Текст книги "В тени королевы"
Автор книги: Элизабет Фримантл
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Но мне так больно! Знаете, как в стихах: сердце разбито. Чувствую, оно рвется пополам!
Левина хочет ответить, что это пройдет, что однажды она оглянется назад и с улыбкой вспомнит о своем полудетском горе, но понимает – Кэтрин не поверит. Эмоции захватывают девочку целиком, составляют всю ее жизнь; возможно ли, чтобы такое сильное чувство просто ушло?
Так что она молчит и обнимает Кэтрин, пока та, успокоившись, не говорит:
– Maman хотела вас видеть.
Фрэнсис в своих покоях с портнихой, они возятся с несколькими отрезами ткани, сложенными грудой у стены.
– Ви́на, ma chere[21]21
Моя дорогая (фр.).
[Закрыть], – говорит она, приветливо улыбаясь, – я рада тебя видеть! Никто так, как ты, не разбирается в цветах! Мэри нужно новое платье на свадьбу кузины Маргарет.
Левина замечает, что при упоминании о свадьбе Кэтрин напрягается – неудивительно, если вспомнить, как безжалостно ее оторвали от молодого мужа. Фрэнсис берет отрез дамаста темно-розового цвета, прикладывает к нему другой, шелковый.
– Что скажешь? Как они смотрятся вместе?
– Мне кажется, слишком близкие цвета. Шелк платья будет лучше смотреться вот с этим. – Она указывает на отрез синего бархата. – И такой цвет больше ей пойдет.
– Ты права, как всегда, права.
Фрэнсис поворачивается к портнихе и отдает ей распоряжения: бархатное платье с вытачкой под горло и стомаком[22]22
Декоративная вставка для корсажа, имеющая форму треугольника вершиной вниз, закрывающая грудь и живот.
[Закрыть] из шелка. Объясняет, какой крой лучше всего замаскирует изуродованную спину Мэри: шов на спине надо пустить под углом, воротник сзади сделать жестким и добавить крахмальный полураф[23]23
Раф – пышный кружевной воротник.
[Закрыть], скрывающий горб.
– Вам нужно будет ее измерить, только сейчас она у королевы, не знаю, когда освободится. Пока возьмите как образец вот это. – И женщина протягивает портнихе старое платье Мэри.
– Господи боже, да оно словно для куклы пошито! – восклицает женщина, но под взглядом Фрэнсис осекается. – Прошу прощения, миледи, я просто…
– Довольно, – резко отвечает Фрэнсис и поворачивается к дочери. – Кэтрин, разве ты не должна сейчас быть в покоях королевы avec ta soeur?[24]24
Со своей сестрой (фр.).
[Закрыть] – И затем Левине: – Пока мистрис Партридж собирает свое хозяйство, давай прогуляемся. Хочу кое-что с тобой обсудить.
Бедная миссис Партридж, донельзя смущенная своей бестактностью, торопливо собирает разноцветные ткани. Тех, кто не знаком с Фрэнсис, она порой пугает: страшит сам титул герцогини, но верно, что и держится она холодно и отстраненно. Лишь немногие, как Левина, знают, что под этой внешней холодностью скрываются благородство и доброта.
Фрэнсис протягивает ей беличью накидку.
– На улице холодно, но на галерее много лишних ушей. Не возражаешь, Ви́на?
– С удовольствием подышу свежим воздухом, – отвечает Левина, и обе они облачаются в меха.
– Je peux imagine[25]25
Могу себе представить (фр.).
[Закрыть]… Ты ведь пишешь этого человека. Уверена, рядом с ним воздуха вообще не остается.
– Ты права, – отвечает Левина. – Но, мне кажется, в нем скрыто больше, чем видно на первый взгляд.
– Сомневаюсь, – с усмешкой отвечает Фрэнсис. – Что можно разглядеть в Поуле, кроме фанатичной приверженности своей вере? – Помолчав, она добавляет: – Королева его любит, и неудивительно: он вернул Англию в лоно Римской церкви.
