Текст книги "Невероятная одиссея человека. История о том, как мы заселили планету"

Вблизи индийского побережья есть несколько стоянок среднего палеолита, но большинство из них слишком древние для современных людей, за исключением стоянок в долине Хиран, где обнаружены орудия, датируемые примерно 60 тыс. л. н. [11, 12]. Очень важно помнить, что уровень моря изменился, и сегодня он намного выше, чем был на протяжении большей части плейстоцена: древняя береговая линия теперь скрыта под водой. Возможно, там же находятся и археологические свидетельства миграций самых ранних современных людей.

Охотники-собиратели и гены влажных лесов: Ленггонг, Перак, Малайзия

По мере продвижения на восток археологические данные все еще остаются весьма фрагментарными. Проблемы, с которыми я столкнулась в Индии, встречаются практически на всем протяжении предполагаемого пути по северному краю Индийского океана: уровень моря повысился, достоверные данные в виде окаменелых останков отсутствуют, каменные орудия трудно считать изготовленными современными людьми хоть с какой-то долей вероятности. Следующий этап путешествия привел меня в Малайзию, на встречу со Стивом Оппенгеймером и народом ланох из долины Ленггонг.

Стивен – генетик и признанный авторитет палеоантропологии. Несмотря на множество научных публикаций, он также стремится к тому, чтобы как можно большее количество людей, кроме особо посвященных, понимало, что происходит. Он написал несколько популярных книг на эту тему, и одна из них – «Изгнание из Эдема» – лежала у меня в сумке, когда я шла на встречу с ним. Я знала, что Стивен был врачом, но мне хотелось понять, как он заинтересовался генетикой, в частности ранними миграциями человечества. Я встретилась со Стивеном в отеле Куала-Лумпура, и на следующий день, когда мы поехали на север полуостровной Малайзии в долину Ленггонг, его история начала вырисовываться.

Оказалось, что к Тихому океану и генетике Стивена привело любопытство, дух странствий и семейные связи. Он изучал медицину в Оксфордском университете, потратил годы на клиническую практику в Королевском госпитале Лондона, где остался на своей первой работе в качестве врача-стажера. Но через год, когда он получил диплом врача, охота к перемене мест одержала-таки верх. «В течение недели после окончания работы и получения диплома я отправился на восток – в Гонконг. Это было первое место, где я на протяжении нескольких месяцев работал в больнице миссии. Из Гонконга я переехал в Бангкок, а затем работал на Борнео в воздушной медицинской службе».

Проработав в Восточной и Юго-Восточной Азии год, Стивен вернулся в Англию и в течение трех лет специализировался в области педиатрии. Потом он поспешил вернуться, но на этот раз работал педиатром в Папуа – Новой Гвинее. Я спросила, как он заинтересовался генетикой. «Приобретя большой клинический опыт, я начал проводить исследование на Новой Гвинее, – рассказал Стивен. – Я заинтересовался железодефицитной анемией, ее причинами и профилактикой. В то время я обратил внимание на очень высокую частоту другого генетического заболевания крови, также приводящего к анемии: α-талассемии».

Это заболевание было настолько распространено среди населения Юго-Восточной Азии, что Стивен фактически обнаружил самый высокий уровень встречаемости генетического дефекта из всех известных в мире. Он также знал, что среди африканского населения очень высока частота другой наследственной анемии, серповидно-клеточной. Ее причина хорошо известна: хотя этот генетический «дефект» и вызывает анемию, он одновременно защищает от малярии.

Стивен задумался, не относится ли то же самое к α-талассемии его гвинейских пациентов. Оказалось, он попал в самую точку [1, 2, 3]. Вот так Стивен и заинтересовался генами, а медицинская генетика стала достойной областью исследования для клинического врача. Но Стивен также понял, что гены не только отражают адаптацию людей к условиям жизни в тропиках, но и представляют собой своего рода «летопись» происхождения народа, а значит, могут использоваться в качестве маркеров миграций.

«Интересно, что мутации, вызывающие α-талассемию, с разной частотой присутствуют у групп населения, говорящих на разных языках, – объяснял Стивен. – Определенная мутация, приводящая к α-талассемии, характерна для островных и прибрежных народов, говорящих на австронезийских языках, но отличается от мутации, встречающейся на материке, на Новой Гвинее. Похоже, генетический след, и, вероятно, очень древний, ведет к Тихому океану, и его все еще можно увидеть у народов, живущих на северном побережье Новой Гвинеи».

