Текст книги "Персик"

10

Поезд из Нейи, забитый немецкими я итальянскими солдатами, медленно, с частыми остановками, двигался к Парижу. Кроме солдат в поезде ехали несколько штатских, сельскохозяйственные рабочие, которые имели разрешение на переезд в другую область, женщины и дети. Поезд останавливался на каждой маленькой станции и время от времени ломался; вновь отправлялся, чтобы опять остановиться где-то посреди бесконечных бурых полей и виднеющихся вдали заснеженных вершин Альп, когда патруль навязчивых немецких солдат изучал документы.

Леони обратилась к коменданту Штайнхольцу с просьбой обеспечить ей специальное разрешение на путешествие.

– В Париж? – переспросил он лениво. – Что заставляет вас ехать туда, мадам Леони?

– Семейные дела, – ответила она твердо. – Я должна встретиться с юристами относительно моего завещания. В это сложное время, – добавила она сухо, – никто не знает, когда оно может понадобиться.

– И это единственная причина? – Его удивленный взгляд впился в нее. Она чувствовала, что он знал о Лоис.

– Я собираюсь увидеться с внучкой и проверить состояние моего зятя на Иль-Сен-Луи. Особняк де Курмонов – национальное достояние. Мой долг – убедиться, что он поддерживается в должном состоянии.

– Вы найдете в доме некоторые перемены, – сказал фон Штайнхольц, нажимая кнопку сигнала для вызова помощника. – Хотя, судя по тому, что слышал я, ваша внучка не изменилась.

– Все, что мне нужно от вас, герр фон Штайнхольц, это необходимые проездные документы, – холодно ответила Леони, – я не нуждаюсь в вашем мнении.

Его глаза зло сверкнули сквозь толстые очки, когда он разговаривал со своим помощником.

– Крюгер, мадам уезжает в Париж. Пожалуйста, снабдите ее необходимыми документами. – Повернувшись к Леони, он сказал: – Я подпишу их лично, чтобы у вас не было проблем во время путешествия. Бумаги доставят вам завтра. – Подняв телефонную трубку, он дал понять, что беседа закончена.

Леони еще никогда не испытывала такой острой необходимости видеть Джима, как в тот момент, когда покинула кабинет фон Штайнхольца. Он-то знал, как обращаться с этим скользким человеком. Но Джим был в Англии с группой бомбардировщиков Воздушных сил США. Она получила эту информацию от Гастона Лафарга, пекаря в Сен-Жан, руководителя местного движения Сопротивления, он и был источником всей ее информации. Тот же Гастон рассказал ей о Жераре. Передавая ей свежий хлеб, он сказал:

– Мне очень жаль, но это не очень хорошая новость. О, пожалуйста, не волнуйтесь так, – добавил он, в то время как глаза Леони расширились от тревоги. Но мы слышали, что он интернирован в принудительный трудовой лагерь рядом с бельгийской границей. Нацистам нужно было официальное заявление о сотрудничестве в управлении заводов де Курмонов, но месье Жерар отказался. Как и многим другим, отказ стоил ему свободы.

Гастон задержал ее, когда она потерянно направилась к дверям.

– Многим людям нужна наша помощь, – сказал он шепотом, – бежавшим заключенным, летчикам, которые были сбиты, женщинам других национальностей, которые сражаются за нас, мадам. Их надо тайно вывезти из страны. Мы организуем рейс на юг Франции через Марсель в Испанию. Им нужно место, где можно спрятаться, и оно должно быть на побережье. Моим коллегам кажется, что подвал отеля идеально подходит для этого.

– Подвал отеля… но немцы в отеле?

– Точно! И, следовательно, где можно найти более подходящее место? Кроме фон Штайнхольца и его подчиненных, все остальные немцы и итальянцы находятся в гостинице временно. Им не знакома повседневная жизнь гостиницы. Оки – офицеры в отпуске, отдыхающие от ратных подвигов. Они там для того, чтобы хорошо провести время. Для них подвалы гостиницы – всего лишь хранилища шампанского. Никто и не сможет предположить такого безрассудства. Большая проблема – наладить регулярные рейсы с Севера. Это сложно.

