Текст книги "Короткие смешные рассказы о жизни 6"

– Готово, – шепнул Игорь Маше. – Теперь все будет в порядке. Я успокоил Педро дель Кампо.

– Что ты ему сказал?

– Что его героическая гибель стала символом свободы и преданности, и его статуи с книгой в руках теперь стоят во всех странах Нового света.

– А вдруг не поможет и он снова вернется?

– Давай уговор. Если поможет, выйдешь за меня замуж? Еще раз?

Людмила Вольфрамовна, услышав, что разговор принимает неожиданный поворот, тактично вышла из комнаты. Маша гордо вскинула голову:

– Я не прощаю измен!

– Маш, ну я не виноват…

– Ты должен был сказать ей «нет»!

– Бизнес есть бизнес, ты же понимаешь. Имя моей мамы гораздо больше подходило для названия торговой марки. Согласись, хамон «Надежда» звучит лучше, чем окорок «Машенька». К тому же мама у меня гораздо более хамонистая. А ты – молодая, стройная… Красивая. Сдался тебе этот хамон! Мы с партнерами собираемся наладить поставки натуральной косметики из Зимбабве. Назовем омолаживающую песчаную маску для лица «Мария – королева пустыни» – хочешь?

– Хочу, – пытаясь скрыть радость, ответила Маша. Хорошо, что в комнате было темно и Маша не увидела, как спящий Даня Педро дель Кампо вдруг открыл глаза и заговорщически подмигнул папе.

Анатолий Ерошкин
Веревка

Маленький сельский магазинчик не мог похвастаться разнообразием товаров и многолюдностью. Бесхитростно предлагая покупателям лишь самое необходимое, он тем не менее был разделен на две неравные по размерам части. В большой, справа от входных дверей, за прилавком и витриной-холодильником стояла хохотушка Зинка. Непрестанно болтая по телефону, прижатому пухлым плечом к уху, она бойко взвешивала покупателям замороженную рыбу, пельмени, окорочка. А в перерывах между взвешиваниями с ловкостью фокусника извлекала из лабиринта полок за своей спиной батоны, сахар, крупы, консервы, в общем, все, что запрашивала незатейливая душа деревенского жителя. Житель же, как известно, зачастую еду считал закуской и покупал ее с довеском в виде бутылочки. Предпочтение отдавалось дешевому вину «777», прозванному еще с советских времен «три топорика», или водочке. На худой конец, пиву – «Балтике», «Жигулевскому», крепкой «Охоте». Небольшое количество коньяков и ликеров в бутылках с красивыми наклейками невостребованно и тоскливо пылилось на самой верхней полке. Впрочем, не для продажи их и ставили туда. Фигуристые поллитровки должны были превращать заурядный лабаз в современный «шоп».

Слева от входа небольшую угловую территорию отвоевал себе хозяйственный отдел. Здесь можно было присмотреть и приобрести нужные в доме вещи. Всякие ведра, кастрюльки, иголки с нитками и прочую мелкую утварь, вплоть до садового инвентаря. Тут же теснилась бытовая химия: стиральные порошки, шампуни, зубные пасты, вперемешку с семенами в пакетиках и отравой для крыс и тараканов. Несмотря на диспропорции в размерах, запахи хозугла выигрывали борьбу за атмосферу помещения. Искусственные «ароматы» с легкостью теснили запахи хлеба, яблок и даже селедки.

