Текст книги "Царь мышей"

* * *

Если бы князь Длиннорукий имел привычку задумываться о происходящем вокруг себя и делать соответствующие выводы, то он просто понял бы, что сегодня «не его день» и, смирившись с этим, успокоился и отложил все, что возможно, на завтра. Но князь, будучи человеком действия, не привык задумываться о столь премудрых вещах и, что называется, пер напролом, наперекор обстоятельствам. Правда, без желаемого успеха, что вовсе не утихомиривало градоначальнического пыла, скорее наоборот – еще более его подстегивало.

Вернувшись на службу после обеда с «мышиными пророчествами», князь рвал и метал, браня своих нерадивых подчиненных. Досталось «на орехи» всем, включая даже каменотеса Черрителли, имевшего заказ на памятник великому и грозному Степану – сего царя особо чтил Путята как Великого Завоевателя и Грозного Собирателя Земель Кислоярских.

– Что за безобразие! – рычал князь, потрясая рисунком будущего монумента прямо перед носом художника. – Тебе оказали высочайшее доверие – возвести памятник такому великому человеку, а ты, каналья римская, что мне суешь? Это ж не царь, а какая-то, прости Господи, каракатица морская, да еще на трех ножках!

– Во-первых, не римская, а венецианская каналья, – с достоинством отвечал Черрителли. – А во-вторых, ваши замечания, синьор градоначальник, просто выказывают в вас, как бы это поприличнее выразиться, отсталое отношение к высокому искусству.

Однако князь вовсе не хотел выражаться поприличнее:

– Может, я и отсталый, но никому не позволю глумиться над нашим славным прошлым и засорять наш прекрасный Царь-Город всяким каменным уродством!

– Я так вижу! – гордо приосанился камнотес. – И ничуть не сомневаюсь – простые люди прекрасно поймут, что я хотел выразить своим уно беллиссимо шедевро!

– Ну так объясни мне, дураку, что ты хотел выразить! – вспылил Длиннорукий. – Объясни мне, старому невежде, какого беса у Степана три ноги?

– О, ну это же очень просто! – воодушевился Черрителли. – Если вы приглядитесь, то увидите, что это не просто ноги, но на каждой ноге на коленке еще и глаз – как воплощение завоевательных притязаний вашего великого соотечественника: один глаз смотрит на закат, другой на восход, а третий – на полдень.

– А на полночь? – едва сдерживая ярость, проскрежетал князь.

Художник схватил рисунок и, прищурившись, оглядел его с расстояния вытянутой руки. А другой рукой громогласно хлопнул себя по высокому лбу:

– Си, ну конечно же! Я все думал, ну чего же здесь не хватает, а теперь понял – четвертой ноги! Знаете, синьор князь, а вы вовсе не такой невежда в искусстве, каким представляетесь. О, под моим руководством из вас мог бы получиться отличный ваятель!

– Увольте, – резко отказался князь. – Нет, ну скажите вы мне пожалуйста, неужели вам так трудно сделать обычный памятник, чтобы у царя Степана было не три, не четыре и не десять ног, а две? Чтобы глаза находились не на коленях, не на спине и не на заднице, а там, где им положено быть?

– Никогда! – вскочил Черрителли столь порывисто, что даже стул, на котором сидел Длиннорукий, попятился всеми четырьмя ножками. – Этого вы от меня никогда не добьетесь, мракобесы и душители всего нового и светлого в Высоком Искусстве! Джузеппе Черрителли будет голодать, холодать, терпеть все лишения, какие только могут выпасть на долю художника, но он никогда не опустится до презренного Реалисмо!

Последнего слова Длиннорукий не понял, но Черрителли произнес его с таким презрением, что князь решил, что это, наверное, какое-то непристойное итальянское ругательство, даже похлеще «канальи».

– Ну и голодай на здоровье! – крикнул градоначальник. – Прочь с глаз моих, и не появляйся, покамест чего толкового не надумаешь!

– Не дождетесь!!! – проорал художник прямо в лицо князю и выскочил из градоначальничьей палаты, дверию шибко потряся.

– Тьфу ты, бес заморский, – проворчал князь, вытирая вспотевшую лысину. – Мне уже домой давно пора, а я тут мякину в ступе толочу!

Но увы – даже на этом неприятные неожиданности не закончились: уже на выходе из градоуправления к князю подскочил один из мелких чиновников и вручил ему стопку бумаг.

– Что это, Ванюшка? – устало спросил Длиннорукий.

