Текст книги "Нация прозака"

Что бы я ни делала, мама бросалась кричать и плакать. Когда я прокалываю в ухе вторую дырку, ей срывает крышу, и мне приходится на несколько дней переехать к тете. Когда она застает меня за разговором заговорщицким шепотом с отцом, шепотом, который она распознает, даже если не понимает ни слова, она уходит к себе в комнату, хватается за пачку «Голуаза» и мечется между истерикой и полной тишиной. Постоянно звонит сестре. Говорит, что я так сильно ее расстраиваю, что у нее снова начинается внутреннее кровотечение, что я преждевременно сведу ее в могилу. Я говорю, что не хочу огорчать ее, что я просто хочу общаться с отцом, а с доктором Айзеком не хочу. Она говорит, что доктор Айзек спас мне жизнь и что отец мешает моему лечению.

И тогда я говорю: «Вообще-то я не согласна».

Несмотря на то что его страховка могла бы покрыть все расходы, папа отказывается платить по счетам доктора Айзека, и маме приходится платить самой из грошей, что она получает за редактуру гостиничного справочника. Когда деньги заканчиваются, доктор Айзек говорит, что подаст на моего отца в суд за неоплаченные счета, если только мы не заставим его заполнить чертовы документы по страховке. Я так боюсь отцовского гнева, что говорю ему, как ненавижу доктора Айзека, окончательно лишая его любых причин платить за мое лечение. Маме я говорю, что обожаю доктора Айзека, просто отец пытается меня настроить против него. Я говорю каждому из них то, что они, наверное, хотят услышать, ведь только так они будут и дальше любить меня. Если правда и существует, то она постоянно меняется в зависимости от того, с отцом я сейчас или с матерью.

Мне просто хотелось, чтобы они оба меня любили.

По сравнению со всей суетой дома, лагерь должен был стать облегчением. Но не стал. Начнем с того, что в то лето должен был открыться Айзод-центр в Медоулендз в Нью-Джерси, и в честь открытия Спрингстин должен был выступать там десять вечеров подряд. Я достала билеты на часть концертов, но директор сказал маме, что мне можно покидать лагерь только в случае свадьбы или бар-мицвы в семье, но никак не ради Брюса Спрингстина. Абсолютно исключено.

Я сказала маме, что в таком случае не поеду в лагерь. Абсолютно исключено.

Когда я позвонила папе, умоляя разрешить мне остаться у него на все лето, он стал мямлить что-то там про работу целыми днями и про то, что мне будет нечем заняться одной дома. Я обещала, что буду хорошо себя вести, что буду валяться на солнце, намазавшись йодом[127]127
  Вероятно, имеется в виду самодельный лосьон для загара, состоящий из детского масла и йода. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и детским маслом, читать Диккенса, Дафну дю Морье, так что никто даже не заметит моего приезда, но отец мне решительно отказал. Сказал, это невозможно, и никаких объяснений.

Повесив трубку, я поняла, что помощи ждать неоткуда. Я осталась одна. Ни мама, ни папа не понимали, что озеро Сенека станет пределом моего терпения, что те силы, которые у меня еще оставались, будут исчерпаны, и что я пойду ко дну. Мне не верилось, что люди, ближе которых быть не должно, не замечали моего отчаяния, или не собирались ничего предпринимать, или потеряли веру в то, что мне можно помочь, не понимали – или не хотели понимать, – что их вера единственно могла изменить ситуацию.

Мне еще никогда не было так одиноко, как в тот день, когда я выслушала все отцовские отговорки и повесила трубку.

В конце концов билеты на Спрингстина достались детям маминого бойфренда и их друзьям, а меня отправили в лагерь. Но перед тем, как сесть в автобус тем летом, вместо обычных признаний в том, как сильно я буду по ней скучать, я сказала маме, что когда-нибудь отомщу ей.

Мамочка, как ты могла так со мной поступить? Я больна, я схожу с ума, я совершенно не в себе, и ты знаешь об этом, и я не могу поверить, что ты все равно отсылаешь меня. Зачем ты так со мной?

– Элли, ты знаешь, что по-другому не получится.

– Мамочка, если бы ты только знала, как мне тяжело, ты бы нашла другой выход. Ты делаешь вид, что меня нельзя оставлять дома на целое лето. Но разве я не могу просто быть здесь, смотреть фильмы и читать? Что в этом такого?

