Текст книги "Соперница королевы"

Сентябрь 1583,
Уайтхолл

Едва Пенелопа вернулась ко двору, ее тут же окружили фрейлины.

– Это действительно так больно, как рассказывают? – спросила Марта.

– Невыносимо. Я мычала словно корова, верно, Жанна?

– Не слышала ни звука, – со смехом отозвалась француженка.

– Говорят, при виде своего ребенка забываешь о боли, – произнес кто-то. – Это правда?

Пенелопа взглянула на девушек. Вопреки всем надеждам, ребенок не стал для нее панацеей. Стоило ей впервые взять Люси на руки, как ее охватил невыразимый ужас, будто она очутилась на краю пропасти.

– Матушка говорит, в собственное дитя влюбляешься с первого взгляда, – вздохнула Марта. – Неописуемое ощущение, сказала она. Так и есть?

– Да, неописуемое. – Пенелопа сделала вид, будто поправляет юбки, лишь бы не встречаться взглядом с фрейлинами, опасаясь, как бы те не заметили в ее лице клеймо плохой матери, не любящей своего ребенка.

– Ты не разочарована, что родила девочку? Твой муж, наверное, недоволен. – Откуда-то из-за спин ввернула Пег. Она похудела, словно желчность отравляла не только ее душу, но и тело.

– Здоровый ребенок не может разочаровать. – Пенелопа посмотрела Пег прямо в глаза и делано улыбнулась, умолчав о том, что ее дочь появилась на свет нездоровой, – бедняжке приходилось бороться за каждый вздох, – и что она винит себя за недостаток любви. Повитуха сказала, ребенок не выживет. Люси тут же окрестили, однако Пенелопа не могла смириться с тем, что дитя, пусть даже нелюбимое, отойдет к Господу. По ее просьбе в Лейз приехал доктор Лопес, королевский лекарь. Он ощупал маленькую грудку Люси; словно по волшебству, девочка выкашляла комок слизи, и жизнь малышки была спасена.

– Предполагаю, вам страшно впервые становиться матерью, – произнес врач, давая понять, что уловил душевное смятение Пенелопы. – Вы привыкнете, дайте срок. – Пара добрых слов произвели в ее душе глубокую перемену, вызвав прилив любви к дочери.

– Когда родишь своего, сама все поймешь, – сказала она.

Презрительная усмешка Пег тут же исчезла. Пенелопа знала – у кузины на горизонте женихов не предвидится; ее слова попали точно в цель. За прошедшие месяцы она и забыла, что при дворе надо держать ухо востро.

– Ты, наверное, ужасно скучаешь по дочери, – проговорила Марта.

Пенелопа кивнула, вспоминая, с какой радостью вручила ребенка в надежные руки мистрис Шиллинг. После родов ее накрыла свинцовая туча отчаяния, словно из сердца полностью выкачали радость. Все валилось из рук, даже самые простые дела казались невыполнимыми. Она пробовала молиться, просить у Господа прощения за деяния, которыми навлекла на себя его гнев, однако ее вера истончилась, словно лист пергамента. Только благодаря неусыпной заботе милой Жанны ей удалось выдержать то тяжкое время. В противоположность мнению Пег, Рич обрадовался дочери. Пенелопу это приятно удивило, хотя удовольствие ощущалось вполсилы, точно она смотрела на себя со стороны.

В конце концов Жанна вытащила подругу из постели, отвела в церковь для причастия, а затем заставила выйти из дома, почувствовать тепло солнца, погулять, прокатиться верхом. Мало-помалу Пенелопа возвращалась к жизни, будто провела несколько лет в сундуке, а теперь ее встряхнули и вывесили на свежий воздух. Постепенно настроение улучшилось, она снова стала напоминать саму себя, однако ее по-прежнему терзали муки совести, и даже нежная забота Жанны не могла их утихомирить. «Что я за мать, раз не могу полюбить собственное дитя»? – спрашивала она себя снова и снова и не могла найти ответа.