В этом мире, мире археологии и антропологии, теории обычно создаются на основе обнаруженных каменных орудий и фрагментов окаменелых останков, но Стивен был уверен, что важная информация, способная помочь разгадать тайну происхождения человека, содержится в генах ныне живущих людей. «Мне кажется фантастически интересным, что определенные генные мутации могут играть роль указателей на маршрутах древних миграций. С тех пор, а это было двадцать пять лет назад, я постоянно думаю об этом». Продолжая работать практикующим врачом, Стивен опубликовал огромное количество исследований по генетике и расселению современных людей, изучая, в частности, мтДНК. Именно это привело его в джунгли долины Ленггонг для получения образцов мтДНК у народа оранг-асли («исконных людей»), уже давно считающегося древнейшим, коренным населением Малайзии.

Племена оранг-асли делятся на три основные группы, наиболее малочисленная из которых, семанги, считается самым древним народом. Некоторые источники описывают их как напоминающих африканцев людей с очень темной кожей и густыми темными волосами. Из всех представителей оранг-асли семанги дольше всех сохранили традиционный образ жизни охотников-собирателей. Люди, которых нам предстояло увидеть, относились к одному из племен семангов, ланох, живущего в районе Верхний Перак. Самоназвание семангов семарк белум означает «люди с реки Перак» [4].

Стивен уже исследовал митохондриальные линии большинства малайского населения в других группах оранг-асли, но у людей ланох образцы ДНК еще не собирал. Конечно, меня интересовала история, хранящаяся в их генах, но я с нетерпением ждала встречи с людьми, все еще бывшими охотниками-собирателями. К сожалению, над ними нависла серьезная угроза. В 1976 г. антрополог Искандер Кери писал, что семанги остались практически единственной группой оранг-асли, «минимально или вовсе не занимающейся земледелием», и «единственными истинными кочевниками» в Малайзии. Но сегодня племя ланох больше не соответствует тому описанию. Начиная с 1970-х годов малайзийское правительство принимало меры по «переселению» оранг-асли на постоянное место жительства и строило деревни, чтобы некогда кочевые племена объединились и вели оседлый образ жизни, внося свой вклад в экономику страны. Мы направлялись в одну из таких деревень Кампонг-Эйр-Бах («поселение у разлившейся реки»). Для людей, которые лишились не только большей части джунглей, но и всех прав на свои территории, охота и собирательство были теперь просто времяпрепровождением. А настоящим трудом стала работа на каучуковых плантациях, фермах и лесозаготовках. Как и многие группы охотников-собирателей, существующие на задворках сельскохозяйственных и промышленных сообществ, ланох находятся в процессе ассимиляции и вынуждены оставлять прежние традиции. Должно быть, такое уже случалось тысячу раз на протяжении тысячелетий с того самого времени, когда кто-то решил заняться сельским хозяйством и построить цивилизованное общество.

Экономические интересы, изменившие образ жизни коренных жителей Малайзии, изменили и древние территории: из-за лесозаготовок обнажились склоны холмов, и место лесов заняла монокультура масличной пальмы. Вид с воздуха был поразительным: пролетая над Куала-Лумпуром, я видела полностью лишенные зелени холмы и долины и следы, оставленные бульдозерами, – странные рельефные узоры, словно отпечатки большого пальца на земле. Кое-где снова появлялась зелень, но это были всходы масличных пальм, а не древний тропический лес. Однообразные зеленые пальмовые плантации занимали обширные участки правильной формы. На земле мы проезжали по огромным территориям, занятым масличными пальмами, садами дуриана и каучуковыми плантациями. Наконец мы добрались до селения Кампонг-Эйр-Бах, притулившегося на оставшейся части леса.

Отдельные дома находились в низинах. Это были современные постройки, хотя и по-прежнему на сваях. У многих виднелись традиционные пристройки из бамбука со сплетенными из бертамовой пальмы стенами. На возвышении стояла маленькая мечеть (поскольку номинально ланох теперь мусульмане) и большое строение без стен, крытое пальмовыми листьями. Это был балай севанг (по-малайзийски), или меналай тернениох (на языке ланох), служивший одновременно местом собраний, сельским клубом и танцевальным залом – главный центр деревни ланох.