Именно в этом пахучем углу и «завис» на долгих полчаса Петрович – коренастый, неулыбчивый и немногословный абориген, недавно отпраздновавший свое шестидесятипятилетие. Несмотря на почтенный возраст и перенесенный инсульт, Петрович отличался от расслабленных постперестроечной вседозволенностью и безработицей односельчан постоянным желанием что-то делать, мастерить, ремонтировать. Добротный дом, который он поставил на окраине еще смолоду, выделялся среди остальных своей ухоженностью. Как и двор с небольшим огородом и садиком из трех яблонь, кустов смородины, крыжовника и малины. Все прибрано, грядки прополоты, каждый инструмент или инвентарь на своем месте, вычищенный и, если нужно, наточенный. Даже штакетник вокруг шести соток, хоть и не новый, но ничуть не покосившийся, был окрашен относительно недорогой, желтенькой водоэмульсионкой. И все это при том, что Петрович шестой год вдовствовал, а его взрослые дети – двое дочерей и сын – давным-давно, еще в юности, распрощались с родной деревней, подавшись в райцентр в поисках лучшей жизни. До него, хоть и недалеко по нынешним меркам, всего каких-то пятьдесят семь километров, а не наездишься. Сами же дети не сильно баловали отца вниманием, позвонят раз в месяц по телефону, да и то ладно. Отпуск же проводили не в родных местах, увозили внуков на заморские пляжи – в Турцию, Египет, какое-то, прости господи, Марокко.

Однако в настоящий момент Петрович был поглощен совсем иной проблемой, нежели невниманием потомства к собственной персоне. Приставив к стеночке любовно украшенную узорами и отлакированную палку, после перенесенного инсульта собственноручно выстроганную им из тонкого ствола березы, он озадаченно вертел в руках свернутый в кольца и перехваченный посредине скотчем кусок веревки. Дергал свободный конец, накручивал на палец, пристально рассматривал через очки, только что на зуб не пробовал. При этом вздыхал тяжко, будто не бечеву выбирал, а по крайней мере новый телевизор себе присматривал.

– Дядя Сережа! – окликнула его Зинка, спровадившая последнего покупателя Ваську Жердяя с тремя бутылками портвейна в старой потрепанной матерчатой сумке. – Чего там высматриваешь? Скажи что надо, я скажу что есть.

Петрович промолчал, по-прежнему теребя в руках веревку. Он часто так делал, помалкивал в ответ на вопрос, словно не замечая никого вокруг. Односельчане знали об этой его особенности, появившейся после смерти жены Клавдии, и не обижались. Тем более, что на просьбы помочь Петрович всегда откликался. Кому забор подправит, кому косу отобьет и наточит. Мужиков-то в деревне маловато, а рукастых и того меньше. Кто посмекалистее да порасторопнее в города на заработки подались, а с алкашни, вроде Жердяя, какой спрос? Кроме стакана в руках ничего не держится.

Наконец, что-то решив про себя, Петрович с веревкой в одной руке и березовой тростью в другой подошел к продуктовому «отделу»:

– Зин, дай-ка мне полбуханки черного и четыре сардельки.

Продавщица выложила на прилавок затребованное.

– Это все, дядя Сережа?

– Нет, – отрезал Петрович и показал ей веревку. – Сколько в этом мотке метров будет?

– Десять, – тут же ответила Зинка, прижала к уху затрезвонившую мобилу и затараторила: «Але, кто это? А, Надька, как дела? Чего долго не звонила?»

Петрович хмуро глянул на нее из-под косматых бровей и, не повышая голоса, спросил опять:

– Крепкая?

Зинка, не отрывая трубки от уха и не прерывая собеседницу, утвердительно закивала своими кудряшками, крепкая, мол.

– Человека выдержит?

И снова в ответ подтверждающее кивание.

– Сосчитай! – скомандовал Петрович. – Да, и водочки «Столичной» не забудь.

Зинка лихо, по-барменски, выставила на прилавок «беленькую», поколдовала над кнопками калькулятора.

– С вас пятьсот тридцать семь рублей, – громким шепотом, чтобы не прервать поток новостей, сыплющихся ей в ухо от Надьки, возвестила она.

Петрович вытащил из внутреннего кармана старомодного пиджака видавшее виды портмоне, отсчитал шесть сотенных и протянул Зинке.

