Текст книги "Царь мышей"

* * *

Экипаж взъехал на пригорок, откуда открывался вид на серую крепостную стену, которая по неправильной кривой опоясывала столицу Кислоярского царства. За стеной виднелись крыши теремов и луковички храмов, которые в солнечную погоду блестели позолотой, а теперь почти сливались с медленно темнеющим небом. Через несколько минут карета без задержек проехала городские ворота, где путников, торжественно вскинув секиры, приветствовали стрелки-охранники.

– Значит, в Загородный Терем, – говорил Василий, продолжая разговор, начатый по дороге в Царь-Город. – И когда – прямо завтра?

– Нет-нет, ну что вы, – господин Рыжий с важностью погладил бороду. – Завтра торжественное открытие водопровода, а вот прямо послезавтра – в путь.

– И какова, так сказать, вероятность, что в Тереме действительно находится то, что нам предстоит искать? – несколько витиевато поинтересовался Владлен Серапионыч.

– Я вам покажу один документ, который дает основания так полагать, – пообещал Рыжий.

– Ну что ж, посмотрим, – улыбнулась Надя, предчувствуя увлекательное расследование, хотя – увы – не совсем журналистское.

Тем временем карета быстро катилась, подпрыгивая на булыжниках Кузнечной улицы, ведущей от городских ворот к центру Царь-Города. За окном мелькали расписные боярские терема, которые в этой части столицы весьма демократично соседствовали с купеческими палатами и бедными покосившимися избенками.

Возле одного из теремов карета замедлила ход, чтобы обогнуть толпу народа, занимавшую чуть не половину проезжей части. Люди о чем-то переговаривались, указывая на терем, где все окна были раскрыты настежь.

– Это дом покойного князя Борислава, – пояснил Рыжий. – Его не далее как позавчера извели каким-то ядовитым духом.

– В каком смысле? – переспросил Дубов. – Что-то вроде газового отравления?

– Ну, можно и так назвать, – нехотя согласился Рыжий. – Ночью слуги почувствовали какой-то странный запах, а когда они явились к князю, тот уже был мертв.

– А кто же он был, этот князь, как его?.. – спросила Чаликова.

– Борислав Епифанович. Очень толковый человек, и все наши нововведения поддерживал. – Рыжий непритворно вздохнул. – Князь приходился не то племянником, не то двоюродным внуком нашему бывшему Государю Дормидонту, и он даже одно время всерьез прочил Борислава себе в преемники…

– Постойте, как «бывшему»? – удивленно перебил Серапионыч. – Разве он уже…

– Нет-нет, Дормидонт жив и здоров, – успокоил доктора господин Рыжий. – Просто я вам еще не сказал, что теперь у нас другой царь. Уже пол года… Или больше? Ну да, как раз в сочельник это и случилось – Дормидонт отрекся от престола и передал бразды правления нынешнему Государю. Кстати, Дормидонт теперь постоянно проживает в Загородном Тереме, так что заодно и с ним повидаетесь…

Вскоре экипаж остановился перед скромным, но добротным теремом. Хозяин первым выскочил из кареты и подал руку Надедже. Следом вышли Дубов и Серапионыч.

* * *

Вечерняя служба давно завершилась, но Храм Всех Святых на Сороках, находившийся в одном из отдаленных уголков Царь-Города, был открыт. Догорали свечки и лампадки перед потемневшими иконами, немногие богомольцы еще продолжали класть поклоны, а батюшка – высокий, статный, с огромною черной бородой, закрывающей половину лица – собственноручно подметал веником храмовый пол. Совсем молодой паренек в темной холщовой рубашке подсоблял священнику.

Дверь храма приоткрылась, и в церковь вошла женщина средних лет в дорогом платье, отороченном собольими мехами. Увидав ее, батюшка тут же отдал мальчику метелку и совок, а сам поспешил навстречу припозднившейся гостье.

– Здравия желаю, княгиня! – приветствовал он женщину густым басом, и эхо отдалось под куполом: – Княгиня-гиня-иня…

(Видимо, священник еще не приноровился соизмерять свой могучий голос с акустическими особенностями храма).