Балай севанг (по-малайзийски – помещение для ритуалов), или меналай тернениох (на языке ланох – помещение для танцев) в Кампонг-Эйр-Бах («Деревня у разлившейся реки»)

Наши «лендроверы» остановились рядом с балай севанг, мы сняли обувь и поднялись по деревянной лестнице на помост, где нас приветствовал пенгулу («вождь»), Алиас Бин Семеданг. Нас провели внутрь, и вместе с Алиасом и несколькими старейшинами мы сели на пол скрестив ноги. После знакомства мы объяснили цель своего приезда. Стивен осторожно рассказал о поисках древних линий и спросил Алиаса, можно ли взять образцы клеток со щек жителей общины. А я спросила, можно ли сходить с охотниками-собирателями в джунгли. Алиас обсудил вопросы с другими старейшинами, а затем повернулся к нам. По его улыбке, еще до перевода ответа, мы поняли, что все хорошо. Я рассказала Алиасу о предыдущих исследованиях, показавших, что у других племен семангов были древние гены, в их венах текла древняя кровь, а их предки были первыми на этой земле. Алиас не удивился. Он сказал, что теми первыми жителями были семанги, а все остальные произошли от них.

Стивен поставил палатку и приготовился к сбору образцов, открыв коробочки со щеточками, которыми участники исследования должны были провести вверх и вниз по внутренней поверхности щек. (Хотя щеточки на длинных ручках, казалось, специально для этого предназначены, на самом деле это были щеточки для взятия образцов с противоположного конца тела: клеток шейки матки для скрининг-тестов.)

Тем временем я с группой девушек ланох собралась на рыбалку к реке Эйр-Бах. Мы отъехали на некоторое расстояние от деревни и затем вошли в джунгли. Меня оглушил невероятный шум, казалось, деревья кишели крикливыми, но невидимыми птицами и насекомыми. У реки мы сняли обувь и вошли в воду. Девушки сразу приступили к охоте за рыбой – руками и бамбуковой корзиной в форме лопаты. Они переворачивали мелкие камни, держа корзины ниже по течению, чтобы поймать любую появившуюся рыбу, и бесстрашно шарили под более крупными камнями. Постепенно я осмелела и сумела поймать жирного головастика. Но моя западная чувствительность взяла верх, и, пока девушки через жабры нанизывали еще живую рыбу на раздвоенную веточку, мой головастик спасся.

Я села на камень и наблюдала, как девушки, почти полностью погрузившись в воду, шарили руками под большим камнем. Судя по их взволнованным голосам, они просто чувствовали рыбу кончиками пальцев. Они смеялись и плескались в реке, которую знали с самого детства, знали все ее изгибы, повороты и камни, под которыми прячется рыба. И конечно, они мастерски ловили рыбу, превратившуюся в ужин тем же вечером. Но четыре девушки-подростка были еще и подругами, весело проводившими время. Это был отголосок древнего образа жизни. К добыче пропитания относились очень серьезно, как к работе. Но это было и чем-то, что вы, например, делаете вместе с друзьями, для себя, других друзей и семьи. Однако, по мере того как все больше и больше молодых ланох находят оплачиваемую работу, такой образ жизни не сможет надолго сохраниться.

Позже в тот же день, вместе с Алиасом и одним молодым мужчиной, вооруженными духовыми трубками, я пошла на охоту. Мы сидели на вершине водопада. Я спросила Алиаса, насколько изменилась жизнь ланох. Издавна ланох жили во временных сезонных поселениях. Тропический лес не предлагал роскошного банкета, как я вначале представляла себе. Охота и собирательство в таких условиях требовали специальных знаний о том, что было съедобно и где это найти. Это трудная работа – питаться только продуктами дикой природы, и племя бродило по огромной территории. К середине XX в. ланох начали вести более оседлый, полукочевой образ жизни. Алиас рассказал, что, когда был ребенком, племя разбивало лагерь и оставалось в нем в течение года или двух лет, добывая пропитание на окружающей местности, прежде чем двигаться дальше. Территории не принадлежали никому конкретно: обширную занимаемую область ланох делили с другими племенами и признавали поселения малайцев. В это время ланох начали торговать с малайцами, обменивая такие плоды джунглей, как ротанг и каучук, на деньги, рис, сахар и другое продовольствие, а позже – на мотоциклы и телевизоры. Понемногу они начали заниматься земледелием, выращивать горный рис, тапиоку и кукурузу, часто уходя после посева и возвращаясь к сбору урожая. В 1970 г. ланох переместились в Кампонг-Эйр-Бах, и кочевой образ жизни сменился оседлым. Земледелия стало больше, а охоты и собирательства – меньше. Доход также приносят каучуковые плантации, созданные в рамках программы переселения [4, 5].