– Доротея сбежала, – сказала Пег, теребя веер.

Пенелопа лишь безмятежно улыбнулась. Имя Доротеи, как и Летиции, не полагалось упоминать в присутствии королевы. Узнав о тайной свадьбе, Лестер и Елизавета пришли в ярость. Перро провел несколько недель во Флитской тюрьме, Доротее удалось избежать заточения лишь благодаря вмешательству отчима – впрочем, от двора сестру отлучили. Прочитав письмо с восторженным описанием сельской идиллии, Пенелопа порадовалась за сестру. В ее душе не было зависти: тому, кто хочет власти, тихое существование не принесет удовлетворения.

– Теперь она персона нон грата, – продолжила Пег свои подколки. На счастье, к ним приблизилась группа мужчин. Все сняли шляпы и учтиво поклонились. Заслышав рычание Сперо, Пенелопа проследила за взглядом пса и увидела Сидни, не сводящего с возлюбленной глаз. Внутри у нее все сжалось. Ей захотелось возненавидеть молодого человека за то, что он украл ее сердце и из-за него она не в силах полюбить собственное дитя.

– Похоже, спаниель леди Рич испытывает к тебе неприязнь, – поддразнил уязвленного Сидни один из мужчин.

Пенелопа резко отвернулась и поцеловала пса в шелковистую макушку. Сидни написал ей целую пачку писем, содержащих прекрасные слова, терзающие сердце. В приступе тоски она сожгла их, о чем сразу же пожалела. Жанна обнаружила ее у остывшего очага, перепачканную в золе, тщетно пытающуюся отыскать уцелевшие обрывки. Она помогла ей встать на ноги и принялась переодевать, как ребенка или калеку, тихо приговаривая: «подними руки», «повернись», «перешагни». Пенелопа покорно подчинялась, словно тряпичная кукла. Жанна осторожно стерла золу с лица и волос подруги, но на следующее утро на подушке остался темный след, отражающий состояние ее души.

– Я испугалась, что ты утратила волю к жизни и уже никогда не станешь прежней, – позднее призналась Жанна.

– Королева спрашивала о тебе, – сказала Пег, вернув Пенелопу к реальности. – Не стоит заставлять ее ждать.

Радуясь поводу ускользнуть от горестного взгляда Сидни, девушка поспешила удалиться.

Королевские покои охраняли шестеро вооруженных гвардейцев – вероятно, стражу усилили после разоблачения очередного заговора. Елизавета оживленно беседовала с Берли и Сесилом. При виде Пенелопы все замолчали. Лорд-казначей изобразил неискреннюю улыбку, его сын остался невозмутимым. Пенелопа опустила Сперо на пол и присела в реверансе, ожидая волну негодования по поводу проступка сестры, однако Елизавета лишь произнесла:

– Нам тебя не хватало. Садись, сыграем в карты. Я устала выслушивать старушечье нытье по поводу моей безопасности.

Пенелопа, как всегда, восхитилась самообладанием королевы, однако к восхищению примешивались и более мрачные чувства.

– Они убеждены, что меня хотят убить. – Королева сверкнула глазами в сторону Берли и его сына, поспешно отступивших на задний план. – Ставь на кон вон ту безделушку. – Она жадно потерла руки. Брошь принадлежала Летиции; Елизавета, несомненно, ее узнала. Пенелопа сочла это своей маленькой победой. Ей давно стало ясно, что благоволение королевы – своеобразная месть; заполучить дочь соперницы, сделать из нее пешку – воистину тяжкий удар, однако именно поэтому Пенелопа и решила играть в собственную игру.

Чтобы разорвать родственные узы, одной королевской милости недостаточно. У Елизаветы нет дочери, она почти не помнит свою мать, значит, ей не понять, насколько крепка связь между Летицией и Пенелопой. Близость к правительнице Англии дает преимущества, а пешка, удачно размещенная на доске, имеет больше силы, чем может показаться.