Леони колебалась. Ей хотелось сказать «да», но решать должна была Леонора. Если их поймают, то вся ответственность ляжет на Леонору как управляющую отелем. И еще была семилетняя Пич. Она не могла подвергать ребенка такому риску.

– Пожалуйста, подумайте, мадам Леони, – просил Гастон, открывая ей дверь. – Мы будем так благодарны.

Война делает героями самых обычных людей, думала Леони, восхищаясь его мужеством.

– Мы обсудим это с моей внучкой Леонорой, – пообещала она.

Письмо Каро, написанное несколько недель назад, Она получила только на днях. Его доставил фермер на повозке с пони в упряжке. В молодости Леони так каталась в нормандской деревне, а теперь такие повозки появились на военных дорогах Франции. Враги ездили на богатых черных «мерседесах», больших «ситроенах» и сияющих темных «курмонах».

Она решила сохранить содержание письма в тайне хоть на какое-то время и благодарила Бога за то, что не было связи и Эмилия ничего не знала о поведении дочери. Но Леоноре она должна была все-таки рассказать о причине отъезда в Париж.

Леонора сидела как каменное изваяние, а потом расплакалась.

– Как Лоис могла сделать это, – рыдала она, – могла! Но это правда, бабушка, я уверена.

Бедная Леонора, начинали сказываться напряжение работы и попытки сохранить независимость. Не сказала ни слова, она ворвалась в кабинет коменданта и заявила, что отказывается сотрудничать и отель будет закрыт.

– Как пожелаете, – ответил фон Штайнхольц с насмешливой улыбкой. – Хотя, конечно, отель не закроют. Он будет просто реквизирован. Так же, как вилла вашей бабушки. А вы с бабушкой и маленькой девочкой интернированы. – Он посмотрел на карту. – Здесь есть лагерь рядом с итальянской границей, он подойдет, я думаю. – Штайнхольц улыбнулся ей через сияющие очки в золотой оправе, и Леонора поняла, что она побеждена. Даже если она предпочтет лагерь и позволит взять отель, она не сможет подвергнуть этому бабушку и Пич! А вилла была очень дорога бабушке, она была ее убежищем в мире. Эта мысль наполнила ее гневом. Любое сопротивление с ее стороны должно быть обдуманным и более осторожным.

Когда Леони рассказала ей о разговоре с Гастоном, Леонора сразу оценила предстоящую возможность.

– Мы сделаем это, – с готовностью сказала она. – Подлвалы очень просторны, мы постараемся соединить их с виллой. Но нужно подумать, как построить остальные звенья цепи.

– Между тем, – вздохнула Леони, – надо что-то предпринять, чтобы Пич была в безопасности.

11

Палаццо д’Оревилль был самым шикарным отелем во Флориде, и даже ограничения военного времени не смогли разрушить рушить ауру блеска, роскоши и оживления, которые царили там всегда. Бронзовые от загара морские офицеры в белых тропических одеждах прекрасно проводили время, наслаждаясь комфортом шикарных апартаментов и бара, в котором всегда были чудесные напитки, а затем возвращались на базу в Пенсаколу. Летчики Воздушных сил в ослепительно голубом, с напряженными лицами, усталыми глазами ждали дальнейших приказов, армейские офицеры дядюшки Сэма в прекрасно скроенных блекло-желтых пиджаках, украшенных боевыми наградами, пытались на эти короткие дни забыть, что мир охвачен войной.

Эмилия де Курмон делала вид, что совершенно не замечает признаков нервного напряжения гостей, легкой дрожи рук, чрезмерной говорливости и, легкого тика или странного пустого взгляда людей, которые слишком много повидали на войне.

Она просто делала свое маленькое дело, обеспечивая им необходимый комфорт: отдых, хорошую еду и напитки. Девушки Флориды, которые работали в круглосуточно открытых кафе или на фабриках, появлялись в свободное от работы время, красивые и энергичные, скрашивая им досуг, предлагая дружбу, а иногда и любовь.