– Тебе нужно побольше общаться со сверстниками, – сказала она, уклоняясь от ответа. – Тебе нельзя оставаться одной дома и еще больше и больше зарываться в своих мыслях. В любом случае я уже все оплатила. И потом, доктор Айзек считает, что это пойдет тебе на пользу.

– Доктор Айзек – придурок. А раз ты считаешь его своим гуру, значит, ты сама дура. Ненавижу тебя за то, что ты делаешь это, Бог свидетель, я заставлю тебя за все заплатить.

Я даже не поцеловала ее перед тем, как ступенька за ступенькой забраться в автобус. А она притащила фотоаппарат, пыталась заставить меня позировать и обниматься с ней, пока кто-то из родителей делал снимки, словно все было нормально и я не разбрасывалась обещаниями отомстить. Я никак не могла понять, зачем тратить все эти силы, чтобы делать вид, что все в норме, даже если это очевидно не так. Если бы она проявляла столько же рвения, пытаясь понять, что со мной происходит, и помочь мне, может, у нее бы даже получилось.

Перед тем как забраться в автобус, я сказала ей: «Если сейчас отправишь меня в лагерь, можешь считать, что отправила меня умирать».

– Элли, прекрати уже изображать Сару Бернар, хватит драмы. Тебе будет весело. Просто попробуй.

– Я пробовала четыре года подряд. Заставишь меня терпеть пятый – пожалеешь. Клянусь.

Автобус тронулся, я подумала: «Все эти годы. Ты за них заплатишь». Я не думала о том, что маме тяжело, что у нее были свои проблемы, что ей нужна была передышка, что я даже близко не представляла, как сложно быть мамой. Я всерьез верила, что боль, которую мне причинят восемь недель в лагере, дает мне право на все. Ни один человек, если только он не пережил депрессии вроде моей, и представить не мог, что боль могла быть настолько невыносима, что смерть превращалась в звезду, к которой хотелось взмыть, – мечта о покое, который был в тысячу раз лучше жизни со всем ее шумом в голове.

В детстве мама постоянно оставляла меня в странных местах, потому что ей надо было работать, а отца не было рядом. Выходные и каникулы я часто проводила на Лонг-Айленде у дедушки с бабушкой, а еще постоянно ездила в разные школьные поездки в парки развлечения и музеи. Со временем в моем воображении летний лагерь слился со всеми днями, которые я проводила в Schwartzy’s, продленке, куда мама отправляла меня, чтобы я, единственная девчонка в юбке среди ребят в голубых джинсах и кроссовках, занятых «монополией», баскетболом или пинболом, сидела в углу, погруженная в книгу или в свои размышления. В Schwartzy’s я разговаривала только с женщинами, которые за нами присматривали и восхищались моими каштановыми волосами до талии и тем, как я сидела по-взрослому, ноги скрещены, спина прямая. Я считала минуты до маминого прихода. Когда она приходила за мной, я испытывала такое облегчение, словно я была астматиком, исходящим хрипом, и мне неожиданно протянули ингалятор: когда мама приходила за мной, я снова могла свободно дышать.

И вот я была в летнем лагере, та же, что и всегда, застрявшая, считай, в том же Schwartzy’s, только не на пару часов, а на восемь недель, навсегда потерянная в своем одиночестве, уединении, которое никто и никогда не прервет.

В первый же день в лагере на озере Сенека я завела себе ритуал: постоянно торчала в офисе директора и говорила, что если он не вышвырнет меня из лагеря, то будет вынужден разбираться с моим передозом. Я объясняла Ирву, что не особенно хочу умирать, просто знаю, что могу наглотаться таблеток настолько, чтобы оказаться в больнице и хотя бы так вырваться из этого чертового лагеря. Я сказала, что пару лет назад у меня уже был передоз атараксом, но тогда все посчитали случайностью и я не стала возражать, но сейчас я хочу, чтобы Ирв знал: если я приму слишком много ибупрофена и аспирина и, может, даже заполирую все это бутылочкой сиропа от кашля, это будет намеренным поступком, совершенным в полном здравии ума и тела.

Ирв ответил: «Ты разрушишь свою репутацию. Люди начнут болтать. Поползут сплетни. Об этом узнают в других лагерях, узнает вся твоя школа».

Он вообще понимал, с кем имеет дело?

На следующий день я сказала Ирву, что не стану травить себя таблетками, просто упакую в рюкзак пару кассет, книги, смену одежды и клерасил и, выскользнув из лагеря в одно утро, отправлюсь прямо на автобусную остановку. Он сказал, что в этой глухой сельской местности все закончится тем, что меня изнасилуют какие-нибудь фермеры.