– Здравствуйте, батюшка, – ответила княгиня, подходя под благословение. – Я не опоздала?

– Скоро закрываемся, но ради вас повременим, – громко ответил священник. И с улыбкой добавил вполголоса: – Кое-кто давно уж вас дожидается.

За разговором батюшка подвел княгиню к иконостасу и на короткий миг закрыл ее своею широкой спиной. А когда он повернулся, женщины уже не было – она входила в полутемную комнатку при храме, где хранились старые рясы, свечи, кадила и прочая церковная утварь.

– Радость моя, ты ли это? – услыхала она страстный шепот, и из-за загородки с небрежно наброшенными облачениями священнослужителей вышел человек в скромном кафтане и начищенных до блеска кожаных сапогах.

– Ах, как давно мы с тобою не видались! – воскликнула княгиня, кидаясь на грудь незнакомцу.

– Всего-то три дня, любовь моя, – отвечал он, жарко лобзая княгиню.

– А они мне тремя годами казались, – тяжко вздохнула женщина. – Ну ответь мне, Ярослав, отчего двое любящих должны страдать в разлуке, вместо того чтобы навеки соединиться?

– Уж так суждено, Евдокия Даниловна, – печально ответил Ярослав. – Не нами заведены сии порядки, не нам их и отменять. Покуда ты мужняя жена…

– Но неужели ничего нельзя придумать? – Евдокия Даниловна крепко обняла Ярослава.

– Есть у меня одна задумка, ласточка ты моя, – зашептал Ярослав ей на ухо, – да осуществить ее непросто…

– Какая, какая задумка? – порывисто спросила княгиня, но Ярослав ответить не успел – в дверь постучали, и в комнатку заглянул паренек, что прислуживал священнику.

– Уже пора, Васятка? – вздохнула Евдокия Даниловна.

– Пора, – подтвердил мальчик. – Ваш возница о вас уж справлялся, и то сказать пришлось, что батюшка вас на чай пригласил.

– Ну вот видишь, как нам с тобою приходится, – вздохнула княгиня, когда Васятка вышел. – А мой возница тотчас обо всем князю доложит. – И напоследок еще раз жарко, ненасытно облобызав своего возлюбленного, Евдокия Даниловна покинула комнатку.

– Пожалуйста, княгиня, – мальчик вел ее по темному проходу. – Осторожно, здесь ступенька, я и сам всегда на нее наскакиваю.

Последние богомольцы уже покинули храм, и батюшка собирался закрывать тяжелые церковные двери, когда из-за иконостаса в сопровождения Васятки появилась княгиня.

– Благодарю вас, отче, – проговорила она, еще раз подходя под благословение. – Знаете, я хотела бы сделать вклад в казну вашего прихода.

– Дело хорошее, богоугодное, – прогудел священник. И уже гораздо тише добавил: – Но уточните, княгиня: вы действительно желаете принести свою лепту Богу, или это плата за то, что я устраиваю вам встречи с…

– Ну что вы, батюшка! – возмутилась княгиня. – Я искренне и свято верую в Бога Единого, хотя в глазах ваших, должно быть, и выгляжу падшей женщиной, нарушающей Божеские и человеческие заповеди.

– Неверно говорите, Евдокия Даниловна, – покачал головой батюшка. – Я хоть и служитель церкви, а все ж различаю, где прелюбодеяние, а где – истинная любовь. А подлинное чувство, оно всегда от Бога, даже если и не освящено законным браком.

Священник провел княгиню к выходу, где рядом с папертью ее ожидала карета, запряженная парой вороных коней, а сам наконец-то запер церковную дверь.

Ярослав еще находился там, где его оставила княгиня. Он стоял, прислонившись к загородке, и бездумно глядел на дверь, за которой исчезла его возлюбленная.

– Ну что, сударь, сладки поцелуи мужней-то жены? – Рокочущий голос батюшки заставил его вздрогнуть.

– Ох как сладки, прости господи, – проговорил Ярослав. – Жаль мне ее, сударушку мою, а что делать – не ведаю.

– Но бесконечно так продолжаться не может, – уже по-деловому продолжал священник. – Бежать вам надобно, вот что!

