Текст книги "Цирк чудес"

Нелл

Когда Нелл возвращается в свой фургон, то обнаруживает, что ее старое платье исчезло. Она ищет под матрасом, выдвигает ящики, но ничего не находит. Потом до нее доходит, кто мог это сделать. Она одергивает свой дублет, как будто рукава могут волшебным образом удлиниться. Утрата платья – последней ниточки, связывавшей ее со старой жизнью, – расстраивает ее больше, чем нужно.

– Ты можешь носить кое-какие из моих рубашек. – Стелла стоит в дверях, сжимая трубку в зубах. – И у меня есть достаточно маленькие штаны, чтобы тебе были как раз.

Стелла вынимает трубку изо рта и упирается рукой в бедро.

– Бонни жарит свинью. Все представления закончены до следующего вечера.

Доброта, звучащая в ее голосе, почти невыносима; Нелл хочется бросить ей в лицо бранное слово или захлопнуть дверь и свернуться клубком в этом тихом месте. Она цепляется за дверь пальцами ног, чтобы удержаться на месте. Ошеломительное желание упасть и зажмуриться.

– Не стоит так бояться. – Стелла смеется. – Это ты будешь есть жареную свинью, а не наоборот.

– Я лучше останусь здесь, – бормочет Нелл. Она пытается вспомнить, как выглядела на фотографии – металлические крылья, гордо вскинутый подбородок, – но вспоминает лишь неуклюже расставленные ноги носками внутрь.

– В этом есть сила, – говорит Стелла, покручивая на пальце прядь своей бороды.

– В чем?

– В твоей игре. Ты управляешь тем, как другие видят тебя. Ты выбираешь и становишься другой. Вокруг нет никого, кто был бы похож на меня, и я этому рада.

Нелл не может посмотреть ей в глаза.

– Чего ты ждешь? – спрашивает Стелла.

– Моего брата…

Стелла фыркает, но ее голос остается ласковым и доброжелательным.

– Думаешь, он придет за тобой? – она наклоняет голову к плечу. – У тебя есть возможность провести всю жизнь в семье, которая тебя обожает и считает особенной.

– Он не такой, – поспешно, слишком поспешно возражает Нелл.

– Присоединяйся к нам, – говорит Стелла.

Девушка с крыльями на фотографии не стала бы колебаться, и Нелл делает шаг вперед. Это не может быть хуже, чем сидеть в одиночестве.

Стелла улыбается, но Нелл не может ответить на улыбку. Она опускает глаза; деревянные ступеньки холодят ей ступни. Трава сырая, майский вечер суров не по погоде. Она ощущает внезапное тепло дружеского локтя, пожатие руки Стеллы. Что бы подумали односельчане… что бы подумал Ленни, если бы узнал, что этой женщине хочется быть с ней?

Чужие взгляды цепляются за ее кожу, как рыболовные крючки.

– Все смотрят на меня, – шепчет Нелл.

– Им просто интересно.

Интересно. Она процеживает эти взгляды через фильтр жалости и отвращения, но не находит ни того, ни другого.

Несколько циркачей расположились у костра возле колес повозки, натирая вытопленным жиром связки и сухожилия. Силач сует голову в бочку с водой, где плавают яблоки. Потом отступает с мокрыми волосами, держа яблоко в зубах, и торжествующе ревет.

– Дай попробовать, – требует одна из тройняшек, и он удерживает ее голову под водой, пока девушка не начинает колотить его по рукам.

– Козел! – вопит она, хватая ртом воздух и стараясь лягнуть его по голени. – Козел!

Жареный поросенок размером немного больше младенца. Его шкура ломкая и обугленная, во рту дымится печеное яблоко. Жир капает в огонь, и повсюду вспыхивают язычки пламени. Девушка, которая глотала горячие угли, поворачивает вертел. Нелл думала, что это ловкий трюк, но теперь она видит красные пузыри в уголках ее рта, окровавленные губы.