Дротик для духовой трубки ланох

«Раньше мы должны были искать еду, ротанг и древесину, – сказал Алиас. – Когда я с отцом ходил в джунгли на охоту, мы охотились ради пропитания, как обезьяны, белки и птицы. Много чего можно было получить от джунглей. А сейчас мы идем в джунгли за деньгами. Независимо от того, что нам удается добыть, мы все продаем». Жизнь ланох сильно изменилась всего за одно поколение. «Раньше мы были свободны и счастливы. Мы ходили где хотели и делали что хотели. Мы могли остаться в джунглях, и никто бы нас не беспокоил. Но сейчас это трудно».

Но Алиас еще знал, как выжить в лесу, какие растения были съедобными, а какие ядовитыми и как незаметно подобраться с духовым ружьем к обезьяне или белке. Теперь, когда деньги можно было заработать, а еду вырастить или купить, эти навыки больше не были жизненно необходимы. Однако Алиас все равно считал очень важным передавать эти знания и опыт следующему поколению, ведь это оставалось частью самосознания ланох.

Духовая трубка была особенно важной и характерной чертой охотника-собирателя, и большинство мужчин ланох владело ею. Алиас показал, как сделана его духовая трубка из очень прямого длинного стебля бамбука севур [5]5
  Судя по всему, речь идет о виде Bambusa wrayi. – Прим. ред.


[Закрыть] без узлов. Трубку украшал резной геометрический узор. Каждая группа семанг использовала разные мотивы, рисунок был также важен для удачной охоты. На талии Алиас носил привязанный веревкой колчан со стрелами, или лек, из короткого, тоже украшенного куска бамбука с крышкой из ротанга. Стрелы-дротики из бертамовой пальмы были обструганы до самого кончика, который смачивали ядом упас. Поместив стрелу в духовую трубку, Алиас затолкал в нее небольшой комочек из капока (волокна хлопкового дерева), чтобы не выпала стрела. Оружие было заряжено и готово к использованию. Мы двигались вниз по реке. Алиас шел осторожно и бесшумно. Иногда, считая, что достаточно приблизился к добыче, он подносил к губам духовую трубку. Но в тот день обитатели джунглей хорошо прятались. Да и в сопровождении шумного антрополога у Алиаса было мало шансов незаметно подкрасться к потенциальному обеду.

Бросив охоту, мы утешились, немного постреляв по мишеням. Я попробовала выстрелить из духовой трубки и обнаружила, что она очень точна даже в неопытных руках: ее длина облегчала прицеливание, и даже я с десяти метров смогла попасть в ствол дерева. Конечно, это сильно отличалось от способности поразить мишень, движущуюся высоко в кронах деревьев, но я все равно гордилась своим успехом и была впечатлена этим простым, но эффективным методом. На самом деле духовые ружья появились сравнительно недавно: до 1910 г. ланох охотились с помощью лука и стрел, а использование духовых трубок переняли у соседнего племени, возможно, когда ушли дальше в джунгли. Точность стрельбы духовых трубок составляет примерно до 35 м, по сравнению со 100 м для лука и стрел [6]. Стрельба из лука эффективна на открытых пространствах, а духовая трубка больше подходит для охоты в густом лесу. Заимствование и применение духового оружия ланох представляло самый свежий пример культурной адаптации человека к изменяющимся условиям.

Когда я вернулась из леса, полным ходом шло приготовление к севанг – праздничному танцу. Стивен завершил сбор образцов, и мы сели в тени. С помощью мачете Алиас вскрыл для нас свежие кокосы, и мы перекусили жареной тапиокой. Некоторое время я не могла понять, на что похож вкус, но потом до меня дошло: на жареные каштаны.