Они выходят черным ходом, спускаются по узкой винтовой лестнице, ведущей из покоев Фрэнсис к восточному выходу из дворца. Во дворе спешивается гонец, весь забрызганный грязью, бросает поводья конюху и, прыгая через три ступеньки, взбегает на крыльцо. Интересно, что за новости он привез? Должно быть, о войне императора с французами. Королю тоже не терпится обагрить меч кровью – но, говорят, он останется в Англии, пока не родится наследник.
Деревья в саду чернеют на фоне тяжелого, словно густой суп, февральского неба. Трава перерыта кротами – женщинам приходится обходить высокие земляные холмики. Левина чувствует, как сквозь туфли просачивается влага. Наконец они доходят до беседки. У нее три стены – с четвертой стороны открывается вид на дворец – и голубятня на крыше. В теплую погоду, когда здесь пахнет полевыми цветами, а над головами воркуют голуби, джентльмены и дамы устраивают здесь свидания или просто присаживаются отдохнуть. Теперь голубей не слышно, сыро, вместо цветов пахнет мочой; но Фрэнсис и Левина не заботятся о том, чтобы найти место получше. Они садятся на холодную скамью. На полу зловещая россыпь белых перьев – должно быть, до кого-то из голубей добралась лиса.
– Как же я буду рада отсюда уехать! – говорит Фрэнсис. – В этом месте и стены давят на меня.
Левина с беспокойством смотрит на подругу. Фрэнсис похудела и побледнела, вокруг глаз черные круги.
– Когда ты выходишь замуж?
– Скорее всего, весной. К тому моменту пройдет год с тех пор, как герцог…
Левина кивает. Фрэнсис нет нужды договаривать: весной окончится должный срок траура по ее предыдущему, казненному мужу.
– Свадьба будет тихая. Никаких торжеств и пиров.
– И ты станешь мистрис Стокс! – Левина смеется, и Фрэнсис с нею. Обе понимают: хоть она и потеряет положение при дворе, но, даже выйдя за простолюдина, для всех останется герцогиней Саффолк и близкой родней королевы.
– Все думают, он охотится за моими землями. Да пусть хоть все забирает – все, что осталось: не высокая цена за то, чтобы выбраться из этого folie[26]26
Безумие (фр.).
[Закрыть]. – Подруга улыбается, и в этой улыбке Левине на миг чудится Джейн.
– Девочки поедут с вами?
– Об этом я и хотела поговорить с тобой, Ви́на, – отвечает Фрэнсис. – Королева говорит, что хочет оставить их при дворе. По крайней мере, Кэтрин.
– Боится нового мятежа, – размышляет вслух Левина. – Опасается, что партия реформатов попытается посадить Кэтрин на трон.
Всякий раз, пытаясь представить Кэтрин на троне, она невольно улыбается этой мысли. В конце концов, много ли требуется от принцессы, помимо королевской крови и способности производить на свет наследников?
– Сейчас, когда во чреве королевы растет младенец, она чувствует себя спокойнее, однако… да, видимо, дело именно в том. – Фрэнсис сжимает и разжимает руки, лежащие на коленях. – Прямо она этого не говорит, но, несомненно, так и есть.
– А люди верят, что Кэтрин вернулась в католическую веру?
– Верят, grace a Dieu[27]27
Благодарение Богу (фр.).
[Закрыть]; никто не сомневается, что все Греи теперь добрые паписты. Только… ты же знаешь, каково это. – О да, Левина знает! – Я убедила ее оставить мне хотя бы Мэри, – продолжает Фрэнсис. – Мэри никто не считает угрозой, так что она отправится со мной в Бомэнор, а во дворце будет появляться лишь изредка. Кэтрин отведут отдельные покои.
– Выходит, она больше не будет жить в комнате младших фрейлин под строгим надзором мистрис Пойнтц? – Пожалуй, не слишком хорошее решение, думает Левина.
– Знаю. Это честь для нее.
– Я бы сказала, довольно опасная честь.
Фрэнсис кивает.