– Простите, князь, меня зовут Несторушка, то есть Нестор Кириллович, – вежливо поправил чиновник.

– Ну, пускай себе Нестор Кириллович, – милостиво согласился градоначальник. – И все-таки: что это такое?

– Как что? – несколько удивился Нестор Кириллович. – Смета. Вы же мне велели осмотреть Храм Всех Святых на Сороках и еще два здания, состоящих на попечении градоправления, и составить смету расходов по их починке.

– Что ты несешь! – набросился на Нестора князь Длиннорукий. – Какая еще починка, какой к чертям собачьим храм! Что за дурак тебя туда послал?

– Вы! – отважно заявил Нестор Кириллович. Он уже был не рад, что вообще заговорил с князем – когда тот пребывал «не в духе», от него лучше всего было держаться подальше. Но теперь отступать было уже некуда. – Я исполнял то указание, которое получил. А кто его отдавал, дурак или не дурак, не моего глупого ума дела.

Князь привык единолично править во вверенном ему заведении, а тут вдруг кто-то давал распоряжения, минуя его. Ясно, что это обстоятельство ничуть не улучшило его и без того мерзопакостного настроения – скорее даже наоборот.

– Хорошо, давай разберемся, – едва сдерживая себя, сказал градоначальник. – Вспомни, кто тебе отдал это приказание.

– Когда я утром явился на службу, то нашел у себя на столе список зданий, кои должен обойти, – торопливо стал объяснять Нестор Кириллович. – И первая как раз была церковь на Сороках. А я простой служивый – что мне велят, то и делаю. – Нестор Кириллович замолк, не зная, что еще сказать.

– Ну! – подстегнул его Длиннорукий. – Что мне из тебя, силком слова тащить?

– В помощь мне был придан еще один человек, – залопотал Нестор Кириллович. – Некто Порфирий, будто бы из Управления церковных дел, но чудной какой-то: все время путал, в какую сторону креститься и какой рукой…

Однако князь больше не слушал невнятные объяснения своего подчиненного – в его голове словно бы что-то щелкнуло, и разрозненно-необъяснимые обстоятельства стали выстраиваться во вполне объяснимую цепочку.

– Стало быть, церковь на Сороках? – перебил он Нестора Кирилловича. – Это та, где настоятелем отец Афанасий?

– Отец Александр, – поправил Нестор Кириллович.

– Сам знаю! – рявкнул Длиннорукий. – Высокий такой, статный, и голос, будто Иерихонская труба?

– Ну да, – подтвердил чиновник.

– Прекрасно, – процедил князь и заглянул в отчет. – Значит, нужно ему в церкви стены побелить и потолки подправить?

– Да-да, князь, – закивал Нестор Кириллович. – И позвольте заметить, что лучше бы работы начать поскорее, потому как ежели запустить, то потом еще дороже обойдется…

– Да, ты прав, – задумчиво-зловеще отозвался князь. – Такие дела нужно пресекать в самом начале… Ну ладно, Нестор, ступай. Трудовой день давно кончился, некогда мне тут с тобой растабарывать.

И, не глядя сунув отчет в широкий карман градоначальничьего кафтана, князь Длиннорукий в самом мрачном настроении отправился домой.

* * *

После обильного и вкусного обеда царь Дормидонт, по стародавнему обычаю, удалился на часок соснуть. Дубов, взяв в помощники Васятку, решил поизучать дом и его ближайшие окрестности, используя «наработки», сделанные в их отсутствие Чаликовой и Серапионычем. Сами же Надя с доктором, как и грозились, отправились на пруд – продолжать изыскания, начатые Васяткой. Петрович плелся позади, потирая задницу и привычно ворча что-то про богатеев, пьющих кровушку бедного трудящегося люда.

Местность, через которую полегала дорожка, во времена оные была густым лесом, при жизни царя Степана предназначенным к вырубке. Однако после его смерти эти работы, как и все прочие, были прекращены. Поэтому еловые заросли перемежались небольшими пустошами, заросшими мхом и вереском, что придавало этой части «притеремной земли» своеобразно-живописный вид.

– Наверное, ближе к осени тут много лисичек появится, – со знанием дела заметил доктор, слывший заядлым грибником.

Вскоре тропа нырнула в очередной перелесок, за которым открылся так называемый Щучий пруд – небольшое вытянутое озерцо, частично заросшее тростником. На втором берегу виднелась ветхая избушка, а сразу за ней чернел густой нетронутый лес.