– Ой, дядя Сережа! – опять зашептала Зинка. – У меня сдачи не будет, не наторговала еще. Может еще чего возьмешь? Чипсов там или «Кока-колу»?

– Сама грызи свою картошку сухую, – сурово отрезал Петрович, снова разворачиваясь к «хозяйственному» отделу. – А «колой» твоей, по телеку сказывали, унитазы чистят.

Он домовито оглядел полки с мелочами, сграбастал мозолистой рукой пару кусков мыла «Банное» и брякнул их перед продавщицей. Семнадцать рублей сдачи Зинка наскребла. Петрович убрал мелочь в карман, а покупки сложил в вынутый оттуда же полиэтиленовый пакет с рекламой «Виагры». Кивнул Зинке головой, попрощался, значит, и направился к выходу, опираясь на свою лакированную палку и слегка подволакивая правую ногу.

– Дядя Сережа, веревку забыл! – громко крикнула Зинка в едва не захлопнувшуюся дверь.

Петрович сухо сплюнул с досады, вернулся, раздраженно сунул джутовый шнур в карман. Бухнула за ним тугой пружиной дверь магазинчика. На этот раз окончательно.

– Кому это ты там кричала? – спросил в трубке веселый Надюхин голос.

– Да дядя Сережа веревку купил и забыл на прилавке, – засмеялась Зинка. – Склероз, наверное, начинается у него.

– Веревку? – удивилась подруга. – Бельевую?

– Да не, она больше на тонкий канат похожа, прочная такая, – пояснила Зинка.

– На кой ляд она ему?

– А я знаю? Спросил, выдержит ли человека.

– Слушай! – голос Надюхи напрягся. – А он не того…

– Чего того?

– Ну, это, как его, не суцид задумал?

– Суицид, – поправила подружку Зинка.

– Во-во, суицид, – неизвестно чему обрадовалась Надька. – Ты тоже так решила?

– Да ничего я не решала, веревку продала и все, – отчего-то обеспокоилась Зинка.

– А он что еще купил? – продолжала любопытствовать подруга.

– Да ничего особенного… – задумалась Зинка. – Бутылочку взял, закуску и мыло еще.

– Мыло?! – даже на расстоянии Зинка ощутила, как затряслась от возбуждения Надюха. – Все сходится! Мыло и веревка. Представляешь теперь, что он задумал?

– Да ну… – не поверила Зинка. – Дядя Сережа не такой, чтобы вешаться.

– Какой не такой? – съехидничала Надька. – Много ты вешальщиков видала, чтобы так говорить? Нет, точно вешаться пошел! Выпьет водки для храбрости и – кирдык!

– Да с чего бы вдруг? – завелась Зинка.

– Жена у него умерла – это раз! – начала перечислять причины предполагаемого самоубийства Петровича Надюха. – Сам инсульт перенес, едва ходит – это два! Дети к нему не ездят почти – три! Пенсия небольшая, а жить как-то надо – четыре! Дальше перечислять или этих причин хватит?

– Хватит, – растерянно пробормотала Зинка. – Слушай, надо же что-то делать…

– А что тут сделаешь, – философски заметила подруга. – Если человек захотел на тот свет, его не укараулишь, все равно все по-своему сделает. Не повесится, так утопится, не утопится, так отравится.

– Не, я побегу сейчас за ним, отговорю, – возразила Зинка.

– Ты что, сдурела? – возмутилась Надька. – А магазин бросишь? Без работы остаться захотела?

Зинка задумалась. С работой в деревне было не то что туго, а вообще никак. И хозяин магазинчика, бизнесмен местного разлива Вадька Сыромятников, церемониться бы с ней не стал. За брошенный в рабочие часы лабаз выгнал бы к чертовой матери, благо найти замену продавщице – дело пятиминутное.

– Слушай! – внезапно осенило Зинку. – Давай так сделаем: обзвоним соседей дядьки Сережки, объясним, что он сделать собрался, попросим остановить его.

