие объяснения приписывали крупные «нуклевидные орудия» Homo erectus, а наборы небольших «орудий на отщепах» – Homo sapiens. Но, похоже, флоресский человек делал что-то, что объединяло эти два «типа» орудий в различные стадии производственного процесса. Крупные камни, подходящие для изготовления орудий из отщепов, громоздки и тяжелы для перемещения, поэтому гоминиды скалывали с нуклеусов большие отщепы на месте. Забирали отщепы с собой и потом делали из них меньшие, чтобы использовать в качестве орудий. Этим объясняется, почему в разных местах обнаружены два разных «набора». На самом деле это, похоже, этапы одного процесса, а не два разных способа создания орудий, используемых разными гоминидами. Если это происходило на Флоресе, возникают вопросы о принадлежности конкретных орудий конкретным видам в любой точке Азии [9].

Меня снова радует, что я провожу время в лаборатории, исследуя кости, а не камни!

А что же относительно вопроса, на который все хотят получить ответ: встречались ли когда-нибудь люди и хоббиты? Я расспросила двух флоресских мужчин, Грегориуса Буу Ви и Ансельмуса Ла Ли Ви, и они поведали мне легенды о маленьких людях эбу-гого, живших в пещерах. Грегориус и Ансельмус рассказали, что этих человекоподобных существ очень привлекали праздники, но они не интересовались людьми и всегда держались на значительном расстоянии. Люди тоже не стремились к общению с ними.

– Они воровали у крестьян урожай. Эбу-гого всегда крали маниоку и фрукты.

– Представляли ли они угрозу? – спросила я.

– Да нет, не особенно, – был ответ. – Но иногда крали и детей.

Мне это показалось довольно-таки угрожающим.

– Зачем же им понадобилось красть детей? – спросила я.

– Дети им просто нравились, – ответили мужчины.

Я спросила, как выглядели эбу-гого.

– Они были полностью покрыты волосами, а лица как у обезьян. И они были очень низенькими, меньше полутора метров.

Все это звучало довольно правдоподобно. Но имелись и некоторые странности. По словам мужчин, «у них была широкая грудь, с карманами как у кенгуру, туда они складывали украденное. А у женщин большая длинная грудь, прямо до колен».

Очень интересно. Что ж, в конце концов жителям Флореса надоели странные маленькие люди, угрожающие их урожаю и детям, и они решили избавиться от них. Легенда гласит, что несколько человек пришли к пещерам, где жили эбу-гого, и предложили им ротанговые циновки. Карлики брали одну циновку за другой. Прежде чем передать в пещеру последнюю циновку, люди подожгли ее. Все циновки в пещере загорелись, и эбу-гого были уничтожены. Малоприятная история. Но она напоминает о том, что именно происходит во всем мире, когда разные группы людей не могут ужиться друг с другом.

Конечно, народные легенды ничего не доказывают. А что по поводу археологических данных? В то время в окрестностях, безусловно, находились современные люди. На соседнем Тиморе в пещере Джерималай обнаружены свидетельства присутствия современных людей в период, обозначенный более 42 тыс. л. н. [10]. Но похоже, что современные люди появились на Флоресе значительно позже, поэтому нет никаких археологических или настоящих исторических данных, позволяющих предположить, что люди и хоббиты когда-либо встречались. Хотя хоббиты жили на Флоресе по крайней мере до периода, обозначенного 12 тыс. л. н. [11], археологические данные, говорящие о присутствии Homo floresiensis, и свидетельства более позднего присутствия Homo sapiens на острове не перекрываются.

Я спросила мужчин, не думают ли они, что кто-то из эбу-гого мог тогда спастись и они живут здесь до сих пор. «Может быть», – ответили они.

Вояж каменного века: с Ломбока на Сумбаву, Индонезия

Даже когда теория «Из Африки» еще не получила широкого признания, археологи предполагали, что наиболее легким способом распространения древних современных людей по всему миру был путь по побережью. С точки зрения природных условий это имело смысл: морской берег изобиловал пищевыми ресурсами, подходящими для охотников-собирателей. Результаты генетических исследований также говорили в пользу этой теории. Но в каком-то месте побережье неизбежно заканчивалось. А Австралия всегда находилась на огромном расстоянии от Юго-Восточной Азии.