– А я поставлю вот это, – королева сняла с пояса богато расшитый кошелек в форме лягушки. – Но не собираюсь проигрывать. – Искусно сделанная вещица неприятно напоминала мертвую жабу.

– Я тоже.

– Смотри и учись, Пигмей. Смотри и учись, – бросила королева Сесилу.

Пенелопа раньше не слышала, чтобы его так называли. Елизавета любила давать прозвища своим придворным, но Пигмей – это слишком жестоко. Если Сесил и обиделся, то не подал виду, лишь улыбнулся, показав ряд на удивление ровных, мелких и острых зубов. Пенелопа вспомнила случай, когда жестокие юнцы вырвали книгу у него из рук; наверное, он с ранней юности научился приспосабливаться. Самый слабый щенок в помете часто вырастает самым злобным.

– Эта девочка может преподать тебе урок, как играть в карты.

С улыбкой, больше напоминающей оскал, Сесил произнес:

– Я слышал, леди Рич весьма искусна в игре, – однако королева уже обратила свое внимание на Пенелопу.

– Не люблю, когда меня покидают любимые фрейлины.

– Постараюсь не делать это своей привычкой, ваше величество. – Королева рассмеялась и вскользь заметила, насколько Пенелопа отличается от «своевольной дуры-сестрицы». Улыбка на лице девушки не дрогнула.

Игра проходила в молчании. Пенелопа чувствовала на себе внимательный взгляд Сесила. Вероятно, ему приказано не спускать с нее глаз, как и ей с него.

– Я чрезвычайно недовольна твоей сестрой, – наконец произнесла Елизавета. – Я-то надеялась, у нее больше ума.

– Любовь заставляет людей совершать глупости, – отозвалась Пенелопа.

– Да, – вздохнула королева и пробормотала: – Дочь пошла в мать.

Девушка стиснула зубы, стараясь не поддаваться раздражению.

– Понять не могу, почему все мои придворные проявляют возмутительное неподчинение, когда дело касается брака. Это плохо сказывается на моем авторитете. – Елизавета сделала ход и продолжила: – Но ты-то меня не предашь? – Она окинула Пенелопу ледяным взглядом; той пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выказать страха.

– Никогда, – ответила она, опасаясь, что если прибавит хоть слово, то покажется неискренней.

Наступившую тишину нарушил Берли:

– Что вы думаете о женитьбе Сидни, миледи?

У Пенелопы замерло сердце, но потом она поняла: речь о младшем брате.

– Роберт Сидни женится? На ком?

– Не Роберт, – ответила королева, – а старший, Филип. Ну, поэт.

– Филип Сидни… – В душе у Пенелопы образовалась пропасть. Чувствуя пристальные взгляды Берли и его сына, она собрала все силы, чтобы удержать на лице вежливую улыбку.

– На Фрэнсис Уолсингем. Очень кроткая, совсем молоденькая. Знаешь ее? – продолжила Елизавета. Пенелопа медленно покачала головой. – Ее отец доволен. Уолсингем верно мне служил. Что думаешь?

Девушка пожала плечами, не в силах вымолвить ни слова. Теперь ясно, почему Сидни смотрел столь печально. Королеве, очевидно, понравилась ее невозмутимость. Сесил переглянулся с отцом.

– Он поздно созрел, все заблуждался касательно своего положения, – не унималась Елизавета. – Даже имел дерзость отговаривать меня от брака с герцогом Анжуйским. – Она фыркнула. – В любом случае с лягушатником ничего не вышло, – пробормотала королева, выкладывая на стол три карты треф: девятку, десятку, валет.

Пенелопа продолжила играть как ни в чем не бывало, несмотря на то что проросшее в ее душе семя ревности выбросило побеги по всему организму, высасывая жизнь, останавливая кровь в жилах.

