Текст книги "Царь мышей"

Елизавета Абаринова-Кожухова
Царь мышей

Пролог

* * *

Стены тонули во мраке. Одиноко трепетало пламя свечи, выхватывая из темноты лица сидящих за обширным столом, покрытым темно-багровой бархатной скатертью. Все взгляды были прикованы к сухощавому, гладко выбритому господину в некоем подобии фрака с безукоризненным белым жабо, который тщательно (если не сказать – театрально) протирал монокль.

– Итак, дамы и господа, их бин начинать, – промолвил он слегка скрипучим голосом с заметным тевтонским выговором. – Кто из вас желает первый узнайть своя дальнейшая судьба? Может быть, Ваша Светлость херр господин князь? – почтительно оборотился прорицатель к невзрачного вида мужичонке, по внешнему виду коего никак нельзя было бы сказать, что он – обладатель княжеского звания; даже за столом он казался ниже не только почтенного тевтонца, но и сидящей рядом с ним дамы. Плешь, еле прикрытая неопределенного цвета волосами, близко посаженные глазки и растрепанная бороденка также не очень гармонировали с обращением «Ваша Светлость». И тем не менее все присутствующие старались не встречаться с его взглядом, который источал холод, без преувеличения сказать – могильный.

– Нет-нет, господин чародей, – заговорила Их Светлость торопливым бесцветным голоском, – не будем спешить, а лучше всего было бы для начала, так сказать, испытать ваши пророческие способности на нашей уважаемой гостье. – Князь дотронулся до рукава своей соседки. – Ежели она, конечно, не возражает…

– Не возражаю, – брезгливо отдернув руку, проговорила соседка – белокурая дама в черном платье, сливавшемся с мраком, царившим в помещении.

– Зер гут, – осклабился чародей в плотоядной ухмылочке и, приладив к правому глазу болтавшийся на цепочке монокль, пристально глянул на даму. – В таком случае, либе фройляйн, будьте так любезен, закройте глазки.

Чародей поднес к лицу огромный медальон, висевший на другой цепочке, и что-то прошептал. И неожиданно из кроваво-красного рубина, который украшал медальон, изошел яркий луч, осветивший угол залы.

– Можете смотрейть, – разрешил чародей. И лишь только дама открыла глаза, как прямо на полу неведомо откуда появилась куча золотых монет вперемежку с огромными изумрудами, сапфирами и брильянтами, освещавшими кучу как бы изнутри.

Дама вскочила и, едва не опрокинув стол вместе со всеми сидевшими за ним, бросилась в угол. Но едва она погрузила руки в вожделенные сокровища, как они превратились в гору навоза. Чародей небрежно щелкнул пальцами, и все исчезло, если не считать того, что успела захватить дама.

– Вы удофлетворены, фройляйн Аннет Сергефна? – как ни в чем не бывало спросил прорицатель.

– Да что вы себе позволяете! – истерично выкрикнула «фройляйн Аннет Сергефна», вытирая руки о платье. – Я вам покажу надо мной издеваться!.. Вы меня еще не знаете!.. – Чуть успокоившись, дама с видом оскорбленной добродетели уселась за стол, но долго еще продолжала что-то ворчать себе под нос.

– Ну и что все это значит? – нахмурился князь.

– Дас ист быть предсказание для наша либе фройляйн, – с важным видом пояснил чародей. – Вы будете близки к обогащение, но каждый раз богатство уйдет мимо вам… То есть помимо вас!

Тут в беседу вступил четвертый участник сего тайного сборища, господин самого приятного вида, но вместе с тем внешности самой заурядной. До этого он с видимой безучастностью наблюдал за происходящим.

– По-моему, дорогой коллега, это всего лишь сеанс голографического кино, – заговорил он низким обволакивающим голосом. – С точки зрения науки, которую я имею честь представлять, предсказание судьбы на будущее является настолько самоочевидным нонсенсом, что об этом нет смысла даже дискутировать.

Однако чародей воспринял критическое суждение «дорогого коллеги» совершенно спокойно:

– О, я, я, херр Каширский, вы есть совершенно праф! С точки зрения наука дас ист нонсенс. Или дер фуфло, как выражается наша дорогая фройляйн. – Прорицатель кивнул в сторону дамы, но та не удостоила его даже взглядом. – Поэтому позвольте мне также предсказать будущее для вас.