Согласно исследованиям митохондриальной ДНК, современные люди предположительно вышли из Африки в период после 85 тыс. л. н., и затем «быстро» (в масштабе истории) расселились на восток [1, 2, 3]. Результаты исследования мтДНК австралийских аборигенов позволили предположить, что основная популяция появилась здесь в период между 40 до 70 тыс. л. н. [3, 4, 5]. Но некоторые археологи все еще консервативно предпочитали говорить о заселении Австралии в период между 40 и 50 тыс. л. н. [6]. В результате достигнутого консенсуса заселением Австралии считается период от 50 до 60 тыс. л. н., что подтверждено генетическими исследованиями и датировкой самых древних стоянок на ее территории [7].

В то время природные условия Юго-Восточной Азии – обилие рифов, мангровых лесов и устьев рек – были вполне доступными для освоения с помощью простых плавучих средств [8]. Уровень моря находился примерно на 40 м ниже, чем сегодня, – острова Борнео, Суматра, Ява и Бали являлись частью материка, образуя «Зондский шельф» [6]6
  Sunda Shelf (англ.). Обычно шельфом называют подводную окраину материка, мелководную зону, но здесь автор имеет в виду сушу. Сейчас Зондский шельф – одна из самых обширных в мире мелководных зон. – Прим. ред.


[Закрыть]. Вероятно, ранние переселенцы не двигались по берегу, а смогли спуститься прямо по этому сухопутному мосту, поскольку в центре Сундаланда [7]7
  Sundaland (англ.). Биогеографический регион в Юго-Восточной Азии, включающий в себя континентальный Зондский шельф. Сейчас состоит из полуострова Малакка и нескольких островов. Когда уровень океана был ниже, Сундаланд был продолжением континента. – Прим. ред.


[Закрыть] простиралась длинная травянистая равнина, «коридор саванн» [9]. На юго-востоке Новая Гвинея, Австралия и Тасмания образовали материк – Сахул. Между Сахулом и Сундаландом находились острова Уоллесии, современные острова Нуса-Тенгара: в частности, Ломбок, Сумбава, Флорес, Сумба и Тимор. Этот главный барьер на пути распространения животных из Юго-Восточной Азии преодолели только современные люди [6]. И хотя в то время континентальная часть была значительно обширнее, чтобы достичь островов Уоллесии и материка Сахул, требовалось пересечь море.

Вполне вероятно, что у обитателей побережья уже были способы, позволяющие добраться до Сахула по воде. Археологические материалы из Африки, датируемые периодом 125 тыс. л. н., свидетельствуют об использовании прибрежных ресурсов и наличии у людей технологий, предполагающих возможность изготовления лодок. Дэвид Балбек в хорошо аргументированной статье под названием «Где река встречается с морем» (Where river meets sea) [8] утверждает, что прибрежные плавучие средства очень пригодились бы для перемещения по рекам, использования их природных ресурсов, транспортировки пищи и материалов, одновременно защищая от таких водных опасностей, как встреча с гребнистым крокодилом. Балбек предполагает, что богатая природа эстуариев способствовала росту населения и побуждала людей продвигаться дальше вдоль побережья Индийского океана. Он считает, что волна расселения, периодически отклоняясь вперед-назад, распространялась на восток вдоль ряда связанных эстуариев. Поскольку движение внутрь материка происходило по рекам и другим пригодным для жилья местам (как, например, по мнению Рави Коризеттера, в Индии вдоль цепи озер), территория позади фронта волны постепенно заселялась.

Путешествие из Сундаланда на Сахул заняло бы от восьми до семнадцати отрезков водного пути, и по крайней мере один раз нужно было преодолеть расстояние более 70 км [6]. Предполагается, что были возможны два маршрута переселения на Сахул: северный – через Сулавеси и южный – вдоль островов Нуса-Тенгара. Северный маршрут имеет преимущества (хотя, конечно, переселенцы не могли этого знать): на всем пути до Новой Гвинеи каждый остров хорошо просматривается, благодаря муссонам на островах вода есть в изобилии, и ветры дуют в основном в нужном восточном направлении [10]. Южный маршрут проще, здесь наименьшее количество водных переходов. Но даже если рассматривать «оптимальный маршрут» задним числом, было бы странно представлять охотников-собирателей, сидящих на утыканном пальмами индонезийском берегу и планирующих миграцию на юг. Возможно, это упрощенный подход – считать, что давнее заселение Сахула произошло за один раз и по единственному пути. Около Сахула разбросаны острова Уоллесии, и, скорее всего, заселение происходило случайным образом, с неоднократным перемещением с ближайших островов.