– Да я уж и сам думал, отец Александр, и кони у меня давно готовы, да боязно – а ну как поймают!

– Кто не рискует, тот не пьет медовуху, – почти афористично высказался батюшка и сам же зашелся в могучем хохоте. Однако его гостю было вовсе не до смеха.

– Не за себя боязно – за нее, ненаглядную мою. Ведь что ее ждет? Позор, общее поношение. Да и князь ее со свету сживет.

– М-да, ну и дела, – задумался отец Александр. – А ведь причитаниями делу не поможешь. И в какие ж дальние края вы надумали бежать?

– Для начала в Новую Мангазею, – чуть помедлив, ответил Ярослав. – У меня там верных приятелей немало, особливо среди торгового люда. Пристроят к какому-либо каравану, а то на корабль – только нас и видели. Главное дело – до Мангазеи добраться.

Священник подошел к столику, заваленному всякой всячиной, и небрежно смахнул всякую всячину на пол, оставив лишь несколько свечных огарков. Один из них он положил посреди стола:

– Давайте составим диспозицию. Вот это – Царь-Город. А вот здесь – Новая Мангазея. – Батюшка положил второй огарок на край стола. – А вот дорога между ними. – Он прочертил пальцем не совсем прямую линию по пыльной поверхности. – Вот это – вы. – Отец Александр пошарил у себя под рясой и вытащил две картофелины. – Что за черт, как они тут очутились?! Но очень кстати. – Он «проехал» одной картофелиной часть «дороги», а затем поместил вторую в «Царь-Город» и стал одновременно двигать обе в одном направлении. – Это погоня, – пояснил батюшка. Естественно, та картофелина, которая олицетворяла коней Ярослава, выехала раньше и потому прибыла к месту назначения быстрее.

Ярослав глядел на священнодействия отца Александра с нескрываемым удивлением – по всему выходило, что предприятие по похищению княгини было обречено на успех.

– Тут главное, чтобы у нас был гандикап, – продолжал разглагольствовать батюшка, – сиречь запас во времени. С учетом всяких непредвиденных задержек, я думаю, нескольких часов хватит.

– Лучше бы побольше, – заметил Ярослав. – Чтобы уж наверняка.

– Да, лучше перестраховаться, чем недостраховаться, – согласился отец Александр. – А вообще-то надобно ковать железо, не отходя от прилавка. Да вот хоть бы завтра!

– Что – завтра?

– Ну, завтра у нас великий праздник – открытие водопровода. Князю по его положению нужно будет присутствовать на торжествах, а за это время вы вполне успеете.

– Нет, батюшка, она тоже там должна быть, – печально вздохнул Ярослав. – Именно из-за положения князя. Может, хоть издали ее увижу…

Ярослав покидал храм Всех Святых через тесные сени и ветхую дверь, выходящую на церковный двор, к которому примыкал огород. В отличие от княгини Евдокии Даниловны, приезжавшей в храм под видом богомолья и благотворительности, Ярославу свои посещения приходилось тщательно скрывать.

Часть первая
Терем сокровищ

* * *

В отличие от предшественника, царь Путята имел строгий и четкий распорядок дня. Будь он частным лицом, то это оставалось бы его личным делом – когда вставать, когда завтракать, когда совершать прогулку, а когда ложиться почивать. Но Путята был главой государства, а потому нижестоящим волей-неволей приходилось подлаживаться под своего повелителя. Они втихомолку ворчали, но – ничего не поделаешь – терпели. Особенно страдал от царского режима столичный градоначальник князь Длиннорукий: он любил вечером крепко покушать и выпить, а утром подольше поспать, а Путята, будто назло, раз в неделю собирал высокопоставленных чиновников и сановников ни свет ни заря. Так ведь мало того, князю Длиннорукому в такие дни приходилось являться в царский терем еще на час раньше остальных, чтобы обсудить с Государем столичные дела.

Сегодня был как раз такой день. Вернее, такое утро. После вчерашнего ужина у князя все еще слегка шумело в голове, однако он старался по возможности связно отвечать на все вопросы, которые задавал ему Путята. Встреча имела место не в Заседательной палате, где царь обычно устраивал широкие совещания и приемы, а в небольшой скромно обставленной горнице, служившей Путяте чем-то вроде рабочего помещения. Беседа проходила за небольшим отдельно стоящим столиком, и собеседники сидели буквально глаза в глаза друг к другу.