– Точно! – подхватила Зинкину идею Надька. – Давай, а я сейчас его дочке Вальке позвоню, у меня ее номер есть, потом еще в «скорую» и полицию.

– А в полицию зачем? – удивилась Зинка.

– Положено так! – отрезала Надька. – Давай звони, не задерживай.

Через полчаса деревня напоминала встревоженный улей. Практически во всех домах трезвонили телефоны, передавая по нескольку раз одну и ту же весть, только слегка интерпретированную в зависимости от фантазии звонившего.

– Васильевна, знаешь, что наш Петрович учудить собрался?

– Да знаю уж, совсем на старости лет с ума спятил, травиться собрался, яд крысиный купил.

– Ой, Манька, ты знаешь Сергея Петровича? Который с палкой ходит? Так он утопиться решил. Только камень подходящий ищет, чтоб сразу на дно его уволок.

– Федька! Беги скорей домой, Петровича выручать пойдем! Не от кого, а от него самого. В магазине был, дак говорит Зинке, жизнь надоела, пойду напьюся и спалю к чертовой матери и дом, и хозяйство свое, и себя заодно. Беги домой говорю, а то вся деревня сгорит!

В общем, за короткий промежуток времени фонтанирующая фантазия односельчан топила Петровича в озере, колодце, речке. Сжигала в доме, баньке и сараюшке. Вешала на чердаке, в подвале, в гараже, в саду. Травила крысиным ядом, уксусом, бензином. Застреливала из ружья, пистолета, «шмайсера», про который девяностотрехлетняя бабка Дуся сплетню запустила. Старушка хорошо помнила оккупацию деревни фашистами, но напрочь забывала все, что случилось вчера.

Когда не осталось никого, кроме вечно пьяного Васьки Жердяя, кто бы еще не знал взбудоражившую деревню новость, телефоны-смартфоны-айфоны умолкли. Зато ожила улица. Людские ручейки потянулись к окраине, где пускали солнечные зайчики большие окна дома Петровича. Кто-то торопился, суматошно вздымая деревенскую пыль подошвами, дабы не опоздать к самому интересному. Кто-то шагал степенно, зная, что все равно успеет, поскольку живет недалеко. Но примерно в одно время у калитки во двор Петровича собралась толпа человек в тридцать. По городским меркам совсем немного, но в деревне последний раз столько людей вместе видели на День Победы у скромного обелиска возле сельсовета. Были в этой гурьбе и зачинщицы переполоха – Зинка с Надькой. Зинка упросила по телефону хозяина Вадьку отпустить ее на полчаса, рассказав, зачем это нужно. Сыромятников умно вставил в разговор «форс-мажор» и разрешил прогуляться до Петровича, справедливо рассудив, что покупателей в это время не будет, все к повешенному, как магнитом, притянутся. Да и любопытно ему стало, чем все закончится, ведь будущего самоубийцу он знал лично, не раз просил его мелкий ремонт в магазинчике сделать.

Хотя большинство односельчан Петровича слыхом не слыхивали об испанском писателе Мигеле Сервантесе де Сааведра и его романе «Славный рыцарь Дон Кихот Ламанчский», цитату «в доме повешенного не говорят о веревке» знали, считая ее житейской мудростью. Потому вели себя у калитки тихо, переговаривались полушепотом и вообще не торопились войти на чужую дворовую территорию. В том числе из-за того, что Петрович не жаловал незваных гостей, мог особо назойливых и матюгами обложить. Покойники, правда, не матерятся, обычно ведут себя пристойно, но кто его знает? Пока судили-рядили, кому отправиться в дом, чтобы разыскать остывшее тело Петровича, при этом гадая, какое место выбрал новопреставленный для упокоения, со стороны райцентра в деревню влетел целый кортеж из пяти машин. Возглавлял его старенький синий «форд» сына Петровича Володьки. За ним скрипел всеми деталями «уазик», доставшийся нынешней полиции в наследство от советской милиции, сзади подпирали «буханки» МЧС и скорой помощи. В арьергарде плелась неизвестно зачем «пожарка», из тех, что всем своим видом демонстрируют поговорку «что сгорит, то не сгниет». Вся эта свора спасательных машин, кроме Володькиного «фордешника», сверкала мигалками и завывала сиренами на разные лады, распугивая деревенских кур, копошащихся на обочине и в палисадниках. Самопальный деревенский сход у дома Петровича ошарашенно расступился, давая дорогу представителям власти и родственникам.