Но есть ли археологические доказательства присутствия древних жителей на Зондском шельфе и Сахуле? Обнаружить стоянки вблизи предполагаемой «передней линии» заселения оказалось трудно. На островах около Австралии довольно много палеолитических стоянок, но большинство из них датировано периодом менее 30 тыс. л. н. [6], а возраст того, что мы ищем, составляет, на основании данных генетических исследований, примерно 60–75 тыс. лет. Повышение уровня моря означает, что, как и в Индии, множество стоянок, раньше располагавшихся непосредственно на побережье, сейчас могут находиться на глубине 130 м и на расстоянии нескольких километров от современной береговой линии. На самом деле нет ни одного места археологических раскопок, свидетельствующего о заселении северного побережья Индийского океана или островов Уоллесии в период между 75 и 60 тыс. л. н. Самые древние доказательства присутствия современных людей в Юго-Восточной Азии обнаружены в пещере Ниах, их возраст – примерно 42 тыс. лет. Хотя эта стоянка и дает представление об интереснейших моментах жизни ранних охотников-собирателей в Сундаланде, она слишком поздняя и не может относиться к переднему краю волны заселения. Сью О’Коннор утверждает, что пещерная стоянка Джерималай на Восточном Тиморе является убедительным доказательством того, что люди добирались до Сахула по южному пути, но возраст стоянки также составляет примерно 42 тыс. лет, что по крайней мере на 10 тыс. лет меньше возраста первых свидетельств присутствия людей в Австралии. Джерималай все равно имеет очень важное значение: на данный момент это самое раннее свидетельство присутствия современных людей на островах Уоллесии. Несмотря на отсутствие человеческих останков и довольно примитивные каменные орудия, найденные здесь бусы из ракушек, рыболовные крючки, кости рыб, черепах и морские раковины являются характерными признаками присутствия современных людей. Кости таких крупных морских обитателей, как тунец, позволяют предположить, что древние жители Тимора, возможно, даже отправлялись ловить рыбу на лодках [7]. С островом Флорес возникают некоторые проблемы: хотя здесь и проводились активные исследования, никаких доказательств присутствия современных людей в период до 10 тыс. л. н. нет. Похоже, он был просто необходимым этапом на южном пути.

Пути от Сундаланда до Сахула

Мы только догадываемся, как могли выглядеть суда, несшие на борту первых австралийцев. Все только на уровне предположений, поскольку нигде в мире нет никаких реальных археологических данных. Даже в пещере Джерималай вывод об использовании лодок сделан только на основании присутствия в меню ее обитателей крупных рыб.

За неимением реальных фактов я согласилась на эксперимент. Археолог Роберт Беднарик занимается экспериментальной проверкой всевозможных догадок и гипотез. С помощью материалов и методов, доступных в период палеолита, он построил несколько плотов. Кажется логичным, что первыми судами были плоты – самое простое решение задачи перемещения людей по воде. В качестве строительных материалов Роберт использовал то, что в период палеолита, как и сегодня, в изобилии росло в Юго-Восточной Азии, – бамбук. За последние десять лет он осуществил несколько экспериментальных морских переходов между островами Уоллесии, и вершиной его достижений стало успешное тринадцатидневное плавание на плоту от Тимора до Мелвилла недалеко от Дарвина [11, 12].

Я встретилась с Робертом на одном из восточных берегов острова Ломбок. По его техническому заданию немногочисленная группа местных рыбаков за три дня соорудила бамбуковый плот. Результат впечатлял: два слоя длинных толстых бамбуковых стволов и скрепляющие их поперечные перекладины были связаны гибкими стеблями ротанга. На обеих сторонах плота располагались по два ствола бамбука – приподнятые места для гребцов. Плот выглядел вполне пригодным для плавания, но я знала, что Роберт пережил и несколько неудачных попыток морских переходов.

– На данный момент мы построили семь плотов, пять раз успешно спустили плот и три раза удачно добрались куда-то на нем, – сказал Роберт.

– Неудачных попыток тоже довольно много, – заметила я.