– Глаза по шиллингу, – говорит она, хмурясь на Нелл.

Нелл отступает назад.

– Извините…

– Оставь ее в покое, Бонни, – говорит Стелла, наполовину обнимая девушку.

Бонни отрезает кусок мяса и передает Нелл. Из-под треснувшей шкурки вытекает мясной сок. Что бы отдал Чарли за такую трапезу, за один вечер без вареных овощей?

– Садись здесь, – говорит Стелла и указывает между двумя женщинами. Нелл только рада оказаться на земле, сделаться более незаметной. Великанша отрывается от шитья; голубой шелк блестит и переливается у нее на коленях. Миниатюрная женщина гладит голову младенца. Нелл кусает свинину и чувствует, как жир растекается у нее по языку.

– А мы-то гадали, что на уме у Джаспера, – говорит женщина, качающая младенца. – Хаффен болтал про китеныша в бочке. Но потом мы увидели, как ты бежала по лугу.

– Это краска? – спрашивает великанша. Она говорит воспитанным тоном, как дочери Пиггота. – Или приклеенная кожа?

Женщина протягивает руку и прикасается к щеке Нелл. Стелла отталкивает ее руку.

– Я просто хочу посмотреть.

– Как бы тебе понравилось, если бы она стала мерить твои огромные кости без разрешения? – спрашивает Стелла, но великанша только смеется.

– Это Брунетт, – говорит Стелла. Она указывает на других актеров. Силач Виоланте. Бонни, пожирательница огня. Малютка Пегги. Куча других имен, которые Нелл не может запомнить. Некоторые обмениваются трюками, бросают ножи и жонглируют. Она смотрит, как ловко движутся их руки, как они ловят, подбрасывают и промахиваются, и, к своему изумлению, понимает, что их мастерство больше не кажется чем-то невероятным. Этому можно научиться.

– Где он нашел тебя? – спрашивает Пегги, и Брунетт присоединяется, осыпая ее вопросами: – Как тебя зовут? Что ты умеешь? Я видела тебя в шоу Уинстона?

Лица смотрят на нее в ожидании ответов. Нелл поджимает ноги и оглядывается на свой фургон. Она вдруг жалеет, что вышла наружу; лучше было остаться в безопасности. Она думает о доме, о морском прибое, о дальних землях, которые она воображала, когда плавала.

– Джаспер нашел тебя в той деревне, правда? – говорит Стелла. – На цветочной ферме.

Нелл кивает.

– Цветочная ферма? – спрашивает Пегги. – Розы или оранжереи?

– Маленькие цветы, – тихо отвечает Нелл. – Для бутоньерок и украшения тортов.

Они задают новые вопросы, но делают это мягко и аккуратно, как будто боятся спугнуть ее. Никто не спрашивает ее о прошлой жизни и не относится к ней как к загадке природы, которую нужно раскрыть. Сначала она мямлит и закрывает рот ладонью из опасения сказать что-то неправильно и навлечь на себя презрение и насмешки.

– Мы выращиваем нарциссы и фиалки, – говорит она.

Они ждут, и ее голос постепенно становится более ровным и уверенным. Она рассказывает о цирковой афише и о том, как Тоби увидел ее плавающей в море. О прибытии цирка, о том, как она наблюдала из задней части шатра. В искренности есть своеобразное облегчение.

– И ты сама захотела присоединиться к нам? – спрашивает Брунетт. – Ты нашла Джаспера и он нанял тебя на летний сезон?

Нелл опускает глаза.

Колющая боль от щепок, жесткая хватка рук на ее запястьях. Пиликанье скрипки, улетающее в ночь. Ее брат отворачивается от нее. Как передать это словами? Это слишком сложно пережить и осмыслить; легче солгать.

– Да, – говорит она. – Это была моя идея.