– Ни в коем случае, – тут же отказался «херр Каширский». – Уже самим участием в подобном, простите, шабаше, я компрометирую себя в глазах научной общественности…

– А если вас попрошу я? – неожиданно подал голос князь.

– Ну ладно, так и быть, – согласился Каширский с видом благородной девицы, вынужденной принять непристойное предложение. – Но учтите, я все равно ничему не поверю!

– Прошу внимание, их бин приступать, – возвестил чародей. – Херр ученый, битте, снимите со свечки этот, как его…

– Наплывший воск? – сообразил господин Каширский. – Да сколько угодно. – Он исполнил просьбу чародея, хотя весь вид его при этом говорил: делайте, что хотите, а я не верю, и все тут.

– Очень зер гут, – удовлетворенно проговорил чародей. – А теперь стряхнить ефо на стол.

Ученый сделал небрежное движение, и воск разлетелся по столу.

– И что вы видеть? – спросил прорицатель.

– Ничего, – высокомерно усмехнулся ученый. – Куски воска, и все.

– А сейчас? – Чародей щелкнул пальцами, и восковые капельки словно бы сами собой выстроились в некую фигуру, напоминающую решетку. – И это значит, мой научный друг, что ваше будущее ф каталашка, – расплылся прорицатель в ядовитой ухмылке.

Однако «научный друг» такой перспективе ничуть не удивился:

– Ну что ж, Эдуард Фридрихович, моя деятельность на ниве науки не всегда укладывается в прокрустово ложе устаревших социальных установок, по которым до сих пор живет общество. И вполне естественно, что некоторые мои опыты выходят за тесные рамки действующего законодательства. Так что вам, дорогой коллега, не так уж трудно было продолжить логическую кривую функцию моей дальнейшей биографии, в коей, увы, сохраняется определенный процент вероятности, что ваше так называемое пророчество относительно каталажки окажется отчасти верным. Я не знаю, как вам удалось выстроить восковые капли в данной форме, но, полагаю, это связано с кристаллической структурой того вещества, которое вы добавили в воск…

– Ну, пошел умничать, – скривила губки дама.

– Кстати говоря, достопочтеннейшая госпожа Глухарева, и в вашем случае господин Херклафф

предсказал будущее, исходя единственно из наклонностей вашего, так сказать, темперамента, – размеренно продолжал Каширский. – Вы постоянно стремитесь за некими призрачными благами, но всякий раз на решающем этапе как бы рассеиваете внимание, пытаясь объять необъятное, и в итоге оказываетесь, образно выражаясь, у разбитого корыта. И если вы не подкорректируете стиль своей деятельности, то и в дальнейшем вместо золота будете получать кучу, извините за выражение, продуктов жизнедеятельности организма. Не так ли, Анна Сергеевна?

Однако госпожа Глухарева даже не стала отвечать, лишь презрительно фыркнула.

– Битте, херр Ваша Светлость, – почтительно поклонился господин Херклафф в сторону князя. – Теперь есть ваш этот… как его, черед.

– Ну, право, не знаю, Эдуард Фридрихович, – засомневался было князь. – Раз уж ваши пророчества столь нелицеприятны, то имеет ли смысл…

– Что, испугались? – процедила Глухарева, но князь одарил ее столь морозным взглядом, никак не соответствующим его «торопливой» внешности, что она замолкла и угрюмо уставилась в стол.

– А чего тут бояться? – «Человек науки» широко, по-доброму улыбнулся, явно пытаясь разрядить обстановку. – Все равно ясно, что эти предсказания, будучи проявлением высококлассного иллюзионизма, не имеют под собой никакой реальной подоплеки. Простите, почтеннейший господин Херклафф, что ставлю под сомнения ваши способности, но вся моя сущность ученого и материалиста не позволяет мне воспринимать ваши манипуляции как нечто имеющее под собою основания…

Почувствовав, что малость заплутался в сложносочиненных и сложноподчиненных предложениях, Каширский замолк. Однако господин Херклафф отнюдь не казался уязвленным его сомнениями:

– Ну разумеется, майн либе ученый друг, вы есть совершенно прав. И если херр князь разделяет ваш воззрений, то на этом наш сеанс есть капут.