– Сдается мне, князь, что-то тебя гнетет и тревожит, – вдруг сказал Путята, когда все предметы обсуждения были исчерпаны, и градоначальник, лишенный возможности то и дело заглядывать в свои записи, должен был маяться под проницательным немигающим взглядом Государя.

– Ну, может, чего и гнетет, – пробурчал Длиннорукий, – да это дело домашнее, а у тебя, Государь-батюшка, и без того забот по горло.

– А ты все же расскажи, – царь глянул на градоначальника вдруг потеплевшими глазами. – Может, вместе чего надумаем. Сам знаешь: одна голова хорошо, а две – еще лучше. Особенно такие, как наши с тобой.

– Ну что ты, Государь, где уж моей глупой голове с твоею равняться, – возразил князь, который однако же был весьма тронут этой незатейливой лестью. – А горе у меня такое – Петрович сбежал.

– Ай-яй-яй, как нехорошо, – нахмурился Путята. – А может быть, он оттого сбежал, что ты с ним дурно обращался?

– Да что ты, царь-батюшка, это я-то дурно обращался? – в избытке чувств всплеснул князь короткими толстыми руками. – Лучше, чем к родному брату, относился! И на приличную должность пристроил, и в еде никогда не отказывал, и в одежде!..

– А отчего ж твой Петрович всегда в лохмотьях щеголял? – не без некоторого ехидства спросил Путята.

– Это он сам! – вспылил Длиннорукий. – Я ему свои лучшие старые наряды предлагал, а он ни в какую – мол, так я привык, и все тут. Ну еще бы – столько лет в лесах разбойничал… А ну как опять на большую дорогу сбежал? – вдруг смекнул Длиннорукий. – А что, с него станется. Верно говорят: сколько волка ни корми, а он в лес глядит!

– Верно говорят, ох верно, – сочувственно поддакнул Путята. – Но будем все же надеяться на лучшее. Ну, погуляет и вернется.

– Да куда он вернется, – все более распалялся Длиннорукий, – когда он меня обокрал!

– А вот это уж и вовсе нехорошо, – скорбно покачал головой царь. – Что сбежал, это еще пол беды, а ежели обокрал, то придется разыскать и в острог препроводить. И много ли у тебя добра пропало?

– Не знаю, не проверял, – буркнул градоначальник. – Но что-нибудь стянул, уж не без этого, я его знаю!

Царь пристально глянул на князя Длиннорукого:

– А у тебя, выходит, немалые богатства дома заначены, коли есть, что стянуть…

– Да что ты, царь-батюшка, нету ничего! – возопил князь. – Беден я, аки мышь церковная, тридцать лет верой-правдой служу, и ни полушки себе не взял!..

Трудно сказать, до чего еще договорились бы два государственных мужа, но тут в горницу заглянул чернобородый дьяк:

– Государь, в Заседательной палате все уж собрались, одного тебя дожидаются.

– Ну, пускай малость еще погодят, – откликнулся Путята. – Ступай покамест, а я следом. И ты, княже, ступай в палату, скажешь остальным, что я скоро приду.

И уже когда Длиннорукий был в дверях, Путята его окликнул :

– Постой, и как это я забыл – я ж сам призвал твоего Петровича на ответственное задание.

* * *

Лихая тройка несла карету по уже знакомой нашим путешественникам дороге, ведущей в Белую Пущу и далее в Новую Ютландию. Но на сей раз их путь лежал не столь далеко – к Загородному царскому терему, до которого езды было около часу. Лошадьми правил малоприметный мужичонка в стареньком потертом тулупе, и лишь очень немногие в Царь-Городе знали его как колдуна Чумичку.