Гостиница была спроектирована как палас-отель «Альгамбра» в Гренаде, с внутренними двориками и фонтанами, с прекрасными садами, тенистые аллеи которых вели к морю. Говоря по правде, аллеи были немного запущены и заросли больше, чем следовало, так как только два старых садовника присматривали за садом, – что ж, война диктовала свои условия. И побелка была не совсем свежей, зато льняные простыни были превосходны; и никто не пожаловался на длинные очереди и долгое обслуживание, так как штат был минимален.

Хотя внешне Эмилия де Курмон была копией своей матери Леони в молодости, ее способность заниматься сразу несколькими делами делала ее совершенной американкой. Но она была француженкой по происхождению и абсолютной бразилианкой по воспитанию и стремлениям. Эмилия унаследовала прекрасную фигуру и черты лица своей матери (и, в свою очередь, передала их дочерям) – прямой нос, высокие скулы, аккуратный подбородок и широко распахнутые глаза, и те же роскошные светлые волосы. Но, несмотря на всю женственность, обаяние и бразильский шарм, решительность и деловитость обеспечили ей успех в мужском мире бизнеса. Эмилия де Курмон всегда добивалась поставленной цели.

Ее день состоял из длинной вереницы дел, обычно она вставала в пять утра, и, совершенно измотанная, ложилась далеко за полночь.

Свежая, прекрасно одетая, как подобало ее положению менеджера и владелицы отеля, со светлыми волосами, красиво убранными под бархатную сетку, с огромным сапфировым кольцом, сверкающим на левой руке (подарок Жерара на помолвку), которое она никогда не снимала, – Эмилия каждое утро приходила в гостиницу. Было намного проще переехать в отель сейчас, когда она была одна, но она заставляла себя возвращаться каждый вечер домой и, сдерживая слезы, проходить по пустым комнатам. Эмилия обещала себе, что будет плакать потом, когда все вернутся, но не раньше. Кто бы мог представить, что это все случится? Откуда она могла знать, что упадет и сломает бедро и что отъезд Лоис и Пич во Францию так надолго разлучит их. Эмилия столько раз перебирала все эти «только если», что уже не могла думать об этом.

После страшного сообщения о болезни Пич и отъезда Жерара в Париж, она пыталась убедить себя, что все будет в порядке, что ее маленькая дочь выживет и две старшие дочери вернутся домой со своей сестрой, пока война еще не отрезала им путь к возвращению. Иногда ночью, в постели, Эмилия молилась, предлагая Господу сделку: «Я отдам все это, – обещала она, – отели, деньги, роскошь – все. Только верни мне моих детей и мужа целыми и невредимыми». Но ее любимая, дорогая, маленькая Пич сейчас ходила только с помощью специального приспособления. Было так больно думать, что эти когда-то сильные ножки закованы в сталь, и в ее повторяющихся ночных кошмарах был один, где Пич кричала свое бесконечное «убери их, убери их, мама», а она ничем не могла ей помочь.

Пич было уже семь лет, и Эмилия не представляла себе, как она теперь выглядит. У нее были только воспоминания.

Сады были особенно прекрасны в это чудесное утро, трава и деревья блестели в росе, а на деревьях начали распускаться розовые, фиолетовые и оранжевые цветы. Конечно, траву нужно подстригать, дорожки – подправлять, на кустах остричь сухие веточки, но все равно сад был великолепен.

Эмилия заглянула в кухню отеля, взяв на ходу чашечку кофе и свежевыпеченную булочку, которую она торопливо ела, идя по коридору, зная, что в такой ранний час ее никто не увидит.

Сейчас в кабинете была приятная прохлада, а позже будет ужасно жарко. Эмилия только время от времени использовала кондиционер, экономя электроэнергию, приберегая эту роскошь для гостей.

Список вопросов, которые нужно решить, был подготовлен ее секретарем, и отдельно список срочных вопросов: узнать о запасах ликеров; где можно получить запчасти для косилок, лампочки, и отчаянно нужна поставка сигарет.