– Левина, ты за ней присмотришь? Я беспокоюсь о Кэтрин. Она легкомысленна и порывиста; бог знает, в какую беду дочь может попасть без меня!
– Разумеется, присмотрю! Ты же знаешь, твои девочки для меня как родные. И с Кэтрин буду обходиться, как с собственной дочерью.
– Столько беспокойства из-за истории с молодым Гербертом! Пемброк даже со мной об этом разговаривал.
– О боже! – Левина догадывается, что разговор вышел не особенно приятный.
– Сына он отослал и, видимо, скоро отправит на войну с французами. Так что они с Кэтрин расстанутся надолго. Знаю, пора думать о том, чтобы подыскать ей другого жениха, но не представляю, кто в здравом уме сейчас захочет связывать судьбу с Греями.
Левина думает о Гарри Герберте: он не старше Маркуса – еще совсем мальчик! И все эти английские мальчики, сыновья придворных, что готовятся к сражениям на чужой войне… Порой она видит их на арене для турниров: возятся, как щенята, смеются, хорохорятся друг перед другом, еще безбородые, еще по-детски неуклюжие. Невозможно думать о том, что им придется увидеть, какие страдания претерпеть.
– Фрэнсис, я позабочусь о том, чтобы Кэтрин не попала в беду. Обещаю, – произносит она твердо, глядя подруге в глаза.
– И еще одно, – говорит Фрэнсис, понизив голос, хотя рядом никого нет. Достает из рукава сложенный лист бумаги, протягивает Левине. – Прочти.
– Что это? – спрашивает Левина, разворачивая бумагу.
Несколько строк аккуратным почерком. Левина пробегает их глазами. «Посылаю тебе, моя добрая сестра Кэтрин, эту книгу; пусть переплет ее не украшен золотом – она дороже любых сокровищ мира…» Письмо Джейн! «Она научит тебя, как жить, и расскажет тебе, как умирать».
Перед глазами у Левины встает сцена, навеки запечатлевшаяся в памяти: Джейн с завязанными глазами шарит руками перед собой, нащупывая плаху.
– О, Фрэнсис! – говорит она дрогнувшим голосом.
– Я переписала это из Нового Завета Джейн. – Недолгое молчание. – Ви́на, у меня к тебе просьба. Но ты должна понимать, что свободна отказаться, и если откажешься – я не стану тебя осуждать. Что бы ни случилось, не хочу терять твою дружбу.
– Что за просьба? Говори.
– Ты сможешь как-нибудь передать это в Брюгге? Может быть, спрячешь в какой-нибудь посылке, которую будешь отправлять родным. Я хочу, чтобы там письмо забрали и отвезли в Женеву. В Женеве живет человек по имени Фокс; он позаботится о том, чтобы его напечатали.
У Левины перехватывает горло, и она не может ответить – только кивает.
– Merci[28]28
Спасибо (фр.).
[Закрыть], Ви́на. Благодарю тебя от всего сердца. – Она крепко обнимает подругу. – Я не позволю ее забыть. Дочь станет светочем новой веры. Как у католиков есть Дева Мария, так у реформированной Церкви будет мученица Джейн Грей. Я принуждена молчать, но голос Джейн пусть звучит и из могилы.
Левина аккуратно складывает бумагу и прячет у себя за корсажем. Как бы это ни было рискованно, она выполнит желание Фрэнсис – ведь ей нужно верить, что ее бедное дитя погибло не зря.
Кэтрин
Хэмптон-Корт, апрель 1555
– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…
Серая лента между пальцами совсем вытерлась – вот-вот начнет рассыпаться от прикосновений. Уже много месяцев я не видела Гарри Герберта, даже весточек от него не получала. Я откладываю ленту и говорю себе твердо: хватит о нем думать! Хватит. А то опять разревусь. Только начала приходить в себя…
Слава богу, ко двору приехала Елизавета; хоть какое-то развлечение. Все мы помираем со скуки, ожидая младенца королевы, который, похоже, не желает появляться на свет. Нет больше ни музыки, ни танцев; целыми днями королева ворочается на кровати с боку на бок, а мы должны молча сидеть вокруг нее! За окном весна, хочется гулять, кататься верхом – но нет, будь любезна сидеть в этой мрачной спальне и портить глаза, вышивая при свечах какое-нибудь одеяльце для будущего принца; а если не шить, так молиться о том, чтобы королева благополучно разрешилась.