Дубов и его спутники – Чаликова, Серапионыч и Васятка – больше помалкивали, глядя через узкие окошки на проплывающие мимо луга, сменяющиеся перелесками. Чем дальше, тем реже попадались возделанные поля, а лес становился все гуще и дремучее. В присутствии Соловья Петровича никому не хотелось говорить о целях поездки, а уж тем более – о личном. Сам же Петрович как бы и не чувствовал напряженности и разливался соловьем:

– Вот вы, я вижу, люди небогатые, по-своему даже трудящие, а служите богатеям, грабителям бедного люда. Ездите в ихних повозках, жрете ихнюю еду и берете от них деньги, заработанные кровию и потом наших бедных крестьян!

Его попутчики не особо внимательно прислушивались к этим разглагольствованиям, думая больше о своем, лишь Чаликова в конце концов не выдержала:

– Но ведь вы же, Петрович, сами служите Государю, а он вовсе не бедный человек, а такой же грабитель, как и все остальные.

Дубов укоризненно покачал головой – этого Чаликовой говорить не следовало, учитывая вздорный нрав Соловья: при любой попытке перечить себе он тут же, что называется, срывался с цепи, начинал визжать и размахивать ржавыми ножами, которые носил под лохмотьями как память о былых разбойничьих похождениях.

Однако на сей раз Надеждины возражения он воспринял спокойно:

– Верно говоришь, красавица. Цари да князья – они и есть первые мироеды и угнетатели. А вот Путята – он вовсе не таков. Он мне все объяснил!

Последние слова Петрович произнес с таким важным видом, будто хотел сказать: «Это наша тайна – моя и Путяты».

– Он мне так и сказал, – с не меньшей важностью продолжал Петрович, – что вся страна сверху донизу отравлена ложью, воровством и мздоимством и что настала последняя пора все менять, покудова не поздно. А с кем? – спросил меня Путята и сам же ответил: С теми немногими честными и порядочными людьми, которые еще сохранились в нашей стране. И один из них – ты!.. То есть я, – скромно пояснил Петрович. – И еще он сказал, что вы едете на поиски клада, и что люди вы вроде бы как честные, но кто знает – не соблазнитесь ли чужим добром, коли чего найдете. И ты, Петрович, должен за ними приглядеть, потому как в тебе я уверен куда больше, чем в них. А богатств никак нельзя упускать, ибо они, сказал мне царь, назначены на облегчение тяжкой участи бедного люда!

– Что, так и сказал? – недоверчиво переспросил Васятка.

– Так и сказал, – запальчиво выкрикнул Петрович. – Чтобы простому народу лучше жилось! Он хоть и царь, а мужик что надо. Извини, говорит, Петрович, что не угощаю и чарку не наливаю – у меня у самого кусок в горло не лезет, когда наш народ голодает!

– Нет-нет, он так и сказал, что мы едем за кладом? – уточнил Дубов. – И что вы должны за нами сле… приглядывать?

Петрович несколько смутился – увлекшись проповедью всеобщего равенства, он явно сказал что-то лишнее. И, злясь даже не столько на своих слушателей, сколько на себя самого, возвысил голос почти до визга:

– Да, так и сказал! И еще много чего сказал, а чего сказал – того я вам не скажу!

– Ну и не надо, – нарочито равнодушно промолвила Надя. Вообще-то она надеялась, что Петрович продолжит свое страстное выступление и проговорится еще о чем-нибудь. Но Петрович замолк – видимо, счел, что ему, защитнику всех бедных и угнетенных, доверенному лицу самого царя Путяты, не пристало тратить свое красноречие на таких ничтожных людишек.

И как раз в этот миг карета стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась.

– Ну что там такое? – недовольно пробурчал Петрович.

– Уж не ваши ли бывшие соратнички? – не удержалась Надя от маленькой подколки. Петрович лишь презрительно фыркнул – настолько он был выше всего этого.

– Да нет, похоже, небольшая пробка, – заметил Серапионыч, глянув в окошко.

Действительно, дорога в этом месте была очень узкой, даже две крестьянские телеги протиснулись бы с трудом, а навстречу ехала почти столь же громоздкая карета, разве что более пошарпанная. Сей экипаж, запряженный парой лошадок, остановился за несколько шагов от кареты Рыжего, и пока два возницы обсуждали, как им лучше разъехаться, кони из обеих упряжек приглядывались и принюхивались друг к другу.