– Сидни как-то просил у меня твоей руки. Желал восстановить старую помолвку, устроенную твоим отцом.

Ты знала? Не представляю, чего он ожидал; ты уже была обещана Ричу, а он все равно не мог ничего тебе предложить.

– Правда? – откашлявшись, выдавила Пенелопа, будто и не помышляла о Сидни. Ростки ревности туже обвивали ее сердце.

– В последнее время мое мнение о нем улучшилось, – добавила королева. – Думаю, он способен на великие деяния. К тому же все его любят, не так ли, Пигмей?

– Именно, – подтвердил Сесил, с равнодушным видом поправляя накрахмаленные манжеты. По его взгляду Пенелопа поняла – он знает гораздо больше, чем можно предположить. Пока она отсутствовала, вынашивая ребенка, Сесил, ранее едва осмеливавшийся встретиться с ней взглядом, стал человеком, которому многое ведомо. Вот живой пример того, что знание дает власть – отец и сын излучали уверенность, ибо ничто не происходит без их ведома. Шпионская сеть Берли, проникающая через Уолсингема в королевские дворы Европы, пользовалась заслуженной славой. Пенелопа с деланой безмятежностью выложила карты на стол.

– Снова проиграла. Боюсь, я потеряла навык, мадам.

Воистину, неведение – источник слабости. Разве можно назвать сильной женщину, которая даже не подозревает, что ее возлюбленный собирается жениться? То ли дело Берли – у него везде глаза и уши, он фактически управляет Англией. А может, брак с дочерью Уолсингема заключается по расчету и Сидни таким образом упрочивает свое положение? Да какая разница! Сердце Пенелопы оказалось разбито, однако в душе ее окрепла решимость: ей тоже нужно иметь глаза и уши, создать сеть связей, собирать ценные сведения. Нельзя становиться жертвой незнания.

К Берли подошел какой-то человек и что-то прошептал ему на ухо.

– Есть неотложное дело по поводу шотландки, ваше величество.

Пенелопа насторожилась. Несомненно, речь идет о Марии Шотландской – двоюродной сестре Елизаветы, отдавшей корону своему маленькому сыну и годами томившейся в английской тюрьме. Вероятно, она действительно представляет угрозу для трона или все еще запутаннее.

– Продолжим игру позже, дорогая, – сказала королева, кивнув в сторону Берли.

Чувствуя на себе взгляд Сесила, Пенелопа вышла из кабинета, взяла Сперо на руки и направилась в свою комнату, изо всех сил стараясь не думать о Сидни.

– Я тебя искала, – сказала Жанна. Вероятно, переживания Пенелопы были написаны у нее на лице, потому что француженка встревожилась: – Что случилось?

Пенелопа лишь покачала головой и крепче прижала к себе Сперо. Жанна подвела ее к кровати, села рядом, обняла за плечи и передала сверток:

– Это для тебя.

– Что это?

– Не знаю. Давай я расшнурую платье, тебе станет легче.

Пенелопа в оцепенении легла на постель. Вероятно, почувствовав, что подруге нужно побыть одной, Жанна собрала белье и объявила, что идет в прачечную. Едва она вышла из комнаты, Пенелопа взяла сверток.

Это оказалась стопка листов, туго скрученных в трубку. Каждая страница исписана безупречным почерком Сидни, текст разделен на строфы, на первой странице – заглавие: «Астрофил и Стелла». Ни примечания, ни объяснения, ничего. Она придвинула кресло к окну; в лучах заходящего солнца переливались и танцевали крошечные пылинки.

Пенелопа начала читать. Стихи захватили ее, воспламенили сухой хворост печали. Стало ясно: все эти чернильные закорючки на гладких листах – сокровенное выражение любви, изливающейся из сердца Сидни. Зачарованная ритмом, она продолжила читать, не в силах узнать себя в этой далекой Стелле, черноглазой белокожей мучительнице, укравшей его сердце, холодной как камень, прекрасной словно нимфа, то дарящей наслаждение, то приносящей очищающую боль. Его великая, неизбывная любовь, наполненная ревностью, отчаянной тоской, нежностью и печалью, пугала – бесконечная битва между болью и наслаждением.