С наступлением темноты мы подошли к балай севанг, где уже собирались люди. Четыре музыканта заиграли мелодию на инструментах из бамбука, и начался танец. Нас поочередно вытаскивали потанцевать, а между танцами мы говорили о древней жизни ланох, работе Стивена с генетическим материалом в Юго-Восточной Азии, о теориях происхождения анатомически современного человека и миграциях.

Генетические исследования в Юго-Восточной Азии уже привели к некоторым неожиданным результатам. Многие жители Восточной Азии обладают характерными особенностями: эпикантус у внутреннего уголка глаза, «единственное» верхнее веко, уплощенное лицо и лопатовидные резцы. Эти признаки наиболее выражены у жителей Северо-Восточной Азии, поэтому традиционно считалось, что в Восточной Азии люди и гены перемещались с севера на юг [7]. Однако результаты некоторых исследований анатомии позволили предположить, что движение происходило в противоположном направлении. Эту же точку зрения подтвердила работа Стивена с линиями мтДНК в Малайзии. Оказалось, что общая популяция Малайзии генетически вообще не была частью южного расселения северовосточных азиатов; на самом деле северные народы Китая, Тайваня и Японии были потомками жителей Юго-Восточной Азии [8].

Но большинство малайского населения не были прямыми потомками исконных жителей Юго-Восточной Азии. Наоборот, самые древние генетические линии Малайзии принадлежали племенам семангов. Их гены свидетельствовали о скором исчезновении семангов, о потере генетического разнообразия, но выжившие линии еще можно было проследить на отрезке примерно до 60 тыс. л. н. [9]. Как я сказала Алиасу, это означало, что семанги в полном смысле слова были оранг-асли – «исконными людьми». Это был след исходной миграции, а их предки были первыми переселенцами в этой части планеты. Стивен уже получил образцы у четырех из шести различных групп семангов.

Таким образом, к той части мтДНК древа, которая относилась к Юго-Восточной Азии, предстояло добавить еще одну ветвь. Это немного напоминает коллекционирование генетических почтовых марок, собрание народов всего мира в толстом альбоме ДНК, а каждая новая обнаруженная популяция добавляет все больше деталей к генетическому древу, больше веток. Кроме того, становятся еще более ясными даты точек разветвления, поэтому полная структура древа от корня до ветвей становится более очевидной, а датировка точек разветвления – более надежной. «Исследование ланох – это прежде всего способ проверить, являются ли они потомками первых переселенцев в этом регионе. Кроме того, очень важно увеличить число точек выборки, чтобы улучшить датирование и с помощью генетических данных прояснить дату их первого появления здесь», – объяснил Стивен.

Стивен считал, что цвет кожи также мог предоставить информацию о древних миграциях. Цвет кожи – возможно, самое очевидное, чем все мы отличаемся друг от друга. Похоже, на данный момент это единственное отличие, полностью объясняющееся необходимостью адаптации к окружающей среде. Цвет кожи варьируется в зависимости от географической широты и интенсивности ультрафиолетового излучения: чем ближе к экватору жили вы и ваши предки, тем более темная у вас кожа. Чем дальше от экватора, тем светлее кожа коренного населения [10, 11, 12].

В темной коже содержится большое количество меланина – пигмента, защищающего глубокие слои дермы от солнечных ожогов и злокачественных образований. Обоснованно предположить, что в солнечных местах естественный отбор был направлен на сохранение генов, придающих коже темный цвет, поскольку любые мутации, приводящие к светлой коже, были бы недостатком. Таким образом, «истинный» цвет кожи современных людей, скорее всего, был довольно темным. Но для народов, преодолевших длинный путь от экватора до более облачных северных частей Азии и Европы, давление отбора в отношении темной кожи уменьшилось, и «бледные» мутации сохранялись. Возможно, для северных стран светлая кожа была даже преимуществом. Мы получаем витамин D из продуктов питания, но он также вырабатывается в коже в присутствии солнечного света. В районах с высокой инсоляцией темная кожа еще способна производить достаточное количество витамина D. Поскольку люди двигались к северу, повреждение кожи вследствие солнечного излучения становилось меньшей проблемой, но одновременно ограничивалась способность темной кожи вырабатывать витамин D.