Через пару недель таких разговоров у нас с Ирвом сложилось странное взаимопонимание, которое можно даже было принять за привязанность. Возможно, мы даже нехотя полюбили друг друга, вроде того, как полицейский обнаруживает своего рода неприятную симпатию к подозреваемому в убийстве, которого он допрашивает. Часами слушая чью-то печальную историю в душной комнате для допросов, сложно не проникнуться к этому бедняге симпатией. Однажды Ирв прямо сказал мне: «Элизабет, ты милая девочка и определенно очень умна, так почему ты не попытаешься быть нормальной? – повторяя сентенции, которых я уже и так наслушалась. – Почему бы тебе не порадоваться тому, что есть у нас здесь, на озере Сенека, а не встречать все в штыки? Ты определенно можешь вписаться».

После этого замечания я поняла, что Ирв совершенно не понимает, каково это – быть тринадцатилетним подростком. Наши переговоры зашли в тупик.

Я написала доктору Айзеку: «Сижу у бассейна, смотрю на ярко-синее небо. Надо мной парит орел, и, наверное, это смотрится мило, но напоминает, как сильно я хочу вырваться из своего тела и полететь, как птица. Я знаю, что если умру, то превращусь в дух без тела, и поэтому я молюсь о смерти». Он ответил мне кучей банальностей о том, что понимает мою боль. Я ответила: «Не нужно понимать мою боль, просто вытащите меня отсюда, черт возьми!»

Тем летом я была помешана на идее выбраться из лагеря, и со временем мой план передоза приобретал спокойствие хладнокровного убийцы, что лишает других жизни недрогнувшей рукой, а когда вспоминает свои преступления, в первую очередь думает об атрибутике и деталях, мысленно соединяя точки: «А затем, а после этого, а в последнюю очередь». Я и сама заметно изменилась. Я злилась и на маму, и на папу, которые отослали меня в этот лагерный карантин, вместе, и больше не собиралась принимать ни одну из сторон (как приговоренный к смертной казни преступник, которому нужно выбрать между электрическим стулом и смертельным уколом), и моя депрессия обратилась агрессивным неистовством. Депрессию часто описывают как злость, направленную на самого себя, и сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что гнев на родителей позволил мне роскошь – а можно сказать, и спасение – обратить наконец этот гнев на кого-то другого. Казалось, что я обрела силу в ненависти, которую испытывала к ним обоим. И мысль о том, что на самом деле у меня не было никого и ничего, что мое доверие к жизни обернулось дурацкой шуткой, принесла облегчение. Теперь я могла спокойно сдаться, позволить себе свободное падение, откладывать неизбежное. И когда я приняла решение, что в случае необходимости позволю себе акт саморазрушения, я почувствовала, что боль отпускает: я нашла выход. И пусть они будут прокляты, если ничему не научатся, когда я вернусь из лагеря не на автобусе, не на машине, а на каталке в машине «скорой помощи», направляющейся в больницу.

Потом наступил день посещений, и мой отец – возможно, в первый и последний раз воспользовавшись родительской властью, – придумал, как меня освободить. Само собой, этот жест солидарности вовсе не означал, что я перееду к отцу. Он всего лишь договорился о том, чтобы я провела остаток лета у его сестры Трикси, которая жила со своими мужем и двумя детьми в Матаване, загибающемся индустриальном городке в Нью-Джерси. У них был маленький трехэтажный домик с бассейном на заднем дворе. Муж Трикси, Боб, был кем-то вроде прораба на заводе, обычным мужиком, который приходил домой после работы, доставал банку Pabst Blue Ribbon[128]128
  Pabst Blue Ribbon – марка светлого пива.


[Закрыть] и ужинал, сидя на диване перед телевизором. Мебель, накрытая клеенкой, консервы вместо свежих овощей, кетчуп, заменявший все приправы, и вечные Cool Whip[129]129
  Cool Whip – готовый десерт на основе суррогата сливок. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и Snack Pack[130]130
  Snack Pack – готовый десерт (пудинг). (Примеч. пер.)


[Закрыть] на десерт. Короче, это была кошмарная жизнь синих воротничков, та самая, которую я воображала в своих жалких романтических мечтаниях о Брюсе Спрингстине. «Вот ты и получила, что хотела», – сказала мама, когда я позвонила ей, чтобы описать обстановку.