Пенелопа едва заметила, как вернулась Жанна.

– Что это?

– Стихи.

– От него?

Девушка кивнула, не в силах оторваться. Казалось, будто она заблудилась, а значки на бумаге – это карта, которая может вывести ее в безопасное место. Или наоборот.

Февраль 1587,
Чипсайд

 
Лишь вам одним пою я скорбный стих,
И горше строк молва не доносила
Лишь вам, кому не спрятать душ своих
От стрел тоски в час смерти Астрофила.
 

Эдмунд Спенсер, «Астрофил»[17]17
  Перевод Е. Савиной.


[Закрыть]

Известие о казни Марии Стюарт появилось в день упокоения Сидни, однако скорбь по воину-поэту была столь велика, что смерть низложенной королевы не отозвалась в сердцах с надлежащей силой. Прошло более трех лет с тех пор, как Пенелопа узнала об интриге, плетущейся вокруг Марии Шотландской; все это время Берли незримо вел ее извилистой тропой к эшафоту. Пенелопа жадно впитывала сведения и знания, дабы упрочить свое будущее, наблюдая за тем, как на фоне сиюминутных придворных развлечений вершатся государственные дела. Со временем она пришла к мысли, что королева вынуждена была пожертвовать шотландской кузиной ради Англии. Политические игры безжалостны, и порой для жестокой смерти есть веские основания.

Однако для смерти Сидни не имелось никаких оснований – он получил ранение, сражаясь вдали от дома, причем рана даже не была тяжелой. Если гибель Марии символизировала торжество Елизаветы, кончина Сидни, напротив, не послужила достижению никаких целей, лишь знаменовала собой конец эпохи рыцарства. Королева прочила его для великих деяний, но никто не мог предвидеть, сколь мало времени отпущено ему под солнцем. Сердце Пенелопы разбилось на мелкие кусочки.

Лестер попросил ее составить компанию жене Сидни на похоронах. Пенелопа добиралась до Чипсайда будто в трансе, едва осознавая, где находится и что происходит. Черное бархатное платье оказалось мало, поэтому пришлось попросить наряд у матери, однако Пенелопе было совершенно все равно, что на ней надето.

Женщины стояли на балконе и смотрели, как проходит кортеж. При взгляде на бледный профиль Фрэнсис Пенелопу охватило на удивление сильное чувство – застарелая зависть за то, что та держала Сидни за руку, когда тот находился при смерти; за то, что та почти четыре года была его женой и делила с ним ложе; за то, что та носила его ребенка; за то, что та проведет с ним вечность. Дурное чувство, но что есть, того не отнять. Пенелопа так и не смогла по-настоящему возненавидеть Фрэнсис, однако оказалась неожиданно рада ее присутствию в день похорон: значит, ей придется держать себя в руках, хотя бы внешне – а внутренне она вся рассыпалась, словно штукатурка в заброшенном здании.

Процессия тянулась бесконечно – по улице торжественным шагом двигались семь сотен человек, на улицы вышли тысячи, словно хоронили короля. Пожалуй, Сидни был бы доволен. Несмотря на рыцарственность, ему не было чуждо тщеславие.

За двумя стражами с опущенными алебардами следовали два барабанщика, отбивающие траурный ритм. Под зловещий барабанный бой скорбящие шли один за другим, провожая Сидни в последний путь, – солдаты, челядь, друзья, дальние родственники. Наконец показались лошади – боевой конь Сидни и его любимая берберийская кобыла, обе пышно украшенные, в седлах – самые верные пажи. Увидев в руках одного из них сломанное копье, Пенелопа почувствовала в горле комок. В памяти всплыли строки:

 
Нет ночи непроглядней, чем мой день,
И дня тревожней, чем такая ночь[18]18
  Филип Сидни. Астрофил и Стелла. Сонет 89. Перевод В. Рогова.