Недостаток витамина D, необходимого для метаболизма кальция, приводит к рахиту, при котором кости становятся мягкими и гибкими. Длинные кости искривляются, таз становится очень узким, что даже может привести к невозможности женщины родить ребенка. Таким образом, вследствие естественного отбора кожа европейцев стала более светлой: случайные мутации, поколдовав над выработкой меланина клетками кожи, предоставили преимущество лишенным солнца европейцам. И так постепенно популяция сменилась с темной на светлую. То же самое произошло с населением Северной Азии, и сейчас известны некоторые подробности о генах, ответственных за произошедшие изменения. Похоже, в Европе и Азии мутировали разные наборы генов, но и там, и там появилась светлая кожа: пример конвергентной эволюции [12].

По сравнению с большинством малайцев у ланох очень темная кожа. Но всего в 3 градусах на север от экватора именно у ланох действительно «правильная» интенсивность цвета кожи для защиты от тропического солнца. Стивен полагал, что большинство современных жителей Малайзии с намного более светлой кожей, чем коренные малайские племена, были потомками тех, кто пришел в Индокитай с севера намного позже, возможно во время ПЛМ. Селективные изменения требуют длительного времени. «В таком контексте двадцать тысяч лет – это недолго», – сказал Стивен. Поэтому у большинства малайцев слишком-бледный-для-тропиков цвет кожи.

После дискуссии о цвете кожи я задалась вопросом о влиянии полового отбора на восприятие привлекательности. И в Индии, и в Малайзии я заметила, что у людей, изображенных на рекламных щитах и плакатах, кожа намного светлее: амбициозные рекламные существа были юными, гламурными, с очень светлой, почти бледной кожей. Конечно, дома в Великобритании «белые» красотки изображаются более загорелыми, чем большинство англосаксов вокруг. В Малайзии можно купить увлажняющий крем, содержащий отбеливающие вещества; в Великобритании, наоборот, покупают увлажняющие кремы с компонентами, усиливающими загар. И мы, неблагодарные, никак не удовлетворимся цветом кожи, который эволюция дала нам в соответствии с климатом. Но Стивен считал, что стремление к особому цвету кожи объясняется не просто желанием отличаться от окружающих. В этнически смешанной популяции цвет кожи связан с восприятием социального статуса или богатства, связанного с культурной и экономической историей. Таким образом, цвет кожи мог быть признаком исключительности. Стивен также предполагал, что, если бы в процессе эволюции у людей не изменился цвет кожи, мы все равно нашли бы что-то, на чем можно было бы основать свою исключительность.

Но вернемся к главной теме генетической работы Стивена. Все, что обнаружили он и другие генетики, казалось, указало на африканское происхождение современных людей. Стивен говорил о нише, которую он занимал в такой дисциплине, как «генетическая филогеография»: он строил родословные древа на основе информации, содержавшейся в генах, но затем связывал полученные схемы с географией.

«Филогеография отличается от традиционной популяционной генетики, поскольку вместо сравнения совокупности генов в различных популяциях вы следуете за отдельными генами и выясняете, куда приводят линии генов», – объяснил Стивен. Он поэтично описал ветвящиеся генетические линии как плющ, покрывающий карту мира, новейшие ветви которого бледно-зелеными побегами отходили от темно-зеленых основных ветвей. «В филогеографии мы определяем новый рост по появлению новых генетических мутаций».

«Плющ» прочно коренился в Африке, и единственная ветвь, представленная гаплогруппой L3, разветвилась на M и N, дав начало всем вторичным ветвям за пределами Африки: сегодня каждый неафриканец принадлежит к линии M или N. Многочисленные древние первичные ветви М существуют в Индии, и предполагается, что гаплогруппа М появилась в Индии [13]. Но в Восточной Индии также распространены более молодые ответвления M, которые, по мнению Стивена, могли быть связаны с восстановлением популяции после суперизвержения Тоба.