Выйдя к озеру, Надя убедилась, что семена дезинформации дали достойные всходы: неподалеку от берега красовалась уже довольно высокая куча свежевырытой земли, которая росла прямо на глазах: вооружившись лопатой, знаменитый психотерапевт и завсегдатай астральных сфер господин Каширский собственноручно копал яму, похожую на траншею, по краю которой с видом лагерного надзирателя прохаживалась Анна Сергеевна Глухарева, давая своему сообщнику ценные указания:

– Левее возьмите, левее! Да побольше зачерпывайте, а то мы тут с вами до ночи ни хрена не найдем!

– А по-моему, Анна Сергеевна, мы с вами не там ищем, – отвечал Каширский, усердно махая лопатой. – Мое внутреннее зрение пока что не видит на этом участке никаких драгоценных залежей.

– Копайте, Каширский, копайте, – прикрикнула Анна Сергеевна. – Раз тут кто-то уже начал рыть, значит, не зря!

– А вы не допускаете, что это – дренажно-мелиоративные работы? – не остался в долгу Каширский.

Анна Сергеевна хотела что-то ответить, но не успела: увидав посторонних, Петрович резко дернул вперед и, вмиг обогнав Надежду с Серапионычем (откуда только прыть взялась?), накинулся на незваных землекопов:

– А вы чего тут делаете – На чужое добро заритесь? А вот вам! – Петрович сложил пальцы «фигой» и сунул под нос Глухаревой. – Накося выкуси!

На лице Анны Сергеевны заиграла нехорошая усмешка, говорящая, что она пребывает в самолучшем расположении духа и потому готова на все, и даже больше.

– С удовольствием! – почти пропела она и тут же крепко укусила Петровича за фигу.

– Аааааааа!!! – изо всей мочи завопил Грозный Атаман и, засучив ножками, не удержался и свалился в яму прямо на голову Каширскому. Анна Сергеевна, не желая выпускать добычу из зубов, последовала за ним.

– Что еще за шутки! – возмутился господин Каширский. – Анна Сергеевна, вы затрудняете мне трудовой процесс!

– А Вася здорово придумал, – вполголоса заметила Чаликова. – Напустить Петровича на эту «кислую парочку», да еще сплавить их подальше. Думаю, теперь мы спокойно можем возвращаться.

– Может быть, сперва прогуляемся дотуда? – указал Серапионыч на «рыбацкий домик»

– Давайте, – охотно согласилась Надежда.

За разговорами они обогнули озерцо и оказались на лужайке перед избой. Это была наиболее обустроенная часть пруда – без тростниковых зарослей, зато на берегу были оборудованы деревянные мостки, откуда можно было с удобством рыбачить.

– Похоже на вашу хибарку близ Покровских Ворот, – заметила Чаликова, осмотрев избу. – Тоже перед входом полянка, а позади – лес. Только пруда не хватает.

– А в пруду – во-от таких щук, – усмехнулся доктор. – Наденька, а не заглянуть ли нам еще и туда? – показал он на тропинку, уходящую мимо избушки в лес. – Знаете, в таких местах обычно белые хорошо растут. Ну и подосиновики тоже. Понимаю – не сезон, но случается, что грибы и раньше выползают!

Увы – сколько ни вглядывались грибники, никаких грибов не было и в помине, даже самых несъедобных.

– Значит и впрямь не сезон, – с сожалением вздохнул доктор и уже собрался было повернуться и идти восвояси, но тут Надежда тронула его за рукав:

– Владлен Серапионыч, посмотрите туда!

Доктор поправил пенсне и вгляделся в ту сторону, куда указывала Надя: это была небольшая полянка правильной четырехугольной формы, частично заросшая березами и ольхой. Между деревьев здесь и там виднелись покосившиеся деревянные кресты.

– Похоже, что нарочно расчистили кусок леса под кладбище, – заметил Серапионыч, окинув взором сей смиренный погост.

– Да, но кого здесь хоронили? – задалась вопросом Надежда. – Населенных пунктов вблизи нет, если не считать Боровихи, но не думаю, что кладбище стали бы устраивать так далеко от села. Да и могилок тут маловато – от силы штук тридцать.

– А вы, Наденька, представьте себя сыщиком Дубовым и попытайтесь подедуктировать, – в шутку предложил Серапионыч.