Никто не смотрит ей в глаза, но никто и не пытается возражать ей. В ту первую ночь она колотила в дверь, пока не разболелись руки, и кричала, пока не начало саднить в горле. Все видели, как она вырвалась из фургона и побежала по полю. Они должны знать правду, должны были раньше видеть нечто подобное и понимать, почему она лжет.

– У меня было то же самое, – говорит Пегги. – Я хотела работать на фабрике, жить по-своему. Но мне сказали, что я никуда не гожусь. – Она пожимает плечами и ругается на жонглера, когда брошенный нож едва не задевает ее. – Зато у Брунетт были деньги. Дочь сквайра ростом в семь футов. Ее запирали…

– Я и сама могу рассказать, – рявкает Брунетт. Она потирает пальцами свои длинные лодыжки, пока говорит. Она рассказывает Нелл, как ее запирали в спальне, когда приходили гости, чтобы не испортить брачные перспективы ее сестер.

– Кто бы захотел взять их замуж, если они могли родить очередное чудо природы?

Она объясняет, как ее пытались морить голодом в надежде задержать ее рост. Они приглашали врачей, которые заставляли ее пить какую-то кислятину, от которой ее тошнило и выматывало до изнеможения. Они связывали ее по рукам и ногам.

Великанша сжимает маргаритку между пальцами.

– Когда к нам приехал цирк, я сразу же поняла, что мне нужно. Правда, я думала, что семья будет мешать мне… – Она ненадолго замолкает. – Но они тоже были рады. Они поняли, что мое место здесь.

– И ты рада? – спрашивает Нелл, наклоняясь вперед.

Та молчит.

– Я хочу стать такой же знаменитой, как Лавиния Уоррен, – вмешивается Пегги. – Найти моего собственного Чарльза Страттона, чтобы я была на первых полосах всех афиш.

Нелл смотрит на Брунетт, которая тщательно отколупывает струп на руке.

– Тебе здесь нравилось, пока Абель не стал все разнюхивать, – говорит Стелла.

– Нет, не нравилось, – отрезает Брунетт. – Все эти люди, которые глазеют на меня, прикасаются ко мне. Для них я забавное зрелище, но это моя жизнь.

– Абель – ее поклонник, – громко шепчет Пегги, поворачиваясь к Нелл.

– Он следует за нами, как проклятая чума, – говорит Стелла.

– Говорит, что любит ее, – добавляет Пегги.

– А она не такая дура, чтобы поверить ему.

Нелл пялится на нее. Любовь… Это кажется невозможным. Она смотрит на свои ноги, покрытые родимыми пятнами.

Однажды Ленни застал ее одну в доме, когда ее брат был с Мэри, а отец продавал свои безделушки бродячим торговцам. По словам Ленни, он искал Чарли, но не ушел, когда узнал, что ее брата нет дома. Она сидела на полу и собиралась пожарить яйцо; жир трещал и брызгал раскаленными каплями на черной сковородке. Ленни опустился на корточки рядом с ней. Она покатала на ладони яйцо, прохладное и в мелкую крапинку. Он накрыл ее ладонь своей лапищей, и она была так потрясена, что не могла пошевелиться. Это было живое прикосновение, и сладостная боль желания шевельнулась в глубине ее живота. Его пальцы, поднимаясь по руке, задержались в ложбинке на горле. Потом опустились и скользнули по ее ребрам. Хлопнула дверь, и он быстро убрал руку, словно испугавшись содеянного.

– Никому не говори, что я был здесь и что… здесь было, – прошептал он, и она кивнула. Она знала, что если скажет, то все равно никто не поверит. Да и что случилось, в конце концов? Он всего лишь прикоснулся к ней, и для любого другого человека это бы ничего не значило.

– Он действительно любит меня, – жестко говорит Брунетт.

– Я видела, как он шушукался с Джаспером насчет тебя, – замечает Стелла.

– Ты так говоришь только потому, что не хочешь видеть, как я получу то, что ты сама потеряла. Из-за Дэша…

Стелла поднимает палец.

– Не смей произносить его имя.