Первым к калитке бросился Володька, не заглушив мотор и позабыв закрыть водительскую дверцу. За ним, охая и причитая, припустили дочки Петровича – Зоя и Валька. Полиционеры прошествовали во двор важно и неторопливо, как и подобает служивым при исполнении. Молоденький фельдшер, прикрывающий ладошкой зевающий рот, остался ждать у «скорой», когда его позовут к трупу или полутрупу, уж как получится. Спасатели и пожарные скучковались в компанию, поняв, что они пока без надобности, и дружно задымили сигаретами, травя анекдоты и не обращая внимания на суету вокруг.

Володька с сестрами мигом обшарили все закоулки отцовского дома и появились на крыльце с недоуменным выражением лица. Толпа поняла, что развязка истории затягивается, и наперебой стала давать им советы:

– В баньке, в баньке гляньте!

– И в колодец загляните!

– В погребе-то смотрели?

– А может он на яблоньке сподобился…

Володька досадливо махнул рукой на доброхотов-советчиков, и в пять минут заглянул во все дворовые закоулки. Отца нигде не было.

– Никак в лес ушел помирать, болезный! – ахнула бабка Дуся. – Мой-то Шарик, как заболел от старости, тоже со двора ушел подыхать, так и не нашла его потом.

– Помолчи, старая! – одернул старуху, уразумевший, что в деревне происходит что-то неладное и недавно подошедший полупьяный Жердяй. – Ишь, что удумала, человека с кобелем ровнять.

– А не все равно? – отмахнулась от него бабка Дуся. – Все мы твари божьи…

Но тут уже вся толпа цыкнула на нее, и бабка, обидчиво поджав сухие губы, умолкла.

– Что делать будем, граждане? – обратился к деревенским полицейский с лычками старшего сержанта. – Куда потерпевшего задевали, где его искать теперь?

Толпа загудела обескураженно. И только бойкая Надька звонко ответила стражам порядка:

– А где ж его искать? Он, поди, уж на небесах, сидит и с облака за нами наблюдает…

– Цыть, егоза! – осадил деваху девяностолетний дед Матвей. – Нашла над чем надсмехаться.

– Верно, дедушка! – заржал старший сержант. – Тут не до смеха, надо ложный вызов оформлять и штраф за него выписывать. Не найдем, кто нас вызвал, родственникам придется раскошелиться.

С этими словами полицейский ухватил Володьку за плечо и поволок к «уазику». Тот растерянно смотрел на односельчан, но они стыдливо отводили глаза в сторону. Нарываться на штраф никому не хотелось.

– А ну оставь Володьку! – откуда-то сверху, словно глас божий, рявкнул рассерженный голос Петровича. – А то так перекрещу палкой, всю жизнь на таблетки работать будешь!

От неожиданности сержант присел и выпустил плечо задержанного. В полуприсяде, придерживая рукой форменную кепку, опасливо глянул вверх. Туда же посмотрела враз притихшая в суеверном страхе толпа. И почти восемь десятков глаз разом увидели Петровича, восседавшего на коньке крыши, с грозно вздернутой над головой березовой клюкой с узорами. Он, оказывается, все это время наблюдал за катавасией сверху, не подавая голоса, поскольку интересно стало, чем вызван переполох у его дома.