– Думаю, для начала он обратил бы внимание на математически точную форму полянки, измерил длину и ширину, – улыбнулась Надя. – И если бы их соотношение совпало с числом «Пи», то пришел бы к выводу, что это – зашифрованное послание от Внеземных Цивилизаций. А неразумные земляне этого не поняли и стали использовать полянку для своих печальных нужд. Потом Василий Николаич выдвинул бы еще с десяток версий одна другой экзотичнее и в конце концов пришел к той, которую с ходу предложил бы Васятка.

– А что предложил бы Васятка?

– Он бы рассудил так: других дорог, кроме этой тропинки, здесь нет. А тропинка идет в обход пруда и в конце концов приводит к Царскому Терему. То есть, чтобы похоронить покойника, его нужно пронести чуть ли не под окнами Терема, что вряд ли пришлось бы по душе его царственным владельцам. Стало быть, кладбище предназначено для обитателей терема. Разумеется, не для царей, а для обслуги. А поскольку обслуга здесь малочисленная, то и могилок не так много.

– Да, похоже, что так, – согласился доктор. – Наденька, гляньте туда.

Серапионыч указал на две могилы в дальнем краю погоста, отличавшиеся от прочих тем, что были окружены общей деревянной оградкой и казались более ухоженными.

Подойдя поближе, доктор и журналистка внимательно разглядели обе могилки. На одной стоял замшелый надгробный камень с высеченной надписью, которую Надя и Серапионыч хоть и с трудом, но все же прочли:

«Димитрий Смурной, родился в 4-ый год царствования царя Степана, скончался в 12-ый год царствования Феодора Степановича. Упокой Господи его душу».

– Уж не тот ли это самый Митька Смурной? – припомнила Чаликова.

– Да уж, встань он из гроба, то многое мог бы нам поведать, – задумчиво произнес доктор.

– Владлен Серапионыч, уж не собираетесь ли вы его выкапывать! – в шутку (а может, и не совсем) ужаснулась Надежда.

– А что, ради пользы дела можно было бы устроить эксгумацию, – пожал плечами доктор. – Но, надеюсь, до этого дело не дойдет.

Тем временем Надя обратилась ко второй могиле. На ней стоял выкрашенный в белый цвет деревянный крест, на пересечении досок которого была прибита дощечка:

«Здесь покоится смиренный инок отец Варсонофий, в Бозе почивший семидесяти лет от роду в 23-ий год царствования Владимира Феодоровича».

– Должно быть, какой-нибудь почтенный старец, может быть, даже местный святой, – предположил Серапионыч. – Потому его могилка такая ухоженная, и крест не в небрежении, и табличку обновляют…

Надя не стала спорить, хотя объяснение доктора оставляло некоторые вопросы. Например: по какой причине святого праведника Варсонофия похоронили в одной ограде с, мягко говоря, далеко не святым и не праведным сподвижником грозного царя Степана?

Достав журналистский блокнот, Чаликова аккуратно занесла туда надписи на обоих надгробиях.

* * *

Лошади неспешно тянули по дороге карету дона Альфонсо. Как и говорил Васятка, через несколько верст с левой стороны открылся поворот. Разумеется, никаких указателей не было, но дон Альфонсо и Максимилиан знали, что это – дорога, ведущая в Новую Мангазею. Впрочем, дорогой ее можно было назвать с очень большой натяжкой. Если Белопущенский тракт, с которого свернула карета, представлял собою изрядно изъезженную, давно (или даже вовсе никогда) не чиненную и потому колдобистую дорогу, то дорога на Мангазею казалась и вовсе непроезжей – узкая, кривая, кое-где ветки елок по обеим сторонам чуть не смыкались прямо над крышей кареты, и оттого внизу даже в ясный солнечный день царили полумрак и сырость. Было ясно, что добрые люди этим путем предпочитали без особой нужды не ходить и не ездить, даже если приходилось делать крюк в пару десятков верст. И лишь опыт Максимилиана, столько лет возившего своего господина по болотным гатям Новой Ютландии, не позволял карете застрять на этом глухом большаке, более напоминавшим лесную тропу (разве что чуть шире) или просеку (но только гораздо кривее).

Через окошко дон Альфонсо взирал на густой лес, подступавший к самой дороге, и прикидывал, на сколько времени растянется его путь и удастся ли еще засветло добраться если и не до самой Новой Мангазеи, то хотя бы до большой дороги, соединявшей Мангазею с Царь-Городом.

Но не проехали они и пары верст, как карета резко вздрогнула и столь же резко остановились. Дон Альфонсо приоткрыл дверцу и увидел, что лошадей держат под уздцы два человека в серых кафтанах и капюшонах, почти полностью закрывающих лица, а еще двое крепко держат Максимилиана.