Нелл смотрит, как они меряют друг друга гневными взглядами. А потом все заканчивается, и Стелла берет Брунетт за руку. Они вдруг снова становятся лучшими подругами. Брунетт шаловливо берет завиток бороды Стеллы и вставляет туда маргаритку.

– А вот и он, – говорит Пегги, и Нелл следует взглядом за ее указующим пальцем. Оранжевый огонек сигары, темная фигура за деревьями.

– Только не позволяй Джасперу увидеть его, – говорит Стелла.

– Почему? – спрашивает Нелл.

Пегги смеется.

– Потому что мы принадлежим Джасперу, пока участвуем в его представлениях.

Брунетт поднимается на ноги, простодушно улыбается и опускает свое шитье в корзинку.

– Я знала, что он придет, – говорит она. – Я знала, что ты ошибаешься, Стелла.

Они смотрят, как она уходит.

– Из этого не выйдет ничего хорошего, – бормочет Стелла. – Пусть потом не приходит плакаться ко мне.

– Думаю, он все-таки любит ее, – вздыхает Пегги.

– Ты замечаешь только то, что тебя устраивает. Словно канюк, который видит только мертвечину.

Потом, когда все отходят ко сну, Нелл потихоньку выходит из своего фургона. До нее доносится запах гниющих морских водорослей. Должно быть, берег где-то недалеко. Она хочет только посмотреть на океан, ощутить рядом его бодрящее присутствие.

– Куда ты собираешься?

Это Джаспер; его лицо находится в глубокой тени. За ее спиной раздаются трель чибиса и хлопанье крыльев летучей мыши, вылетевшей из подлеска.

– Я хотела увидеть море.

Он подступает ближе.

– Ты увидишь его завтра. А сейчас всем пора спать.

Она отодвигается к своему фургону.

– Я тебе не сделаю ничего плохого. – Он протягивает руку, но она увертывается. Она снова ощущает это: его желание пригвождать к месту и обладать. – Не стоит бояться меня.

Она пытается держаться как Стелла, расставив ноги и задрав подбородок.

– Оставьте меня в покое.

Он смеется, но в его смехе слышится горечь, как будто он не привык, чтобы ему перечили.

– Я ищу Брунетт.

– Я ее не видела.

– Ну и хорошо.

Он взмахивает хлыстом над короткой травой и поворачивается к лесу. Брунетт должна находиться там, со своим любимым мужчиной. Нелл думает о звуках, которые издавали ее брат и Мэри внутри дома, когда ее отослали подождать во дворе. Они пыхтели и ворочались, как дикие звери. Шорох ткани, шелест разгоряченных тел, трущихся друг о друга.

Он говорит, что любит ее.

В ее груди шевелится что-то похожее на зависть.

Она замечает, что лампа в фургоне Тоби по-прежнему горит. Она помнит легкое прикосновение его пальцев, когда она держала фотографию. Запахи незнакомых жидкостей, альбом с афишами и визитными карточками, который он ей показал в темной комнате, где она не могла разглядеть выражение его лица.

Невдалеке раздается конское ржание, и Нелл вздрагивает. Она бежит к своему фургону, волосы развеваются за спиной.

Тоби

Кто-то однажды сказал Тоби, что фотографирование является разновидностью агрессии. На войне, в окружении пороха, крови и собак, пожирающих мертвечину, где он был едва ли не единственным, кто не держал в руках оружие, эта мысль казалась смехотворной. Но теперь каждый раз, когда Тоби сгибается за фотографической камерой, он чувствует себя так, как будто что-то присваивает. Когда он снимает с веревки фотографию Нелл, то гадает, не украл ли он нечто, принадлежавшее только ей.

Момент, пойманный во времени; девушка, запечатленная на бумаге. Выставленный подбородок, в глазах одновременно вызов и неуверенность.