Конечно, мне было не особенно весело. Скажу больше, это был абсолютный кошмар, опыт, благодаря которому я поняла, почему Спрингстин так хотел вырваться из этой жизни. Я целыми днями слонялась без дела, курила травку, смотрела мыльные оперы со своей кузиной Памелой, которая собиралась осенью пойти в техникум учиться на секретаря. Но зато здесь мне не нужно было ходить на занятия, как в лагере. Не спрашивая ни у кого разрешения, мы таскались по торговым центрам и игровым залам. В августе я ходила на Тома Петти[131]131
  Том Петти (1950–2017) – американский рок-музыкант, за свою карьеру продал более 80 миллионов пластинок, что сделало его самым продаваемым музыкальным исполнителем всех времен.


[Закрыть] в Центральный театр, причем безо всякого благословения от Ирва. Я целыми днями и даже ночами читала свои излюбленные заумные книжки, и никто не дергал меня делать уборку, плавать или играть в футбол. Я слушала «Лайлу» группы Derek and the Dominos[132]132
  Derek and the Dominos – блюз-роковая группа, созданная Эриком Клэптоном в 1970 г. Layla and Other Assorted Love Songs – единственный студийный альбом группы, записанный в том же 1970 г.


[Закрыть], мой любимый альбом на тот август. Вставала, когда хотела. И чем бы я ни занималась, вопросов не возникало: отец смог объяснить Трикси, что я сейчас не в лучшем состоянии, и поэтому, если я никому не мешаю, лучше всего просто не трогать меня.

Мы с Памелой часто ездили в Taco Villa или Jack in the Box[133]133
  Taco Villa и Jack in the Box – американские сети ресторанов быстрого питания.


[Закрыть] на обед, или я наблюдала за тем, как она играет в бейсбол с друзьями, или даже ходила с ней на вечеринки типа тех, что проводят на заднем дворе, с бочонками пива, мескалином и пейотом, и где люди напиваются до тошноты, ходят по лужам рвоты и слушают Black Sabbath (или, как они говорили, просто Sabbath), Motley Crue[134]134
  Motley Crue – американская глэм-метал группа, образованная в 1981 г.


[Закрыть] (или просто Crue) и занимаются всякой дичью, что вряд ли пришлась бы по вкусу утонченным деткам из Нью-Йорка. Мне эта сторона провинциальной жизни нравилась: тем летом я как никогда часто ходила обкуренной. Время от времени мы с Памелой плавали в бассейне или грелись на солнышке – точнее, она плавала, а я валялась рядом. Иногда заглядывали ее школьные друзья. Все они собирались учиться секретарскому делу в двухгодичный колледж, как и Памела. Я не знала, как себя вести, чтобы не выглядеть в этой компании заносчивой соплячкой и, чтобы не оттолкнуть их, старалась поменьше говорить.

Удастся ли мне когда-нибудь найти компанию, где я буду своей? Я не знала. В лагере все были такими избалованными, а в Матаване, наоборот, казались слишком простыми. А не чересчур много ли я хочу – оказаться в компании, где у меня будет хоть что-нибудь общее с другими людьми? Ничего особенного: им не обязательно быть фанатами Брюса Спрингстина. Сойдут и Боб Сигер[135]135
  Боб Сигер (р. 1945) – американский рок-музыкант и автор песен, успешный исполнитель из Детройта.


[Закрыть], и Джон Кугар[136]136
  Джон Кугар, Джонни Кугар, Джон Кугар Мелленкамп – псевдонимы американского музыканта, автора песен, актера и режиссера Джона Мелленкампа. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. В том смысле, что среди сверстников я определенно была темной лошадкой – но не инопланетянкой, нет. Или да. Я уже начинала в это верить.

Если бы я только знала всю правду о Памеле, если бы я только знала, что у нас есть кое-что общее. Но лишь несколько лет спустя мне сказали, что Памела постоянно боролась с депрессией, что иногда почти впадала в кататонию, и это расстраивало и выводило дядю с тетей из равновесия так сильно, что они пытались достучаться до Памелы криками и тычками и так помочь. По сути, этим шумом они заставили Памелу окончательно замолчать, и ее юность прошла под знаком суицидального поведения. Но, конечно, мы никогда о таком не говорили, ведь кому могло прийти в голову поднять эту тему? Я ничего не знала о ее проблемах, она о моих, и никто не взялся подсказать нам поделиться друг с другом, ведь депрессию положено изо всех сил скрывать и замалчивать. Мы провели бок о бок несколько недель, связанные этим удушливым невнятным существованием, где имели значение лишь «Главный госпиталь», отношения Люка и Лоры[137]137
  Люк и Лора – герои телесериала «Главный госпиталь». (Примеч. пер.)