– Ну, – засмеялся Роберт, – не стоит говорить о неудачах, хотя первая попытка была настоящей катастрофой, поскольку мы и понятия не имели, какой должна быть конструкция. В то время вообще не было никаких специальных знаний о конструкции морских плотов.

– А как этот? Не утонет?

– Нет, плот непотопляем, это одна из его основных особенностей. Лодки могут затонуть, плоты – нет.

Но этот плот немного отличался от тех, что Роберт строил прежде. «В этот раз мы впервые использовали зеленый бамбук. Раньше мы всегда брали бамбук, высушенный примерно в течение шести месяцев», – объяснил Роберт. В эксперименте было и еще одно новшество. «Во всех предыдущих попытках участвовали только мужчины, а сейчас на борту в первый раз будет женщина, поэтому это тоже что-то новое», – пошутил Роберт.

Экспериментальный плот из зеленого бамбука со мной на борту был готов к спуску на воду. Но перед этим все строители и гребцы (включая меня) получили благословение местной шаманки, дуканы. Сначала из смеси семян и чего-то вроде дробленого кокосового ореха она выложила на миниатюрном плоту разноцветные узоры, поместив в центр небольшое каменное яйцо. Потом поднесла плот к краю воды и легонько подтолкнула его в набежавшую волну. Вернувшись к настоящему плоту, шаманка приготовила желтую мазь и по очереди помазала каждого из нас, оставив отметины на лбу, щеках и верхней части груди. Обойдя вокруг плота, она помазала и его. Потом, связав несколько кусков желтой нитки в одну очень длинную, она разрезала ее ножом на небольшие отрезки и обмотала их вокруг левого запястья каждого участника мероприятия. Во время церемонии, которая длилась больше часа, все сохраняли тишину и пребывали в глубоком почтении. Это захватывающее зрелище напоминало древний анимистический культ, традиции которого все еще сильны на острове с официальной мусульманской религией.

После благословения мы подготовились к спуску плота на воду. В первую очередь мы сломали высокий навес над стройплощадкой, чтобы задняя часть плота не столкнулась с ним, когда мы стаскивали его по крутому спуску к морю. Мы поместили перед плотом толстые длинные стволы бамбука, играющие роль катков, и потащили его по песку. Плот тащили примерно тридцать мужчин и я. Мы перетаскивали его на несколько метров, останавливались, передвигали катки и тащили снова. В конце концов мы вошли в воду, но омываемый волнами плот все еще прочно сидел в песке. Это было невероятно тяжело. Мы тащили его дальше и дальше, и наконец, словно самолет, взмывающий в воздух со взлетно-посадочной полосы, плот оторвался от берега и поплыл. Человек четырнадцать вскочили на плот и принялись отчаянно грести, чтобы вывести плот из прибойных волн на безопасную светлую воду.

Довольно быстро суматоха прекратилась, и мы вышли в открытое море. Спуск прошел успешно, и плот, к моему облегчению, не развалился. Роберт не хотел даже думать о том, что его плот мог споткнуться на этом первом препятствии. Поскольку он проектировал плот для восьми человек, команду сократили до минимума. Пять индонезийских рыбаков: Мухаммед («M») Сууд, Идрус, Малабурхана, Нарно и Ама Рос, переводчик Мулиано Сусанто (Токио), Роберт (в качестве капитана) и я. Все успокоились, расположились на плоту и гребли в сторону острова Сумбава. Едва различимый в тумане на горизонте, он, казалось, находился на расстоянии сотен километров.

«Погода просто идеальная, – заверил меня Роберт. – Легкий бриз, но, как видите, море очень спокойное. На самом деле наша главная помеха – течения. Морские течения непредсказуемы. Если мы зайдем слишком далеко на юг, у нас будут проблемы».

Мы вышли в 7:25 утра. «Сколько времени нам понадобится?» – спросила я, несмотря на то что прошло всего десять минут. «Хороший вопрос, – сказал Роберт. – Все хотели бы это знать! Но если в качестве прогноза, то при таких условиях… от шести до девяти часов».