Ему бы уже следовало отдать брату эту фотографию, но он начинает прибираться в фургоне, полировать бутылки. При этом он то и дело посматривает на изображение Нелл, словно желая убедиться, что оно еще здесь. Он дважды берет карточку и направляется к двери, но останавливается. Вместо этого он достает книгу, которую она разглядывала: «Волшебные сказки и другие истории». Можно тайком пробраться к фургону девушки и дать ей книгу; может быть, это утешит ее. Ничего особенного, безобидный жест. Джаспер не должен знать об этом… но он узнает. Его брат ловко распознает мельчайший обман по движению глаз, уголков губ. Тоби кажется, что Джаспер может угадывать его намерения даже по биению пульса, движению его крови. Он представляет своего брата в виде мясника, который поднимает его сердце с пластины бурого льда, сжимает в кулаке и подносит к уху, прислушиваясь к любой дрожи в его отделах. Тоби трясет головой, потом взвешивает книгу на ладони и бросает ее на сервант. Она падает рядом с небольшой шкатулкой, наполовину погребенной под другими мелочами. Он придвигает шкатулку к себе. Деревянная крышка разбухла, и ему приходится подцеплять ее ножницами.

Внутри лежат фотографии плоских равнин и довольных мужчин со стаканами в руках. Тоби перебирает их. Солдаты опираются на винтовки, эполеты сияют как звезды. Этот снимок был отослан в Лондон с пакетом генеральской почты и напечатан в Illustrated London News. Другие фотографии: солдаты жарят кур, смеются перед походными палатками. Он переходит к нижним фотографиям, которых не видел никто, кроме одного офицера, который потом схватил его за лацканы и вышвырнул из комнаты. Человек с раздробленным тазом. Земля, усеянная фрагментами черепов. Мертвец с искаженным в агонии ртом.

Когда Джаспер поступил на военную службу, Тоби понял, что старый порядок вещей подошел к концу и он больше не сможет следовать за своим братом. Он предвидел, что их пути неизбежно разойдутся и один будет продвигаться к славе, а другой останется серой посредственностью. Он не был скроен для блестящей военной карьеры, и отец подыскал ему место в счетной конторе.

Каждый вечер он возвращался в их новый, более скромный дом в Клапэме. Обстановка на веранде выглядела так, словно ее только что доставили из магазина. Недавно наклеенные обои источали мышьячный запах рубленого миндаля. Перила блестели от восковой полировки. Каждый день Тоби спускался с крыльца и проходил по короткой дорожке на улицу, где ловил омнибус и ехал до своего душного маленького офиса на Флит-стрит, где он составлял отчеты и заполнял столбцы цифрами, которые ничего не значили для него. Джаспер все реже появлялся дома; он предпочитал обедать в офицерской столовой и в ресторане Уайта, а по вечерам играл в вист или в кости. Тоби одиноко сидел в своей комнате, слушая унылое шарканье отцовских шагов внизу. Слова вертелись у него на кончике языка: Я не могу быть клерком, потому что собираюсь управлять цирковым шоу вместе с Джаспером. Но теперь это казалось праздной детской фантазией, о которой позабыл даже сам Джаспер.

Каждый день почтальон приносил «Таймс» и Тоби просматривал газету в поиске новых депеш Уильяма Говарда Рассела[11]11
  Уильям Говард Рассел (1820–1907) – британский журналист, который провел 22 месяца на полях Крымской войны, делая репортажи о событиях для газеты «Таймс». Считается одним из первых профессиональных военных журналистов, который заложил основы ремесла.


[Закрыть] из Крыма. Он устраивался на новом диване с ситцевой обивкой и думал о том, что уже через две недели Джаспер присоединится к этой войне. Он представлял брата с винтовкой за плечом и блестящим штыком, спасающим тонущих солдат из реки. Это мой брат, герой войны. Он храбро командовал там, где другие выбывали из строя.

Свинцовый шрифт пепельно-серым слоем оседал на кончиках пальцев.