[Закрыть] и попытки разжиться травой.

Один раз мы с отцом болтали по телефону, он сказал: «Надеюсь, ты не включаешь музыку на полную и не сводишь там всех с ума». И еще сказал: «Надеюсь, ты не засыпаешь под включенный телевизор, как рассказывает тетя Трикси, электричество ведь дорогое».

И внезапно меня осенило: десять с лишним гребаных лет в моей жизни зияло пустое место там, где должен был быть отец, а теперь он указывает мне, как себя вести. Как будто время остановилось, когда мне исполнилось три, и я, современная мисс Хэвишем[138]138
  Мисс Хэвишем – героиня романа Чарльза Диккенса «Большие надежды», символизирует застывшее время.


[Закрыть], ждала, пока мой идеальный папочка не объявится и не освободит меня, а тем временем у меня во рту, между коренными зубами, собиралась паутина, и ажурный кремовый торт на столе понемногу превращался в камень. В моей жизни зияло пустое место, которое было ничем не заполнить – кроме мечты обрести папу и стать как все. И я привыкла к жизни, где чего-то всегда недоставало, но сейчас, спустя столько лет, он требовал хорошо себя вести, будто на самом деле был мне отцом, а у меня в голове крутилась только одна мысль: «Кто он, черт побери, такой, чтобы указывать мне, что правильно, а что нет? Он же ни хрена не знает о том, что значит быть отцом!»

И я впервые в жизни по-настоящему поняла, как мою маму, должно быть, убивали его попытки вмешиваться в мое воспитание. Я поняла, какая это наглость – если кто-то, кого целых десять лет не было рядом, не только врывается в нашу жизнь без предупреждения, но и пытается стать в ней главным. И причем не на деле, только на словах. Если бы его любовь можно было обналичить, то ее не хватило бы даже на утреннюю газету; вся она сводилась к чересчур неосязаемой заботе, у которой не было ничего общего с повседневными обязанностями родителей.

Я провела в летних лагерях пять лет и множество тоскливых, одиноких дней вдали от дома, но я никогда не хотела к маме так, как хотела в ту минуту.

И я почувствовала себя в тупике: у меня не было человека ближе мамы, ей единственной во всем мире я доверяла, но мы увязли в самых что на ни есть неправильных, зависимых отношениях. Я потерялась в той, что меня совершенно не знала, что рядом со мной превращалась в человека с клаустрофобией, который закрылся в маленькой, темной пещере в надежде победить страх.

4
На изломе

Если у человека отнять мысли и чувства – понемногу, шаг за шагом, то в конце не останется ничего, кроме неуверенного, мучительного сраного маленького инстинкта, где-то там, внизу, скользящего по кишкам, но так глубоко, так незаметно, что его и не найти. Представьте себе, будьте так добры, что однажды весь мир сговаривается игнорировать существование желтого цвета. И когда бы ты ни увидел желтый цвет, они говорят, нет, это не желтый, что это за хрень такая, желтый? И в конце концов, стоит тебе увидеть желтый, ты станешь твердить: это не желтый, конечно, не он, это синий, или зеленый, или фиолетовый, или… Ты это скажешь, да, это он, это желтый, а потом начнешь истерить и впадешь в бешенство.

Дэвид Эдгар. Мэри Барнс[139]139
  На русском языке пьеса не издавалась, перевод О. Брейнингер.


[Закрыть]

Тысяча девятьсот восьмидесятый можно запомнить как год, когда выданный консерваторам карт-бланш и спасение из иранского ада заложников сделали Рональда Рейгана президентом, или как год, в котором Джона Леннона застрелили, когда по дороге домой через Сентрал-парк Вест он остановился дать автограф. Убийство произошло неподалеку от нашего дома и от моей спальни, где я как раз лежала в постели, так что со временем я стала верить, что слышала выстрелы и что случайные шумы – всполохи фейерверков, мародерствующие подростки, анонимные выстрелы, бьющиеся стекла и бутылки в дешевых домах неподалеку, – были никакой не случайностью, а намеренными посланиями рок-н-роллу в целом и Джону Леннону лично. Для меня это была настоящая трагедия. Это был год разбитых окон и год сломленных девчонок, и год ломаной-переломаной меня. Именно тогда папа ушел навсегда.