[Закрыть].
 

Показался гроб, задрапированный черным, покачивающийся, словно старинный корабль, на плечах носильщиков. Фрэнсис еле слышно ахнула. Пенелопа почувствовала, как внутри ее собирается буря слез. Не раздумывая, она взяла молодую женщину за руку и легонько сжала.

 
О провиденье, о провинность! Мне
Не отыскать блаженства милосердья,
Моя беда черна в своем усердье[19]19
  Филип Сидни. Астрофил и Стелла. Сонет 93. Перевод И. Озеровой.


[Закрыть].
 

Фрэнсис еле заметно придвинулась к ней, Пенелопа обняла ее за плечи. За гробом шел брат Филипа, Роберт Сидни, за ним Лестер, Хантингдон, Эссекс и другие знатные люди – все верхом, в парадных доспехах.

Эссекс первым сообщил Пенелопе печальную новость. Придворные ожидали известий о судьбе Сидни, поскольку уже знали, что тот был ранен испанцами в Нижних землях, защищая Англию от католической угрозы. Рассказы о его героизме были у всех на устах: он снял латный наголенник в знак солидарности со своим капитаном, оставившим броню в лагере; храбро бросился на поле боя, чтобы спасти товарища; пуля попала ему в ногу и раздробила кость; он отдал флягу с водой умирающему, сочтя, что тому нужнее. Все эти поступки были в духе Сидни. Пенелопа и представить не могла, что он не выживет: возможно, станет хромать, или ходить с тростью, или даже потеряет ногу, но не умрет. Его любовь казалась вечной.

Однако Эссекс без предупреждения ворвался в ее покои, грязный с дороги, взволнованный, словно видел нечто неописуемое.

– Сидни мертв, – выпалил он. Такую весть невозможно приукрасить.

– Не может быть. Ты ошибся. – Комната поплыла у Пенелопы перед глазами. Она едва не упала, однако брат вовремя подхватил ее под руку и помог сесть.

– Я был там, – сказал он. – Сидни отдал мне свой лучший меч и попросил позаботиться о его жене.

– Его лучший меч… его жена… – словно попугай, повторила Пенелопа.

– Он передал вот это… для тебя. – Эссекс вложил ей в руку свиток.

– Для меня…

Вошедший Рич бодро поприветствовал Эссекса, совершенно не замечая, что его жена не в себе. Выслушав рассказ о сражении, он сказал: «Я слышал, Сидни встретил свой конец», – так равнодушно, будто речь шла о незнакомом человеке. Впрочем, он и не был с ним знаком. Пенелопа хотела спросить мужа, почему он, всей душой ненавидящий папизм, сам не отправился на войну ради правого дела, но сдержалась.

– Вам нездоровится? – наконец спросил Рич, увидев, что ее лицо искажено страданием. – Вы ведь не потеряете ребенка?

Пенелопа положила ладонь на живот.

– Со мной все в порядке, благодарю вас. – И убрала письмо подальше от глаз.

Эссекс возбужденно шагал туда-сюда по дубовому паркету. Война его изменила. Пенелопа поняла, что потеряла не только Сидни, но и дерзкого юнца, улыбавшегося ей с палубы корабля, отправляющегося на войну. Сославшись на утомление, связанное с ее положением, она попросила разрешения удалиться и, наконец оказавшись в уединении своей спальни, развернула свиток. На листе пергамента дрожащей рукой были выведены три слова: «Твой до конца».

Эссекс, едущий за гробом, перехватил взгляд сестры и крепко сжал губы, как в детстве, когда пытался сдержать слезы. Фрэнсис накрыла ладонью руку Пенелопы и сказала ей на ухо:

– Он любил только вас. Когда мы решили пожениться, он признался, что его сердце принадлежит другой. Я знала, это вы, поскольку прочла его стихи, даже те, которые он прятал. Он спрашивал, смогу ли я смириться.