Примерно каждые полчаса гребцы менялись сторонами. Так рекомендовал Роберт – совершив несколько путешествий на плоту, он понял, насколько утомительно грести все время с одной стороны. Также были очень важны приподнятые места для гребцов: я сидела с прямой спиной, опираясь на «палубу» плота, по которой мягко перекатывались волны и охлаждали мои ноги. Палубу покрывали пальмовые циновки. Мы сложили снаряжение, включая аптечку и спасательные жилеты, в центре плота, где было суше всего. Мне понравилось деревянное и очень эргономичное весло: обхватив одной рукой его рукоятку вверху, а другой – внизу около лопасти, я действительно могла разрезать веслом толщу воды. Более чем порадовало, когда Роберт, взглянув на GPS, сообщил, что мы идем с хорошей скоростью – три узла. Однако тут же, не переводя дыхания, он заметил, что главным образом благодаря течению.

Сменив место несколько раз, я оказалась прямо перед Робертом. Ненадолго отвлекшись от весла, я обернулась и спросила его об археологии, строительстве плота и происхождении человека. Довольно быстро стало понятно, что Роберт не считал современных людей единственными, кто был способен построить судно, пригодное для плавания по океану. Он полагал, что перемещаться по воде начал более миллиона лет назад Homo erectus [11, 12]. Необычное заявление. Морские походы обычно считаются чертой поведения современного человека, хотя, конечно, хоббит с острова Флорес заставляет усомниться в этом.

Но несмотря на то, что другой вид человека мог достичь некоторых островов Уоллесии, путь до Сахула был морским путешествием совершенно иного масштаба. На протяжении предполагаемого южного маршрута каждый из островов вплоть до последнего отрезка пути хорошо просматривался, и, хотя перелетные птицы и дым лесных пожаров могли говорить о близости суши, сам Сахул не виден с острова Тимор. Хотя мне казалось, что морские путешествия, которые подразумевало присутствие людей, предшествовавших нашему виду, на Флоресе, происходили случайным образом (возможно, плоты из мангрового дерева уносило от материка во время шторма), заселение Сахула свидетельствовало о каких-то более сложных процессах. На самом деле некоторые археологи даже считали Флорес исключением, доказывающим правило: это была лишь счастливая случайность, иначе Homo erectus и Homo floresiensis быстро бы заселили Уоллесию и Сахул [13].

Я продолжала задавать Роберту вопросы, и выяснилось, что у него была более глубокая философская причина верить в то, что Homo erectus обладал способностями современных людей. Он полагал, что Homo erectus локально эволюционировал в Homo sapiens в Азии.

– Примерно полмиллиона лет требуется, чтобы из одного вида произошли другие, – сказал Роберт.

– То есть вы считаете, что Homo erectus вышел из Африки, расселился по территории Азии, а затем независимо в разных местах просто превратился в того, кого мы сегодня считаем современным человеком? – допытывалась я. – А окаменелые останки и генетические исследования не говорят о наличии родословного древа, корни которого начинаются в Африке примерно 100–200 тыс. л. н.?

– О, этот бог генетики, – ответил Роберт. – Я в это не верю. Корень древа появился два миллиона лет назад.

Это точка зрения приверженца теории полицентризма: современные люди эволюционировали в Африке, Европе и Азии от более ранних популяций, уже живших в этих местах. Сегодняшнее существование одного вида человека полицентристы объясняют потоком генов между эволюционирующими популяциями, которые постоянно держались вместе. Это идея странная по многим причинам. Не в последнюю очередь потому, что сама концепция вида, распространившегося практически по всему миру, настолько сильно изменившегося и держащегося вместе как вид, странная. Видообразование обычно происходит в небольшой популяции, оставшейся от более многочисленной, например, в результате катастрофы или изолированной от нее географически. Или видообразование может произойти на границах большой популяции. Но идея, что члены широко распространенной популяции могут все как один измениться в одном направлении, кажется невероятной. Биологически более вероятный сценарий, в подтверждение которого действительно есть данные, – одно место происхождения вида и его последующее распространение оттуда.

– Десять лет назад вообще никто не поддерживал теорию полицентризма, – сказал Роберт. – Но сейчас сторонников все прибавляется. Единственные горячие приверженцы «африканской Евы» остались в Англии. Программа, которую вы делаете, основана на устаревшей теории.

На мой взгляд, прозвучало слишком резко. Но я посчитала это просто экстравагантной точкой зрения, поскольку на самом деле в палеоантропологии появлялось все больше и больше сторонников африканского происхождения современных людей, основанного на палеонтологических и генетических исследованиях. Взгляды Роберта являли собой полную противоположность кардинально изменившемуся мнению (большинства) экспертов. Итак, сторонница «Выхода из Африки» и приверженец полицентризма застряли на бамбуковом плоту на десять с половиной часов.