– Давайте выйдем наружу, – сказал Васятка. – А то при таких разъездах и перевернуться недолго…

С этим предложением согласились все. Последним с крайне недовольным видом карету покинул Петрович, не забыв прихватить и «дипкурьерский» мешок, который не отпускал от себя ни на миг.

Надя внимательно разглядывала встречную карету, а точнее – замысловатую эмблему, украшавшую дверь. При некоторой доле воображения ее можно было бы счесть похожей как на советскую, так и на пиратскую символику, только вместо скрещенных костей (или серпа и молота) на дверце кареты были изображены два меча. Роль звезды (черепа) выполнял крупный гриб, по очертаниям напоминавший мухомор. Сомнений не оставалось – такой герб мог принадлежать только рыцарю из Новой Ютландии, или Мухоморья, как иногда называли маленькое, но гордое королевство из-за обилия на его болотах этих грибов, ярких и красивых, однако совершенно несъедобных.

Надя подумала, что, может быть, карета принадлежит кому-то из ее знакомых – в прошлогоднее пребывание в Новой Ютландии ей довелось немало пообщаться с доблестными рыцарями. Более того, именно она, Надежда Чаликова, нашла нужные слова, дабы поднять рыцарей на борьбу со ставленниками Белой Пущи, свергнувшими законного короля Александра. Василий Дубов в тот раз также выполнял ответственную и нужную работу в Новой Ютландии, хотя собственно с рыцарями соприкасался в меньшей степени.

Дверца распахнулась, и из кареты вылез человек в потертом камзоле. Надежда его тут же узнала – то был рыцарь, которого в Мухоморье все почтительно величали доном Альфонсо.

Приподняв щегольски изогнутую шляпу с ярким пером, дон Альфонсо легким поклоном приветствовал наших путешественников, которые ответили ему тем же, кроме разве что Петровича, еще крепче вцепившегося в свой мешок. А узнав Надежду, дон Альфонсо благоговейно опустился на одно колено и с огромным почтением поцеловал ей край платья.

– Да полноте, дон Альфонсо, к чему такие китайские церемонии, – стала его поднимать Надя, одновременно и смущенная, и польщенная. – Давайте лучше я вас познакомлю. Этот почтеннейший господин – доблестный рыцарь дон Альфонсо из Мухомо… то есть из Новой Ютландии. А это мои друзья…

И Чаликова стала представлять рыцарю каждого из своих спутников – Дубова, Серапионыча, Васятку… Лишь Петрович не захотел подать руки дону Альфонсо – он продолжал стоять в сторонке, исподлобья поглядывая на подозрительного чужестранца.

Когда дошел черед Василия Дубова, дон Альфонсо обрадовался необычайно:

– Как, вы и есть тот самый боярин Василий! Нет-нет, не скромничайте, мы-то прекрасно знаем обо всех ваших славных подвигах. Еще бы – наш стихотворец господин Грендель уже воспел их в своей новой поэме! Знал бы я, что встречу вас, непременно захватил бы список, но поверьте – поэма столь же звучная, сколь и правдивая.

Увидев, что Василий совсем смешался от бурного «поэтического» внимания к своей скромной особе, Надежда перевела разговор:

– Скажите, дон Альфонсо, а как поживает ваш король, Его Величество Александр? И что его молодая супруга?

– Ее Величество Катерина недавно счастливо разрешилась от бремени девочкой, – не без гордости за свою королеву сообщил дон Альфонсо. – И знаете, как ее нарекли? В вашу честь – Надеждой!

Тут уж пришел черед смутиться Чаликовой. А Дубову – менять предмет разговора:

– Куда путь держите, почтеннейший дон Альфонсо?

– Да не так уж далеко, в… – Тут дон Альфонсо произнес какое-то мудреное название, мало что говорившее и Дубову, и Чаликовой, и Серапионычу.

– И собираетесь ехать через Царь-Город? – спросила Надежда.

– А как же иначе? – удивился славный рыцарь. – Тем более, что это самый ближний путь.

– Боюсь вас огорчить, дорогой дон Альфонсо, но думаю, что лучше бы вам через Царь-Город не ехать, – заметил Дубов. – Теперь там отчего-то вашего брата ново-ютландского рыцаря не больно жалуют.