– Нет-нет, отчего же, – поспешно заговорил князь. – Тут вот прозвучало мнение, будто я испугался. И я хочу однозначно сказать, что это неправда. А потому прошу вас, господин Херклафф – приступайте.

– О, я, я, конешно же! – радостно подхватил предсказатель грядущего. – Битте, херр князь, возьмите свечка и подойдите к вон та стенка.

– Но учтите, я к вашим пророчествам отношусь очень осторожно, – заметил князь, выполняя указание чародея. – И участвую во всем этом безобразии, противном моим православным убеждениям, лишь из глубокого уважения лично к вам. – Последнее слово князь подчеркнул, давая понять, что глубокое уважение испытывает только к «херру прорицателю», не распространяя его на остальных сидящих за столом.

– Можете не верить, но потом будете проверить, – беззаботно ухмыльнулся чародей. – И что вы есть видеть?

Князь глянул на стену – там посреди неровного круга, образованного свечным светом, темнело бесформенное пятно.

– Я ничего не есть видеть, – чуть волнуясь, произнес князь. И быстро поправился: – То есть не вижу ничего.

Херклафф сделал какое-то чуть заметное движение, и тень стала обретать очертания, с каждым мигом все более отчетливые.

– Корона! – первым угадал Каширский.

– Золотая! – выдохнула Анна Сергеевна. И действительно, тень не только становилась все более похожей на символ монаршей власти, но и приобрела слегка золотистый оттенок.

Даже в полутьме можно было заметить, как блеснули глазки князя.

– Что за глупости, – проговорил он нарочито равнодушно. – Какая корона? Да на что она мне?

– Значит, вы будет есть херр кайзер, – невозмутимо промолвил чародей. – То есть этот, как ефо, херр царь.

– Я – царь? – искренно (или как бы искренно) изумился князь. – По-моему, дорогой друг, ваши, э-э-э, ваши шуточки уже переходят все приличия!

– Скоро будете сам убедиться, – безмятежно промолвил прорицатель.

– Ну и когда же? – старательно придавая голосу недоверчивое звучание, спросил князь.

– Айн момент. – Эдуард Фридрихович поправил монокль, извлек из-под фрака маленькую четырехугольную коробку с кнопочками и принялся колдовать над нею, что-то бормоча под нос.

– Недурной калькуляторчик, – заметила Глухарева. – Где слямзили?

– Фройляйн, не мешайте мне вести важный подсчеты! – рявкнул на нее господин Херклафф. – Вот, битте – очень скоро. Когда рождится киндер и один год перейдет в другой.

– Какой еще киндер? – удивился князь. – У кого родится – у меня?

– Может быть, господин чародей хотел сказать – на ближайшее Рождество? – предположил ученый.

– Может быть, может быть, – не стал спорить господин чародей, – а может, и нет.

– И какова, так сказать, вероятность того, что эти ваши пророчества сбудутся? – как бы равнодушно спросил князь. И быстро добавил, словно сам себя перебивая: – Но учтите, я в них все равно не верю.

– По ваша вера вам и будет воздаваться, – не очень ясно ответил Херклафф, а уточнять смысл его слов никто не стал.

Недолгое молчание прервал «человек науки»:

– Вы, дорогой коллега, представили Его Сиятельству, некоторым образом, кратковременный прогноз, а не могли бы вы очертить более отдаленную перспективу?

– Что-что? – поначалу не разобрал князь. – А-а, вы предлагаете продолжить прорицания! Что ж, я не против. – Князь с трудом выдавил из себя смешок. – Царскую корону мне уже посулили, узнать бы, что будет дальше.

– На вашем месте, Ваша Светлость, я был бы отказаться от дальших прорицаниев, – сдержанно ответил чародей.

– А все-таки? – настаивал князь. – Веселиться, так уж веселиться.

– Ну что же, вы сам это хотель, – с притворным вздохом произнес почтенный тевтонец и сотворил какое-то очередное знамение. – А теперь глядить и веселицца!

Тут произошло нечто и вовсе непонятное: свечка в руке князя продолжала гореть, и даже как будто более ярко, освещая и лицо князя, и все вокруг – лишь стена была совершенно темная, хотя князь держал свечу совсем близко от нее. Такое трудно было бы объяснить обычными фокусами и даже оптическими эффектами.