Несмотря на иную точку зрения, Роберт был превосходным капитаном. Он приглядывал за всеми членами команды и очень демократично подходил к принятию решений. Понимая, что индонезийцы прекрасно знают эти воды, он всегда советовался с ними. В спокойном открытом море под палящим тропическим солнцем самую серьезную опасность представляли не волны или акулы, а тепловой удар и истощение. У нас было достаточно воды, и мы предлагали друг другу пить криком «эр минум!», что означало «питьевая вода» (одна из нескольких индонезийских фраз, которые я выучила).

Даже зная, что нас постоянно сопровождают две маленькие моторные лодки и одна большая, я чувствовала себя на плоту довольно оторванной от остального мира. Большую часть времени лодки находились в стороне от нашего маршрута. Время от времени они приближались, чтобы заснять наше продвижение на видео и проверить запасы воды, но по большому счету мы были на длинном поводке и чувствовали себя независимо. Однако мы знали, что, если действительно что-то случится, помощь окажется рядом. Совсем не так, как у искателей морских приключений периода палеолита.

Примерно через пять часов плавания Роберт заговорил со мной о том, как начал заниматься археологией. Мне было интересно, потому что, как я знала, он не был связан ни с каким университетом. На протяжении многих лет он успешно занимался бизнесом, а после досрочного выхода на пенсию, удовлетворяя свой интерес, решил потратить время и деньги на археологию. Особенно его интересовала наскальная живопись и экспериментальная археология. Он гордился огромным числом статей (более тысячи), которые успел опубликовать за свою короткую карьеру. Все это звучало впечатляюще. Но уже много позже, в Австралии, когда я говорила с экспертом по наскальной живописи Салли Мей из Университета Флиндерса, оказалось, что многие из этих статей Роберт опубликовал в своем собственном журнале.

Несмотря на то что Роберт явно обладал склонностью к самовосхвалению и выражал общее презрение к академической археологии, он казался мне довольно симпатичным. За порой вызывающим поведением скрывался вполне приятный человек, очарованный прошлым и считающий, что у человеческого духа – находчивости, креативности и страсти к приключениям – очень древние корни.

Мы гребли дальше и дальше. Хотя прошло уже несколько часов, берега Ломбока все еще оставались довольно близко, а остров Сумбава по-прежнему синел где-то вдали. Оглядываясь назад, я впадала в уныние, поэтому решила сосредоточиться на раскинувшемся передо мной море и поболтать с Токио об акулах. Я спросила, водятся ли акулы в этих водах, он ответил утвердительно и спросил, люблю ли я акул. Думаю, он меня неверно понял. Меня не интересовали акулы в качестве еды, я больше волновалась по поводу того, чтобы не стать едой для них.

Но акулы не показывались, море было спокойным, а солнце сияло. Примерно на середине расстояния между островами вода стала темно-синей, почти фиолетовой. Из-за ритмичных гребных движений я погрузилась в медитацию. Похоже, плавание оказалось намного легче, чем я ожидала, – почти ничегонеделание в палеолитических «лодках».

Но когда мы немного приблизились к Сумбаве, все изменилось. Поверхность воды слегка заволновалась, заметно усилился ветер, и на море появились барашки. Над горами Сумбавы сгустились облака. Остров стал ближе, но выглядел весьма неприветливо. Небо затянулось облаками, солнце скрылось, море посуровело.

Мы надели спасательные жилеты и гребли с удвоенной силой. Сейчас Сумбава была настолько близко, что мы могли разглядеть песчаные отмели. Казалось, было достаточно места, чтобы причалить. Хотя мы и старались направлять плот, но находились во власти течения, ставшего совершенно непредсказуемым при приближении к суше. Роберт определил наше положение по отношению к берегу, и мы гребли в выбранном направлении. Подплыв еще ближе, мы даже увидели несколько построек, возможно, рыбацкую деревню. Уже была видна цель. Несмотря на навалившуюся после почти девятичасового плавания усталость, все почувствовали облегчение. Подбадривая себя, индонезийцы запели в такт ударам весел. Когда они замолчали, я спела им старые песни бойскаутов, которым в детстве меня научил отец. «Мы несемся вперед на гребне волны» была принята на ура, а от «Ging Gang Gooly» [8]8
  «Ging Gang Gooly» – песня с бессмысленными словами, которую придумал основатель движения скаутов. – Прим. ред.