– Да, это так, – подтвердила Чаликова. – Не удивлюсь даже, если законопослушные горожане забросают вас каменьями при полном попустительстве властей.

– Почему вы так думаете? – удивился дон Альфонсо. Вместо ответа Надя извлекла из сумочки диктофон:

– С помощью этого чудесного устройства я записала некоторые выступления на открытии водопровода.

Наугад перемотав пленку назад, Надежда нажала кнопку. Из чудо-коробочки раздался невзрачный голосок царя Путяты:

«…И я, и мой народ с глубоким уважением относимся к Ново-Ютландскому королю и его государству. Однако есть еще некоторые рыцари, которые тщатся отвратить наших людей от стародавних обычаев, дабы приобщить к своему образу жизни, глубоко чуждому для нашего народа. – Путята неожиданно возвысил голос: – Так вот что я вам скажу – не получится, господа хорошие!»

Последние слова оказались заглушены рукоплесканиями и одобрительными выкриками, а когда они смолкли, голос Путяты поспешно проговорил:

«Но, господа, я вовсе не хочу валить всех рыцарей в одну кучу – большинство из них достойнейшие люди, не говоря уж о короле Александре, которого я искренне чту».

Разумеется, эти слова, произнесенные почти скороговоркой, публика встретила более чем сдержанно.

– Очень мило, ничего не скажешь, – натянуто усмехнулся дон Альфонсо. Между тем Чаликова прокрутила пленку немного вперед.

– А теперь будет еще милее, – пояснила она и вновь нажала кнопку.

«Эти Ново-Ютландские разбойники пьют кровушку наших невинных младенцев, – истошно визжал высокий резкий голос. – И если мы не перебьем всех рыцарей к такой-то матери, то скоро сделаемся их невольниками, а наши жены и дочери – ихней подстилкой. Или даже не ихней, а их слуг, их конюхов и, прости господи, лошадей!».

«Да что рыцари, – то ли вторил, то ли возражал ему другой оратор. – Их-то и распознать недолгое дело. Куда опаснее другое – наши с вами соотечественники, у кого в роду были рыцари и прочие инородцы. Днем они ничем не отличаются от нас, а по ночам поджигают наши терема, наводят смерть на наших лучших людей и молятся своим поганым идолам в своих потаенных мечетях и синагогах!»

«Смерть убивцам!» – возбужденно ревела толпа. Даже в записи все это казалось какой-то невероятной дикостью, а ведь Надя с Василием не далее как вчера все это слышали и видели воочию.

Только теперь Надежда поняла, что же ее более всего удивило и возмутило: то, что царь Путята весьма благосклонно внимал подстрекательским речам и не предпринимал ни малейшей попытки хотя бы как-то их сгладить.

– Это мне напоминает «пятиминутки ненависти» из Оруэлла, – шепнул ей Дубов.

– А по-моему, самый настоящий фашизм! – не выдержала Надя. Тем временем голос ретивого патриота, все более возбуждаясь, продолжал:

«Куда смотрит наш Тайный приказ? Он должен выявить всех царь-городцев, у кого среди пращуров до седьмого колена был хоть один инородец, и поганой метлой вымести их всех из нашей славной столицы за десятую версту, чтобы и духу их не осталось! А то мы сами этим займемся – мало не покажется!»

«А что! Займемся! – послышались задорные выкрики из толпы. – Наше дело правое!».

Надя выключила диктофон:

– Ну и дальше все то же самое, с незначительными вариациями. Так что, дорогой дон Альфонсо, решайте сами – заезжать вам в столицу, или нет.

По счастью, дон Альфонсо принадлежал к числу наиболее рассудительных ново-ютландских рыцарей. Другой на его месте, услышав о том, что его ждет в Царь-Городе, напротив, очертя голову ринулся бы навстречу опасностям. Дон же Альфонсо призадумался:

– Да уж, вот ведь незадача. Но не возвращаться же теперь восвояси?