«Мертвые тела поднимались со дна гавани и мрачно покачивались на волнах или приплывали с моря. Наполненные газами, они держались прямо и на солнце имели чудовищный вид».

Он думал о мертвом Джаспере, который «мрачно покачивался на волнах», но не мог оторваться от чтения.

«Мой сон был нарушен стонами умирающих».

«Еще одна ночь неописуемых мучений».

Это было ужасно, но, с другой стороны, его собственная жизнь выглядела не лучше. Каждый вечер он складывал газету и поднимался по новой лестнице в свою комнату. Без Джаспера все свечи в доме как будто потускнели, в прихожей раздавалось эхо только его собственных шагов. Он видел свою жизнь, простиравшуюся перед ним, как улицу с односторонним движением, где каждый день был наполнен однообразной рутиной. Его мясистые руки, автоматически скрепляющие счета. Его ноги, остановившиеся на скрипучей ступеньке. Его тело, безмолвно отданное для служения чужой цели. Его существование было бесцветным.

А потом Джаспер объявил, что приглашает друзей на домашний званый обед, всего лишь за несколько дней до своего отъезда. Он представил нескольких своих новых знакомых из казармы и показался Тоби невероятно старым – мужчина двадцати одного года от роду, но с авторитетом и ответственностью зрелого человека.

– Прошу прощения за скудную обстановку, – хохотнул Джаспер. – Узрите, как пали сильные! Теперь нам практически приходится обслуживать себя. Если бы ты не привел Аткинса, Дэш, нам пришлось бы жарить собственное мясо на свечах.

Он по очереди представил своих друзей.

– А это Дэш, – сказал Джаспер, и его голос был исполнен такой же гордости, как у Тоби, когда тот говорил: «Это мой брат». – Эдвард Дэшвуд. Его отец держит конюшню в Ньюмаркете. Его дядя делает себе имя в парламенте. В парламенте, понимаете? У него такие связи, что вы не поверите.

Дэш рассмеялся с притворной скромностью.

– Полно, Джаспер, ты меня смущаешь, – сказал он. – Как поживаете, Тоби?

Дэша едва ли можно было назвать привлекательным. Его армейский китель болтался на плечах, и Тоби промолчал, когда Джаспер усадил Дэша на его обычное место за столом. Он видел, как часто Джаспер улыбался вслед за Дэшем, как часто он упоминал о связях Дэша, о его поместье с лососевым ручьем и о его дяде, который занимался высокой политикой. Деньги и связи как будто сочились из Дэша, с его серебряной цепочкой в нагрудном кармане, небрежными упоминаниями о парижской моде, флорентийском пальто и о его европейском гранд-туре. Тоби тоже склонялся к нему, как и все растения под солнцем.

– По пути сюда я как раз сказал Джасперу, как позорно выглядят эти депеши Рассела, – обратился Дэш к Тоби.

Тот энергично кивнул. Он помнил наизусть большинство статей этого репортера.

– Согласен, – искренне ответил он. Управление правительственными войсками было позорным, о чем Рассел не забывал упоминать в каждой своей статье. Он уже был готов сказать об этом, когда вмешался молодой человек с короткими бакенбар-дами.

– Он вульгарный ирландец. Низменное существо.

– Знаете, дела были гораздо проще до появления проклятого телеграфа, когда мы могли вести войну без этих дьявольских расследований, – добавил Дэш.

– Настоящий позор, – согласился Джаспер.

– Он может спеть добрую песню, выпить любое бренди и выкурить столько сигар, сколько понадобится, – загадочно произнес человек с бакенбардами. – И он как раз такой парень, который умеет добывать сведения, особенно у молодежи.

– Долина смерти! Шестьсот убитых! Мы потеряли не больше ста пятидесяти.

Тоби обхватил ножку винного бокала.

– Он рисует нас в неприглядном свете, – сказал Дэш. – Он будоражит общественное мнение. Но у нас есть противоядие от этого яда.

– Да? – Тоби увидел, как его брат подался вперед.