Снова Тоба. Казалось, куда ни пойди в этой части мира, везде столкнешься с отголоском древней катастрофы. Я не собиралась посещать никаких стоянок, но Стивен рассказал мне о Кота Тампан. На этой стоянке эпохи палеолита в долине Ленггонг в слое пепла найдены каменные орудия, относящиеся ко времени извержения Тоба. Довольно грубые галечные орудия, обработанные только с одной стороны, напоминали орудия, изготовленные намного более древними людьми. Но малайские археологи обнаружили, что тот же тип орудий связан с окаменелыми останками современного «перакского человека», датированными примерно 10 тыс. л. н. То есть они утверждали, что более древние орудия тоже изготовлены анатомически современными людьми. Интересно, действительно ли современные люди могли дойти до Малайзии ко времени извержения Тоба, 74 тыс. л. н.? Стивен, конечно, считал, что да. Но пока в Юго-Восточной Азии не будут найдены реальные останки анатомически современных людей, относящиеся к периоду катастрофы Тоба, останется неясность [14].

Наш разговор снова вернулся к семангам. Где они располагались на разветвленном филогеографическом плюще? Уникальные мутации в линиях мтДНК семангов оставили свои бледно-зеленые «новые выросшие ветви» на основном стебле. Но Стивен уточнил, что значение имела длина ветвей. Уникальные и специфичные для этой части света, ветви семангов были также очень древними, исходившими прямо от первоначальных ветвей M и N. Это позволяло предположить, что предки семангов были частью быстро движущегося «авангарда» переселенцев, расселяющихся по побережью Индийского океана. На самом деле на всем протяжении этого маршрута древо выглядит как «гребешок»: ветви M и N действительно быстро распространяются по побережью: слишком быстро, чтобы накопить новые мутации, и остаются «темно-зелеными». Только на ответвлениях от M и N появляются «бледно-зеленые» побеги, то есть новые мутации в определенных географических местах.

Мы говорили о более общих вопросах происхождения человека и определения видов человека. Стивен был сторонником недавнего африканского происхождения. Однако, будучи уверенным в отсутствии какого-либо генетического признака смешения анатомически современных и древних людей (таких, как Homo erectus и неандертальцы), он все же осторожно заметил, что доказательств этому нет. Другими словами, современные и древние люди, возможно, встречались и даже могли произвести потомство, но потомки либо оказались бесплодными, либо вымерли, и в настоящее время их гены не замечены ни у кого в мире (по крайней мере, среди постоянно увеличивающейся популяции людей, чьи гены были взяты для исследования).

Хотя Стивен был уверен, что современные люди фактически заменили более ранние, архаичные народы, он довольно либерально относился к линии «разделения» видов. Он описывал первых современных по своей анатомии людей как малочисленную группу, возможно просто «одну из рас Homo heidelbergensis», а неандертальцев – как «другую расу». Таким образом, сегодня современные люди могли считаться человеческой расой, которая выжила, в то время как другие вымерли. Это была идея, заставляющая задуматься, и именно по этой причине мне особенно нравились разговоры со Стивеном. Знания о генотипе современных людей подсказывали ему, что все живущие сегодня люди произошли от небольшой группы, всего в несколько тысяч человек, живших в Африке примерно 190 тыс. л. н.

«Филогеографический плющ» митохондриальных линий ДНК, наложенный на карту мира

Но это не означало, что такие ранние и анатомически отличающиеся виды, как человек гейдельбергский (Homo heidelbergensis) и неандертальцы, должны быть исключены из нашего вида. Их линии вымерли, как и многие другие линии современного человека. А значит, нам следует иначе посмотреть на их умственные возможности, способности изготавливать орудия и общие человеческие качества. Это люди, которых просто нет с нами. Это не какие-то другие, слегка неадекватные виды, планомерно вытесняемые «высшими» Homo sapiens. Я думаю, в Стивене говорил врач, привыкший за долгие годы применять науку для диагностики и лечения своих пациентов. Это позволяло ему, изучая такую абстрактную и математически точную науку, как популяционная генетика, придавать ей затем человеческое лицо.

Итак, мы покинули Кампонг-Эйр-Бах и долину Ленггонг. Стивен съездил в страну и к людям, которых любил, и возвращался с полным холодильником новых образцов ДНК. А я всего за несколько дней получила огромное количество информации о выживании в джунглях, попытках сохранить культуру, находящуюся под угрозой исчезновения, и о плюще, раскинувшем ветви по всей Юго-Восточной Азии. Моя следующая поездка была в другую часть Малайзии, но на этот раз на остров.