Эмилия поставила чашку, и неожиданно слезы брызнули у нее из глаз. Она так долго сдерживалась, запрещая себе плакать о Жераре, о Пич, а сейчас она плакала о косилках и лампочках. Слишком много всего, чтобы со всем справиться. Слишком много! Иногда ей казалось, что это был нескончаемый вечер, на котором она вынуждена быть хозяйкой. «О, Жерар, Жерар, где ты? Жив ли ты?» – И тут же пришла в ужас от того, что вслух задала вопрос, который сама себе строго-настрого запретила. Жерар должен жить. А Лоис и Леонора? Несколько кратких сообщений через дипломатический канал, но ничего нового: они были все еще во Франции, и с ними все в порядке. А Пич, ее маленькая любовь… Эмилия вытерла слезы и решительно принялась записывать, кому необходимо позвонить сегодня же. Единственный способ не потерять разум – все время работать. Это спасало ее, когда умер ее первый муж – Роберто. Работа была волшебным талисманом спасением от одиночества и отчаяния, возможностью чувствовать, что она реально существует.

Телеграмма из Красного Креста пришла в полдень, и при виде желтого конверта сердце Эмилии похолодело. Ее секретарь ожидала у двери, полная страшных предчувствий, пока Эмилия вертела конверт в руках и наконец-то открыла.

– Ох, – выдохнула она и воскликнула: – О, благодарение Господу, с Жераром все в порядке! Его интернировали в лагерь, в Бельгию. В принудительно-трудовой лагерь, как они называют его. Но с ним все в порядке. Благодарю, благодарю, – плакала она, поднимая глаза к небу, – благодарю, Господи!

Вечером в бар были доставлены всевозможные напитки, и Эмилия, сияя от счастья, порхала среди гостей, чтобы убедиться, что они так же счастливы, как и она, даже если это совсем короткое счастье.

Пожилой сенатор из Вашингтона, который прибыл на военно-морскую конференцию, предложил ей план действия.

– Я не могу понять, как вы можете находиться здесь, если ваша маленькая дочь в Париже, – задумчиво сказал он. – По крайней мере, если вы были бы в Лиссабоне, вы могли бы получать от нее известия.

– Лиссабон? – Эмилия посмотрела на сенатора с удивлением.

– Странный город, – заметил он, – я был там всего пару недель назад. Проклятый город полон шпионов и контршпионов, французских, английских, немецких, и все они собираются в одних и тех же ресторанах! И совсем рядом люди тех же национальностей убивают друг друга. Мне кажется, миссис де Курмон, что в Лиссабоне каждый человек может получить все, что захочет: отличную еду, убийство, любую информацию. Но все это, естественно, за хорошую цену.

Эмилия подалась вперед, напряженно слушая его.

– Я готова заплатить любые деньги, – прошептала она, – чтобы получить известия о моей дочери. Но, сенатор, я здесь, во Флориде. Каким образом обычная женщина попадет в Лиссабон в военное время?

Добрые, улыбающиеся глаза сенатора встретились с ее взглядом. У него были дочки чуть постарше Пич.

– Нужно подумать, что можно сделать в этом случае, миссис де Курмон.

12

Пич с трудом преодолела последние несколько метров и, оказавшись на вершине горы, спряталась под ветвями старого оливкового дерева, единственного островка тени. Небо было настолько ярким, что синева давила. Полуденное солнце – в зените лета. Далеко внизу виднелся розовый отель с чудесными арками, оливковые деревья и кипарисы обнимали его, он был похож на кусочек пышного темного бисквита, покрытого сахарной глазурью. Прямоугольный бассейн сверкал на солнце, как аквамарин, и Пич смотрела на купающихся людей, которые плавали, а затем вылезали из бассейна и отряхивали с себя холодные капли воды. «Как мокрые собаки», – думала Пич с презрением. Немецкие официанты в белых пиджаках носили подносы с пенящимся ледяным пивом, и обрывки музыки доносились до горы. Все выглядело так, как обычно бывает у всех людей во время отпуска, только не было детей.