– Дядя приставил к делу своего человека. Это Роджер Фентон, фотограф. Но, понимаете, нужно время. Он сможет освободиться только весной. Не хочет всю зиму трястись от холода. Конечно, дядя был раздражен, но что тут поделаешь?

– Фентон? Никогда не слышал он нем.

– Он поехал в Киев, потом в Москву, потом куда-то еще. А мы предложили ему фотографировать поля сражений. В Illustrated London News согласились печатать его снимки. Знаете, фотография может показать правду, которую невозможно высказать словами.

– Правду?

– Ту самую правду, которую мы решим продемонстрировать. – Дэш насмешливо сложил пальцы прямоугольником, изображая фотоснимок. – Красивые ряды палаток. Хохочущих солдат и все такое. Никакой грязи и дерьма, как у этого вредного Рассела. Есть разные способы подачи сюжета.

Дэш зевнул, когда они встали и перешли в маленькую гостиную с безобразными новыми диванами. Тоби принес поднос с сигарами, портвейном и маленькими хрустальными рюмками.

– Играешь в дворецкого? – ухмыльнулся Дэш. – Хорошо подано, сэр.

Джаспер, сидевший рядом с Дэшем, поерзал на месте и посмотрел на Тоби.

– Слушайте, а как насчет нашего Тобиаса? Вы же знаете, он умеет обращаться с фотографическим механизмом.

– Я уже давно этим не занимался, да и то фотографировал разные глупости вроде деревьев или…

– Что? – Дэш оживленно наклонился к нему. – Вы знаете, как все это… – Он неопределенно помахал руками. – … как все это работает? Для меня это чистые зелья и магия.

– Как насчет этого, Тоби? – спросил Джаспер, развернувшись на стуле. – Ты можешь выехать следом за нами. Присоединиться к нам в этой маленькой вылазке. Уже через четыре недели ты будешь там.

В кои-то веки Джаспер не говорил от его имени, но ждал его ответа. В хрустальном блеске канделябров, среди оплывавших свечей Тоби не стал медлить. Он смотрел на своего брата, смеявшегося над очередной шуткой, такого же обаятельного, как любой щеголь на Сэвил-Роу. Он помнил их общую мечту о цирке и понимал, что брат хочет удержать его при себе, чтобы он не сгнил в бухгалтерской конторе. Ему было трудно побороть слезы.

Правда, подумал он, но эта мысль была мимолетной.

Есть разные способы подачи сюжета.

Потом он сожалел, что не стал особенно раздумывать, что заранее не поразмыслил о том, какое влияние может оказать его работа. Но тогда это даже не приходило ему в голову. Он думал лишь о том, чтобы присоединиться к брату, о крутой перемене в своей жизни, о том, что он последний раз сидит в замшелом кресле с гобеленовой вышивкой и кладет голову на новую кружевную подстилку.

– Мой старый фотоаппарат уже довольно потрепанный, – высказал он свое единственное сомнение.

– Святые угодники, дядюшка купит тебе другой, – сказал Дэш. – В наши дни это хобби для каждого воспитанного англичанина и его собаки. Аппараты продаются повсюду.

Все было легко решено.

– Ты видел Брунетт?

Тоби вздрагивает и захлопывает шкатулку, но несколько снимков выпадают наружу.

– Брунетт? Она сидела у костра вместе с Нелл…

– Это было час назад. – Джаспер трет подбородок. – Думаешь, она сбежала?

– С чего бы?

– Я не могу себе позволить такую потерю. Почему работники не уследили за ней?

– Я поищу ее. – Тоби встает. – Хотя не могу представить, куда она ушла.

Когда он спускается по ступеням, то видит ее высокую фигуру, бредущую по полю.

– Да вон же она.

– Так и есть. – Джаспер хлопает его по плечу. – Молодчина. – Он смотрит на фотографии, разбросанные по полу, на ровные ряды армейских палаток. – В чем дело?