Но приехала Елизавета – и теперь, по крайней мере, есть о чем поговорить. О том, что на возвращении принцессы ко двору настоял сам король; как она выехала из Вудстока в страшную бурю, и ветер сдул с нее чепец; как Елизавету раздуло водянкой, так что остаток пути она проделала на носилках, преодолевая не больше полудюжины миль в день; как, когда появилась в окрестностях Лондона, вся в белом и в сопровождении двух сотен всадников, огромная толпа сбежалась приветствовать ее. Услыхав об этом, королева приказала нам надеть на нее лучшее свободное платье, вышла на балкон и долго стояла там, повернувшись боком, чтобы толпа внизу хорошенько разглядела большой живот.
Похоже на карточную игру: Елизавета выложила свой козырь, королева побила своим – какой козырь сильнее наследника престола? Но, кажется, играть дальше королева не расположена: она отказала своей сестре в аудиенции. Елизавета заперта в своих покоях; комнаты у нее лучше моих – хотя, сказать по правде, и мои очень неплохи, с чудесным видом на пруд. Никому не дозволено видеть Елизавету без разрешения; кузина Маргарет мечтает хоть одним глазком взглянуть на нашу родственницу. Я изображаю безразличие, однако, правду сказать, тоже очень хотела бы на нее посмотреть: Елизавету я видела только издали.
– Не нахожу причин, почему бы нам просто не нанести ей визит, – говорю я кузине Маргарет.
– Никаких причин? – в ужасе переспрашивает она. – Кэтрин, королева запретила!
– А ты ее боишься? – Мне прекрасно известно, что Маргарет стерпит все что угодно, только не подозрение в трусости.
– Еще чего! – тряхнув головой, отвечает она.
– Тогда пойдешь со мной к Елизавете?
Маргарет колеблется: кажется, готова передумать – но она зажата в угол, и деваться некуда.
– Разумеется, пойду! – отвечает она, хоть и без особой уверенности в голосе.
Держась за руки, мы отправляемся в западный коридор, где расположены покои Елизаветы. У дверей дежурит пара стражников. По счастью, один из них мне немного знаком – он был пажом у моего отца в Брэдгейте.
– Хамфри! – говорю я, одаривая его лучшей своей улыбкой.
– Миледи! – отвечает он и густо краснеет, словно на белую скатерть пролили вино.
Улыбка сработала – вот и славно! Я немедленно кладу ладонь ему на рукав. Он краснеет еще гуще. Его товарищ, кажется, смущен сильнее: для таких девушек, как мы, они привыкли оставаться невидимками. Кузина Маргарет, следуя моим наставлениям, задерживает на нем взгляд дольше, чем следовало бы.
– Хамфри, ты умеешь хранить тайны? – спрашиваю я.
– Если это ваша тайна, миледи, со мной она и умрет.
– Отлично! Тогда ты пропустишь нас к леди Елизавете и никому ничего об этом не скажешь.
– Но, миледи… – начинает он.
– Хамфри! – говорю я, притворно нахмурившись и взмахнув ресницами. – Надеюсь, ты не станешь меня разочаровывать?
– Скорее умру, чем разочарую вас, миледи. – Кажется, он говорит довольно искренне. – Однако у леди Елизаветы сейчас посетители.
Едва он произносит эти слова, с той стороны в дверь громко стучат. Мы с кузиной Маргарет бросаемся к оконному проему. Зажимая рот рукой, чтобы сдержать смех, я распахиваю окно и высовываюсь наружу, как будто бы полностью поглощенная видом на лошадиный загон, где щиплют травку жеребые кобылы.