Но князь внимательно вглядывался в темную стену и, похоже, сумел увидать там нечто, оставшееся незримым для остальных: внезапно он побледнел и со сдавленным стоном повалился на пол. Должно быть, чародей уже предполагал нечто подобное – он подскочил к князю, подхватил его под руку и усадил за стол.

– Что это было? – тихо проговорил князь, придя в себя. Херклафф произнес несколько слов на своем языке. Глухарева и Каширский переглянулись – видимо, им сие наречие не было ведомо, и прорицатель об этом знал. Зато князь все понял и помрачнел еще больше – надо полагать, слова чародея не стали для него особо утешительны.

– А впрочем, не следует так сильно, как это, печаловаться, Ваша Светлость, – с очаровательною улыбочкой промолвил господин Херклафф. – Вы же сказаль, что не верить в предсказаний…

– Вот и я то же говорю!.. – радостно подхватил Каширский, но осекся под тяжелым взглядом князя.

– Ну, в таком случае позвольте мне вас покидайть, – засобирался чародей. – Ауф видерзеен, либе фройляйн унд херрен!

С этими словами господин Хеклафф не спеша встал из-за стола, отвесил общий поклон и исчез во тьме. Князь все так же неподвижно сидел, вперив взор в стол, а Анна Сергеевна и Каширский продолжали недоуменно переглядываться. Первой тягостного молчания не выдержала госпожа Глухарева:

– Князь, ну что он вам такого сказал?

– Не вашего ума дело, сударыня, – пробурчал князь и добавил, будто про себя: – Ох, не по нутру мне этот чародей. Лучше бы его не было…

– Так за чем же дело стало? – обрадовалась «сударыня». – Только скажите слово, Ваша Светлость, и не будет никакого чародея!

Князь перевел на нее немигающий взор:

– Не надо спешить. Он еще мне прежде послужит…

– Ну, как знаете, – чуть разочарованно произнесла Анна Сергеевна. – А скажите, князь…

– Да оставьте вы меня, бога ради! – не выдержав, крикнул князь. – И без вас тошно!

– Я знаю чудное средство от тошноты, – радостно подхватил господин Каширский, но Глухареваа, наконец-то поняв, что Его Светлость пребывает не в духе, вскочила из-за стола и, увлекая за собой ученого, поспешила к выходу из мрачной залы.

Князь даже не заметил их исчезновения – он все так же неподвижно сидел перед чадящей свечкой, с ужасом и содроганием вспоминая и слова прорицателя, и то, что он разглядел в черной бездне грядущего.

* * *

Стоял долгий летний вечер. Именно летний – хотя часы и показывали вечерний час, было еще совсем светло. Три человека, рассевшись на камнях, разбросанных здесь и там по склону пологого холма, с еле скрываемым нетерпением наблюдали, как солнце медленно погружается в пучину окрестных болот.

Глядя на этих троих людей, никак нельзя было сказать, что они через несколько минут отправятся в экспедицию, из которой, может быть, никогда не вернутся. Один из них, высокий молодой человек со слегка вьющимися темно-русыми волосами, был одет скорее по-курортному – в майку-безрукавку и яркие шорты-"бермуды", а багажа при себе не имел вовсе, если не считать увеличительного стекла и потрепанной записной книжки, умещавшихся в накладных карманах «бермудов». Свой основной багаж – опыт и дедуктивное мышление – частный сыщик Василий Дубов держал в уме, или под черепной коробкой, как по-ученому выражался его друг Владлен Серапионыч, сидевший верхом на соседнем валуне.

Владлен Серапионыч по внешности напоминал уездных лекарей из пьес Чехова и даже сам внешне слегка походил на Антона Павловича, разве что выглядел постарше. Собственно, он и был доктором, но только не уездным, а, как говорил сам Серапионыч, узким специалистом широкого профиля. Одет он был в потертый сюртук, из-под которого выглядывал съехавший набок старомодный галстук. Правда, нижняя часть его наряда несколько выбивалась из привычного «уездного» образа – огромные мягкие кроссовки и светлые джинсы. У ног доктора стоял «дипломат», где лежало самое необходимое – смена белья и некоторые медицинские препараты.

Третьим, а вернее – третьей, была молодая темноволосая дама в цветастом летнем платье, которое удивительно ей шло. Впрочем, ей, московской журналистке Надежде Чаликовой, шло все, что бы она ни надела – Надя принадлежала к тем женщинам, которые с видимой легкостью превращают в достоинства даже свои недостатки. Ее багаж был самым объемным – он умещался в саквояжике, но большую его часть составляли отнюдь не дамские наряды, а предметы профессиональной деятельности: диктофон с запасом кассет и батареек, фотоаппарат, пара чистых блокнотов и несколько авторучек.