Пич легла и стала смотреть на небо. Даже обычно шумные птицы и цикады не пели в такую жару, но бриз доносил нежный аромат мимозы и особенный запах моря, едва уловимый аромат розмарина, тимьяна и других цветов. Она не могла больше выносить свою комнату. Длинные зеленые ставни виллы были закрыты, и тусклый полупрозрачный свет давал ощущение того, что находишься под водой. Белая простыня была смята, оттого что она крутилась в постели без сна. Книга валялась на полу. Леони уже два дня как уехала, Леонора была занята в отеле, мадам Френар отдыхала. В доме была такая звенящая пустота, что Пич стало страшно. Ей хотелось бы, чтобы Леони не уезжала в Париж, это было так далеко, и хотя бабушка и Леонора ничего не говорили, они обе были взволнованы. И, как Пич ни старалась, не могла отогнать мысль, что папа уехал, так же как и бабушка, обещая скоро вернуться. И Джим тоже.

Пич представляла, что бы она могла делать, если бы была дома, во Флориде, с мамой. Леонора сказала ей, что когда здесь, во Франции, день, то дома уже ночь. Мама, должно быть, спит. Может быть, видит ее во сне. Но это было так давно, вдруг она забыла свою дочку?

Пич быстро села. Конечно, мама не забыла ее, глупенькая, зачем она думает об этом. Бабушка рассказывала ей, что когда пришлось отправить Эмилию в Бразилию, совсем маленьким ребенком, она никогда не забывала о ней и думала каждую свободную минуту. Матери никогда не забывают своих детей, ободряла она Пич. Правая нога ее по-прежнему в стальной подпорке, было жарко и неудобно, и. Пич зло глянула на кожаные ремни. «Дерьмо. Дерьмовая вещь». Наклонившись вперед, она яростно расстегнула крепления. Свобода! Пич тщательно осмотрела ногу. Правая нога выглядела не так уж плохо, просто была немного тоньше. Она занималась упражнениями каждый день и плавала утром, перед тем как ехать в школу в Монте-Карло, и сразу, как только приезжала домой вечером. И это было самой лучшей частью дня!

Пич бросала портфель на пол, снимала круглую соломенную шляпку и вместо школьной формы натягивала свой хлопчатобумажный купальный костюм. Затем спешила на пляж, вниз, и торопилась настолько, насколько позволяло крепление на ноге, шагая немного боком – походкой, которая выработалась за последние два года. А потом, освободившись из плена крепления, она плавала на спине в чистой воде моря, распустив свои длинные волосы, которые прохладной волной струились за ней! Через несколько минут Пич поворачивалась и плыла, рассекая воду сильными руками, и это ощущение силы, пока она плыла, опьяняло ее.

Подняв крепление, Пич внимательно осмотрела его. Она могла поклясться, что человек, сделавший его, не имел детей. Если бы они у него были, он, конечно, использовал бы красивую красную кожу, или розовую, или просто хорошенькие ленточки. Она сказала бабушке, что хочет выбросить их в Море, но бабушка не разрешила.

Пич, не отрываясь, смотрела на море, такое синее, такое спокойное. Она видела усыпанную гравием дорожку, огибавшую косу Сен-Хоспис, там отлогий спуск скал погружался в море, и вода была ультрамариновой. Превосходное место.

Встать на ноги без помощи приспособления оказалось не так просто, сначала она встала на колени и уперлась руками, затем ухватилась за ветку и поднялась. И дорога, по которой Пич поднималась час назад, показалась неожиданно крутой. Осторожно, как бы пробуя вес своего тела, она встала на правую ногу. Колено немного подогнулось, но Пич обеими ногами стояла на земле. Дальше – больше. Она с сомнением посмотрела на приспособление, которое лежало на выжженной траве. Его можно надеть в любую, минуту. Но нет. Она никогда, никогда больше не наденет эту дерьмовую штуку. Держа приспособление за уродливые кожаные крепления, Пич попробовала шагнуть по узенькой каменной тропинке. Левая нога поехала на зыбких камешках, и ноги опять дрогнули. Пич прикусила губу, чувствуя струйку пота на спине под рубашкой. Ветер донес обрывки музыки и смеха, и она зло взглянула в сторону бассейна. Этот ненавистный фон Штайнхольц, должно быть, там. И этот еще-более отвратительный Уолкер Крюгер, который пытался приказывать и руководить работой отеля. Ну, ничего, женщины из семьи де Курмон сильные. Их не одолеть.