Именно тогда шум стал громким и страшным, как никогда, именно тогда он из патетичного стал патологическим. Заглушить его могли только покой и тишина, окутавшие нас, когда отец сбежал, оставив меня и маму бороться со всем самостоятельно. У них на двоих было слишком много дурной крови, что по большей части теперь наполняла мои вены, так что кто-то один должен был уйти, а поскольку именно папа теперь жил из одной привычки, разменял жизнь на дымку валиума и приятный холод одиночества, – то уйти явно должен был он.

На самом деле окончательно он исчез уже после того, как я перешла в старшую школу (когда мне уже исполнилось то ли четырнадцать, то ли пятнадцать, и я чувствовала себя большой девочкой, которая уже не нуждается в отце), но начало концу было положено много раньше, скажем, в тот день, когда я еще ничего не понимала, а мама впервые выгнала отца из дома.

Помню выпускной в старшей школе, свое шелковое фиолетовое платье, помню, что мама приготовила ужин в китайском стиле, со спринг-роллами и курицей в лимонном соусе, и мы пригласили в гости бабушку с дедушкой, тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер, чтобы вместе отпраздновать этот день. Мама ясно дала понять, что не позволит отцу прийти в школу на выпускной и что он не увидит, как я получаю аттестат, ведь он ни на грош не помог ей с оплатой моей учебы, так что кто он такой, чтобы внезапно о себе напоминать.

Я не забыла, как пыталась все это ему объяснить, говорила о том, почему именно он не сможет прийти, говорила, что не хочу расстраивать маму, никак не могла заставить себя сказать прямо: «Если ты все-таки раскошелишься и вернешь ей часть денег, может, она и разрешит прийти», – и мечтала, чтобы они разбирались с этим сами, без меня. Не забыла, как думала: «Вот бы кто-то один просто исчез», – еще не понимая, что худшее в жизни – это когда сбываются твои желания.

Многое изменилось за последний год, что отец оставался в моей жизни. Он окончательно перестал платить по счетам доктора Айзека, и когда у мамы закончились деньги, нам пришлось прервать мое лечение на неопределенный срок. Мама подала на отца в суд, потому что, согласно их бракоразводному соглашению, папа нес ответственность за все медицинские расходы. Кроме того, размер его алиментов, как и расходы на мое содержание, не менялся с 1969-го, и она хотела пересмотреть цифры. И они отправились в суд.

Юристы повсюду, куда ни глянь. То есть на самом деле их было двое, мамин и папин, но отец постоянно переходил из одной фирмы в другую, потому что никто не хотел браться за его дело. Количество юристов множилось стремительнее ветрянки, и нас каждый день все сильнее и сильнее заваливало письмами от мистера Такого-то и Такого-то, эсквайра, или от Бентона, Боула, Бивиса, Баттхеда[140]140
  Бивис и Баттхед – персонажи-подростки американского мультсериала, созданного Майклом Джаджем, выходил на MTV с 1993 по 1997 г.


[Закрыть] и Бла-бла-бла, адвокатов по разводу. Все они как один говорили: «Элизабет, ты вовсе не обязана принимать чью-то сторону, они оба твои родители, оба любят тебя», – а потом подкрадывались ко мне и просили: «Не могла бы ты написать для судьи письмо о том, каким ужасным отцом он был?» Или и того хуже: «А ты не думала о том, чтобы выступить в суде?» В голове постоянно вертелся вопрос: «Хуже ведь уже не станет?» И меня охватывала немота, от которой становилось еще хуже. Она напоминала сильный мороз, такой, когда лед может треснуть в любую секунду, но воды снизу не будет, никакой жидкости, только слои и слои льда, льда и льда – кубики льда, айсберги, плавучие льдины и ледяные статуи вместо живой меня.

К тому времени я уже стала безоговорочно странной. Это был год чирлидерских мини-юбок, которые Норма Камали и Бетси Джонсон[141]141
  Норма Камали (р. 1945) и Бетси Джонсон (р. 1942) – американские модельеры, определившие лицо моды 1980-х гг.


[Закрыть] умудрились всучить всем, кто имел несчастье интересоваться модой, категория, куда попадали все девчонки из моей школы. Казалось, что вся школа превратилась в команду чирлидерш, и только я одна застряла где-то в стране Стиви Никс[142]142
  Стиви Никс (р. 1948) – американская певица и автор песен. Стиль Никс оставался неизменным на протяжении всей карьеры, и даже «в 60 лет она все еще работает в тонких туниках и шалях, которые повлияли на два поколения почитателей Стиви и придали ее выступлениям ощущение викканского ритуала», – пишет репортер the New York Times Рут Ла Ферла.