– Господа, а не пора ли в путь? – нарушил молчание доктор, подняв взор к вершине холма, где возвышались два одинаковых каменных столба, казавшихся совсем черными в лучах заходящего солнца.

– Немного еще подождем, – с видом знатока ответил Дубов. – Надо, чтобы солнце совсем закатилось.

Еще несколько минут прошло в тревожном безмолвии, нарушаемом лишь стрекотом кузнечиков да щебетом пташек в низком кустарнике.

– Ну, пора. – Чаликова встала с камня и грациозно подпрыгнула, разминая затекшие ноги. – Солнышко-то уже того, зашло…

Действительно, дневное светило окончательно скрылось, хотя небеса были все так же по-летнему светлы. Доктор поднял с земли свой медицинский чемоданчик, детектив – чаликовский саквояж, и они стали неспешно подниматься на самую вершину.

«Параллельный мир», где Василий Дубов и его спутники оказались, пройдя между столбов, особо ничем не отличался от «нашего»: так же синело небо, щебетали пташки, желтели одуванчики, только на месте болота чернел дремучий лес, подступавший почти вплотную к пригорку. На узкой проселочной дороге, за которой начинался лес, поблескивала колесами карета, запряженная парой рысаков.

– Василий Николаевич, а какова цель нашего похода? – вдруг спросил Серапионыч.

– Не знаю, – искренне пожал плечами детектив. – Честное слово, не знаю. Мне прямо на мобильник позвонил Рыжий и пригласил в Царь-Город на какие-то торжества.

– Думаю, ради этого он вряд ли стал бы вас тревожить, – как бы вскользь заметила Надя.

– Я ему так и сказал, – подхватил Дубов, – мол, хоть намекните, господин Рыжий, в чем суть дела. А он мне – поговорим при встрече, это не телефонный разговор. Да впрочем, сейчас мы от него же все и узнаем.

Действительно, из кареты вылезал статный рыжебородый господин в старинном боярском кафтане и высоких сапогах. Едва завидев наших путешественников, неспешно спускавшихся по холму, он радостно замахал рукой, а минуту спустя уже троекратно, по старинному обычаю, облобызал каждого из гостей.

* * *

Марфин пруд казался погруженным в сонную тишину, нарушаемую лишь стайкой ребятишек, плескавшихся почти у самого берега. Напротив них несколько человек удили рыбу, хотя, кажется, без особого успеха.

И тут все очарование летнего вечера было безнадежно нарушено – из рощи, окружавшей пруд, на берег выскочил маленький плешивый человечек, одетый в какие-то старые лохмотья. Хозяйским оком оглядев водоем, он решил, что не все в должном порядке, и решительно направился к ребятам.

– Кто разрешил? – спросил он строго, но сдержанно. И так как детишки не обратили на стража порядка никакого внимания, он резко повысил голос:

– Здесь купаться запрещено! Вон отсюда, и чтобы я вас больше не видел!

Ребята стали нехотя вылезать из воды, но плешивый человечек все равно остался недоволен:

– Да что вы здесь такое устраиваете?! Тут приличные люди бывают, а вы, бесстыжие, голышом бегаете!

Дети с веселым смехом принялись натягивать портки – они уже привыкли к подобным наскокам и воспринимали их как развлечение в серой царь-городской жизни.

– Вот так-то лучше будет, – с видом победителя проговорил страж водоема, когда ребята, подхватив одежку, скрылись в роще. – А это еще что такое? – вновь нахмурился он, заметив людей с удочками на противоположном берегу. – Непорядок!

Бурная деятельность стража нравственности и по совместительству охранника водоема не осталась незамеченной рыбаками.

– Снова этого дурня сюда принесло, – сказал рыболов рыболову. – Опять всю рыбу распугает. И кто он вообще такой?

– Некто Петрович, – ответил второй рыболов. – Сказывают, будто бы его поставили блюсти порядок, вот он и рад стараться.

– Да какой же тут непорядок? – удивился первый рыбак. – Вроде бы от нас никакого беспокойства никому нет. А уж от ребятишек тем более.