Увы, познания Дубова и его спутников в географии параллельного мира ограничивались Царь-Городом, Новой Мангазеей, ну разве еще Белой Пущей и Новой Ютландией. К счастью, с ними был Васятка:

– А-а, ну вам, дон Альфонсо, надобно теперь повернуть назад, через несколько верст за Боровихой есть поворот налево – это и будет дорога, другим концом выходящая на Мангазейский тракт. А уж из Новой Мангазеи куда угодно добраться можно, даже в объезд Царь-Города.

– И то верно, – подхватил Серапионыч. – Лишний день пути, зато невредимы останетесь.

– Что ж, вы правы, так и сделаю, – великодушно дал себя уговорить дон Альфонсо. – Боюсь только, здесь не очень-то развернешься…

Но и это затруднение решилось быстро – Чумичка что-то вполголоса проговорил и сделал резкое движение рукой сверху вниз, отчего и карета дона Альфонсо, и лошади, и даже кучер сразу же уменьшились вдвое. А когда рыцарский экипаж без особого труда развернулся, Чумичка таким же движением, но уже снизу вверх, вернул его в прежние размеры.

– Вот это да! – только и мог проговорить дон Альфонсо.

– Да ничего особенного, – пробурчал Чумичка. – Самое простое колдовство, и все.

– Простое для тех, кто умеет, – уточнил дон Альфонсо. – Друзья мои, раз уж нам суждено часть пути проехать вместе, то не согласитесь ли вы составить мне общество, перейдя в мою карету?

Друзья тут же согласились, лишь Васятка вызвался остаться в карете Рыжего:

– Надо ж приглядеть за Петровичем – как бы он со злости чего не натворил…

Для того, чтобы понять, что Петрович испытывал именно чувство злости, вовсе не нужно было обладать Васяткиной проницательностью или дубовской дедукцией – все чувства были словно бы написаны у Петровича на лице.

Подойдя к Чумичке, Василий негромко спросил:

– Признайся, Чумичка, этот фокус с лошадьми ты проделал с помощью чудо-стекла?

Колдун скупо усмехнулся:

– Такие пустяки знающему человеку и без стекла проделать – пара пустяков. А стекло, оно всегда при мне. – И Чумичка многозначительно похлопал себя по груди – где-то там, во внутренних карманах тулупа, хранилось «чудо-стекло», как они с Дубовым называли магический кристалл (или, точнее, его половину), который в прошлом году попал в руки Чумички при весьма драматических обстоятельствах. Это произошло, когда людоед Херклафф, прежний владелец кристалла, обронил его во время бегства из замка Ново-Ютландского короля Александра. Правда, в отличие от чародея-людоеда, Чумичка имел весьма отдаленное представление о том, как следует обращаться с магическим кристаллом, и Надя с Василием были свидетелями, как Чумичка путем проб и ошибок пытался освоить волшебные силы кристалла – хотя и с переменным успехом.

– Я немного разобрался в том, как он действует, – добавил Чумичка, вскакивая на свое кучерское место. – Хотя все равно, неясного в сто раз больше…

Вскоре оба экипажа катились по дороге: впереди карета дона Альфонсо, а позади – почти опустевшая карета Рыжего. Вызвавшись сопровождать Петровича, Васятка надеялся еще кое-что выудить из навязанного попутчика. Для начала он, словно бы продолжая прерванный разговор, спокойно заметил:

– Вот вы говорите, Петрович, будто Путята – не такой, как все. Честный человек, а не грабитель и мироед. А какая же тогда корысть была мироеду и грабителю Дормидонту ставить его царем заместо себя?

Столь простое логическое построение оказалось Петровичу явно не по зубам. А следовательно, и не по нраву. И хоть он пребывал в самом мрачном расположении духа, без ответа подобное замечание оставить никак не мог:

– Ты меня, парень, зря не путай. Я знаю, что говорю. А я говорю одно – мироедов и угнетателей трудового народа грабил и грабить буду! А ежели кто противу них, то таковым народным благодетелям я завсегда пойду в пособники.

– Но вот ведь Путята собирается отыскать сокровища царя Степана, – не отступался Васятка, – а те сокровища были награблены у трудового люда в Новой Мангазее. Ну не верю я, что злато, обагренное кровью, может кого-то осчастливить!