Дверь распахивается; краем глаза вижу, что от Елизаветы выходят епископ Гардинер, мой дядюшка Арундел и еще пара знакомых лиц, чьи имена я не могу припомнить. Впрочем, знаю, что все они – члены Тайного совета.
– …невероятное создание! – говорит дядюшка Арундел. Должно быть, это он о Елизавете.
Когда они подходят ближе, мы отрываемся от окна и приседаем перед ними в вежливом реверансе.
– О, созвездие моих племянниц! – говорит Арундел, повернувшись к одному из своих спутников; в ярком свете я его узнаю – это Шрусбери. – Какое бы вы подобрали слово для группы родственниц?
– Будь это жены, назвал бы «парной упряжкой», – острит тот. – Но обе они прехорошенькие, так что скажем: «дуэт».
Оба смеются. Остальные нетерпеливо переминаются: должно быть, у них есть дела поважнее, чем любезничать с девицами.
– А что вы, милые дамы, делаете в этой части дворца? – спрашивает Арундел.
У Маргарет такой виноватый вид, что ясно: она вот-вот нас выдаст. Приходится мне взять инициативу на себя.
– Пришли взглянуть на кобылу королевы, которая недавно ожеребилась, – быстро, не давая ей открыть рот, отвечаю я. – Это единственное окно во дворце, откуда хорошо виден лошадиный загон.
Двое мужчин выглядывают в окно, и я показываю им кобылу, рядом с которой переминается на тоненьких ножках кроха-жеребенок. Понятия не имею, что это за лошадь – но, раз она здесь, должно быть, принадлежит королеве.
– Очаровательно! – говорит Шрусбери.
– В самом деле, – соглашается Арундел. – Будем надеяться, ее величество скоро последует примеру своей кобылы.
Все мы на это надеемся: но ребенок что-то не торопится появляться на свет. Он уже сильно запаздывает, и королева, измученная ожиданием и дурным самочувствием, становится злее день ото дня. Повитухи говорят, она неправильно высчитала срок. Кто знает? Я ничего не понимаю в том, как рожают детей – да и о том, как зачать ребенка, знаю немногим больше, и лишь потому, что придворные девицы постарше шепчутся об этом по ночам.
Гардинер нетерпеливо кашляет, и все идут дальше. Когда они скрываются за поворотом, я тяну кузину Маргарет за рукав к двери, где ждет верный Хамфри. Все, что от меня требуется – еще одна улыбка; и дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы мы проскользнули внутрь.
Входим мы настолько тихо, что никто из женщин в другом конце просторной комнаты нас не замечает. Я не узнаю никого из них, кроме самой Елизаветы. На ней черное платье, очень простое – совсем не такое, как вычурные наряды королевы. Две дамы развязывают ей рукава, еще одна расшнуровывает верхнее платье и спускает его с плеч, так что Елизавета остается в одном алом корсаже, по контрасту с которым ее кожа кажется сияюще-белой. В таком виде – без верхнего платья, но в чепце, со сверкающими темными глазами и гордо поднятым подбородком – она похожа на Афину в шлеме, богиню из древних мифов. Прочие дамы, даже те, что хороши собой, рядом с ней безнадежно теряются.
– …думают, я так глупа, что признаю свое участие в мятеже Уайетта, – говорит она. – Но только глупец станет ждать от меня подобной ошибки. Меня не прельщает судьба кузины Джейн Грей.
Услышав имя своей сестры, я ахаю, и вся компания оборачивается к нам. Я судорожно сглатываю: под их взглядами даже мне становится не по себе. Все здесь старше нас, самое меньшее, лет на десять и смотрят угрожающе; меня охватывает искушение показать тыл. Кузина Маргарет судорожно вцепляется мне в запястье – того гляди, руку оторвет! Но я беру себя в руки и почтительно опускаюсь на колени, радуясь, что на мне сегодня новое платье и жемчуга maman.
Елизавета, похоже, меня не узнает, так что я говорю:
– Миледи, мы ваши кузины. Я Кэтрин Грей, а это Маргарет Клиффорд, в недалеком будущем леди Стрэйндж. Мы пришли приветствовать вас в Хэмптон-Корте.