«Разбойники, – подумал дон Альфонсо. – Вот уж не вовремя… Ладно, придется отдать им и деньги, и все, чего скажут, лишь бы мешки не трогали. Да и на что им книги да иконы – они ж неграмотные, да и в Бога едва ли веруют…»

– В чем дело? – грозно проговорил он уже вслух.

Внимание грабителей переключилось на хозяина, и возница, резко вывернувшись из лап разбойников, быстро скрылся в лесу. Но лиходеи этого даже не заметили. Один из них резко дернул дона Альфонсо за руку, и тот сразу оказался на дороге. Другой выхватил из-под кафтана огромный нож, и не успел дон Альфонсо опомниться, как уже лежал с перерезанным горлом на обочине.

Он не видел, как душегубы обшарили всю карету, вынесли оттуда оба мешка, а затем бегло обыскали самого дона Альфонсо. После этого лесные лиходеи попытались развернуть экипаж, но так как это оказалась невозможным на узкой дороге, то просто распрягли лошадей (очень грубо и неумело) и, опрокинув карету набок, ускакали в том направлении, откуда прибыл дон Альфонсо.

Когда разбойники скрылись, из лесной чащи появился Максимилиан. Опустившись на колени перед истекающим кровью доном Альфонсо, он извлек из-под одежды скляночку, выданную ему Чумичкой, набрал в рот немного ее содержимого и побрызгал на рану.

К немалому изумлению Максимилиана, жидкость, по вкусу ничем не отличавшаяся от обычной воды, произвела действие столь же неожиданное, сколь и благотворное: кровавая рана как бы сама собой затянулась, и дон Альфонсо медленно открыл глаза.

– Где я? – слабым голосом проговорил он. – Что со мной было?

Но, увидев перевороченную карету, все вспомнил. Или почти все.

– Максимилиан, посмотри, на месте ли мешки, – попросил дон Альфонсо. Даже пережив насильственную смерть и чудесное воскрешение, думать он мог об одном – о деле, которое должен был довести до конца.

– Именно мешки они и унесли, – вынужден был огорчить Максимилиан своего господина.

Дон Альфонсо приподнялся на локтях и застонал – но не от боли:

– Позор мне! Предлагал же Дормидонт своих охранников в сопровождение, а я, дурак, на себя понадеялся!

– Полно, сударь, сокрушаться, – охладил Максимилиан его самообличительный пыл. – Давайте лучше решать, как нам теперь быть.

Дон Альфонсо чуть успокоился:

– А и то верно. Что произошло, то произошло. Максимилиан, помоги мне подняться… Благодарю. Скажи, когда эти негодяи… Ну, в общем, они только мешки забрали, или меня тоже обыскивали?

– Я из чащи не очень разглядел, но, по-моему, только карманы вывернули, – ответил возница. – А что?

Дон Альфонсо стал шарить у себя под камзолом и извлек небольшой плоский предмет:

– Слава Богу, хоть сюда не залезли. Это и есть икона Святой Богоматери. Ты знаешь, Максимилиан, что мы, рыцари, люди не очень-то набожные, но я здесь вижу знамение Свыше – то, что именно она уцелела. И мой долг – вернуть ее в Ново-Мангазейский Кафедральный Собор!

– Совершенно с вами согласен, – откликнулся Максимилиан. – Но как это сделать? Ведь злодеи и лошадей угнали.

– Будем возвращаться в терем, – решил дон Альфонсо. – Хотя я не представляю, как смогу посмотреть в глаза Дормидонту, и Дубову, и Васятке – но другого выхода я не вижу… Ты не согласен? – спросил он, вглядевшись в лицо Максимилиана.

– Нет, сударь, отчего же, – возразил возница. – Но осмелюсь сообщить вам, что разбойники ушли туда, – и Максимилиан махнул рукой в ту сторону, откуда они приехали. – Как бы нам снова к ним в лапы не попасть…

– Стало быть, пойдем туда, – указал дон Альфонсо в противоположную сторону. – Хотя бы до большой дороги доберемся. А там кто-нибудь да подвезет.

– Мир не без добрых людей, – не очень уверенно согласился Максимилиан.

– Ну, значит, посмотрим, что эти лиходеи не успели забрать, возьмем, сколько сможем унести – и в путь, – подытожил дон Альфонсо.

– А что еще нам остается? – вздохнул возница.