[Закрыть] все пришли в полный восторг. Особенно после того, как я сказала через Токио, что даже на английском все слова были полной абракадаброй.

Продолжая двигаться по курсу, мы начали входить в залив с длинным мысом точно к югу от нас. Вдруг я заметила несколько надвигавшихся на плот очень больших волн и показала на них, округлив от страха глаза. Рыбаки засмеялись. Они нисколько не беспокоились – во‐первых, мы были достаточно далеко, а во‐вторых, постепенно стало ясно, что мы не приближались к берегу. Мы гребли изо всех сил, но все равно оставались напротив той же части мыса. Затем мы внезапно начали продвигаться все ближе и ближе к скалам и назад – прямо в сторону тех волн. Мы попали в очень сильное обратное течение и совсем ничего не могли сделать. Я связалась с нашими лодками, которые внимательно следили за нами, держась на безопасном расстоянии от прибрежных волн. Мы перестали грести и позволили течению вынести плот обратно в море. Сумбава словно сначала поманил нас, а потом оттолкнул.

Теперь течение относило нас на юг, вдоль побережья Сумбавы, и намерение причалить к первой замеченной нами отмели пришлось оставить. Обогнув мыс, мы увидели вереницу небольших пологих отмелей, разделенных скалистыми уступами. Можно было бы пристать к любой из них, если бы не окаймлявшие их почти непрерывные рифовые волны. Мы должны были найти в них проход как раз напротив отмели, но ни одного на протяжении добрых двух километров по побережью не было. К тому времени все очень устали.

Мы продолжали грести. Мы забрались так далеко, что невозможно было представить ничего другого, кроме как завершить путешествие и причалить, оставаясь на плоту. Потом мы снова застряли – в течение получаса мы гребли возле одного и того же уступа (или пытались это сделать). Быстро темнело, и стало ясно, что придется взывать к помощи из XXI века. Подошла одна из лодок, мы бросили им веревку, и несколько сот метров нас протянули на буксире.

И все-таки он был – проход в волнах прибоя. Мы яростно гребли, пробираясь сквозь огромные волны, готовые обрушить тонны белой воды, но опадающие, прежде чем зацепить нас. Плот словно взлетал, и, когда он буквально парил на гребне волны, видно было, как весь он изгибался и переплетался. Но плот двигался вперед. Ближе к берегу волны уменьшились, но здорово намочили нас, с силой пробиваясь между стволами бамбука. Мы оставались на плоту и продолжали грести, пока не оказались на мелководье. Тут все спрыгнули с плота и стали вытаскивать ставшее неожиданно громоздким и очень тяжелым судно на берег. Оказавшись на безопасном берегу, я подпрыгнула и обняла Роберта Беднарика. Нам потребовалось десять часов и двадцать пять минут. Мы сделали это! Наш палеолитический вояж успешно завершился.

Я пережила удивительный опыт. Бо́льшая часть поездки оказалась намного легче, чем я ожидала. Но на протяжении последних двух часов море словно напоминало нам, кто здесь главный. Вне всяких сомнений, мы доказали принцип: открытое море можно пересечь без паруса или двигателя, на бамбуковом плоту, построенном с помощью каменных орудий. Однако это заставило меня задуматься о цели таких путешествий. Течение подхватило нас и отнесло вдоль побережья Сумбавы. Возможно, точно так же курсирующие у побережья суда древних рыбаков непредсказуемое течение уносило к новым землям. Господствующие ветры и течения между Индонезией и Австралией, конечно, облегчили бы такое непредвиденное путешествие. Эти естественные процессы могли помочь и намеренному переезду. Именно так и происходит сегодня: нелегальные иммигранты могут добраться от Тимора до побережья Кимберли за три дня на безмоторном суденышке под небольшим парусом. Исследования путем моделирования позволяют предположить, что заселение Сахула было более целенаправленным, чем старый сценарий «беременная женщина на борту», и что у образовавшихся популяций, вероятно, был некоторый контакт с родительскими [14]. Некоторые исследователи утверждают, что наиболее вероятным сценарием было неорганизованное заселение, в ходе которого множество небольших групп людей с различных островов Уоллесии очень нерегулярно в разное время прибывали в различные места по всему северному побережью Сахула [8, 10].