Полукарабкаясь, полускользя, с оцарапанными, сбитыми в кровь ногами, она спустилась к подножию горы. Заставляя себя давать одинаковую нагрузку и правой, и левой ноге, Пич шла, хромая, по дорожке, которая вела вокруг мыса. Дойдя до края скалы, она с презрением посмотрела на приспособление для ходьбы и бросила его со скалы. Заходящее солнце последний раз сверкнуло на стальном кольце, вода приняла его с тихим всплеском. Подняв руки над головой, Пич победно крикнула. Эта паршивая вещь утонула, и никогда, никогда снова она не наденет ее.

13

За последние полчаса Энрико Гарсиа прикурил четвертую сигарету и нервно посмотрел на часы. Одним из достоинств Лоис было то, что она всегда непредсказуема. Он дал ей еще пять минут, а потом решил позвонить. Отпив кофе, Энрико поморщился – слишком резкий, и задумался, был ли кофе в Барселоне таким же на вкус, как прежде, каким он его помнил.

Лоис скользнула на стул рядом с ним, в том маленьком баре на Центральном рынке, где они впервые встретились.

– Мне нужно выпить, – нервно сказала она. Энрико помешивал кофе, он принимался уже за четвертую чашку.

– Очень плохо, – проговорил он, – сухой закон.

– Черт! О, черт! – Лоис забыла, что три дня в неделю продажа алкоголя запрещена, и это досадное разочарование заставило ее заплакать.

Он подумал, что ее внешний вид и ее реакция на отсутствие спиртного были нехорошим признаком.

– Живя в объятиях роскоши с нацистским боссом, ты начинаешь портиться, – сказал он, подавая знак содержателю ресторанчика.

– Энрико, сейчас я действительно испугана. – Буфетчик ПОСТУПИЛ перед ней маленькую кофейную чашечку, наполненную бренди.

– Экстренный случай, – прошептал он.

– Мы все боимся, Лоис. Ты привыкнешь. – Энрико заметил, что ее руки, когда она поднимала чашку, дрожали.

– Ты не понимаешь, ничего не понимаешь. – Лоис уставилась в пустую чашку. – Я боюсь каждый раз, когда Карл смотрит на меня, оценивая, как призовую скаковую лошадь, чьи данные не совсем соответствуют его ожиданиям, ее цене, которую он заплатил. Я боюсь каждый раз, когда он дотрагивается до меня – физически боюсь. Карл – садист, он любит причинять боль. О, пока ничего не было такого, чего я не могла бы выдержать, и, может быть, это даже доставляет мне удовольствие, – горько добавила она. – Боже, ты не знаешь, как я презираю себя потом.

Энрико зажег еще одну сигарету, отгоняя едкий дым.

– Я могу справиться с остальным, – сказала Лоис, и слезы заструились по ее лицу. – Я могу щеголять в самой шикарной одежде и убеждать себя, что не замечаю презрения людей. Я могу ездить по Парижу в собственной машине с шофером и есть самые изысканные кушанья в «Рице», в то время, как другие не имеют ничего, ношу драгоценности, которые, вероятно, изъяты у какой-нибудь чудесной французской семьи. Я могу улыбаться, когда Карл обнимает меня на людях, смеюсь, когда при мне ведутся непристойные разговоры, веду себя как хозяйка и поставляю девочек для его гостей. Я сдерживаюсь, когда он ласкает мне грудь в театре или ресторане, убеждаясь, что все понимают, кто я есть и что он владеет мной. Я только говорю, что в следующий раз возьму нож и убью его.

Ее светлые волосы были стянуты сзади голубым шарфом, на Лоис не было и следа косметики. Она выглядела шестнадцатилетней школьницей. Энрико был поражен, увидев ее в такой необузданной ненависти. Лоис всегда играла роль жестокой, самонадеянной, маленькой богатой девочки, которая не заботится о том, кто что подумает, живя одним днем. Жизнь всегда принимала ее условия.

Он крепко сжал ее руку, сдерживая дрожь, и подал знак буфетчику.