Третий рыболов, казалось, дремал – но когда веревочка колыхнулась, он резко вздернул удочку, и рыбка, блеснув в воздухе мокрой чешуей, плюхнулась обратно в воду.

– Крючок ни к бесу не годится, – досадливо проговорил он и насадил кусочек хлебного мякиша.

– Глебыч, ты всегда все знаешь, – обратился к нему первый удильщик. – Поведай нам, что это за чучело?

Тем временем охранник неспешно, вразвалочку, огибал пруд, приближаясь к рыболовам.

– Не знаю доподлинно, однако сведущие люди говорят, будто он – бывший Соловей-Разбойник, – охотно откликнулся Глебыч.

– Кто-кто? – изумился второй рыболов. – Тот самый Соловей, которого наши стрельцы два десятка годов ловили, да все поймать не могли?

– Я слыхивал, что князь Длиннорукий во время своей опалы повстречался с Соловьем, и оказалось, будто бы тот ему то ли братом родным приходится, то ли еще кем, точно не ведаю, – невозмутимо продолжал Глебыч. – А потом наши стрельцы всех Соловьевых молодцев словили, и тот совсем не при деле оказался. Ну и когда Длиннорукого-то новый наш царь из опалы вернул и снова градоначальником поставил, то он и пристроил Петровича городские пруды охранять. Все ж какой-никакой, а кусок хлеба. А то еще слыхал я, будто бы…

Однако договорить Глебыч не успел – прямо у него над ухом раздался нерпиятный дребезжащий голос:

– Сколько раз вам сказывали – запрещено здесь рыбу ловить!

– Кто запретил? – совершенно спокойно спросил первый рыболов.

– Кто надо, тот и запретил! – топнул ножкой Петрович. – И не вам, дуракам, высшие указы обсуждать! Вон отсюда, а то я за себя не отвечаю!

– А кто ты таков есть, чтобы нас, благопослушных горожан, вон гонять? – не трогаясь с места, продолжал первый удильщик.

– Узнаете, кто я таков! – пуще прежнего заблажил Петрович. – Кровавыми слезами умоетесь… В остроге сгною! Дерьмо жрать заставлю!..

Дождавшись, пока Петрович немного угомонится, заговорил второй рыболов:

– Давайте спокойно, без шума и криков. Мы тут испокон веку рыбу ловили, и никто нам слова поперек не молвил. К тому же мы делаем это не ради пустой забавы, а для пропитания. И ежели ваше начальство запрещает нам рыбачить, то не укажет ли оно другой способ добывания хлеба насущного?

Однако и спокойная рассудительность второго рыбака не вызвала в душе Петровича соответствующего отклика. Неприязненно глянув на рыболова, он злобно процедил:

– Умничаешь? Ну, умничай, умничай. В другом месте ты по-другому заговоришь.

– Да что ты все грозишься? – не выдержал Глебыч. – Здесь тебе не большая дорога!

Петрович обвел всех троих безумным взором:

– Щас… Щас буду грабить и убивать!

С этими словами он потянулся было за ржавыми ножами, спрятанными под рубищем, но рыболовы, уже знакомые с повадками Петровича, не дали ему этого сделать – недолго думая, они схватили его кто за руки, кто за ноги, да и швырнули прямо в воду.

– А может, свяжем его и отведем куда следует? – громко, чтобы слышал сам потерпевший, предложил первый рыбак.

– Всех перережу! Всем кровь пущу! – раздался вопль Петровича, который стоял по колено в воде и тщетно пытался отжимать мокрые лохмотья.

Переглянувшись, рыболовы все же помогли Петровичу выбраться из пруда – видать, поняли, что и они тоже малость хватили через край.

Присев на травку, незадачливый охранник снял сапог и вылил оттуда воду вперемежку с водорослями и головастиками.

– За что же вы со мною так? – проговорил он плачущим голосом. – Я ж не для себя стараюсь, а потому что так положено. Отсюда с завтрева будут воду для водопровода брать, а что тут творится? Одни плещутся, другие рыбу ловят…

– Так что ж теперь, все пруды и озера колючим железом обнести? – насмешливо спросил Глебыч.

– А что? Надо будет – и обнесем! – вскинулся было Петрович, но, еще раз оглядев рыбаков, только плюнул в сердцах да пошел прочь.