– Ни в чем.

– Все еще думаешь о Дэше, да?

Тоби слегка пожимает плечами.

– Не надо, иначе это поглотит тебя. Тебе нужно найти способ отгораживаться от этого. Чтобы забыть.

– Это не так-то просто, – говорит Тоби.

Джаспер похлопывает его по руке, потом оглядывается посреди маленького фургона с лампой, горящей в углу.

– Визитная карточка для Нелл готова?

Тоби наклоняет голову и протягивает карточку Джасперу. Тот подносит фотографию к свече.

– Да. Да. Очень хорошо. И свет падает удачно. – Он проводит ногтем по ее ногам. – Она выглядит наполовину реальной, словно фантом. У нее все будет замечательно, я уверен.

Он садится на маленький плетеный стул в фургоне Тоби и наливает себе бренди.

– Я думал насчет ее будущего выступления. Мы можем поднять ее на веревках в горизонтальном положении. Три петли: одна через руки, другая на талии, третья на бедрах. Если она умеет балансировать – думаю, она сможет, – то, наверное, мы будем в Лондоне уже следующей весной, раньше, чем планировалось. Моя личная Королева!

– Да, – говорит Тоби.

– Я собираюсь поднять ее уже завтра; посмотрю, как у нее получится.

Джаспер продолжает болтать: о нежданном волчьем аппетите к жареной картошке, о поиске нового младенца для Пегги, поскольку нынешнему уже исполнилось полгода. Но Тоби не перестает думать о выражении глаз Джаспера, когда тот сказал: Моя личная Королева. Он думает обо всех чудесах природы, чьи афиши собраны в его альбоме. Чарльз Страттон – лилипут, который теперь владеет конюшней породистых лошадей. Чанг и Энг Банке-ры, – сиамские близнецы, имеющие собственную плантацию. Исполнители, у которых есть деньги и возможности, которых они не могли бы получить никак иначе. Есть и другие, чей конец хорошо известен. Сара Бартман, или Готтентотская Венера. Тоби читал о ней, когда был ребенком, и его глаза метались по строчкам, от которых спирало дыхание и хотелось плакать. О том, как ее продали в рабство в Южной Африке и показывали в клетке в Англии и в Париже. О том, как ее наконец выкупил натуралист Жорж Кювье, который расчленил ее тело и замариновал ее гениталии. Потом брат рассказывал ему о Джойс Хет, бывшей рабыне, которая сделала имя Ф. Т. Барнуму.

– Барнум вырвал ей зубы, чтобы выставлять ее как самую старую женщину в мире, – сказал Джаспер и рассмеялся при виде ужаса и отвращения на лице Тоби. – Думаешь, это было плохо? – спросил он, и в его голосе звучало нечто похожее на восторг. – Когда она умерла, он собрал по полдоллара со всех, кто пожелал увидеть ее вскрытие. Это представление было разыграно перед тысячью зрителей!

В глазах Джаспера застыло отрешенное, почти тоскливое выражение.

– Барнум знал, как собрать толпу. Это величайший шоумен из всех, кого мы знаем!

Тоби думает об отважной маленькой девушке на фотокарточке, о ее вскинутом подбородке и металлических крыльях, распростертых за спиной. Что может с ней статься? Джаспер – это не Барнум и не Кювье. Он не злой. Но что случится, если Нелл не оправдает ожидания Джаспера? Сможет ли он, Тоби, урезонить брата? Сможет ли это сделать хоть кто-нибудь?

Тоби принимает напиток из рук брата. Он опрокидывает хрустальную стопку. Его взгляд упирается в корешок книги «Волшебные сказки», которую он хотел ей принести.

– Через несколько месяцев я накоплю достаточно, чтобы задать ей хорошую рекламу, – говорит Джаспер и улыбается. Его доброжелательность заразительна. Тоби церемонно чокается с Джаспером. Для него достаточно находиться в присутствии брата, быть его доверенным лицом.