[Закрыть], продолжая день за днем появляться в чем-нибудь длинном и просвечивающем, спускающемся чуть ли не до верхней кромки кожаных сапог для верховой езды, и, конечно, все венчали тщательно подобранные романтичные, небрежно завязанные на узел топы, непременно открывавшие ключицы. Ремни, банты, узлы, ниспадающая складками ткань, которую тянули к земле все эти штуки, и все это – в только начинающую брезжить эпоху рейгановского оптимизма поздних восьмидесятых, эпоху всеобщей беспечности, хороших новостей и ярких цветов. И пока другие девушки выбирали пластиковые сережки и аксессуары бирюзового, желтого, ярко-розового цвета или цвета шартрез, я носила холодное и темное, в ушах серебро или ляпис-лазурь как отсылка к шестидесятым и семидесятым, а может, и к тем грустным временам, которых никто в моем окружении не помнил или вообще не знал.

Я пыталась быть такой же, как все. Даже купила вельветовое коктейльное платье от Бетси Джонсон – тесный лиф с лайкрой и короткая юбка волнами, только чувствовала себя в нем по-дурацки, как циркачка, случайно попавшая в фильм Феллини, в то время как моей настоящей стихией было нордическое отчаяние или, скажем, «Седьмая печать»[143]143
  «Седьмая печать» – черно-белый фильм Ингмара Бергмана, снятый в 1957 г., жанр – философская притча.


[Закрыть] Бергмана. И тогда ко мне пришло весьма болезненное осознание, что девчонка, которой я когда-то была, та, что указывала всем, что делать, та, что всегда побеждала, – больше не вернется. И неважно, смогу ли я выстоять эту депрессию, ничего не изменится, потому что она уже изменила меня. Ущерб не загладить ничем. И угрюмость уже никогда не уйдет, ведь депрессия стала моей сутью. Она всю меня выкрасила в свои тона, и мне оставалось просто смириться с этим.

Как ни странно, это смирение меня успокоило. Да, я все еще сбегала в женский туалет, содрогаясь от рыданий, и пряталась в темных углах, лелея такую знакомую боль, но понемногу меня накрывало осознание, что теперь это неотъемлемая часть жизни – по крайней мере, моей жизни. И, возможно, так будет всегда. Возможно, так я и буду продолжать жить: делать домашние задания, готовиться к экзаменам, писать доклады, форматировать ссылки и сноски по стандарту, может, даже ходить на свидания с кем-то, кто не в два раза старше меня и не в два раза глупее. Буду жить самой обычной жизнью девочки-подростка – Господи, даже в чирлидерши подамся, – но во мне все равно что-то будет не так. Я буду не такой, и этого не изменить.

Я напоминала выздоровевшего алкоголика, который перестал пить, но не перестал мечтать каждый день, каждый час, о глотке Glenfiddich[144]144
  Glenfiddich – бренд шотландского виски.


[Закрыть], или Mogen David[145]145
  Mogen David – марка американского вина, в том числе крепленого.


[Закрыть], или мюскаде[146]146
  Мюскаде – белое сухое французское вино.


[Закрыть]; я могла быть в депрессии, но не страдать от депрессии, переживать ее бессимптомно. Но переживать – что именно? Ах да, я бы то и дело напоминала себе: «Моя цель – выбраться из этой жизни и когда-нибудь, когда это станет возможным, вылепить из самой себя новую личность». Может, я найду способ защитить себя, не поддаваться ее симптомам (слишком хорошо понимая, что достаточно лишь один раз проявить слабину) так долго, как понадобится, чтобы выбраться из этой гнили и обратиться за помощью, настоящей помощью, не такой, что могли дать доктор Айзек или родители. Я могу на несколько лет превратиться в подростка-робота, который со страстью зомби убивается ради оценок, но со стороны кажется совершенным и безупречным.

Отказываясь признавать, что у меня нет будущего, я только и делала, что строила планы на будущее, делала вид, что настоящее, со всеми его сложностями, – всего лишь затянувшаяся, вымученная преамбула к настоящей жизни, которая ждет меня где-то впереди, просто не здесь. Я останусь той самой девочкой, которая проводила восемь недель в летнем лагере в ожидании двухчасовой поездки домой, только теперь я буду избегать взрослой жизни, все больше веря, как я верила когда-то, что если смогу выбраться из дома, из-под ни на секунду не прекращающегося перекрестного огня родителей, то, возможно, и победить смогу.