Пенелопа хотела спросить, что же она ответила, но не смогла вымолвить ни слова. Мимо пронесли голландский штандарт, затем прошли солдаты с опущенным оружием, еще одна пара барабанщиков, волынщик… Процессии не было конца.

– Я смирилась, – наконец добавила Фрэнсис.

– Он никогда не был моим…

– Телом. – Вдова Сидни внезапно показалась необычайно земной, спокойной и твердой духом. – Я знаю. – Пенелопа, напротив, почувствовала себя хрупкой, как сухой лист.

Ей вспомнилась сцена их прощания. Сидни был горд, что королева наконец дала ему важное задание – назначила губернатором Флиссингена. Он искал Пенелопу, чтобы рассказать о новой должности. Она не видела его несколько месяцев – рожала вторую дочь, Эсси. На нее нахлынули прежние чувства. Сидни изменился, повеселел – возможно, причиной тому стала женитьба или отцовство, но, скорее всего, долгожданная милость Елизаветы. Ему наконец пожаловали рыцарское звание – Пенелопа насмешливо приветствовала возлюбленного: «Сэр Филип» – и присела в глубоком реверансе; тот рассмеялся, однако не смог скрыть своего удовольствия. «Королева станет крестной матерью моей дочери», – сказал он. Пенелопе больно было слышать эти слова; она предпочитала думать, что он по-прежнему принадлежит ей.

После свадьбы Сидни много раз пытался встретиться со своей Стеллой наедине, объясниться в письмах (как поняла Пенелопа, он обязан был жениться, поскольку дал слово отцу девушки), однако она всеми способами отвергала его: в конце концов, теперь они оба несвободны. Впрочем, в глубине души она лелеяла надежду, что однажды… Сейчас, на похоронах, эта мысль отравленной стрелой пронзила ее сердце. Лишь один раз Пенелопа позволила себе смягчиться и встретилась с ним, чтобы попрощаться, – как выяснилось, навсегда. Если бы Жанна не прервала их, она могла бы нарушить обещание, данное мужу, – как она была к этому близка!

Пенелопа и не предполагала, что рождение двоих сыновей займет столько времени. Глядя на мрачную процессию, она всем сердцем жалела, что не отдалась Сидни, и яростно корила себя за то, что упустила его любовь. Ее вера в Бога почти испарилась. Пенелопа не могла понять, за что Он ее наказывает, дав такого мужа, как Рич, и отказываясь послать сына. Вероятно, дочери означают недовольство Господа за намерение совершить прелюбодеяние, и таким образом Он уберегает от греха.

Господь воистину безжалостен, раз предпочел убить Сидни во цвете лет и сохранить жизнь Ричу. Эта мысль поразила Пенелопу: желать смерти собственному мужу – страшный грех. Однако дьявол коварно нашептывал: достань у нее смелости нарушить неуместный обет верности Ричу, презреть веру в Божье провидение, – тогда третий ребенок, шевелящийся в ее утробе, мог быть от Сидни.

Если это и есть Божье провидение, тогда у Господа нет милосердия, ибо младенец станет ее первым сыном. Пусть Пенелопа и не носит дитя Сидни, однако часть ее души умерла вместе с ним, породив понимание: именно она – ни Бог, ни муж, ни королева, ни бесполезный моральный кодекс – отвечает за свое счастье. Она сама обеспечит собственное будущее, создаст могущественные союзы, сплетет тайные сети, чтобы род Деверо был облечен властью. Последние скорбящие скрылись из виду, барабанный бой стих. Пенелопа ощутила в себе небывалую твердость, словно в ней пробудилась великая сила. Никогда больше она не оставит свою судьбу на волю Господа.