– Боже мой. – Лоис отхлебнула из чашки бренди и посмотрела на него глазами, полными слез. – Можно подумать, тебе есть до этого дело.

– Это не твое личное дело, – холодно сказал Энрико, – у тебя есть задание, которое ты должна выполнить. Ты знала, на что идешь, когда начинала. Теперь ты – очень важная фигура в нашей организации. Ты нам нужна, Лоис.

– Хорошо хоть так. – Она допила бренди одним глотком. – По крайней мере, я нужна.

– Как ты можешь жалеть себя, – сердито сказал Энрико тихим голосом. – Сотни женщин в еще более худшем положении, чем ты. Ты живешь в роскоши. Другие прячутся в трущобах Менильмонтан или Бельвиля, и всего один шаг отделяет их от гестапо. Они потеряли своих мужей и сыновей. Они работают на Сопротивление и никогда не забывают об этом.

Лоис посмотрела на смуглое бесстрастное лицо Энрико. Он был прав. Она знала, на что шла. Сначала она была возбуждена игрой, и этот трепет опьянял. Игра с опасностью давала то возбуждение, которого не было в сексуальной игре с мужчиной, финал которой был ей известен.

Но Карл был умен, его наблюдательный взгляд не упускал ни малейшей перемены в ней. Когда они занимались любовью, он с леденящей улыбкой внимательно смотрел ей в лицо, стараясь уловить подлинные чувства. И когда-нибудь ночью, она это знала, он зайдет слишком далеко, перейдет грань, которая отделяет развлечение от жестокости. Лоис чувствовала, как страх закрадывается ей в душу. Лоис боялась самой себя.

– Если бы только я могла уйти от него! – Ее глаза умоляли Энрико. – Я могла бы работать где-нибудь еще. Я могу делать все, Энрико!

– Слишком поздно. – Энрико вынул пачку «Голуаз» из кармана. – Тебе нужно только, потерпеть его, пока он не устанет от тебя, Лоис. А пока для тебя есть работа. – Прикурив сигарету от окурка, он бросил его в глубокую пепельницу, уже переполненную до краев. – Итак, кто эти важные гости, Лоис?

Она уставилась на скудный набор бутылок в баре.

– Генерал Гудериан, человек, который оккупировал и практически уничтожил Реймс, и Отто Клебих, который контролирует производство шампанского.

– Не такая уж важная птица, – пожал плечами Энрико.

– Сегодня вечером будет прием у нас дома. Приедет Геббельс со своей женой Магдой, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и некто Шпеер, министр военной промышленности и вооружения. Конечно, с официальными сопровождающими лицами и прихлебателями. – Она взяла сигарету из рук Энрико и глубоко затянулась.

Энрико беззвучно присвистнул.

– Ты имеешь хоть малейшее представление, почему они здесь?

Лоис пожала плечами.

– Завтра состоится встреча, на которой будет обсуждаться вопрос об отправке французских рабочих на немецкие военные заводы. Я думаю, Гиммлер и Шпеер имеют разногласия. А Геббельс решил показать достопримечательности Парижа очаровательной Магде. Я должна повозить ее по шикарным магазинам, выбрать одежду, меха, шляпы, парфюмерию, драгоценности… Она, определенно, милая женщина… – Ее голос сорвался, по лицу потекли слезы. – Я не могу делать это, Энрико, не заставляй меня продолжать все это…

– Только еще один раз, Лоис. – Он сильно сжал ее руку. – Ты должна. Ты так хорошо работала, информация, которую ты доставала, бесценна. Она спасла жизни многим французам. Только делай то, что делала раньше, Лоис. Слушай все разговоры – особенно те, которые происходят после обеда, когда они пьют и обсуждают между собой вопросы, подлежащие обсуждению только за закрытыми дверями. Наблюдай за всем, читай любые документы или бумаги, случайно оставленные до и после встречи. Нам нужна любая информация, которую мы только сможем получить, Лоис. А потом я подумаю, что можно сделать, чтобы вывести тебя из игры.

– Ты действительно так думаешь? Правда, Энрико?