Увы, все эти дамы – не Хамфри, на них моя улыбка не действует. На Елизавету, кажется, особенно.
– Вас прислала моя сестра? – резко спрашивает она.
– Мы пришли по собственному желанию, миледи. – Мы все еще стоим на коленях, и она не делает нам знака встать.
– Не знаю, почему вы решили, что мне захочется вас видеть, – отрезает она, садится и берется за книгу.
Я напряженно придумываю подходящий ответ, но, по правде сказать, ничего не идет в голову. Елизавета нетерпеливо постукивает пальцами по обложке, а ее дамы пялятся на нас, как горгоны.
– Вы, Кэтрин Грей, принадлежите к семье предателей, – чеканит Елизавета. – Ваши отец и сестра совсем недавно были казнены за измену. С чего вы взяли, что я пожелаю иметь с вами дело?
– Тому, кто живет за стеклом, не стоит бросаться камнями! – слова вырываются у меня раньше, чем я успеваю себя остановить – выпрыгивают изо рта жирной уродливой жабой.
– Убирайтесь! – Это шипит не Елизавета, а одна из ее горгон. Широким шагом подходит к нам, хватает за шкирки и без церемоний выталкивает за дверь.
Я успеваю заметить, как Елизавета, словно ничего не произошло, раскрывает книгу. И уже с порога слышу ее голос:
– Эти Греи все еще надеются рано или поздно сесть на трон. Но у них ничего не выйдет. Я позабочусь.
«Какая чушь! – думаю я. – Как я могу попасть на трон? У королевы есть законный наследник – ее ребенок, что вот-вот появится на свет. Да и не хочу я никакого трона! Впрочем, Джейн тоже не хотела…»
Стыдно признаться, но Елизавета сумела-таки меня напугать. И все же я невольно восхищаюсь силой ее духа, и какая-то часть меня мечтает завоевать ее дружбу, хоть в глубине души понимаю, что это невозможно: она намного страшнее даже нашей нынешней королевы. В следующий миг сердце у меня падает: я осознаю, что, даже не успев толком познакомиться, в ее лице нажила себе врага. Будем надеяться, королева не оставит свою сестру при дворе, а отошлет обратно в Вудсток, или – что еще лучше – ее все-таки отправят на континент и выдадут за герцога Савойского.
– Знаешь, а ведь она права, – говорит кузина Маргарет, когда мы выходим в длинную галерею. Я слушаю вполуха: кузина Маргарет вечно болтает всякую ерунду. – Твоя семья потеряла права на престолонаследие.
Чувствую, как во мне закипает гнев. Вспоминаю убитого отца, бедную сестрицу Джейн, чью жизнь оборвали в самом начале. В горле встает огромный ком; я не могу сказать того, что должна сказать, чтобы защитить свою семью и заставить эту дуру Маргарет заткнуться.
– Так что теперь наследница престола после Елизаветы – я! – радостно объявляет Маргарет.
Этого вынести я уже не могу; схватив ее левой рукой за плечо, разворачиваю к себе и правой даю пощечину.
Маргарет визжит как поросенок. Визг наполовину притворный: она рослая, крупная девушка, я вдвое ее меньше, и моя маленькая рука никакого вреда ей не причинила. Вон, на щеке и следа не осталось. Но я, как обычно, забылась, переступила грань – и теперь, когда эту историю услышат другие, буду выглядеть чудовищем. Кузина Маргарет бросается бежать по галерее, визжа, словно за ней гонится медведь: дальше ее будут утешать, хлопотать над ней – и винить во всем меня.
Бог знает, что теперь со мной будет: за какой-то час умудрилась нажить себе двоих врагов! Ах, если бы maman и Мэри не уехали в Бомэнор! Без них мне не справиться; я здесь сама себя утоплю. Вот с Джейн никогда бы такого не случилось… и в кои-то веки я жалею о том, что непохожа на сестрицу Джейн, что не склонна побольше думать о Боге и поменьше – о себе.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?