А потом в моей жизни появился Заккари, и он был не просто каким-то там парнем – он был ошеломительно красивым старшеклассником из хорошей семьи. А еще он был капитаном школьной команды по теннису и по закону жанра должен был встречаться с какой-нибудь длинноногой красоткой в мини-юбке. Я понимаю, что нет ничего необычного в том, чтобы в разгар прекрасных порывов первой любви задаваться вопросом о том, как можно было заслужить это счастье, но когда это счастье настигло меня, я была совершенно сбита с толку. Наша парочка была воплощением самого что ни на есть смехотворного мезальянса, прямо как Лайл Ловетт[147]147
  Лайл Ловетт (р. 1957) – американский кантри-певец, автор песен и актер. Был первым мужем актрисы Джулии Робертс, брак был заключен в 1993 г. и продлился менее двух лет.


[Закрыть] и Джулия Робертс.

Возьмем классного, общительного, обаятельного, веселого парня, до того идеального по любым параметрам из длиннющих мамочкиных списков, что ему на лоб можно ставить штамп «парень мечты». И этот парень встречается, хм, со мной. И все вокруг думают: «Это вообще возможно?» Я не раз пряталась в кабинке туалета, слушая, как другие девчонки про нас сплетничают. И во всем с ними соглашалась: будь я одной из них, я бы сама отпускала злобные комментарии и считала, что эта ведьма-девятиклассница, со своими длинными волосами и длинными юбками, захомутала Заккари только потому, что многое ему позволяет, или офигенно делает минет, или еще что-нибудь. Про себя я твердила: «Не может быть, черт возьми, не может быть, да не может тебе так повезти». Когда Заккари был рядом, я чувствовала себя такой защищенной, такой любимой, такой избалованной вниманием и завернутой в сотни слоев защитных покровов, что меня переставало беспокоить даже то, что происходило между матерью и отцом. И все же я постоянно ждала, что из табакерки выскочит чертик и объявит: «Твое время вышло!»

Я была настолько поглощена Заккари, что не замечать, что с отцом мы совсем не видимся, оказалось несложно. Отношения заменили мне все: мы устраивали парные свидания с друзьями и вместе ходили на концерт The Police[148]148
  The Police – британская рок-группа, сформировавшаяся в 1977 г., до самого распада в 1984 г. в ней состоял Стинг.


[Закрыть] (во мне проснулась оторва, и я выкрасила волосы в розовый и собрала в небрежный пучок), мы ходили на свадьбу брата Заккари (а до этого, само собой, и на вечеринку в честь помолвки), мы безбожно прогуливали занятия и катались на новенькой 280ZX[149]149
  Спорткар компании Nissan второго поколения, с 1978 по 1983 г. выпускался под маркой Datsun 280ZX.


[Закрыть] Заккари, словно парочка подростков из пригорода; или тайком обжимались в его спальне, выключив свет и задернув шторы. Мне казалось, что я годами втихую, полушепотом умоляла Бога заставить меня – или то, что делало меня мной, – исчезнуть, воплотиться в ком-то другом, в ком-то, кто бы не делал вид, что над самым безоблачным летним днем неизбежно сквозит смутная и безумная тень зимы; и в конце концов Он послал мне Заккари и позволил испытать сверхъестественную легкость бытия рядом с идеальным бойфрендом. Я наконец-то испарилась, и мое место заняла та, другая девушка и ее чудо-возлюбленный, прямиком из любовных романов серии Harlequin[150]150
  Harlequin – серия женских любовных романов, запущенных канадской медиакорпорацией Torstar в 1949 г. (впоследствии издательство было выкуплено News Corp, а затем вошло в состав HarperCollins). (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Испытав на себе это невероятное заклинание, исполнившее мою мечту, я решила, что не дам отцу все испортить, и не соглашалась ни видеться с ним, ни даже слушать про суды или проблемы с деньгами. Я не хотела тратить целый час на дорогу, возвращаясь со встречи, что всего-то и длилась пару жалких часов, не хотела терять время, телепаясь по мосту Трогс-Нек, пока отец и его новая жена безостановочно курили свои Winston, и все это в душной машине с задраенными стеклами, в разгар зимы и кошмарного ощущения удушья, рака легких и унылой преждевременной смерти, что насквозь пропитали их древнюю развалюху на колесах. Меня тошнило от наших ненормальных отношений и от того, что ничего не менялось с тех самых пор, когда они развелись. Вместо того чтобы поддерживать связь и с матерью, и с отцом, я все время моталась туда и обратно между двумя совершенно разными, взаимоисключающими вселенными, лишь бы немного побыть с каждым из них. Это мелькание уже давно сводило меня с ума.