– Да, – обещал он. Будь проклят этот скот фон Брюгель! Он сломал ее. А Лоис была одним из лучших источников информации, уютно устроившись среди чинов нацистской власти.

– Лоис, ты должна обещать, что сегодня вечером ты превзойдешь саму себя. Красивая француженка Карла фон Брюгеля, его очаровательная хозяйка. Заставь всех завидовать ему, Лоис, чтобы Карл купался в лучах твоего блеска. А потом, когда ты будешь заниматься с ним любовью, брось это в шампанское. Он держал знакомый маленький пакетик. Он крепко заснет, а тебе надо будет просмотреть его бумаги по встрече, намеченной на завтра.

Она выдавила смешок.

– Лоис де Курмон, супершпион.

– Лоис де Курмон – смелая женщина. – Энрико наклонился и поцеловал ее в губы. – Пока, Лоис. Я буду думать о тебе.

Он смотрел, как она прошла к двери, задержавшись на минутку, чтобы поправить шарф на голове, окинула взглядом улицу, прежде чем выйти. Он надеялся, что с ней все будет в порядке.

Огромные хрустальные люстры особняка де Курмонов излучали свет, означавший: «Добро пожаловать!», когда длинные сияющие лимузины въезжали во двор и элегантные пассажиры покидали свои машины. Карл фон Брюгель, ожидавший гостей у витой мраморной лестницы, сердито посмотрел наверх, ища Лоис. Гости уже прибывали, а он должен встречать их один. О, наконец-то! Лоис легко сбежала по лестнице, – видение в крепдешине цвета морской волны. Длинное платье обнажало блистающие плечи, облегая изгибы ее точеной фигуры, подчеркивая высокую грудь, а прямая юбка с запахом спереди чуть-чуть приоткрывала красивые ноги в шелковых чулках. Уши украшали огромные изумруды, шею охватывало колье, усыпанное бриллиантами. Парикмахер забрал ее волосы в две сияющие волны, обрамлявшие прекрасное лицо, лицо, черт бы его побрал, на которое она сейчас целый час накладывала макияж, в то время как ей следовало бы быть здесь, рядом с ним!

– Как мило с твоей стороны, Лоис, выйти вовремя, чтобы встретить гостей, – сказал Карл холодно.

– А вот и они. – Не обращая внимания на его колючие слова, Лоис с распростертыми объятиями и улыбкой на лице шагнула навстречу Магде и Йозефу Геббельс. Магда, очень проницательная, необыкновенно привлекательная блондинка, была намного старше Лоис. Ее муж, худой, с большой продолговатой головой, обладал тем высокомерием, которое присуще всем маленьким мужчинам. Взгляд его серых выпуклых глаз заставил Лоис вздрогнуть. Йозеф Геббельс был страстным любителем женщин, и они с Магдой несколько раз собирались развестись, но, по слухам, Гитлер запретил им развод, это было бы плохим примером для нации. Рейхсфюрер Генрих Гиммлер – в парадной форме с яркими орденскими ленточками на груди – склонился над рукой Лоис.

– Большое удовольствие видеть вас, мадемуазель де Курмон, особенно еще и потому, что недавно я имел удовольствие видеть вашего отчима.

Лоис почувствовала, что краска схлынула с ее лица. Глава СС Гиммлер контролировал концентрационные лагеря. Если он виделся с Жераром, не означало ли это, что Жерар перемещен из бельгийского «политического» лагеря в один из концентрационных лагерей Германии?

Взяв ее за руку, Гиммлер прошел с ней в салон. В комнате были расставлены сладко пахнущий жасмин и высокие ароматные лилии. Гирлянды из лавра были развешены вокруг стола, украшенного серебряным блюдом, на котором, высотой в два фута, лежала гора белужьей икры. Официант в белых перчатках предлагал шампанское.

– Хороший человек ваш отчим, – сказал Гиммлер, – прямолинейный, честный.

– Да, Жерар – честный человек.

– Вам следует поговорить с ним, моя дорогая. Может быть, вы сможете убедить его, что работать на военных заводах де Курмонов – значит помочь приблизить конец войны. Глупый человек совершенно непреклонен.