– Дядя Сережа! – ахнула Зинка, прикрыв рот ладошкой. – Живой!

– Петрович, – приложив ладони рупором ко рту, проорал Жердяй. – Ты чего на верхотуру забрался, мы тебя уж обыскались совсем.

– А чего меня искать? – насупился Петрович. – Я вам не заначка и не дите малое, чтобы в прятки играть.

– Так это, Зинка сказала, что ты вешаться собрался, вот мы и собрались, чтобы, так сказать, похоро… то есть отговорить тебя, – разъяснил Жердяй.

– Делать мне нечего, только руки на себя накладывать, – крикнул Петрович.

– Дядя Сережа, а зачем тогда веревку покупал и спрашивал, выдержит ли она человека? – спросила Зинка.

– А как я, по-твоему, со своей ногой на крыше работать буду? Страховка нужна, да крепкая, чтобы вес мой выдержала, – нехотя растолковал Петрович.

– А мыло зачем?

– Мыться! – уже сердясь, крикнул Петрович. – Ты еще спроси, зачем сардельки и водку брал.

– Зачем?

– Выпить и закусить после баньки! Суббота же! – Петрович укоризненно покачал седой головой. – Ну, ты и дура, девка, хоть и продавщица!

– Батя, а чего тебя вообще на крышу потянуло? – спросил отца Володька.

– Шиферину менять надо, подтекает уж второй месяц. Тебя ведь не допросишься, городской стал – не подступись.

Володька виновато опустил голову, не зная, что ответить на справедливые упреки отца. Односельчане тоже порицающе молчали, хотя, чего тут лукавить, и у них имелись грешки перед родителями. У кого большие, у кого поменьше, но у всех в загашнике было то, что вспоминается после смерти самых близких людей, как долг, который уже невозможно оплатить. Так и приходится потом жить с ним, ругая себя самыми последними словами. Ничего не ответив, Володька пошел к лестнице, приставленной к крыше, с явным намерением забраться наверх, к отцу.

– Постой, паря! – раздался зычный голос старшего из спасателей. – Зря мы, что ли, за пятьдесят верст сюда перли? Ну-ка, ребята, быстренько провели учение по ремонту кровли после стихийного бедствия.

Спасатели тут же побросали недокуренные сигареты и в считанные минуты подняли наверх приготовленный Петровичем лист шифера. Быстро вытащили гвозди, державшие старый лист, заменили его новым. Потом, несмотря на матерное возмущение и размахивание палкой хозяина дома, каким-то хитрым способом обвязали его и десантировали вниз без всякой лестницы. Сельчане от восхищения смеялись, хлопали друг друга по плечам и даже аплодировали. Только Петрович недовольно бурчал что-то себе под нос, пытаясь распутать хитрые узлы, обвязанные вокруг его туловища.

– Чего бормочешь там, Петрович? – спросил Жердяй.

– Да вот думаю завтра к Зинке сходить, крысиного яду купить, – хмуро ответил с трудом освободившийся от спасательных пут Петрович.

– Что, крысы одолели? – осведомился старший из спасателей.

– Да нет, – серьезно и строго глянул на него Петрович. – Просто у меня погреб отремонтировать надо, да и картошку не всю еще окучил…

– А как это взаимосвязано? – удивился Володька.

– Эх, ты! А еще начальник цеха, – снисходительно хлопнул сына по плечу Петрович. – Я зелье куплю, Зинка решит, что отравиться решил, тревогу, значится, объявит, и опять все приедут, все сделают, а у меня и хлопот всего на склянку с отравой.

Вот тут уже засмеялись, захохотали, заржали все. И менты, и заспанный фельдшер, и пожарные со спасателями. Про деревенских и говорить нечего. Даже сам Петрович не выдержал, растянул в улыбке вечно сердитые губы. Пожалуй, впервые за пяток с лишним лет, прожитых без своей благоверной.